Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2006
ТВОРИ ДОБРО
Снесет течением реки
Переходящих реку вброд.
Чужим сомненьям вопреки
Твори добро.
Начавши с чистого листа,
Не внемли голосу: “Да брось!” —
И каждый миг из каждых ста
Твори добро.
Когда опустит меч палач
И обессилевший Харон
Весло опустит, ты не плачь,
Твори добро.
Не за глаза, не за напев,
Не за хрусталь и серебро,
За что, придумать не успев,
Твори добро.
Запомни: в благодарность за
Они — кинжалом под ребро.
Но не кричи. Смотри в глаза.
Твори добро.
Не верь в Спасителя! Не верь
В Его прощение! Старо!
Святых и ангелов первей
Твори добро.
Твори добро всегда, везде,
Пока душа твоя живет.
А вдруг взойти твоей звезде
На небосвод?
Я ЛЮБЛЮ
Я люблю выходить из игры за свисток до финала
И когда на последнем уколе ломается шпага.
Я хочу, чтобы утром с улыбкой меня вспоминала
Та, к порогу которой не сделал последнего шага.
Я хочу умереть, не постигнув кусочек Вселенной,
И уйти за кулисы, не вспомнив последнюю фразу.
Я на солнечный диск, до конца незакрытый Селеной,
С восхищением бульшим гляжу, чем на полную фазу.
Я люблю возвращаться домой, не дойдя до вершины,
И захлопывать книгу в начале последней страницы.
Уезжая навек, я люблю выходить из машины
В неизвестной деревне за несколько верст до границы.
В ТУМАНЕ
Мы гибнем в тумане, чудовищном, едком,
Друг друга не зная и не понимая.
Нас черная ночь запирает по клеткам
И вдаль, в никуда провожает, немая.
Мы тверды, как камни, пронзительно грубы,
Мы больше не верим ни кухням, ни спальням,
Нас не вдохновляют ни руки, ни губы,
Ни блики, ни сосны на озере дальнем.
Да, сосны! Нахмурясь, стоят над тропою,
И стонут, и стонут, качаясь нелепо,
Но жаждущих им не созвать к водопою,
Не выманить душу из темного склепа.
Мы гибнем, мы гибнем в огне безнадежном,
Но все же — зачем? — воскресенье пророчим.
Мы рады проснуться, подняться — да где ж нам…
А впрочем, не знаю. А впрочем… А впрочем…
Ты вспыхнешь во мраке за злыми стенами
И пламенем ярким о прошлом напомнишь.
Туман разойдется. Но что это с нами?
Мы гибнем, мы гибнем. На помощь! На помощь!
* * *
Наступает не свой, календарный — какой-то чужой,
невменяемый месяц любви и оторванных льдин,
где служанка-зима, повстречавшись с весной-госпожой,
не снимает убор со своих благородных седин.
Но кораблик прощается с бухтой, выходит на плёс,
где теплее вода, где блаженствуют чайки, крича,
где могучий пассат мириадами солнечных слез
расплескает янтарный рассвет по изгибу плеча.
Приготовь для меня испытанья иных амплитуд,
удержи в рукаве и терпением ждать надели,
что холодные дни одеяло апреля сплетут
из снегов февраля, потонувших в тревожной дали.
ЯЛТА В ОКТЯБРЕ
1.
Там, где ихтиозавры кряхтят натужно,
в берег уткнувшись, к небу подняв корму,
я размышляю: что-то не так, как нужно,
не разобраться, что же и почему.
Что-то пропало, что-то, видать, подгнило,
рухнуло, обветшав, обрывая нить.
Если бы только время повременило,
если могло бы что-нибудь изменить!
Мы, у которых зрение злей и резче,
в свете моих сомнений, твоих потерь
видели, но не хотели увидеть вещи.
Что мы мечтаем не замечать теперь?
Что натворили в странствиях неумелых,
в этих краях, в которых маршрутов нет!
Все нам казалось мелочью: омут мелок,
невысока вершина и жарок снег.
Все нам казалось: в случае камнепада
то, что не удержать, подопрем плечом.
Произошло немного не так, как надо.
В чем-то мы просчитались. Но только в чем?
