Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2006
Кто такой Макиавелли? Беспринципная личность, служившая тирании и республике, кому угодно, хоть дьяволу — “цель оправдывает средства”, теоретик интриги, предательства, провокации. Так ответят вам все или почти все. Может, следует взглянуть на него пристальнее, и тогда отыщется что-нибудь другое, не всем известное…
Утром 23 мая 1527 года в стенах Старого дворца (Палаццо Веккио) впервые после второго изгнания Медичи собрался Большой совет1 республики. Отцы города пришли в Синьорию2 и расположились в удобных креслах Салона пятисот. Судя по раздраженным физиономиям и зловещему гулу, в этот день ожидалось нечто необычное. Со времени провозглашения республики минуло менее недели, предстояло избрание должностных лиц. Выборы во Флоренции проходили обычно спокойно, но эти не предполагались обычными. Даже после появления в зале гонфалоньера1 справедливости синьоры успокоились не сразу. Их взволновало известие о выдвижении Никколо Макиавелли на должность секретаря Коллегии десяти2. Обыватели выдающихся не любят, им нужны такие, как все, и скандал начал зреть. Соискатель нервничал в ожидании обсуждения и голосования. Разумеется, они не желают видеть его канцлером республики, хотя и не первым. Никколо и не предполагал услышать ничего хорошего, но на то, что произошло при обсуждении его кандидатуры, даже у него не хватило воображения.
Дворянский род Макиавелли (machiavello — вредный гвоздь), известный во Флоренции с начала XIII века, тяготел к пополанам-гвельфам1, пользовался доверием и уважением сторонников республики. Из него горожане избрали двенадцать гонфалоньеров и более пятидесяти приоров. Немногие пополанские фамилии могли похвастать таким числом высоких должностных лиц. Отец Никколо Бернардо Макиавелли (1428–1500), практикующий юрист, человек образованный, начитанный, имел несколько домов на левом берегу Арно, в квартале Сан-Трината, доходы от земли в Монтеспертоле и небольшое родовое именьице Сант-Андреа в Перкуссино, близ Флоренции в окрестностях Сан-Кашьяно. Семья не испытывала нужды, но и среди богатых не числилась, ее доход по кадастру2 1498 года составлял 110 флоринов (слуга получал три флорина в год).
Никколо ди Бернардо Макиавелли родился 3 мая 1469 года, семи лет от роду его отдали в школу магистра Маттео для обучения чтению латинских текстов, что давало учителю около одной двадцатой флорина в месяц. Через год Никколо поступил в городскую школу, где в течение трех лет продолжал штудировать латинских классиков, в январе 1480 года начал изучение арифметики, а в ноябре 1481 года приступил к постижению латинской стилистики. Денег для учебы в университете семья не имела. Возможно, это, казалось бы, печальное обстоятельство пошло юноше на пользу. Дальнейшее образование юный Макиавелли продолжил самостоятельно. Юридические знания пришли к нему из практики работы в конторе отца. К шестнадцати годам образование Никколо получил хотя и разностороннее, но сумбурное, выручила природная одаренность.
В 1496 году отец, сославшись на преклонный возраст, отправил Никколо в Рим с рекомендательным письмом к кардиналу Франческо Пикколомини, будущему кратковременному папе Пию III. Для решения семейных дел требовалось покровительство римского прелата1. Посланец с блеском исполнил поручение отца. Это придало Никколо уверенности в себе, в своих деловых качествах, захотелось новых поручений, более сложных и значительных. Он и ранее понимал, что умнее и талантливее многих, начитан, умеет изложить свои мысли, разобраться в сложном. До поездки в Рим не представлялось случая обнаружить в себе цепкую наблюдательность, находчивость, склонность к обобщениям и анализу. Потом флорентийцы будут удивляться его трудоспособности, настойчивости, силе характера, упорству и никогда не покидающей иронии, очень важному спасительному качеству. Потом станет известно его остроумие и многое другое, но для этого требовалось пережить тревожное время неистового Савонаролы.
