Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2006
25 февраля этого года исполнилось бы 65 лет писателю Михаилу Чулаки, чья жизнь трагически оборвалась в 2002 году. И сегодня мы публикуем небольшую главу из обширных воспоминаний А. Охременко, посвященных Михаилу Михайловичу. Познакомившись с Михаилом Чулаки на одной из читательских конференций, Анна Охременко надолго стала его преданной читательницей, а порой и восторженной поклонницей. И это не удивительно. Михаил Михайлович притягивал к себе многих людей неординарностью своей мысли, глубокой порядочностью, истинной петербургской интеллигентностью. И для нас, для журнала “Нева”, он всегда оставался одним из самых любимых и ценимых нами авторов.
1988 год. Дни бежали за днями, а я жила от одной встречи с писателем до другой. В то время творческие вечера бывали часто. Несколько раз в год я неслась то в ДК Ленсовета, то в библиотеку железнодорожников, то еще куда-нибудь. Везде Чулаки ожидал триумф, везде его засыпали вопросами, долго аплодировали, а в конце вечера всегда выстраивалась очередь желающих получить автограф Михаила Михайловича.
Запомнился вечер в Доме писателя на улице Воинова. Чулаки читал отрывок из “Гаврилиады”, то место, где рассказывалось о блокаде. Потом он отвечал на вопросы, и на вопрос: “Легко ли вам пишется?” — он ответил: “Да, легко. Если писателю пишется трудно, то ему не стоит этим заниматься, значит, это плохой писатель. Мне пишется легко, и я считаю себя хорошим писателем”. Я тут же захлопала, и читатели поддержали меня громкими аплодисментами.
В ДК Пищевиков тоже был полный зал народа. Чулаки читал отрывки из фантастического романа, кажется, это была “Хроника Террановы”. Потом посыпались вопросы, писателю прислали целый ворох записок. Мнение читателей разделилось. Любители фантастики поддерживали автора, восхищались смелостью его мысли, полетом фантазии, но многие не приняли его уход от реализма, послышались критические замечания, призыв вернуться к “Пяти Углам”, “Вечному хлебу”. Я также не понимала писателя: зачем фантазировать, что-то выдумывать, описывать чужую холодную планету, если земная жизнь более интересна и насыщена разными событиями и, может быть, неисчерпаемым источником вдохновения писателя.
Два часа Михаил Михайлович вел беседу с читателями, и, уже когда устал и, казалось, пришла пора проститься, его не отпускали, продолжая задавать вопросы, брали автографы, а потом целая толпа народа пошла провожать его до дома.
Писатель тогда жил у Пяти Углов, на Рубинштейна, 36. Я, как всегда, старалась быть рядом, что удавалось с трудом. В тот вечер я впервые увидела жену Михаила Михайловича, Нину. Шла она поодаль с какой-то женщиной. Но у самого подъезда, когда мы прощались с писателем, она улыбнулась мне, и я подумала: какая милая женщина.
Конечно же, я завидовала ей, еще бы: быть рядом с таким человеком! Как она должна заботиться о нем, делать все, чтоб он был счастлив. Да еще терпеть надоедливых поклонниц, как я.
К тому времени я уже знала, что Михаил Михайлович очень не любит назойливых людей, поэтому звонила ему домой в самых крайних случаях, в основном же звонила в отдел пропаганды Союза писателей и там узнавала об очередном его творческом вечере. Но иногда там мне давали неточную информацию, говорили, что в ближайшее время таких встреч не предвидится, но задним числом я вдруг узнавала, что Михаил Михайлович выступал в одном из крупных дворцов культуры. И все же я звонила ему редко и каждый раз волновалась так, что казалось: мое сердце выпрыгнет.
И вот представьте мой восторг, когда вдруг Чулаки позвонил мне сам и пригласил на творческий вечер во Дворец молодежи на 25 февраля. Я с радостью приняла приглашение и ничего не сказала о том, что знаю: 25 февраля у Михаила Михайловича день рождения.
Начались приготовления: что надеть, что подарить? Одеться решила скромно — свитер и длинная юбка, но вот что подарить? Подарок должен быть необычным и, хорошо бы, связанным с творчеством писателя. Я прочла уже все книги Чулаки, напечатанные к тому времени. Меня потрясли повести “Прекрасная Земля” и “Вечный хлеб”. Эту толстую книгу в зеленой твердой обложке я несколько раз брала в библиотеке, но купить мне ее так и не удалось. Будь моя воля, за эту книгу я вручила бы Михаилу Михайловичу Нобелевскую премию.
В “Прекрасной Земле” рассказывается о рядовом участковом враче, живущем в питерской коммуналке бедно, одиноко. К тому же Иван Воинович страдает от обостренного чувства справедливости, от безотказности, которой пользуются все кому не лень. Он страдает от непонимания окружающих его и вообще от несовершенства мира. И вот по вечерам, оставшись наконец один дома, он пишет повесть, вернее, научно-фантастический роман “На прекрасной Земле, голубой и зеленой”.
Погружаясь в мир собственных фантазий, Иван Воинович ощущал себя счастливым человеком, он рисовал землю, мир, окружающий его таким, каким хотел видеть. Он знал, что опять ему откажут в редакции и папка с романом ляжет в стол, но не писать не мог, так как чувствовал себя неуютно в реальной жизни, был словно чужаком среди людей, его окружающих.
