Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2006
ПОЛЕТ
Это не Канада, не Китай,
Это, брат, деревня Безобразия,
Над которой лучше не летай —
Собьют!
Но душа моя меня не слушает,
Рада новым крылышкам — летит!
Ничего не пьет она, не кушает,
У нее к полету аппетит.
Я ее ласкаю нежным именем,
Я ее прошу: “Лети в Париж!”
А она планирует над Ильменем
Аж до самых деревенских крыш.
Озеро парит вечерней дымкою,
Рыбаки затеяли костер,
А она поодаль — невидимкою —
Слушает мужицкий разговор.
То да се, дрова, грибы да ягоды,
Виды на улов и урожай.
И про те, про липовые выгоды,
Что сулит министр-краснобай.
Рыбачки меж тем врубили “стерео”,
Выловили “старку” из ручья,
А душа облюбовала дерево,
И моя, и вроде бы — ничья.
На сучке, как птичка незамужняя,
Знай себе тоскует под крылом,
Бедной той земле уже ненужная.
Дом бомжихи — небо над селом.
ПАМЯТИ НАТАЛИИ КАРПОВОЙ
(Через десять лет)
Которых нет?
Есть опыт тяжкий.
И жизнь — наш истинный ответ.
Не по бумажке.
С собою вынесли из мглы
Обрывки песен,
Побили душу об углы,
Был выход тесен.
Так вспомним девушку одну,
Рыжеволосу.
Она прямила кривизну
И терла к носу.
И свет горел в ее строке,
И пел колодец,
И подрастал на сквозняке
Стихов народец.
Певучей птицей родилась
Под отчим кровом,
Имела совестную власть
Над русским словом.
Тишайший ангел чистоты,
Солдатик стойкий,
Его встречал когда-то ты —
На Мойке.
Моя няня гадает на воске
И на олове. Тихие речи.
Я у зеркала — в синей матроске,
И мерцают у зеркала свечи.
Взгляд мой канул в стеклянный колодец,
Страх веселый скользит меж лопаток,
Тень на стенке — горбатый уродец…
Я дрожу от макушки до пяток.
То у дерева гроб оловянный,
То какая-то древняя птица…
Няня шепчет: “Жених окаянный,
Чтоб тебе на тот свет провалиться…”
Дребезжащий звонок у порога —
Мама с папой в январской разгадке:
Все подарочно, сладко, нестрого —
Рождество, колдовство и колядки.
Во ржи стою. Я ниже колоса
И зернышки в моей руке.
Синь. Тишина. Не слышно голоса,
Лишь птичий гомон вдалеке.
Мгновенье в звонком единении,
Ребенка с космосом дуэт…
Как знать, в моем втором рождении
Был повитухой этот свет?..
Вдруг шорох ржи. И в знойном мареве —
Мой друг — за совесть, не за страх.
Мечта о вареве и жареве
В отчаянных его глазах.
О, тех минут святая магия,
Когда спасаются от пут!
Мы с Кокой — беглецы из лагеря,
Где голодно и неуют.
Мы дети нрава беспечального,
И мы не выпустим из рук
Морковку с огорода дальнего,
И репку, и зеленый лук…
Хрустим!
Сто лет прошло. Ржаное поле то —
Глоток свободы на двоих —
И кровью и слезами полито.
Мой ржавый колос — этот стих.
Некого стало хранить,
Тихо преставился житель,
Сподобились схоронить.
Был он — давай подытожим:
Веселый и заводной,
Жил по законам Божьим,
Не ссорился даже с женой.
Пел по утрам в клозете,
Бывало — в трубу вылетал.
Любили жителя дети,
И ангел над ним летал.
Не был он ангелу в тягость,
И даже — наоборот.
А что выпивал малость,
Так кто среди нас не пьет?
Стало ангелу туго,
Просто осиротел.
Во-первых, лишился друга,
Во-вторых, остался без дел.
А впрочем, душа не в могиле,
И кажется мне иногда,
Что ангел, точно Вергилий,
Проводит ее… Куда?