Доминиканский монах-революционер Джироламо Савонарола (1452–1498) главенствовал над умами флорентийцев почти четыре года. Он и его сторонники, опираясь на христианские равенство и справедливость, пытались привести статьи конституции в соответствие с библейскими текстами, требовали всеобщего равноправия, человеческого существования трудящихся. Им удалось добиться увеличения числа полноправных флорентийцев в несколько раз, улучшения старых и создания важнейших новых учреждений управления республикой, принятия законов против “свободных нравов и развлечений”, повышения налога на земельную ренту2. Быть может, фанатичного монаха терпели бы еще какое-то время, но он потребовал проведения церковной реформы и созыва Собора. Увещевания Ватикана и попытки подкупа не помогли. Тогда папа Александр VI из испанского рода Борджа, человек властный и решительный, отлучил доминиканца от церкви и пригрозил Флоренции интердиктом3. Это и погубило Савонаролу преждевременно. Флорентийцы не пожелали ссориться со всем католическим миром из-за желаний непреклонного доминиканца. 23 мая 1498 года его повесили на площади Синьории и тут же сожгли, обугленный труп бросили в Арно.
Собравшиеся поглазеть флорентийцы ликовали, впрочем, точно так же, как после зажигательных проповедей казненного. Зрелище, виденное Макиавелли у стен Палаццо Веккио, вряд ли привело его в ужас. В 1478 году мальчишкой он наблюдал дикие сцены расправы над членами семейства Пацци, устроившего заговор против Медичи. Его жертвой оказался Джулиано, младший брат Лоренцо Великолепного, зарезанный во время литургии в центральном нефе собора. Раненному в горло Лоренцо удалось скрыться. Обезумевшие толпы гонялись за заговорщиками по улицам, пойманных убивали на месте или вешали в окнах Палаццо Веккио голыми и в рясах. Мертвых выкапывали из могил и таскали по городу, насладившись, бросали в Арно. Поступить на государственную службу во времена Савонаролы Макиавелли даже не пытался. Через пять дней после его казни Никколо баллотировался в штат Синьории, 18 июня 1498 года Большой совет утвердил его секретарем второй канцелярии (вторым канцлером), занимавшейся внутренней политикой республики, а 14 июля предложил возглавить Комиссию свободы и мира (Коллегия десяти), ведавшую делами армии и ополчения. Горожане прозвали ее комиссией “десяти расхитителей”; дело не в лихоимстве, его не могло быть, деньги тратились на нужды обороны, то есть в ущерб республике.
Легкость поступления Макиавелли на государственную службу объясняется тем, что он был противником диктатуры Медичи, но и Савонаролы. Потом, годы спустя, он оценит ум и знания неистового монаха. Должность была незавидная — низкий достаток и никакой перспективы продвижения вверх. Назначавшие Никколо знали, что он умен и обязателен, что его девизы: труд прославляет человека; трудом создано величие человека; Флоренция — превыше всего. Второй канцлер или второй секретарь подчинялся первому. Им был Марчелло Вирджилио Адриани, рекомендовавший Никколо на службу и покровительствовавший ему. По традиции канцлерами республики избирали широко образованных людей. В 1375 году канцлером Флорентийской республики назначили поэта и переводчика мессера Колуччо Салютати (1331–1406). Один из первых гуманистов, он своей деятельностью был чрезвычайно полезен Флоренции, горожане поняли, как важно, чтобы канцлером назначался умный, талантливый, образованный человек. Герцог Миланский Джан Галеццио Висконти (1351–1402), вечный противник Флоренции, признался, что письма Салютати нанесли ему больше вреда, чем тысячи флорентийских всадников. Калуччо сражался за свободу, ненавидел тиранию, обожал свою родину и упорно воспитывал эти чувства в ее гражданах. После канцлерства мессера Калуччо Салютати этот важнейший пост занимали такие выдающиеся гуманисты, как Леонардо Бруни (1370–1444), Джан Франческо Поджио Брагголини (1380–1459).
Макиавелли быстро овладел искусством безупречно формулировать приказы, разумно распределять деньги и оружие, изучил стратегию и фортификацию. Вскоре обнаружились его дипломатические способности. Он умел быть “посланником дела”, а не пустого представительства, мог убедить и переубедить, настоять и навязать. Стройный, подтянутый, изящно одетый, превосходно владевший языками, находчивый, остроумный Макиавелли выигрывал на контрасте с надутыми, неповоротливыми индюками-дипломатами, парадными послами, принадлежавшими громким европейским фамилиям. Он ни разу не упустил положительного решения при выполнении самых сложных и опасных дипломатических поручений. Его успехи не есть удачи, но результаты накопления бесценного опыта, напряжения воли и работы ума выдающегося мыслителя.
