Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2006
Л. Н. Столович. Плюрализм в философии и философия плюрализма. — Tallinn: Ingri, 2005. — 336 с.
В нынешнее время, время несомненной авторитарной деградации нашего российского общества, предложить оному обществу книгу обоснования и защиты плюрализма — акт немалого внутреннего мужества. Мужества не столько перед лицом возможных репрессий, сколько подковырок и насмешек. “Плюрализм” для нынешней русскоговорящей ойкумены — слово почти что бранное, соотносимое со своеволием и безразличием. Нынче у нас ключевые слова: стабильность, порядок. Как если бы стабильность и порядок имели своими источниками унификацию и страх. И эти мечтания о единообразном “порядке” тем более безумны, что каждого из нас проницает тот мiр, где многообразны цивилизации, верования, институты, технологические уклады, психологические типы, несхожие формы специализации и творчества. И уйти от многообразия, от “плюрализма” этого мiра можно только в разрушение и смерть.
И все же такая книга, написанная работающим в Эстонии российским философом Леонидом Наумовичем Столовичем, увидела свет.
Однако теоретическое острие книги обращено не только против тех, кто отрицает самое идею плюрализма, но и против тех, кто не в состоянии вложить в эту идею никакого серьезного философского содержания и представляет ее как апологию некоего слепого и неоформленного множества.
Если вспомнить — для простоты изложения — старый советский философский жаргон, автор ведет борьбу “на два фронта”. Однако, сам свидетель Великой Отечественной, переживший в отрочестве Ленинградскую блокаду, Л. Н. Столович менее всего склонен переносить военную терминологию в область философской культуры. Речь, скорее, о попытках теоретического преодоления двух сходящихся крайностей при подходах к мысли и Бытию.
С одной стороны, Л. Н. Столович противопоставляет свой подход к проблеме плюрализма тому, что он называет плюрализмом “эклектическим”. В рамках последнего вопрос об идейных и духовных приоритетах бессмыслен, и все, по существу, уравнивается в безразличии ко всему. Но, с другой стороны, философ не приемлет и монизм, равно как и питаемое монизмом тоталитарное мышление. На взгляд Л. Н. Столовича, мировоззренческий монизм есть в конечном счете передержка наших субъективных религиозных, научных или философских предпочтений, когда излюбленный данным мыслителем (или группой мыслителей и их адептов) круг наблюдений, выводов и идей трактуется как нечто исключительное. Но исключительность “своего”, навязываемая и людям, и мышлению, и Миру, и Бытию как таковому, знаменует собой все ту же обесструктуренность и произвол, которые отстаивают и адепты “эклектического” плюрализма. Безразличие к истине и к Бытию со стороны того, кто претенциозен и подчас хищен (как это часто бывает с адептами монизма), уравнивается с безразличием того, кто безразличен по своей идейной программе. Не потому ли идея фанатической партийности (а партийность есть идеология частного, частичного, части — partis) так легко привлекала к себе людей внутренне равнодушных (см. с. 71–82)? Эстетов, приспособленцев, карьерюг…
Безразличие безразличного подыгрывает безразличию хищного. И это подтверждается не только теоретическими выкладками, но и всем опытом истории прошлого и начала нынешнего века. Если вспомнить Ивана Андреевича Крылова:
Тому в истории мы тьму примеров слышим…
Обеим этим разрушительным, но философски и исторически сходящимся позициям Л. Н. Столович противопоставляет позицию собственную. Он обозначает ее как “системный плюрализм”. Не знаю, насколько хорош в данном случае предикат “системности” но такова воля автора, и ее следует уважать. Суть же философской позиции Л. Н. Столовича вкратце такова.
