Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2006
Человеческая ипостась А. Белого
Белый, один из самых выдающихся представителей русской и мировой литературы XX столетия, становится все больше и больше “серым”, по меткому выражению доктора филологических наук Л. К. Долгополова, высказанному еще в 1987 году. Это относится к выходу сборников произведений А. Белого (“Незнакомый друг”. М., 1997), составленных неизвестно по какому текстологическому принципу, публикаций библиографических справочников, “не претендующих на исчерпывающую полноту”, публикаций некоторых мемуаров русских эмигрантов первой волны (Б. Зайцев. “Андрей Белый”), бестактному обращению с образом гения с точки зрения обывателя в СМИ — разные болезненные “надтолкновения”, причиняющие боль тем, кто почитал и почитает А. Белого.
Человек Борис Николаевич Бугаев был “гениальным, странным” (А. А. Блок), глубоко порядочным, честным, совестливым, гуманным, не способным на подлость. Парадокс — Белому писали из политической ссылки до Октября и в советское время, надеясь на дружеский ответ, помощь, понимание, обращались с просьбами (посылка книг).
В ОР РГБ хранится письмо политической ссылки из Великого Устюга от Владимира Константиновича Икова. В письме ярко вырисовывается личность автора: человека, хорошо знавшего Белого и находившегося с ним, по-видимому, в дружеских отношениях, не чуждого литературных и философских интересов, характерных для русской художественной интеллигенции начала XX века. Книги, которые просит Иков у Белого — сборники его статей — “Символизм”, “Луг зеленый”, “Арабески”, теоретический труд “Трагедия творчества. Достоевский и Ибсен” и исследование поэта-символиста Вячеслава Иванова “Эллинская религия страдающего бога”, развивающая взгляды Ницше на дионисийное стихийное начало, разлитое в мире. Культ Диониса — оргиастический культ. “Ницше возвратил нам Диониса”, — писал Вяч. Иванов в статье “Ницше и Дионис”. “Вселенская жизнь в целом и жизнь природы, несомненно, дионисичны”.
В филиале Вологодского областного государственно-политического архива в Великом Устюге (в прошлом областного партийного) удалось обнаружить интересные документы, связанные с пребыванием В. К. Икова в далеком северном городе. Что же сказали они, пожелтевшие бумаги полицейского уездного управления и охранки?
“Иков Владимир Константинов (так именуется он в них) родом из Москвы, └мещанин Семеновской слободы“ по происхождению. Сослали его в глухой северный город за принадлежность к революционной организации Российской социал-демократической партии на 3 г. с 8 июля 1912 г.” — гласил “Список лиц, состоящих под гласным надзором полиции в гор. Великом Устюге в 1912 году”.
Ссылку с Иковым разделила семья — жена и сын. Для жилья отвели им квартиру в доме Щукина в Козьей Слободе. Семья гласно-поднадзорного Икова жила скудно. Владимир Константинович получал мизерное пособие на себя (4 рубля 50 копеек), жену (4 рубля 50 копеек), сына (2 рубля 25 копеек) и квартиру (7 рублей) ежемесячно. Нужда была так велика, что даже не было денег на приобретение летней и зимней одежды. Приходилось довольствоваться самой простой и грубой, на средства из казны: летом — “шапка холстинковая с подкладкой”, “рубаха”, “порты”, “сапоги”, зимой — “шапка сермяжного сукна с подкладкой холстинковой с отворотом на шею и ушами для завязки под бороду”, “рукавицы кожаные”, “вареги шерстяные вязаные”, брюки широкие “шаровары фабричного сукна”, вверху с ремнем и пряжкой”, “баранья шуба” “пола на полу”.
На покупку зимней одежды в 1912–1913 году В. К. Икову было выдано из казны 24 рубля 63 копейки, на покупку летней в 1913 году — 9 рублей 50 копеек. Цифры сухие, но как много и сильно говорят они о трудной жизни политического ссыльного в Великом Устюге!
Но страшнее бедности была гнетущая атмосфера сыска, доноса, постоянных унизительных ущемлений. В 1913 году в городе находилось 134 ссыльных, из них 71 — по политическим мотивам. Многие из них имели университетское образование, что настораживало полицию и делало их пребывание в Великом Устюге крайне нежелательным. Об этом сообщалось в рапорте великоустюгского уездного исправника вологодскому губернатору. На газеты и журналы был наложен арест, полиция держала на прицеле библиотеки, концерты, благотворительные спектакли.
