Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2006
Бушмакина (Марина Смирнова) родилась в 1983 году. Закончила филологический факультет СПбГУ, учится в аспирантуре. Проза публиковалась в альманахе “Почерк”. В “Неве” публикуется впервые. Живет в Санкт-Петербурге.
СРЕДСТВО СВЯЗИ
“Это во мне говорит обида. И хотя, по мудрой мысли одной африканской королевы, обижаются только горничные, а к ним я себя не отношу, хотя так же, наверное, подумали бы сейчас и многие горничные, ставшие горничными “в силу обстоятельств”. А, как известно, некоторые обстоятельства имеют силу, и горничные, следовательно, имеют основание на них ссылаться. Например, то обстоятельство, что обида имеет громкий голос, который трудно не услышать, и что обида говорит совершенно независимо от воли того, в ком она обитает, и даже не потому, что обитаемый безволен, а просто воля и обида занимают разные пространства и территориально не пересекаются, как и мы с Анькой с этого момента.
Но не с той, конечно, Анькой, а с другой, потому что Анька Аньке рознь.
Кто-то силен в математике, кто-то силен в географии. Другая Анька знает английский лучше нас всех взятых вместе с учителями. Она просто живет в слове другого языка. Так же точно, как я в этом слове жить отказываюсь. “Chuckle” звучит в моем исполнении как “какал”, а огурец превращается в вождя краснокожих Кукумбера. Может, поэтому я никак не могу смириться с английским выражением “спокоен, как огурец”.
А каково это узнать, изучая латынь, что “Puer est liber” вовсе не означает, что бедняк всегда свободен, а просто “у мальчика есть книга”?!!
Ясно, что язык — средство связи и что знание языков расширяет мировоззрение. Слышала. Но я предпочитаю зреть мир в молчании. Мир полон неясных звуков, и я хочу чувствовать их интуитивно, понимать по глазам и губам желания другого человека и типа все такое в этом же духе.
Поэтично, правда, получилось?
Короче, я лентяйка.
А Анька нет. Анька знает, что у мальчика есть книга, что не надо за простыми вещами искать сложных смыслов. Не надо гадать на кофейной гуще, а надо делать дело. Анька — человек дела. Если Анька сказала себе: выучу, Анька выучит, как выучила английский. Да так, что лучше Аньки даже англичане его не знают. И, наверное, я еще меньше знаю английский оттого, что его так хорошо знает Анька. Потому что так хорошо знать, как она, все равно уже не удастся, а зачем знать кое-как? Лучше не знать вообще.
Это у меня такое себе родилось оправдание.
И если представить, что друг — твоя вторая половинка, то между двумя половинами должно существовать разделение обязанностей. Потому что зачем половинам друг друга дублировать? Получается нездоровая конкуренция, как когда в одном торговом комплексе на одном этаже напротив друг друга два ремонта элитной обуви, например.
Так вот, Анькина половинка должна, по моим представлениям, специализироваться на знании английского, в то время как моя может осваивать душевную ширь и гладь или еще какую-нибудь психологическую беллетристику. Можно и еще что-нибудь, если я еще на что-нибудь могу сгодиться.
Так думала Бушмакина, но после, а сначала был экзамен.
Экзамен — это проверка знаний. Для Бушмакиной — проверка душевных качеств задушевных подруг. В том числе Аньки, которая сидела справа, склонившись над своим каллиграфическим почерком исписанным листочком. Анька переводила какой-то текст. Судя по скорости Анькиного перевода, суперлегкий. А выданная мне белая страница была усыпана иероглифами, из которых складывались не поддающиеся моему пониманию слова.
— Анька, — я толкнула Аньку в бок, стараясь не смотреть в ее сторону, чтобы учитель не заметил.
— ЧТО ТЕБЕ?!! ПОМОЧЬ? — ответила Анька громким шепотом, одновременно всем корпусом свешиваясь над моим листком.
Я видела, что Анька свешивается, и всем это должно быть видно, и я постаралась держать голову прямо, типа я здесь ни при чем. И еще я немножко толкнула Аньку назад.
— Какое слово ты не знаешь? — громко шепнула Анька.
Она издевается? Я никакое не знаю.
Учитель поднял голову:
— Аня, у нее своя голова есть. Не помогайте. Делайте свое задание.
— А я уже готова! — выпалила Анька и пошла отвечать.
Нормально.
Как отвечает Анька! Анька отвечает так, будто трубу прорвало! Потоп прямо. И я чувствую себя выброшенным на берег Робинзоном Крузо, окруженным враждебной стихией. Ну, ничего, я бы нашла Пятницу и научила его объясняться своим языком. Только, черт, Робинзон был англичанином. Нет, Робинзоном я себя все-таки не чувствую.
Я чувствую себя водолазом, который спустился так глубоко, что у него началось азотное отравление. И он уже не хочет даже подниматься, ему все по фиг. Вот уже и кислород заканчивается.
— Бушмакина.
Это, кажется, меня. А может, не надо? Ну все, водолаз уже на дне. И нет никакой необходимости топить меня дальше. Я уже сам.
А Анька подлетает с сияющими глазами и прямо мне в самое уязвимое место выпаливает, что — какая новость! — у нее пять с плюсом и я могу ее поздравить. Прямо автоматная очередь.
Расстреляли водолаза.
— Ты за меня рада? — это водолаза добивают.
— Буль-буль-буль, — только и может выдавить водолаз. Слов не получается. А вокруг море. Но в этом море водолаз совершенно один. Даже рыб нет.
— Бушмакина!
Я уже иду. Иду. Я русалка, вышедшая на берег. И каждый шаг причиняет мне боль. Но я испытываю эти муки ради встречи с прекрасным принцем.
