Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2006
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он…
А. Пушкин. Евгений Онегин
Чувственный, “языческий” восторг перед богатством красок, форм, фактур, объемов и запахов овладевает, наверное, каждым посетителем современного книжного магазина. Как в натюрмортах великих фламандцев эпохи барокко Снейдерса, Фейта, Йорданса, ошеломляющих разнообразием даров природы, прославляющих земное изобилие, современные книжные издания: “свежие”, “вкусные” — лежат на книжных прилавках, переливаясь в своих глянцевых разноцветных обложках, как свежевыловленные рыбы, как сочащиеся, только что освежеванные туши. Книги с распластанными белоснежными страницами похожи на подстреленных лебедей, некогда в изобилии украшавших антверпенские рынки. В лучах люминесцентных ламп на великолепных декоративных обложках нежатся обнаженные женские тела, напоминающие рубенсовских красавиц. Под стать яростной красочности обложек и названия книг, удивляющие лексической свободой, нравственной вседозволенностью, они будто сродни коммерческим маркировкам товара. Кажется, каждая книга вопиет: купи меня! Попробуй, насладись, отведай запретных наслаждений, забудься в нескончаемом навязчивом изобилии, получи от жизни все…
Но вдруг в этой вакханалии, словно в непрерывной математической функции, происходит разрыв — будто в глубь души, пристально, пронзительно на тебя смотрит книга с названием “Ангел”. Очевидно, что она не из этого сладостно-мутного мира. Холодным темно-голубым цветом предрассветного неба светится ее скромная обложка, на оборотной стороне которой сообщается, что, обладая художественной дерзостью и своеобразием, книга продолжает традиции русской классической литературы. Известный петербургский писатель Сергей Юрьевич Андреев вряд ли похож на человека, который не отдавал себе отчета, в какой ряд этим утверждением ставит свой роман, давая ему название “Ангел”.
В русской литературе на недосягаемой высоте сияют “Ангел” А. Пушкина, “Ангел” М. Лермонтова, об ангеле писали Ф. Тютчев и А. Фет. Что к этим образам может добавить наш современник, когда, кажется, лучше уже не скажешь.
Скрывающийся за псевдонимом Б. Акунин журналист, литературовед Г. Чхарташвили в своей литературной стратегии обозначил: “Нет никакого смысла писать так, как уже писали раньше, — если только можешь сделать то же самое лучше. Писатель должен писать так, как раньше не писали, а если играешь с великими покойниками на их собственном поле, то изволь переиграть их. Единственно возможный способ для писателя понять, чего он стоит, — это состязаться с покойниками… Серьезный писатель обязан тягаться с теми из мертвецов, кто, по его мнению, действительно велик. Нужно быть стайером, который стремится не обогнать прочих участников нынешнего забега, а поставить абсолютный рекорд: бежать не впереди других бегущих, а под секундомер”.
Сергей Андреев решает свою задачу: по собственному рецепту создает духовно-философскую почву, своеобразный питательный метафорический слой, на котором произрастает его герой. Писатель дал ему очень легкое, какое-то шелестящее имя — Журавлев Семен Ильич — и о его жизни рассказывает в строгом третьем лице. В то же время второй главный герой этого романа — ангел-хранитель Журавлева — говорит собственным голосом и, вероятно, от сердца автора. В связи с таким соотношением действующих лиц роман обладает композиционной особенностью, которой можно присвоить статус новой жанровой модификации, — двухуровневым пространством повествования. Это, вероятно, и определяется условным подназванием романа: притча о любви. Многозначное жанровое определение притчи, одной из древнейших литературных форм, позволяет писателю отойти от традиционных канонов, которые предполагают стилистическую однородность и композиционную статичность. Поэтому роман, содержащий и развернутое повествование, и морально-назидательные структуры, читается с неослабевающим интересом, несмотря на небольшое количество действующих лиц и на то, что динамика сюжетного повествования не слишком велика, не соответствует современным скоростям. Но о каких скоростях можно говорить, когда речь идет о возрастании человеческой души?
Сюжет романа можно передать несколькими предложениями. Семен Ильич Журавлев, от рождения наделенный сверхъестественной способностью слышать своего ангела-хранителя, лишается этого дара на долгие годы. Он, на радость родителям и учителям, становится обыкновенным ребенком, а впоследствии — обыкновенным мужчиной, рядовым сотрудником НИИ. Постепенное понимание невыносимости этой смертельной обыкновенности и освобождение от нее являются фабулой романа. Хотя от чего и как может освобождаться на первый взгляд совершенно свободный, нормально живущий человек, каким является Семен Ильич? Тема свободы — одна из главных в романе, и рассматривается она С. Андреевым пристально, под разными углами зрения: в отношениях героя с другом, с близкими ему женщинами, с наукой. Слово “свобода” обладает функцией лейтмотива в романе и несет в себе несколько смыслов. Оно словно вырастает из самого себя. С. Андреев создает иерархическую, подобную матрешке, конструкцию — модель обретения свободы.