За самыми опасными политическими ссыльными велась усиленная слежка. В их числе был и Иков (его фамилию как объект внимания полиции мы находим в “Списке надзирателей, нанятых для наблюдения за наиболее важными политическими ссыльными, выдворенными в Великий Устюг”. За Владимиром Константиновичем следили, получая приличное жалование, постоянно меняющиеся агенты охранки. Любопытная деталь: в черновике рапорта вологодскому губернатору с грифом “секретно” о выдаче денег филерам фамилия “Иков” подчеркнута красным карандашом.
Под наблюдением находились не только сами поднадзорные, но их жилье. Даже вечеринка, устроенная по случаю рождения хозяина, расценивалась как криминал. Когда на квартире ссыльного С. З. Шимшилевича собрались его товарищи, чтобы в семейном кругу отпраздновать именины, филеры сразу же донесли об этом полицейскому исправнику, который спешно отправился к месту преступления, чтобы лично удостовериться в недозволенном происшествии — собрании политических ссыльных. Войдя в квартиру, он обнаружил человек десять гостей, в том числе В. К. Икова с женой, и столик для игры в карты, в шахматы и для угощения. Там же находился помощник городского пристава Попов. Во время разговора его с Шимшилевичем жене одного из ссыльных сделалось плохо. Шимшилевич и Иков были отпущены с женами. О происшествии было незамедлительно доложено вологодскому губернатору Шрамченко, который распорядился арестовать и посадить на тюремное довольствие: гостей — на 20 дней, с 28 декабря 1912 года по 17 января 1913 года, а Шимшилевича, как виновника и зачинщика, — на полтора месяца. К счастью, отбывать полный срок ссылки В. К. Икову не пришлось: в 1914 году он покидает Великий Устюг.
Приводим письмо В. К. Икова к А. Белому с небольшими сокращениями.
7/IX.1913
Дорогой Борис Николаевич!
В далекой от Вас глуши, в ссылке, случайно прочел в объявлении “Мусагета” (приложение к брошюре Дейсена”) содержание Вашей книги о “Символизме”. Она вышла давно, но я с весны 1910 до сих дней перехожу от тюрьмы к высылке, от высылки к ссылке и с трудом могу следить за литературой и за всем тем, к чему так влечет мою душу (от чего отрывает властная жизнь — действие).
Так вот, дорогой мой, если Вам не будет трудно и если Вы еще помните Вашего старого собеседника, вышлите-ка мне как эту книгу о Символизме так и другие, Вами выпущенные: Арабески, Трагедию творчества, Луг зеленый, и добавьте, если она вышла, книгу Вяч. Иванова Эллинская религия страдающего бога.
В изд‹ательстве› Мусагета и др. много интересного для меня, но все другое мало доступно для меня по цене и прочим условиям. А вот Ваши работы меня специально интересуют не только по теме, но и как работы человека, с которым так много в прошлом связано яркого и хорошего и которому я считаю для себя много обязанным.
К сожаленью, не знаю точно ни где Вы, ни какого-нибудь Вашего адреса. Пишу поэтому на издательство “Мусагет”. От души дружески жму Вашу руку.
Ваш Вл. Иков.
Мой адрес: г. Великий Устюг Вологодской губ‹ернии› политич‹ескому› ссыльному Владимиру Константиновичу Икову.
Корреспондент А. Белого был не “мещанином”, как докладывали тупые и невежественные жандармы, а дворянином, выходцем из высококультурной и интеллигентной семьи. В. К. Иков познакомился с Белым в гимназии выдающегося педагога и филолога Л. Поливанова.
Дейсен, чью брошюру он упоминает в письме, — “великий немецкий ориентолог”, автор научных трудов по древнеиндийским философским и этическим системам (“Веды”, “Упанишады”). Белый высоко оценил книги Дейсена в статье “Проблема культуры” и “Комментарии” к ней. Дейсен был родствен А. Белому тем, что занимался проблемами “Религиозного творчества”. А. Белого как антропософа интересовала веданта: “…великий немецкий ориентолог блестяще освещает ведантизм в свете сложного дерева браманизма и далее, это самое дерево выводит из четырех групп, на которые распадаются ведические гимны”… Сам А. Белый живо увлекался древней индийской мудростью, которая определила поэтику “Первого свиданья” и даже “Петербурга” и “Москвы”. “Дейсен с огромным проникновением вводит нас в понимание сущности метода мышления у мудрецов Индии. Из сочинений Дейсена упомянем “Geschichte der Philosophie”, “Das System des Vedanta”, “Sechzig Upanischad’s des Veda” (перевод).
