Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2006
Илья Олегович Фоняков родился в 1935 году в г. Бодайбо Иркутской области. Окончил отделение журналистики филологического факультета ЛГУ в 1957 году. Поэт, переводчик, публицист. Автор многих поэтических книг. Член Союза Писателей. Живет в Санкт-Петербурге.
* * *
Ушедшая, недавняя эпоха,
Никак не разобраться нам с тобой.
Друг другу в сотый раз наперебой
Рассказываем, как мы жили плохо.
От проповедника до скомороха
Все заодно. Доигрываем бой.
А кто-то вдруг, настрою вразнобой,
Не сдержит ностальгического вздоха:
“Все-таки…” — “Друг милый, ты о чем?” —
“Да как сказать, — он поведет плечом, —
Мы спорили, мы к переменам звали,
И все ж, какой тут меркой ты ни мерь,
Чего хотеть, куда нам жить, — мы знали
В те времена. Куда живем теперь?”
СОНЕТ ШЕСТИДЕСЯТНИКА
Весенний день горит над Ленинградом.
В прозрачный пух одеты деревца.
А мы идем, идем с тобою рядом
По улице, которой нет конца.
Идем к своим утратам и наградам,
Два еле оперившихся птенца,
Возросшие в России, под приглядом
Крутого самозваного отца.
Идем вдоль парка, вдоль газет с докладом
Очередного первого лица.
Чем станет время — раем или адом,
Дельфийского не спросишь мудреца.
Мне только бы идти с тобою рядом
По улице, которой нет конца.
* * *
Как мы молоды на старом фото,
Черно-белом, рваном по краям!
Мы стоим среди столбов и ям:
В нищенском колхозе строим что-то.
Никакая не страшна работа
Весело обнявшимся друзьям.
Загорелы и темноволосы,
Мы довольны жизнью в основном.
Если надо — мир перевернем,
Разрешим проклятые вопросы.
А у девушек-то — чудо-косы:
Нынче не найдешь таких с огнем.
Пролетели годы, протрубили,
Пронеслись — не раз по десять раз.
Мы от снимка не отводим глаз,
От себя — таких, какими были.
Черненькими все-то нас любили,
Полюбите беленькими нас.
* * *
Это, кажется, было еще вчера:
Собирались подростки в углу двора,
В закутке, где пахло мочой.
Одуряющий запах им в ноздри бил
И каким-то образом связан был
С подростковой грешной мечтой.
Сигаретой затягивались одной,
Желтой, горькой сплевывали слюной
И в наигранном кураже
Толковали насчет “этих самых” дел:
Кто, когда, и где, и что подглядел,
Кто-то врал, что и сам — уже…
От запретного кругом шла голова,
Подзапретные с губ слетали слова —
Крутизна, мужской разговор.
И сегодня, когда на страницы книг
Лексикон соответствующий проник,
Я припомнил наш старый двор.
И когда героям своим в постель
Ушлый автор подглядывает сквозь щель,
За его страницей крутой
Не крутого вижу я мужика,
А в прыщах и комплексах паренька
С подростковой грешной мечтой…
ДИАЛОГ В НАЧАЛЕ ВЕКА
— Что осталось от любви
К этим рощам, этим рекам,
Оскверненным человеком?
— Брось, на совесть не дави!
— Что осталось от любви
К птицам в перелетном клине,
“Птичий грипп” несущим ныне?
— Хватит, душу не трави!
— Что осталось от любви
К победительной державе,
В широте ее и славе?
— Вспомни: слава — на крови…
— Что осталось от любви
К землякам, к соседям, к людям?
— Замолчи, давай не будем,
Ворот попусту не рви…
— Что осталось от любви
К слову, к дивной русской речи?
— В сквернословье мы по плечи,
Прет — поди останови!
— Что осталось от любви,
Клятв и нежностей взаимных?
— В магазин услуг интимных
Заглянул бы — визави…
— Что осталось от любви?
— Память-зернышко осталась,
Не такая это малость:
Верь, надейся и живи!..
ирландской герцогине Александре Аберкорн,
потомку А. С. Пушкина и семьи Романовых,
написавшей книгу стихов “Перо Жар-птицы”
Герцогиня, Ваша Светлость — вроде, так по этикету?
Жизнь такой бывает мудрой — не придумаешь мудрей.
Вы приходитесь, я знаю, прапраправнучкой поэту,
В жилах Ваших примирились кровь певца и кровь царей.
Говорят, поэт потомкам недвусмысленно и строго
Стихотворные попытки запрещал, как баловство:
“Занимайтесь делом, дети! А стихов и так уж много,
И притом не написать вам, дети, лучше моего!”
И послушались потомки тех наказов прямодушных:
Не шутить с огнем небесным, не испытывать судьбу.
Но любил-то в жизни Пушкин, между прочим, непослушных,
Непокорных, своевольных, отвергающих “табу”.
Герцогиня, Вы недаром прапраправнучка поэта,
Что-то родственное в генах донеслось через века,
И когда Вы преступили, осмелев, черту запрета,
Прапрапрадед Вам с портрета подмигнул наверняка!
* * *
Шумит спортивная программа;Смотрю одним глазком
Игру: московское “Динамо”
С московским “Спартаком”.
Конечно, спорт — не поле боя,
Но страсти горячи:
“Динамо” — бело-голубое,
И в красном — “спартачи”.
А, впрочем, нервничать сверх меры
Не стоит: чья берет?
Там в основном легионеры —
Закупленный народ.
Поэтому — не все равно ли?
И шансы — так на так.
И все ж — почти помимо воли
Болею за “Спартак”.
Идет сквозь время перекличка,
Осталась с юных лет
Неистребимая привычка
Болеть за красный цвет.
ТАИНСТВЕННЫЙ ЗАМОК
В поселке вырос непонятный замок:
Две башенки, ворота гаража,
И окна цокольного этажа
Уткнулись в облицованный приямок.
Все явно выбивается из рамок,
Соседей в напряжении держа:
Там женского не слышно галдежа
И не видать ребяческих панамок.
Кто там живет, вернее — не живет?
Бывает, ночью двигатель взревет,
Метнется свет — и снова тихо, глухо,
Лишь иногда на каменном крыльце
Сидит простая русская старуха
В платке, с печалью вечной на лице.
* * *
Уже мне не взойти на Эверест,
Не защищать футбольные ворота,
Не избираться на партийный съезд
Какой-то, от кого-то, для чего-то,
Не бить китов, не умыкать невест,
Не выдрать из болота бегемота —
На многом для меня поставлен крест,
Во многих списках сброшен я со счета.
Меня уже в каких-то смыслах нет.
Все понимаю и не протестую.
Как много прожито на свете лет!
Как много сил потрачено впустую!
Но, черт возьми, я дописал сонет —
И, следовательно, я существую!