Во время поездок Макиавелли посылал донесения в Синьорию и письма коллегам, друзьям, семье. Восхищают превосходный язык, точнейшие психологические портреты, глубочайший анализ, обобщения, подробные планы действий.. Никому не удавалось так виртуозно высветить вопросы, произвести их ранжировку и предложить лучший вариант решения. Его логические построения восхищают простотой и ясностью. На службе республике он находился неполных 14 лет, то есть около 5000 календарных дней. Мы не знаем точного числа писем и донесений, написанных им, до нас дошло свыше четырех тысяч. Эпистолярии писались обстоятельные, на нескольких страницах. Часть из них легла в основу будущих сочинений. Его наблюдения, сделанные при встречах с сыном папы Александра VI, коварным и жестоким, не признававшим никакой морали герцогом Валентино (Цезарем Борджа), описанные в донесениях, после их обработки составили ядро трактата “Государь”. Из-за его содержания сложилось ошибочное суждение об авторе как восторженном приверженце абсолютизма. Макиавелли был убежденным республиканцем, он доказал это служением республике и содержанием своих книг, в них он анализирует, но не прославляет абсолютизм, показывает, когда, как ему кажется, тиран может принести пользу государству. Поиск идеального тирана предпринимали многие. Но вот к какому выводу приходит Макиавелли: “Величие государства основывается не на частной выгоде, а на общем благосостоянии. Между тем общая польза, без сомнения, соблюдается только в республиках…”
Младший современник и друг Никколо выдающийся политик Франческо Гвичардини (1483–1540) писал о тирании: “В делах государственных надо обращать внимание не на то, как должен князь поступать по указанию разума, но на то, как он, вероятно, поступит по природе и привычкам своим; князья часто делают не то, что должны, а то, что им кажется нужным; кто думает о них иначе, может жестоко ошибиться”. Не может абсолютизм гарантировать интересы государства и народа.
Идеальный абсолютизм так же призрачен, как любая утопическая система. Что может быть лучше, если суверен — умнейший, образованнейший и справедливейший из людей, что все его подданные для него равны и он действует в соответствии с самыми справедливыми законоположениями, одинаковыми для всех?.. Такого человека на роль суверена можно отыскать и усадить главенствовать. Но какая гарантия, что его отпрыск будет в отца? А если к власти придет не отпрыск, то это не абсолютизм. Власть требуется сосредоточить в руках опытных, честных и мудрых, тогда государство будет процветающим.
Макиавелли любил свою родину и готов был служить ей независимо от государственного устройства, он стремился принести пользу ей, а не властям, какие бы они ни были. Его главная мечта — образование итальянского государства. Цезарь Борджа пытался объединить центральные земли Апеннинского полуострова, а Макиавелли внимательно анализировал его действия. Что же касается герцога и его отца, то еще при их жизни сложилась поговорка: “Папа никогда не делает того, что говорит; сын никогда не говорит о том, что делает”. Макиавелли добавил: “Герцог увлечен самоуверенностью: он думает, что слово другого должно быть прочнее, чем его собственное”. Наверное, одному Макиавелли было под силу разобраться в поступках герцога Валентино, покрытых тайной, коварством и сетью интриг.
Никколо неохотно покидал Флоренцию — семья, друзья, привычная жизнь, он был привязан к ней, как пуповиной к матери. В одну из поездок Синьория торопила его с присылкой донесения и получила следующий ответ: “Серьезные вещи не отгадываются, если не хочешь излагать сновидений, необходимо все проверить”. После прочтения долгожданного донесения Синьория писала своему резиденту: “поистине… в последних ваших письмах столько силы, в них так ярко сказывается Ваш ум, что их даже нельзя похвалить так, как они того заслуживают. В частности, я говорил об этом с Пьеро Содерини. Он находит совершенно невозможным отозвать Вас оттуда. Ваши рассуждения и опасения вызывают самую лестную похвалу”.