“Системный плюрализм” исходит в своем отношении к мысли, социальности и Бытию из той идеи, что непреложное внутреннее единство Бытия и Мiра (не будь такового — что сохранялось бы от энтропии и распада?) дано нам не в безразличии и не в жестком иерархическом подчинении, но через многообразие не совпадающих друг с другом, подчас соперничающих между собой, но творчески дополняющих друг друга человеческих складов и форм человеческой мысли и практики. Более того, это сложное, противоречивое, но в самом себе необходимое функциональное многообразие, противостоя энтропии безразличия и унификаторства, входит в потоки времен, в потоки истории, вливается в общее живое русло Бытия, которое объемлет собой и человеческое мышление во всей сложности его содержания и динамики. Вливается — проблематизируя, осложняя, обогащая. Более того, признанный и обоснованный нынешней наукой принцип дополнительности сам оказывается дополнительным удостоверением диалектических основ личности, мысли и культуры. Так что плюрализм у Л. Н. Столовича вписан или, точнее, вживлен в некоторый целостный, но принципиально недосказанный и вечно требующий осмысления образ Бытия. Но живое — всегда недосказанное.
Взаимодействие непохожих так или иначе конституирует собой весь процесс развития и конкретной человеческой души, и науки, и самой философии, и — не побоюсь добавить — зрелых и зрячих форм религиозного опыта. Так что, рассуждает Л. Н. Столович, диалог есть осмысленная, зрячая, эмоционально согретая, пережитая в глубинах человеческого общения диалектика. А диалектика — в строгом философском дискурсе — мыслится как теоретическое обобщение живого опыта диалога. А за диалогом и диалектикой — общая необходимость в той или иной степени понять и принять ценность другого в том же Мире, в котором живешь и мыслишь ты сам.
Но это необходимая, но лишь самая общая предпосылка практики как философского диалога, так и теоретической и гражданской толерантности. Однако, отстаивая толерантность, мы не можем не столкнуться с искушением безразличия и всеядности, когда плюрализм, понимаемый как “плюрализм без берегов, le pluralisme sans rivages”, рискует потерять всякую познавательную и социальную ценность. Где предел толерантности в отношении к другому мнению? Если следовать мысли Л. Н. Столовича, толерантность возможна лишь до того момента, покуда другое мнение не опускается ниже черты низости. Но где она, эта черта? Скорее всего там, где оправдание насилия и нетерпимости и, стало быть, социальный садизм выступают как самоцель. И здесь сторонник человечески осмысленного плюрализма и толерантности вынужден лишь сказать: иду на вы. Иду во всеоружии мысли и убеждения. А уж разговор об отличии добросовестно заблуждающегося оппонента от бессовестной апологии идеологического бандитизма (условно говоря — об отличии д-ра Юнгера от д-ра Геббельса, об отличии раннего Лукача от Жданова или Емельяна Ярославского) — вопрос особый, по сути дела, выходящий за рамки философского рассуждения. Вопрос компетенции не только философа, но и политолога и юриста.
Но о черте низости надобно помнить всегда…
Итак, за чертою низости объективно оказываются две внешне противоположные, но, как писалось выше, содержательно сродные позиции: “никакой такой истины нет” — “истина у меня, а кто мне не верит — того в бараний рог…”
Так что проблема плюрализма оказывается одной из насущных граней проблемы истины.
Истина — не застылая формулировка (иначе мы обрекаем себя на глумливую позицию Понтия Пилата), но — наше непрерывное искание самих себя, друг друга и общего контекста нашей внутренней хотя и дискретной, но, по существу, нерасторжимой связи. Иными словами, Истина — процесс или даже драма нашего самообретения в Бытии и обретения Бытия в нас самих. Истина — как и все человечески живое — вечно недосказана. Господ монополистов истины просят не беспокоиться. Собственно, об этом и речь в учении Л. Н. Столовича о “системном плюрализме”.
А в заключение хотелось бы сказать вот что. Проблематика плюрализма как искание единства Бытия и нашего сложного и противоречивого единства-в-Бытии оказалась (в том философском раскладе, который предложен в книге Л. Н. Столовича) важной и неотъемлемой частью всей истории мiровой и российской философии. Так было во времена Эмпедокла и Сократа, так было во времена Лосева и Бахтина, так остается и поныне… И это обстоятельство аргументированно доказывается на протяжении всей книги. Так что мы получаем не только серьезное обоснование интеллектуально-духовных основ плюрализма, но и — рикошетом — оригинальный учебник истории философской мысли.
Евгений Рашковский