Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2006
ПОПУТЧИК
Под крылом над спящим Ленинградом
Небо разгорается в дыму.
Мой сосед, со мной сидящий рядом,
Он куда летит и почему?
Осторожным удивленным глазом
Он в окно глядит на облака.
Он покуда не женат ни разу
И друзей не хоронил пока.
Снежного не покидал причала,
С черной не соседствовал бедой.
Он худой, носатый и курчавый, —
Я сутулый, лысый и седой.
Повидал пока он в жизни мало,
В дальний отправляясь перелет.
Ждет его на Мойке дома мама,
А меня никто уже не ждет.
Как бы жизнь свою построил, если
Все начать сначала, не пойму.
Мой двойник, сидящий рядом в кресле,
Он куда летит и почему?
Снова оказалось по пути нам,
Неразрывным связанным родством.
Я лечу на турбореактивном,
Он еще на старом — винтовом.
За окошком сгустки черной влаги
Превращает солнце в молоко.
Далеко лететь ему, бедняге, —
Мне уже — совсем недалеко.
Пропасти под облаками круты.
На Востоке теплится рассвет.
Мы летим по одному маршруту
С разницею в пять десятков лет.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ НА ТРИ ТАКТА
(песня)
Колыбельная на три такта.
Отлетающей стаи крик.
Вспоминаешь про детство? Так-то:
Это значит, что ты старик.
В календарь и на паспорт глянь-ка,
Вспоминая далекий год.
Эту песню негромко нянька
Над тобою в ночи поет.
Довоенные бодрые марши,
Молодая шумит листва.
Солнце красной косынкой машет,
Уплывая за острова.
Там костюмы другой эпохи,
Там газеты сулят беду.
И оркестра глухие вздохи
В Соловьевском слышны саду.
Колыбельная на три такта
Возвращает меня назад,
На родную мою Итаку,
В мой покинутый Ленинград.
Там баюкает спящих вьюга
И морозная бирюза.
Обними же меня, подруга,
И в мои погляди глаза.
Ты увидишь в них синь залива
Невозвратных дошкольных лет,
И зеленое пламя взрыва,
И прожектора дымный свет.
И когда по ночному тракту
Я отправлюсь к себе домой,
Колыбельную на три такта
Мне вдогонку негромко спой.
Эвакуация
(песня)
Мне позабыть окончательно надо бы
Вой нестерпимый сирены ночной,
Черные проруби вздыбленной Ладоги,
Город блокадный, покинутый мной.
Эвакуация, эвакуация,
Скудный паек, затемненный вокзал.
Рельсы морозные, стыками клацая,
Гонят теплушки за снежный Урал.
Помню, как жизнь начинали по-новому,
Возле чужих постучавшись дверей.
Кажется мне, в эту пору суровую
Жители местные были добрей.
Эвакуация, эвакуация,
Жаркое лето и вьюга зимой,
Сводок военных скупые реляции,
Злые надежды вернуться домой.
Песня колес не кончается, грустная,
Как километры, проходят года.
Ах, почему это слово нерусское
С нами осталось теперь навсегда?
Эвакуация, эвакуация,
С ветки холодной слетает листок,
Беженцев вечных унылая нация
Скарб собирает на Ближний Восток.
Не суждено нам на солнышке нежиться,
Мирные годы, увы, не про нас.
Снова кочуют усталые беженцы
С юга на север, покинув Кавказ.
Эвакуация, эвакуация,
Снова, как в детстве, горят города,
Светлого времени в жизни дождаться я,
Видно, уже не смогу никогда.
Эвакуация, эвакуация,
Неотвратимая злая беда,
Светлого времени в жизни дождаться я,
Видно, уже не смогу никогда.
ВЕК АККОРДЕОНА
Бинтует землю монотонно
Забвенья сумеречный снег.
Мы жили в век аккордеона,
Гитарный предварявший век.