Метит октябрь сиреневой плетью горы,
рвет паруса, бросает листву во двор.
Сами и адвокаты, и прокуроры,
сами себе и вынесем приговор.
Сами собой, скрестив за спиною кисти,
снова уйдем в жару, в листопад, в метель…
В Ялте октябрь над городом кружит листья,
снова бросает, не попадая в цель.
2.
Милая, как прекрасно, что неподвижен
парусник, от осенних ветров храним,
даже пускай пейзаж обеднел и выжжен,
как небосвод, покоящийся над ним.
Даже пускай (беды от тебя не скрою)
важное что-то рухнуло, обветшав,
даже и так — к щеке прислонись щекою,
пой о любви и кутайся в красный шарф.
Как увядает лето среди дорожек,
пыльных развалин и виноградных лоз!
Как хорошо, что этот отрезок прожит,
мне и тебе невидимый из-за слез.
Как хорошо, что мы с тобой уцелели,
что, одолев враждебную синь и стынь,
мы сберегли, утратив другие цели,
главную цель на желтом холсте пустынь.
В Ялте октябрь, и это непоправимо.
Солнечный диск сияет над остальным.
Милая, видишь, что-то проходит мимо?
Это — болезнь, покинутая больным.
Это — туман, согретый твоей рукою,
бронзовый лист, застывший над мостовой,
тихое счастье — счастье, а все другое,
в сущности, безразлично для нас с тобой.
ТЕНЬ Ю. Г.
И в пустых небесах доиграет усталая осень.
Что останется, друг? Что за тень, принимая за свет,
Мы с тобой на плечах в бесконечную зиму уносим?
Все вокруг заметет. Над просторами стылых саванн
Не блеснет синева, и волна не ударит по пляжу.
Одинокий в снегах повстречается нам караван
И пройдет, удивленно взирая на нашу поклажу.
Им пока что песок и немыслимоградусный зной,
Им ночная прохлада, дающая влагу растенью,
Им еще невдомек, что сведенный с ума белизной
Не о свете мечтает — мечтает увидеться с тенью.
Над сиреневым лесом вишневая встанет заря,
Разбазарит снега, и помчится вперед эстафета.
Знаешь, что унесли, унесли мы с тобою не зря,
Ибо тень на снегу неизбежно отчетливей света.
ИДЕТ ВЕСНА
Идет весна. На небо всходит Овен,
Его рога сплетаются в клубок.
Идет весна. Но шаг ее неровен,
Нестроен пульс и выдох неглубок.
Еще черны безлиственные прутья,
Но в птичьем звоне различаешь ты
Тревожный стук стального перепутья
В преддверии вокзальной суеты.
В окне апрель готовит знойный полдень
И летних дней неистовую прыть,
А я стою, прильнув щекой к щеколде,
И знаю все, и не могу открыть.
Я знаю все, но укрываю ватой
Ранимый слух от тысяч голосов
И все плету, плету замысловатый
Мотив весны, закрытой на засов.
Идет весна — не теплых дней предтеча,
Не холода чудная ипостась,
В любой строке себе противореча,
В твоих лучах таинственно светясь.
ПАМЯТНИК
Exegi monumentum… Гораций
Я памятник себе. И долго буду тем… Константин Арбенин
Я памятник себе — сомнительная прелесть
стоять среди толпы, на радость голубям.
Уж лучше на заре, в лучах рассвета греясь,
шагать по каменным столбам.
Нет, весь я не умру — сообщество молекул
устроит тайный съезд, издаст декрет: “Дыши!” —
и этим учредит какого-то калеку,
без вдохновенья, без души.
Слух обо мне пройдет — бесследно, невозвратно,
забудут слухачи, что был такой поэт.
Едва ли кто-нибудь в обшарпанном парадном
повесит мраморный портрет.
И долго буду тем — и долго буду этим,
и, вдруг преодолев чужие рубежи,
я слово проведу дымящимся столетьем,
мостом над пропастью во лжи.
Веленью божию — не поддавайся, муза,
меня не оставляй, хотя б до сорока.
Да будет коротка прекрасного союза,
строфы последняя строка.