Учитель, надо сказать, ужасен. Главным образом потому, что весь он под впечатлением, которое я сейчас буду капитально портить. Ничего не поделать. Сам напросился. А зачем было меня после Аньки вызывать? Ну все, записывайтесь на прием к ухогорлоносу, я начинаю…
А Анька сидит и никуда не уходит. Сидит и ждет. Вертится. Счастливая. Сияет улыбкой направо и налево:
— Пять, да, пять с плюсом! Ну, удачи!
“Удачи”, — это она всем говорит. Даже мне, водолазу без кислорода на дне Мирового океана. Это называется доброжелательность.
Учитель водит пальцем. А там предложение про “Georgian films”, какие-то георгианские. Ясно, что все что угодно, только не “георгианские”. Ответ неверен, но другого ответа нет, и поэтому произносится заведомо неверный:
— Георгианские фильмы, — пусть Анька слышит.
— Какие? — кажется, кто-то что-то недопонял.
— Г-е-о-р-г-и-а-н-с-к-и-е.
Ну, думай, голова, думай. Ты уже утонула, моя голова, поэтому тебе все равно уже ничего не угрожает, так что роди хоть что-нибудь. Ну, Георгий. Георгий Победоносец. Вот и родила что-то.
— Фильмы о победе! — родила моя голова первенца.
— Какой победе?
— Ну, как какой? В Великой Отечественной войне, — таков был ход моей мысли.
А палец остановился и не двигается. Замялся, узловатый такой. Узловатые пальцы бывают у людей творческих. Это я читала в книге по хиромантии.
— Не пойму, что вы переводите. “Georgian films” — грузинские фильмы. Дальше.
Значит, не о победе. Да, о победе не может быть и речи. Кислород кончился.
Все.
Только “все” почему-то никого не устроило. “А что потом?” — сказали мне одни. “Это не конец”, — сказали другие.
В общем, не дали просто взять да умереть водолазу.
Ведь у нас как? Неважно, что ты человек в футляре, неважно, что всю жизнь в галошах и с зонтиком проходил. Нет, чтоб положить в другой футлярчик, спрятав еще более надежно… Сначала человека всего разденут, чтоб совсем голый был. А потом как же не посмотреть, что там у него внутри и из чего это он такой ладненький получился, как работал, почему сломался и что он при этом чувствовал?
А если бы стоял себе весь наизнанку с самого начала, то и дела бы никому до него не было: “Ну и пусть себе стоит”. Сказали бы: “Отвернитесь, дети!” — и сами бы отвернулись. Странная психология: когда голый, отворачиваются, а как одетый, так непременно надо раздеть.
И даже на дне, глубоко под водой, где все очень соленое, а потому обстоятельств и причин не установить, так вот даже там не дадут умереть спокойно: достанут, разденут, разрежут, а потом — ой! — зашьют, оденут, положат! Ну и стоило париться с самого начала?
— Неужели и у этого внутри мясо, кости и кровь?!!
— Да!
А если не верите, позвоните Диньке, он патологоанатом. Вот его телефон: 21-09-2005.
Я ТАКАЯ, ОН ТАКОЙ
За Исаакиевской площадью набережная Мойки. Ветра нет. Спешка непонятно зачем, в неизвестно куда. От мысли вместимости миром — в состояние полета. Солнечный бег до остановки недвижения — внезапно — перед НИМ, который через черные очки моего мира не видит. Он — по-детски неловко повернувший голову, молча, на пустынном тротуаре. Он — в детской беспомощности от невозможности сделать шаг навстречу. Он — в детском недоумении вдыхающий невидимое солнце. Его величие в бессловесности и недвижимости перед моей нерастраченной быстротой. Навстречу друг другу — его молчание моему говорению. С коробкой мусора в руке за всю болезнь. Бак на другой стороне — ему не перейти. Дома ждет кот, бескрайнюю бесконечность человеческой слабости — голод. Наши ладони разделила медь. И наши руки не встретились…
Короче, мне нужно было забрать накладные из гостиницы, и я бежала, думая о своем и не замечая никого вокруг. Вдруг смотрю: стоит вроде старик в черных очках и белой тростью нащупывает себе путь. Я прохожу мимо, а он: “Девушка, я слепой, у меня был инфаркт, и я столько времени лежал дома, и вот у меня мусор накопился, и не поможете ли мне перенести его через дорогу, ведь я ничего не вижу”. А там мусора-то малюсенький пакетик. Ну, я взяла пакет и выбросила его в мусорку: “Что-нибудь еще?” А он: “Одолжите два рубля, я их вам потом по почте вышлю, а то у меня дома кот голодный, а пенсия только завтра”. Я высыпала ему на ладонь всю мелочь, которая у меня была. А потом иду и думаю, что мало денег дала, и что как же он дойдет слепой до магазина, и что мне нужно было ему как-то помочь. Что-то такое о человеческом тепле думаю и взаимовыручке. И о том, что какие же мы все-таки жестокие — люди! И думаю я так, поднимаясь по длинной винтовой лестнице, и вот, думаю, вернусь и дам ему еще денег, ведь у меня в кошельке тысяча лежит, а я ему всего-то рублей пятнадцать дала. А потом думаю: буду возвращаться назад и схожу с ним в магазин. А потом думаю: я и так ему дала больше, чем он просил. А потом: а как это он мне деньги по почте вышлет, если моего адреса не знает?
Откуда слепому-то знать, что я девушка и что мусорный бак через дорогу?
Да у него очки солнечные, он мух от себя прутиком отгонял!
БА!
ОН УКРАЛ МОЙ КОШЕЛЕК!