В повести Чулаки есть такой эпизод, где главный герой Иван Воинович приходит на Кузнечный рынок за картошкой и с удовольствием разглядывает прилавки с разными недоступными ему деликатесами. Больше всего его поразила дыня, она выглядела чудом в морозный зимний день, но купить ее означало сразу истратить все денежные запасы, и Иван Воинович отказывается от этого чуда. Готовясь ко дню рождения, я решила: куплю дыню, сколько бы она ни стоила.
На Кузнечном рынке действительно было незимнее и, я бы сказала, не виданное для того застойного времени изобилие. Выбрала дыню килограмма на 3,5–4, ароматную, в сеточку, уложила в пакет, заплатив полуторамесячную зарплату медсестры. По дороге заехала к подруге и дыню оставила у нее, чтоб не соблазнять своих мужчин.
25 февраля приехала во Дворец молодежи, он находился довольно далеко от моего дома, да еще пришлось заезжать за дыней. Городской транспорт ходил плохо, день был очень морозный, на мне было скромное пальто и белые сапожки на тонкой подошве. Пока добралась до Дворца молодежи, совершенно замерзла, а больше всего боялась за дыню.
Во Дворце молодежи в вестибюле царили настоящие тропики — разные экзотические растения, тепло, уютно. Я разделась в гардеробе и стала искать нужную комнату. Когда открыла дверь и поняла, что попала именно туда, куда нужно, то оказалось, что опоздала минут на десять. Извинилась, забилась, как обычно, в угол, огляделась и наконец увидела своего кумира, сидевшего за столом в центре зала. Может быть, мне показалось, но на его лице промелькнула улыбка, и чувство удовлетворения отразилось в глазах. Я, конечно, отнесла это на свой счет: я хоть с опозданием, но пришла, и пусть лишь чуть-чуть, но он все-таки рад.
На меня больше никто не обратил внимания, и разговор, не прерываясь ни на минуту, продолжался. Как обычно, Михаилу Михайловичу задавали разнообразные вопросы, иногда совершенно не связанные с литературой. Помню, один молодой человек, сидевший рядом со мной и вызвавший во мне неприязнь своим самоуверенным видом, да еще и тем, что не помог открыть мне дверь, когда я мучилась с дверной ручкой какой-то сложной конструкции, задал вопрос, как, наверное, ему казалось, очень дерзкий и необычный.
— А как вы относитесь к сексуальным меньшинствам? Ведь статистика говорит о том, что четверть населения имеет нетрадиционную сексуальную ориентацию.
Михаил Михайлович спокойно ответил, что Бог с ними, с сексуальными меньшинствами, вот если б они окружали его, ему было бы это неприятно.
Я испытала чувство глубокого удовлетворения, так как ощущала себя стопроцентной женщиной.
Оглядевшись и прислушавшись к неспешной беседе, я обнаружила, что многие из присутствующих обращались к Михаилу Михайловичу запросто, по имени. Через час Чулаки пригласил всех в зал, где можно было перекусить и продолжить беседу. Проходя по коридору, я поздравила Михаила Михайловича с днем рождения и вручила ему пакет. Писатель сразу с любопытством заглянул в него, а я пояснила:
— Ваш Иван Воинович в “Прекрасной Земле” так и не купил себе дыню, и вот я решила: пусть мечта Ивана Воиновича сбудется.
Из пакета между тем доносился легкий винный запах, и вскоре выяснилось, что дыня треснула и выдавала явные признаки брожения. Я сразу расстроилась. Но Михаил Михайлович успокоил меня:
— Не расстраивайтесь, Галочка (тут необходимо дать пояснение: дело в том, что по паспорту я — Анна, но при крещении получила другое имя — Галина, именно так я и представилась при первом знакомстве с писателем), несколько раз мы покупали зимой дыни, и каждый раз они уже были в таком состоянии. Очевидно, к февралю все дыни начинают портиться.
Я тут же предложила выбросить злополучную дыню, но Михаил Михайлович не разрешил.
Сели за длинный стол, накрытый для легкого ужина: салаты, фрукты. Я, пусть простят меня друзья Михаила Михайловича, села сразу же рядом с ним и пыталась, как могла, ухаживать за именинником: подавала хлеб, тарелки с салатами. Дыню все-таки разрезали, и один шутник, похоже, тот же самоуверенный молодой человек, что задавал вопрос о сексуальных меньшинствах, сострил:
— Ты же, Михалыч, спиртное не пьешь, а вот нас заставляешь.
Я снова была удручена: ну черт меня дернул с этой дыней, хотя бы в тот же день купила, а не заранее, может быть, такого и не случилось.
За столом между тем обсуждали тему Нагорного Карабаха, там было неспокойно, даже стрельба. Это казалось необычным после тихого, застойного времени.
На улице нас встретил крепкий мороз. Пришлось еще долго ждать автобуса. Я выходила из автобуса раньше многих и заранее попрощалась с Михаилом Михайловичем. Он был в хорошем настроении и сказал мне:
— Ну, Галочка, теперь я буду называть вас дарительницей дыни.
— Ой, не надо, — пробормотала я и позавидовала тем, кто принес просто цветы, какие-то другие подарки. Но почему-то подумалось, что моя неудачная дыня тоже запомнится Михаилу Михайловичу.