В сентябре 1502 года во Флоренции произошло важнейшее событие: вместо сменяемых каждые два месяца глав Синьории Пьеро Содерини был избран пожизненным гонфалоньером справедливости. На целых десять лет остановилась карусель вокруг председательского кресла Большого совета, усилилась ответственность власти за содеянное. Вскоре Макиавелли превратился в ближайшее доверенное лицо первого администратора республики, в его главного советника. Образованный, умный, тонкий политик, авторитетный во всей Италии, но мягкий и нерешительный, Содерини не годился повелевать. Ему требовалось быть при ком-то, а он приступил к управлению в неспокойное для Флоренции время. Ни один серьезный вопрос не обсуждался без участия второго канцлера. Но и после этого никаких служебных обязанностей Никколо с себя не снял, наоборот, относился к ним еще ответственнее, а жалованье осталось прежним. При поддержке Содерини Макиавелли удалось наконец осуществить давнюю мечту — организовать милицию1. В 1509 году он со своей милицией участвовал в сражениях под стенами Пизанской цитадели. Во Флоренции его чествовали как триумфатора.
В окружении Содерини Макиавелли не любили за влияние, оказываемое вторым канцлером на пожизненного гонфалоньера справедливости, сослуживцы — за выдающиеся способности, удачливость, бескорыстие, “друзья” — за колкие насмешки, демонстрацию интеллектуального превосходства. Предпринимались попытки сместить Макиавелли с поста второго канцлера, но не находилось для этого поводов. В его защиту выступало очень мало людей. Так было всегда, его не любили.
За 14 лет Макиавелли совершил около двадцати поездок, некоторые длились по несколько месяцев. Только во Франции он побывал пять раз, там его хорошо принимали и при подписании с Флоренцией соглашений шли на значительные уступки. Большинство миссий Никколо связано с итальянскими государствами. Их в XVI веке на Апеннинском полуострове было неисчислимое множество. Поручения, возлагавшиеся на секретаря комиссии Свободы и мира, можно разделить на две основные группы: образование союзов против врагов Флоренции и снижение денежных претензий союзников к Флоренции за оказание ей военной помощи. Республика предпочитала отстаивать свои интересы наемными солдатами. Флоренция не имела своей армии. За ее создание боролся и страдал Макиавелли.
Второму канцлеру не раз удавалось доказать, что его аналитический ум может предвидеть развитие политических событий. Никколо называли прорицателем, человеком, способным на прозрения. И это правда, но правда эта справедлива в отношении политических событий. Предугадать свои личные жизненные коллизии у него никогда не получалось, несколько раз он ошибался в самых простых ситуациях, читателю придется убедиться в этом не раз. Падение республики он предрекал. Никколо призывал Содерини к решительным действиям. Но гонфалоньер справедливости занял нейтральную позицию при столкновении французского короля, его союзника, с папой Юлием II — врагом Флорентийской республики. Пьеро Содерини испортил отношения с Людовиком XII и еще больше разозлил папу. После нескольких поражений французы покинули Апеннины, а Священная лига — военный союз Ватикана, Испании, Швейцарии и Венеции — потребовали от Флоренции возвращения Медичи. Их сторонники подняли головы. Нерешительность Содерини во внутренней и внешней политике сыграла трагическую роль. Летом 1512 года войска Священной лиги двинулись в наступление. Уставшие от колебаний власти флорентийцы предпочли падение республики осаде и кровопролитиям.
16 сентября 1512 года произошла реставрация Медичи. Их сторонники во главе с Джулиано Медичи захватили Палаццо Веккио. Среди чиновников республики началась паника. Они метались между народом и Медичи. Макиавелли пытался остаться на службе, но его уволили и запретили покидать город. Образованная сторонниками Медичи балия1 упразднила Большой совет, республика тотчас исчезла, и ей на смену явилась тирания. В марте 1513 года был раскрыт заговор Каппони и Босколли, в списке, попавшем в руки правительства, седьмой стояла фамилия Макиавелли, его схватили и посадили в тюрьму, пытали, били плетьми, амнистия по случаю избрания папы Льва Х (Джованни Медичи) спасла от гибели, разрешили уехать в родовое именьице Сант-Андреа (Альбераччо). Началась иная пытка — нищета и безделье.
“Так долго продолжаться не может, — писал он, — такая бездеятельная жизнь подтачивает мое существование, и если Бог не сжалится, то в один прекрасный день я покину свой дом и сделаюсь репетитором или писарем у какого-нибудь вельможи”.. Старые знакомые пригласили на службу к французскому королю. “Предпочитаю умереть с голоду во Флоренции, — ответил он, — чем от несварения желудка в Фонтенбло”.