В начале романа ангел декларирует: “Каждый получит то, что возжелает, но только на пути собственного развития”. Журавлев Семен Ильич на протяжении романа доказывает, что ангелы, получив команду, лишь создают условия для реализации, “но исполнение всецело лежит на самом человеке! Именно человек действует, добиваясь поставленной цели: эту работу ангелы за него проводить не будут. Вот почему в конечном итоге сила желания и воли самого человека определяют, сбудется ли задуманное”. Свобода, таким образом, целиком формируется самим человеком, раздвигающим обстоятельства собственной волей.
Как от своих никогда по-настоящему нелюбимых женщин: жены, “несущей негативный заряд неверия”, журнально-обложечной Ирэн; как от своих изношенных старомодных одежд — так освобождается Семен Ильич от унылых желаний, от скромных научных притязаний, от потребностей плоти в их примитивном понимании. Помогают ему в этом разные люди — и друзья, и любимая девушка, и старый профессор, некогда заблокировавший у Журавлева способность слышать Ангела. Но в конечном итоге совершается все исключительно по воле самого героя, и главным внутренним поступком для него является принятие решения о необходимости перемен.
Понемногу, как выздоравливающий больной, Семен Ильич начинает прислушиваться к своему сердцу, через которое с ним говорит его ангел-хранитель: “В основе всего, что происходит во Вселенной, лежит любовь, и с ее помощью мы, сущности высокого уровня, вызываем подвижки любых обстоятельств. Если любовь становится реальным фактом человеческой жизни, она переподчиняет себе все остальное. Это единственное чувство, бороться с которым не могут ни смерть, ни Верхние с их почти безграничными возможностями, ни даже Иерархи. Любовь — это, по сути, воплощенный в чувствах Бог, что само по себе неограниченно умножает силы любящего человека…”
Герой становится свободным, обретая любовь к женщине — к своей незаметной помощнице, земному ангелу-хранителю “с чистым глубоким взглядом”. Герой становится свободнее, ставя и решая сложнейшие научные задачи во благо человечества, то есть реализуя себя в направлении другого вектора любви. Таких векторов у Семена Ильича, как и у любого из нас, оказывается много. Исходя из одного сердца, они делают это сердце похожим на маленькое солнце. Герою хватило нравственных сил, чтобы услышать Божье веление и остановить исследования по клонированию человека, поскольку общий нравственный опыт не возобладал пока над людской алчностью и жадностью. Не от этого ли понимания главный герой романа “никак не может избавиться от состояния неясной, разъедающей душу тоски… душу, которая ищет и не находит отклика для лучших и самых светлых своих проявлений, не соглашаясь при этом разменивать жизнь на мелкое и незначимое. Автор пишет об одиночестве пронзительно и остро: “Когда человека не воспринимают в его потребности к лучшему, в его самых чистых помыслах, в тонких вибрациях его чувств, где как раз и сосредоточена вся прелесть общения человеческих существ друг с другом, в его стремлении к нежности и любви; когда вместо этого предлагается грубое полуживотное восприятие, переполненная нечистотами речь, случки собачьего уровня и скабрезные шутки надо всем, что попадает в разряд нематериальных, возвышенных категорий, — тогда и появляется ощущение вакуума, в котором, все более задыхаясь, не живет, а лишь существует душа. Потребность поделиться лучшим в себе, чтобы получить поддержку и отклик, не находит в такой пустоте ответа, и человек понимает, что он по-настоящему, безнадежно одинок”.
Здесь писатель и прикасается к щемящей лермонтовской тоске по Богу: “…и песен небес заменить не могли ей грустные песни земли”. Такая тоска сквозит в теме одиночества главного героя романа: “Одиночество — это не обстоятельства быта и уж тем более не философская отъединенность от окружающего мира, когда человек — сам по себе, а мир вроде бы сам по себе. Одиночество — это состояние жаждущей души”.
Именно в таких раздумьях автор приближается по уровню к тем авторам прошлого, кто, пытаясь постичь смысл существования, заглядывал в бездны человеческой души, осваивая главное измерение человеческого бытия — духовное. Но подталкивая своего героя к центру мироздания, призывая его к прямому общению с Богом (что ближе к католической традиции), писатель не отрывает человека от земли, от собственной исконности, определяющейся и национальностью, и местом проживания, и генетической памятью. Именно эта исконность помогает писателю в небогатой событийности романа показать такую динамику развития души, которая производит впечатление каскада происшествий. Отводя ангелу роль вознесенной над бытием философской силы, что, по сути, свойственно русскому классическому реализму, писатель решает довольно сложную задачу, показывая, что не следует приукрашивать мир, что вести людей к идеалу, пренебрегая несовершенством человеческой природы, невозможно и опасно. Люди должны знать правду о себе, о своих возможностях и пороках. Ангел в романе С. Андреева будит наши души, заставляет думать не только героя, но и читателя, втягивая его в поле своего “Я”. Недаром писатель начинает каждый монолог высшей силы со слов: “Я — Ангел”.
