Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2006
НЕБЕСНЫЙ ЛЫЖНИК
1.
Наш самолет вознесся наконец.
Иллюминатор, словно леденец,
расплавился в малиновых лучах,
аэродром качнулся, и зачах,
и закружился сорванным листом
внизу в потоке воздуха густом.
И мы, с изнанки облака прошив,
глядим, как ослепительно фальшив
знакомый мир с обратной стороны.
В небесной кухне стряпаются сны
из сумрачного теста облаков.
Они преобразуются легко
в любой предпочитаемый фантом.
Их будто выдувает пухлым ртом
младенец, запеленатый внутри
зари и мглы. Сверкают пузыри
и тают в соответствии с игрой.
И облака меняют свой покрой.
И лепит за стеклом летучий дым
то бабочку, то льва с лицом седым,
то памятник неведомо кому,
чьи стопы запечатаны во тьму.
Но почему, фантазию дразня,
по небесам проложена лыжня?
Не лайнер, пролетающий внизу,
похожий на железную слезу,
на атмосфере делает надрез,
а человек, что некогда исчез
из жизни, с нею больше незнаком,
за горизонт шагает с рюкзаком.
И снег под ним непрочен и красив…
Вдруг, воздух лыжной палкою пронзив,
он вздрогнет, словно подмигнув спиной.
Что он узрел за рваной пеленой?
2.
Что хочет разглядеть он в мутном иле
внезапно приоткрывшейся реки?
Внизу под ним снуют автомобили —
в чешуйках металлических мальки.
Деревья там, как водоросли, вьются,
как ракушки, сверкают скаты крыш.
Там водоемов треснувшие блюдца,
фабричных труб заржавленный камыш.
Для тех, кто в нижних плещется озерах
и загорает меж прибрежных трав,
исчезнувшее имя — только шорох.
Порой, случайно голову задрав,
они заметят в облаках рисунок —
бесформенная куртка, капюшон.
Небесный лыжник понаделал лунок
и сверху наблюдает, отрешен.
Он понимает — мир многоэтажен.
Осталось ждать на третьем этаже,
когда навстречу вынырнут из скважин
те, кто внизу о нем забыл уже.
ИДЕАЛ
Любовь благополучная — скучна.
Из частной беседы
Проснись, умойся, промокни из глаз
скопившуюся радужную плесень
и согласись, что ночь не удалась,
поскольку сон твой был неинтересен.
Ты в этом сне по облачным садам
бродил в неузнаваемом обличье
и видел много разномастных дам,
бессмысленно щебечущих по-птичьи.
Ты к ним тянулся, но твоя рука
была безвольна и короткопала.
Ты отступал, не ведая пока
манка для привлеченья идеала.
Когда же та, чей образ молчалив,
глубок и пуст — подобие сосуда,
придет неотвратимо, как прилив,
в твою судьбу приплыв из ниоткуда,
Гармонией, чей вычерчен размер.
Спектаклем, что заучен до ремарок.
И будет ваш домашний интерьер
не слишком ярок, светло-сер, немарок,
где два халата в бархатных кистях,
у изголовья — два стакана с соком,
оранжевые тапочки в гостях,
под вечер — разговоры о высоком.
Любовь благополучная — скучна,
противоречием не подогрета,
бесформенна, мутна, похожа на
засохшие остатки винегрета,
где, судьбы разноцветные смешав,
их удобряют подслащенным ядом.
Скисает жизнь, где всякая душа
взаимно отравляет ту, что рядом.
Вы растворитесь, словно “Чупа-чупс”
в слюне сентиментального альянса,
и вам в награду вылупится пупс —
ваш идеальный слепок из фаянса.
СТАРИК В ИНТЕРЬЕРЕ
Вы пробудились в комнате, где когда-то
были вы молоды, дважды, как неженаты,
в годы, когда казались себе счастливым —
словно на фото с бледно-стальным отливом,
где вы под кипарисом, ампир подпирая,
словно Адам, не выдворенный из рая,
клеите дам, заедая коньяк эклером.
Мир черно-белый еще не сделался серым…
В комнате душно, будто в банке варенья.
В пыльном кашпо цветы не ласкают зренья.
Сохнет в углу единственный хлорофитум,
тень на стекле висит пауком убитым.