Не в одном безделье состоял трагизм Макиавелли. За 14 лет службы он не сумел сделать никаких сбережений. Семья нуждалась и главным образом поэтому жила в Сан-Кашьяно, во Флоренцию переселиться они просто не могли из-за отсутствия средств. Никколо и в этом выделялся среди сослуживцев: “…моя бедность свидетельствует о моем бескорыстии и честности”. Он был человеком страстей, он любил Флоренцию, он служил ей, не думая о себе, о семье и близких.
О жизни в ссылке мы знаем от самого Макиавелли:
“Я встаю с восходом солнца и направляюсь к роще посмотреть на работу дровосеков, вырубающих мой лес, откуда следую к ручью, а затем к птицеловному току. Я иду с книгами в кармане, либо с Данте и Петраркой, либо с Тибуллом и Овидием. Потом захожу в постоялый двор на большой дороге.
Там интересно поговорить с проезжающими, узнать о новостях в чужих краях и на родине, наблюдать, сколь различны вкусы и фантазии людей. Когда наступает обеденный час, я в кругу семьи сижу за скромной трапезой. После обеда я возвращаюсь снова на постоялый двор, где обычно уже собрались его хозяин, мясник, мельник и два кирпичника. С ними я провожу остальную часть дня, играя в карты… С наступлением вечера я возвращаюсь домой и иду в свою рабочую комнату. У двери я сбрасываю крестьянское платье все в грязи и слякоти, облачаюсь в царственную придворную одежду и, переодетый достойным образом, иду к античным дворам людей древности. Там, любезно ими принятый, я насыщаюсь пищей, единственно пригодной мне и для которой я рожден. Там я не стесняюсь разговаривать с ними и спрашивать о смысле их деяний, и они, по свойственной им человечности, отвечают мне. И на протяжении четырех часов я не чувствую никакой тоски, забываю все тревоги, не боюсь бедности, меня не пугает смерть, и я весь переношусь к ним” (извлечения из письма к Франческо Веттори (1474–1589), послу Флоренции при папском дворе, 10 декабря 1513 года).
Этот мужественный человек умолчал в письме к другу, как ежедневно часами смотрел в ту сторону, где раскинулась Флоренция. Он щурился на заходящее солнце, и бог знает от чего глаза его слезились. В самом ли деле виднелись там, или чудилось ему, что виднелись, красный кирпичный купол собора Санта Мария дель Фьоре и рядом колокольня Джотто, а чуть дальше черная зубчатая башня Палаццо Веккио. Он смотрел вдаль и вспоминал прежнюю жизнь — радости и печали. И не существовало ничего на всем свете, чего не отдал бы он за возврат к утраченному служению Родине. Позже Никколо часто посещал Флоренцию, первые годы были особенно невыносимы.
И все же среди навалившихся невзгод была у него одна радость — его книги. Писать он начал нехотя, из-за невозможности действовать, занять себя чем-то другим. До того, кроме замечательно красочных частных писем, донесений и служебных записок, ему излагать свои мысли на бумаге не приходилось, писал он вынужденно, не его это дело, он человек действия, движения, порыва. О том, что Никколо Макиавелли желал писать в своих книгах, мы знаем от него самого: “Я выскажу смело и открыто все то, что я знаю о новых и древних временах, чтобы души молодых людей, которые прочтут написанное мной, отвернулись бы от первых и научились бы подражать последним… Ведь долг каждого честного человека — учить других тому доброму, которое из-за тяжелых времен и коварства судьбы ему не удалось осуществить в жизни, с надеждой на то, что они будут более способными к этому”.
Чем можно характеризовать нематериальную ценность книги? Ее изданиями. Автор не видел ни одного из них, они появились после его кончины. Мог ли он предполагать, что их переведут на многие языки, будут читать и изучать через пять столетий? Даже при самом смелом воображении трудно было представить, что идеи Макиавелли окажут сильнейшее влияние на развитие исторической науки, на формирование государственных систем. Именно книгами Макиавелли обессмертил свое имя. В трудах на злободневные темы он дал такую глубину анализа и обобщений, что “его теории сделались не только политической доктриной Возрождения, но и положили начало политике как научной дисциплине” (А. К. Дживелегов). “Судьба решила, — писал Макиавелли, — что, поскольку я не разумею ничего в шелковых мануфактурах или операциях с шерстью, равно как в прибылях и убытках, мне подходит рассуждать о политике, я должен либо рассуждать, либо молчать о ней”. Своему новому занятию он отдавался увлеченно и страстно. Временами ему даже не хотелось возвращаться на службу в Палаццо Веккио. Творческая жизнь начала приносить ему радости не меньшие, чем служение родине. Но признаемся здесь вместо него: порой он писал не только то, что хотел и искренне считал нужным, но и то, что могло смягчить к нему враждебное отношение Медичи, снять с него ярмо опального второго канцлера. Он открыто раболепствовал, подносил со своими посвящениями рукописи. Ничего не помогало, он раздражал, им пренебрегали. Положение Макиавелли не становилось лучше, а в двоеручии и двоедушии его обвиняли враги и друзья и обвиняют до сих пор, пять столетий не могут ему простить его человеческих слабостей. Они так и остались непогребенными под его заслугами перед Флоренцией и мировой культурой. Это не оправдание действий Макиавелли, а попытка объяснить их.