Бесспорно, предмет романа С. Андреева — бытие духа, исследование человеческой многомерности и божественного предназначения. И в этом смысле опять вспоминается М. Лермонтов, который был убежден, что “история души человеческой… едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа”, если она “следствие наблюдений ума зрелого”. Но для писателя недостаточно зрелости ума, требуется еще и мастерство словесного воплощения идеи. С. Андреев находит свои особенные слова, использует авторские приемы. Наиболее яркий из них — своеобразный лексический контрапункт. Роман состоит как бы из двух разноритмических, разнотембральных мелодий. Голос ангела с самого начала романа звучит механически, бесстрастно. Ангел разговаривает с нами как с малограмотными людьми, используя в основном общедоступные термины и понятия. Его речь четкая, рубленая, простая, неметафорическая, словно вбивающая в наше сознание духовные постулаты и аксиомы.
Повествовательная же часть романа написана другим языком: легким, необыкновенно естественным, объективно-изобразительным, с предельной степенью образности. Язык этой части романа в меру экономичен, что является требованием нашего технического времени. И даже в своих выразительных поэтических вкраплениях писатель не позволяет себе многословия. Тем не менее мы видим каждый жест, оцениваем каждый взгляд героев, понимаем емкость произнесенных ими коротких фраз.
В романе, правда, встречаются и достаточно жесткие в своих физиологических подробностях образы, лишний раз показывающие писательское мастерство автора. В эти откровения проваливаешься, словно в ямы, выбравшись из которых потом с трудом возвращаешь настроение, свойственное притче о любви.
У романа есть еще одна немаловажная особенность — симбиоз литературы и науки. Журавлев — ученый, поэтому текст изобилует подробностями научной деятельности главного героя. Писатель интересно и популярно рассказывает о последних достижениях современной биологии. Мало того, этот симбиоз имеет еще и вполне оправданный крен в сторону религии, что позволяет писателю открывать внутренние реальности, более глубокие, чем привычные нашему взору, позволяющие тем самым постигать смысл человеческого бытия. Можно ли клонировать человека, не просчитав последствий? Безусловно, нет! Кажется, все, чему учит роман, — бесспорно. Здесь пропагандируются общечеловеческие ценности, пробуждаются добрые чувства в душе и фактически формулируется общий постулат: человек отвечает за все.
Бесспорно такое утверждение притчи: “Нужно понимать: в каждом человеке от рождения заложены великие таланты, поэтому вечная ваша душа, обладающая правом свободы выбора, проявляет свою сущность, свой талант в той степени, в какой сама захочет”. Но я не могу согласиться с утверждением Ангела (а возможно, и автора), что “все мы созданы с единственной целью: реализовать свои способности”.
Я согласна с тем, что “мы должны исповедовать принцип добра каждого ко всем”, что “человек есть часть всего человечества”, но я не понимаю, что значит “добром для человека следует считать те обстоятельства, которые служат его личностному развитию”. Я не понимаю, что значит утверждение Ангела: “Тот главный вопрос, для решения которого Господь и создал нас с вами, заключается в том, чтобы человечество избрало для себя новое мерило собственных ценностей”. О каком новом мериле ценностей можно говорить, когда оно, это мерило, существует уже 2000 лет, когда оно исследовано всей христианской богословской наукой и историей целых народов?
В подобных рассуждениях чувствуется излишний рационализм. Это тем более странно, что, по признанию писателя, он действительно слышит своего ангела, а значит, не чужд поэтических прозрений, для которых, по спокойной уверенности Хайдеггера, необходимо “сойти с ума”: “Надо сойти с ума, перестать стоять и строить на нем… Истина не мыслью устраивается”.
Не только умом, но сердцем С. Андреев любит свою Родину, переживает о ее тяжелых временах. В романе встречаются и общие политические рассуждения, и крик болящей за Россию души писателя, и горячая забота о будущем Отчизны. Здравием России кончается роман. Когда подняты бокалы “за нашу великую родину, за Россию!”, писатель пристально вглядывается в ее будущее, а главный герой притчи вновь слышит своего ангела, который в целом прав, когда говорит, что это будущее зависит от каждого из нас.
На правильно поставленные, но не в полной мере решенные в романе философские вопросы, мне кажется, надо искать ответы в великой тысячелетней народной мудрости, в сокровищницах русской религиозной философии — неисчерпаемом кладезе для писателя, который работает в традициях русской классической литературы. С. Андреев, вероятно, относится к таким особенным, волевым личностям, которых не устраивает поглощение чужого опыта. Ценою собственных потерь и ошибок, свершений и достижений он прорывается к небу. Ангел в его романе, обращаясь к людям, так говорит обо всех высших силах: “…нам дано лишь одно право — право на любовь к каждому из вас: этим мы руководствуемся всегда, что бы вы ни совершали”.
Писатель, горящий такой любовью к людям, воспламеняет огонь этой любви и в других, ведь ему заповедано — глаголом жечь сердца людей!