Биография В. К. Икова, его социально-политический портрет, трагическая судьба после Октября (неприятие Октябрьской революции, частые аресты, ссылка как меньшевика) воссозданы Н. В. Ширяевой в энциклопедии “Политические партии России” (М., 1996). В. К. Иков посмертно реабилитирован.
В ОР Государственной публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге хранится еще один исторический и человеческий документ, разрывающий душу, — письмо из лагеря в Кеми от зэка — “бывшего народного учителя Геннадия Михайловича Садовского”, датируемое 1933 годом и написанное каллиграфическим четким учительским почерком. Кемь была последним перевалочным пунктом на пути в Соловецкий лагерь особого назначения.
“Простите меня, я не будучи знакомым (и из страшной обстановки) пишу Вам это письмо. Но я за 7 лет моего заключения полюбил Вас и Блока навеки. 10 лет я работал над своей поэмой └Солнечные ночи“ на украинском языке. Работаю урывками, ночью. Много погибло безвозвратно, причиняя мне невыносимые страдания, но Вы и Блок всегда являлись для меня ярким светочем, который поддерживает во мне мои литературные надежды и питает творчество моих, рожденных революцией 1905 г. └Солнечных ночей“. О моей поэме 7 лет назад Павло Тычина отозвался очень тепло и давая мне книгу своих стихов — написал: └Заканчивайте ваши рапсодии и входите в нашу литературу как законченный мастер“.
И тогда же сказал мне изучать └Петербург“ и все Ваше творчество как созвучное моим └Солнечным ночам“.
С тех пор я десяток раз прочитал └Петербург“, └Чудака“, └Симфонии“ и не могу разлучиться с образами, созданными Вами. Я символист и пишу рапсодии — песни символизма и закинут подлыми людьми [зачеркнуто] гадами в жуткую пустыню, где живут духи Калевалы. Я хочу знать о символизме, а книг нет.
Прошу Вас, очень прошу, пришлите мне книгу о символизме или же хотя отдельные статьи о символизме, в частности, о творчестве Вашем, Блока и других русских и французских символистов. Был бы очень счастлив получить от Вас └Петербург“, чтобы всегда иметь с собой и никогда не расставаться, как не расставался Александр Македонский с └Илиадой“. Уважающий и любящий Вас
Садовский Геннадий Михайлович (бывш‹народный› учитель. Адрес. Слаг. Кемь 1-й ЛЛГ. Совхоз № 5. Садовский Геннадий.
Когда читаешь письмо Г. М. Садовского, кровь леденеет в жилах и останавливается дыхание. Человек страдал безвинно, по доносу “активистов”, которые могли оклеветать жертву — образованного интеллигентного человека, чей благородный труд — “сеять разумное, доброе, вечное”.
В письме раскрывается трагедия талантливого поэта, получившего одобрение мастера (Павло Тычина — известный советский украинский поэт) и насильно изолированного от нормальной жизни, литературы и продолжающего в лагерном аду творить. Замечательно, что путеводной звездой, “светочем”, душевной опорой, помогающей Г. Садовскому в сталинском лагере выстоять, стало творчество Белого. Учитель просил выслать “Петербург”! Это значит, что и в советской России Белый был популярен и любим. Судьба Г. М. Садовского неизвестна, материалов, связанных с ним, не удалось обнаружить. Литература потеряла талантливого поэта, это трагедия времени, одна из многих судеб, сломанных репрессиями.
Письмо Г. М. Садовского опровергает обывательские представления Б. Зайцева о Белом как о человеке, способном за выгоду, за факт сохранения своей жизни на предательство: “Есть, пить надо”. Письмо замечательно и тем, что показывает воздействие Белого на другие литературы, говорит о том, что у автора “Петербурга” и “Симфоний” были ученики и последователи, которые хотели слить слово и музыку, создать жанр на стыке двух искусств по образцу “Симфоний” — рапсодию, развивали символизацию — самую яркую черту поэтики А. Белого.