С победной сочетаясь датой,
С войной распаханных полей,
К нам из неметчины проклятой
Пришел сей воинский трофей.
Он стал подобием обновки
В быту голодных городов,
И перламутровые кнопки
На нем сияли в шесть рядов.
Пришелец этот чужестранный
В степи бескрайней и тайге
Напоминал о жизни странной
И о поверженном враге.
Он модным щеголем ворвался
В войною разоренный край,
Где закружил нас в вихре вальса
Про старый голубой Дунай.
И человеческий обрубок,
Безногий пьяный инвалид,
Меха растягивая грубо,
Кричал о Сталине навзрыд.
Ах, эта песенная древность,
Все заполнявшая вокруг!
Добро и зло, любовь и ревность
Вмещал щемящий этот звук.
Тоска пронзительных мелодий
Переполняет грудь мою,
Когда в подземном переходе
Его я вновь опознаю,
Где под мехов глухие вздохи,
Перед бегущею толпой
Старик, как памятник эпохи,
Стоит над шапкою пустой.
КОЛОМНА
Был и я семиклассник зеленый
И, конечно, в ту пору не знал,
Что ступаю на землю Коломны,
Перейдя через Крюков канал.
Поиграть предлагая в пятнашки,
Возникает из давних времен
Между Мойкой, Фонтанкой и Пряжкой
Затерявшийся этот район.
Вдалеке от Ростральной колонны
Он лежит в стороне от дорог.
Был и я обитатель Коломны,
Словно Пушкин когда-то и Блок.
Здесь следил я, как ранняя осень
Гонит желтые листья в моря.
Здесь осталась на Мойке, 108
Разоренная школа моя.
Здесь, гордынею полон безмерной,
Я о славе мечтал перед сном
В коммуналках сырых на Галерной,
И на Мойке, и на Дровяном.
Здесь влюблялся темно и случайно
И женился бездумно и зря,
Но кружила над крышами чайка,
И гремели в порту якоря.
И учились со мной в институте
Те, кого и в помине уж нет:
Развеселый Олежка Тарутин
И Агеев — суровый поэт.
Лед весенний ломался по кромке
В синеве набухающих жил.
Жил Агеев тогда на Покровке,
А Тарутин — на Маклина жил.
Ах, какие в те годы гулянки
Затевались порой до утра,
Там, где Крюков канал и Фонтанка
Обнимались, как брат и сестра!
Я ступаю на землю Коломны,
Перейдя через Крюков канал,
И себя ощущаю бездомным
Оттого, что ее потерял.
Там кружит над Голландией Новой
И в далекие манит края,
Прилетая из века иного,
Незабвенная чайка моя.
НА МОГИЛЕ РОДИТЕЛЕЙ
Всякий раз, когда я, покосившись на серые тучи,
На могилу родителей узкой дорожкой иду,
В грозовых небесах появляется солнечный лучик
И поет соловей, задыхаясь в любовном бреду.
Не избалован солнцем пейзаж ленинградский унылый.
В чудеса я не верю, — я в этом не слишком ретив.
Но пока я стою у родительской пыльной могилы,
В туче теплится лучик и длится нехитрый мотив.
Знаю я: это все без меня в запустение канет.
Я стараюсь умерить его роковые черты:
Облезает решетка, две буквы осыпались с камня,
И пора поменять бы увядшие эти цветы.
На еврейском участке дождливо, безлюдно и сыро.
И когда под плиту эту лягу гранитную сам,
Сын ко мне не придет, ибо нету поблизости сына,
И друзья не придут, ибо некогда будет друзьям.
Но пока, всякий раз отзываясь в надорванном нерве,
Длится песенка эта и лучик сияет во мгле,
Я поверю внезапно, что Бог существует на небе
И любовь существует на горестной этой Земле.
И когда этой песне недолгой внимаю я чутко,
Распрямляет ладошки на ветках зеленых листва
И в груди возникает какое-то странное чувство,
Рассказать о котором уже не сумеют слова.