Не будем обильно цитировать его тексты и анализировать их содержание. Они написаны превосходным языком, очень ясны и логичны. Например: “Самое худшее рабство налагается гнетом государства: во-первых, оно всегда прочнее и всего менее допускает надежды на избавление; во-вторых, государство всегда старается обессилить и подорвать всякую деятельность общества, чтобы самому возвыситься”. Как просто и ясно, как трудно опровергнуть столь очевидное утверждение. Свобода государства угнетать общество — тоже свобода. Но хороша ли она для народа и выгодна ли государству?
Макиавелли создавал произведения от художественных до исторических исследований, делал это быстро и чрезвычайно талантливо. В ноябре 1520 года ему поручили написать историю Флоренции. Обычно подобные заказы получали уходившие на покой первые канцлеры республики. Никколо охотно взялся за дело, дававшее приличный доход, можно было перевести дух, бедность отступила. Вдруг неожиданно Пьеро Содерини сообщил Макиавелли, что выхлопотал ему место секретаря кондотьера1 Проспера Колонны с окладом, в пять раз превышающим вознаграждение за “Историю Флоренции”, но Никколо отверг это соблазнительное предложение. Отказавшись от общепринятой латыни, этот последний и самый большой труд Макиавелли писал по-итальянски. В России за последние тридцать лет этот труд выдержал два издания.
Флорентийские власти с 1521 года начали давать Макиавелли поручения, но к этому времени за бывшим вторым канцлером закрепилась репутация литератора, его политическая деятельность забывалась. С зимы 1525 года Флоренции угрожала реальная опасность быть захваченной и разграбленной войсками императора Священной Римской империи Карла V. Италия не могла обороняться: отсутствие политического единства и собственной армии, наемники — плохая защита. Макиавелли позабыл обо всем и устремился спасать родину. Он едет в Ольтрано и с военным инженером Пьетро Наварра руководит укреплением крепостных стен, посещает театр военных действий. В это время он говорит одному из друзей, что “любит родину больше, чем себя”. Через 300 лет Дж. Кардуччи напишет: “Чистую вынашивал мечту Макиавелли скорбный…” Никколо бросался к папе, его ближайшим советникам, к Медичи, заискивал, льстил, писал записки, пытался образовать армию, составить союзы и воевать, хотя бы сопротивляться противнику. “Когда будет упущен удобный случай начать войну, — писал он, — мы лучше узнаем, какие бедствия приносит нам мир…” Тем, кто желал откупиться, но не воевать, он говорил, что “сперва возьмут деньги, потом жизнь”. Он готов был служить любому, кто бы он ни был, но спасти Флоренцию. Никколо понимал, что, спасая Флоренцию, он спасает Медичи, но пусть Медичи, но не испанцы. Его включили в коллегию, наблюдавшую за оборонительными работами. Тут-то в нем и пробудилась надежда на возвращение в Коллегию десяти. Во второй раз изгнали Медичи, а чиновники уцелели, их чиновники. Через три года они будут приветствовать возвращение изгнанников. Макиавелли многое предчувствовал и все же предложил свою кандидатуру. Странно, но республиканцы не любили его, находившегося в опале, так же, как сторонники тирании Медичи. Самое разумное, что мог он сделать, — уйти на покой, но покой его не устраивал.