Белый, “чувствуя в себе”, по словам К. Н. Бугаевой, “глубоко дисгармоничного человека”, не был издерганным неврастеником, а являлся носителем гармонии и душевной красоты, что выразилось в его любви к природе, к которой он с годами просто рвался (“Природушка! Матушка!”), напоминая “большую птицу, выпущенную из тесной клетки на волю, в лучистый простор”. Вспомним замечательные пассажи, посвященные природе, в “Петербурге”: сладкая “синичкина пискотня”, рой шуршащих багровых осенних листьев у ног Лихутиной. В их шуме ей слышатся неведомые, несказанные чувства, волнения, знаки страсти Николая Аполлоновича Аблеухова, белокурого красавца студента. Великолепны описания Летнего сада в стилизованной под XVIII век языковой манере. Петр, поливающий собственноручно из лейки “мяты и калуферы”; яблони, барбарисы, тюльпаны — растения, привезенные из разных уголков Европы и высаженные в болотистую почву, под холодное северное солнце; фонтан с “черным монстром” — тюленем, которому шутливо протягивал трость кавалер в парике и треуголке, сопровождающий ахающую даму.
Изумителен, поэтичен с печатью авторской душевной гармонии ночной пейзаж северной столицы: “Как-то фосфорическое пятно и туманно, и бешено проносилось по небу; фосфорическим блеском протуманилась невская даль; и от этого зелено замерцали беззвучно летящие плоскости, отдаваясь то там, то здесь искрою золотою”.
В этом пассаже звучит музыка, его ритм завораживает. Музыкально построена фраза, “расставлены” слова. Музыка — свидетельство душевного благообразия Белого и цельности его натуры.
Автору “Петербурга” было свойственно тактичное, толерантное отношение к “чудачеству”, выламыванию из обычной житейской колеи. Он защищал право чудака быть самим собой, то есть “чудаком” — образ генетически связанный с “Золотым горшком” Э.Т. А. Гофмана.
“…всю гармонию свою отдает он искусству, своему мастерству. И ходит по жизни в лучшем случае как чудак, на других не похожий. Чудил Пушкин. Чудили Ибсен и Гоголь. Был чудачище Толстой, Достоевский, Некрасов, Гёте — по-другому расплачивались, нужно прямо сказать, что все они с жизнью не справились. Поверьте, это не случайность. И рубить здесь сплеча — осуждение, втайне радуясь, что └меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он“, — просто грешно и преступно”.
“Чудаком” выглядит Аполлон Аполлонович Аблеухов в “Петербурге”, чудачит его сын, чудачит его камердинер. Чудачество было свойственно отцу Белого профессору Н. В. Бугаеву, к которому Белый относился трепетно, восхищаясь одаренностью и нестандартным характером научных изысканий. Математика — наука о гармонии в мире. Пифагорейцы, чья традиция сильна в творчестве Белого, чтили числа, Пифагор слушал гармонию небесных сфер. “Риза мира колеблется”,— провозглашает чудак-профессор Летаев в “Котике Летаеве”.
Мы восхищаемся поэтическими красотами, размахом глобальных историко-философских проблем “Петербурга” и других произведений А. Белого. Но мы должны благоговейно склониться перед человеческой ипостасью Белого (Б. Н. Бугаева), его внутренней красотой, добротой, порядочностью — чертами истинного российского интеллигента, принадлежащего к профессорской Москве и литературно-художественному Петербургу.
Безмерен “Петербург”, и безмерно прекрасна личность А. Белого.
Литература
1. Иков Владимир Константинович. Письмо Андрею Белому. ОР РГБ, карт. 16. Ед. хр. 10. Л. 2.
2. Великоустюгский филиал Вологодского государственно-политического архива. Материалы полицейского уездного управления.
3. Ширяева Н. П., Иков В. К. // Политические партии России / Энциклопедия. М., 1996. С. 225–226.
4. Бугаева К. Н. Воспоминания. ОР ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Ф. 60. Ед. хр. 106.
5. Садовский Геннадий Михайлович, учитель. Письмо к Андрею Белому (Бугаеву Борису Николаевичу). Слаг. Кемь [1933]. ОР РМП. Сф-ВО ЕХ р. 65. 1 л.
6. Белый А. Проблема культуры // Материалы к изучению культуры конца XIX — начала XX вв. / Сост. Силард Л. Tankцmyvkiado, Budapest, 1989. 1. С. 56–72.
7. Бугаева К. Н. Воспоминания. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2002.
8. Вяч. Иванов. Ницше и Дионис // Материалы к изучению культуры конца XIX — начала XX вв. / Сост. Силард Л. Tankцmyvkiado, Budapest, 1989. P. З–12.
9. Б. Зайцев. Андрей Белый // Белый А. Незнакомый друг. М.: Центр-100, 1997. С. 239–248.