За занавеской ночь становится мельче.
Солнце вспухает справа, как сгусток желчи,
напоминая — следует выпить но-шпы.
Надо зайти в аптеку. Припрятать нож бы
поаккуратней где-нибудь за подкладкой.
Страшно снаружи. По ленте асфальта гладкой
в банках железных — розовы, как консервы,
мчатся бандиты. Кто же собьет вас первый?
Мир — кегельбан, призы — молодому мясу.
Небезопасно стало ходить в сберкассу.
Продали вас враги со страною вкупе.
Вам из сачка не выскользнуть, вы — не гуппи.
Скоро придут покупатели. Вы в прихожей,
дверь подпирая креслом с треснувшей кожей,
думаете: “Пришли. Совсем озверели”.
Ждете, сжимая ручку электродрели.
* * *
Если после полночи, после пьянки
пробужденье встретишь на полустанке,
то, припав к заиндевелым перилам,
не скользи вдогонку за тупорылым,
заскорузлым скорым, во мгле летящим,
даровавшим облик окрестным чащам,
на одну секунду лучом пронзенным
и погасшим за последним вагоном.
Поезд не задержится на равнинах.
Желтизна в железных глазах змеиных,
промелькнув, расплавится без остатка.
Темнота сжимается, как перчатка,
свет и звук в себе заглушая сразу.
Здесь не место мифу, легенде, сказу:
не наяда плещет хвостом в грязи, не
кавалер к тебе гремит на дрезине.
Не гляди окрест, не горит костер ли.
Не кричи — лишь воздух взорвется в горле.
Потому что нет слиянья кромешней
пустоты внутри с пустотою внешней.
А когда пойдешь по камням корявым,
бесконечным шпалам, стеклянным травам,
разъяснит природа тебе любезно,
что горизонтальной бывает бездна.
РЕЦЕПТ
Падает солнце, за горизонт скользя,
Влажный туман занавешивает глаза.
Больше никто твой взор не назовет оленьим.
Так, словно ртуть, утекает блеск из-под век.
Грянувший век испытанью тебя подверг —
Быть интересной будущим поколеньям.
Не различить их, даже надев очки.
Вянут ладони. Если разжать кулачки,
Видно, что линия жизни зашла за сорок.
Детских фантазий мед дососав до сот,
Муза впадает в кому и чушь несет.
Сыплются строчки вниз, лишены подпорок.
Как подобрать их, как уложить в формат?
В каждую брешь ты врежь классический мат,
Слово “сайт” или “чат”, латынь, логарифмы,
Чтобы читатель, смысла не раскусив,
Пробормотал задумчиво: “Эксклюзив”.
Как исключенье можно немного рифмы.
Если лоб невысок, внутри неглубок,
Взлетной площадкой Пегасу служит лобок.
Стих стартовал, споткнувшись слегка на взлете.
Ложе, смятое вдрызг, вздрыг оголенных ног.
Это не страшно, если хромает слог.
Здесь отступает мозг под напором плоти.
Мертворожденный опус идет с лотка.
Свежая падаль, как карамель, сладка,
Благоухает, эстетам нюх обжигая.
Нынче в искусстве нет потайных щелей.
Дальше все непосредственней, все наглей
Будет торчать твоя пустота нагая.
РЕАНИМАЦИЯ ПРИРОДЫ
Природу, выходящую из комы,
тревожат проявления весны.
Просторны небеса, но незнакомы.
Сосуды рек становятся тесны,
взрываясь под напором новой крови.
И морщат травы пепельные брови.
Где снежный холм отсвечивал плешиной
в родимых пятнах бурого песка,
горошек закудрявился мышиный.
Так жизнь, как смерть, ползет исподтишка.
Так пруд, как глаз искусственный и карий,
блестит во мшистом вытертом футляре.
И вот из непонятного раствора
воды и почвы, воздуха и тьмы
опять реанимируется флора,
для нас непостижимая. Ведь мы
уверены, что раз перегорим — и
уже ни в ком не будем повторимы.
А посему не ждем, чтоб нам вернули
всех тех, кого, однажды потеряв,
не обретем ни в марте, ни в июле,
пусть мир без них — непрочен и дыряв —
трещит, как марля. В старом перегное
существованье вызреет иное.