Приступили к обсуждению. Регламент соблюдался, как обычно, пока не объявили кандидатуру Макиавелли. И тут высокое собрание взорвалось, мигом с отцов города слетели чопорность и степенность, они вскакивали с мест, перекрикивали друг друга, жестикулировали. Это были не те отцы и не того города. Между двумя изгнаниями Медичи за 15 лет правления на славу постарались. Перепуганные протоколисты не успевали записывать: “Макиавелли ведет жизнь нерелигиозную, не соответствующую обычаям, он ел скоромное в день Святой пятницы, кто его видел на проповедях?!”; “Он сидит в трактире, хуже того — в библиотеке, читает старые книжонки. Не хотим философов! Долой философов!”; “Он ученый, долой ученых!”; “Отечество нуждается в людях благонадежных, а не в ученых, Макиавелли историк… он насмешник и считает себя выше всех”.
Не дожидаясь результатов голосования (12 — за, 555 — против), Макиавелли покинул Палаццо Веккио. Как же так?! Он, умевший предвидеть недоступное другим, он, умевший все просчитать заранее, так ошибся в столь очевидном. Он предполагал, что обсуждение пройдет не гладко… Он очень любил свою родину, свою Флоренцию, он любил ее “больше души”, больше всего на свете, больше жены, детей, родителей. Он столько сделал для нее, столько мог сделать, столько желал сделать. Его знают, знают о прежней службе, пострадал от Медичи. Вдруг в наступившее трудное, опасное для Флоренции время они вспомнят о его энергии и опыте, знаниях, принесенной пользе. Этого же никто не отрицает, вдруг удастся вернуться к службе. Не удалось. Он знал, что таких чудес не бывает, что в Синьории восседали другие люди, совсем непохожие на тех, что 29 лет назад приняли его на службу Флорентийской республике.
Он перешел на другой берег по Понте Веккио и свернул направо. Внизу текли мутные неторопливые воды Арно, под ногами мостовые родного квартала, где он родился. Но Никколо ничего не видел, в голову врывались отрывочные мысли, прыгали и мешались. Лишь одна цельная короткая фраза-мысль доминировала и приглушала хаос: “Это конец!”
21 июня 1527 года Никколо ди Бернардо Макиавелли не стало. Флорентийцы не сомневались, что случившееся в Синьории и его кончина не совпадение, а крепко-накрепко связанные причина и следствие. Если бы люди научились беречь друг друга так, как они умеют жалеть! Раскаивались в Синьории и скорбели о случившемся?.. Похоронили его в базилике Санта Кроче, флорентийском Пантеоне, где покоятся самые выдающиеся сыны этого славного города, куда ни по знакомству, ни за деньги попасть невозможно. Над гробницей воздвигнут памятник с эпитафией: “Имя его выше всяких похвал”. В конце 1570-х годов на стене одного из залов Палаццо Веккио появился портрет Макиавелли кисти Санти ди Тито. Современники утверждали, что это наиболее достоверное его изображение. Великий флорентийский мыслитель иронически смотрит сверху вниз, и взгляд его вопрошает: “Ну что? Чья взяла?” Всем причинившим ему горе он давно простил, а Флоренция прилюдно призналась ему в любви.
Если реинкарнация существует, то в отдаленные времена я бесспорно был флорентийцем. Из всех городов мира больше других я люблю мой родной Петербург, потом Флоренцию. Базилики и дворцы, сады и площади, простые дома и монастыри созданы поколениями гениев. Их великие творения, вызывающие трепет, заполняют десятки музеев, палаццо и храмов. Как же замечательно красива Флоренция со смотровых площадок купола Санта Мария дель Фьоре, колокольни Джотто, форта Бельведер, от подножbя “Зеленого Давида”. Панорама этого великого города превосходит любой холст самого талантливого художника. Можно ли еще где-нибудь встретить подобную панораму, слившуюся в нечто единое, неразделимое?! Во Флоренцию следует стремиться, иначе не увидишь лучшее из того, что создано человеческим гением. Порой мне кажется, что я жил во Флоренции одновременно с Макиавелли, именно эту Флоренцию я особенно люблю, бродил по площади Синьории, мимо Палаццо Веккио, где он служил, вокруг cобора и ,аптистерия, вдоль Палаццо Медичи–Рикарди, где Никколо униженно просил не для себя, для Флоренции, по правому берегу Арно близ базилики Сан Спирито, здесь, рядом, он родился и прожил многие годы, один из сильнейших умов человечества. Мы с ним не встречались, это уж точно, иначе я непременно запомнил бы.