Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2006
Недавние празднования: в январе 2004 года — шестидесятилетия со дня полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады — и в мае 2005 года — шестидесятилетия великой Победы над фашистской Германией — носили торжественный государственный характер. Но для тех, кому довелось пережить войну, они были отмечены и глубокими личными воспоминаниями, чувствами радости и печали. Наверно, особая острота восприятия прошедших торжеств для ветеранов, даже если в военные годы они были детьми, вызывалась пониманием, что не только для солдат Великой Отечественной, которым уже восемьдесят или больше, но и для них, детей войны, минувшие праздники могут стать последними, как ни грустно об этом думать.
А для многих ленинградцев-блокадников эти памятные дни были праздниками не только “со слезами на глазах”, но с привкусом горечи, потому что попытки представить то героическое время в превратном свете не прекратились.
Автор этого отклика на новое издание книги Александра Рубашкина1 “Голос Ленинграда” — сам блокадный школьник, всю войну живший, учившийся и работавший в осажденном Ленинграде. Странно и оскорбительно пережившим блокаду читать иные “советы” из нашего “прекрасного настоящего”, “советы”, как следовало поступить с Ленинградом в начале войны, когда фашисты осадили город, чтобы избежать в дальнейшем величайших жертв блокады. Дико было услышать от знаменитого писателя, что город надлежало сдать, ведь Париж сдали — и ничего… Как будто мастер слова не знал о директиве Гитлера, не раз им подтвержденной, что “Петербург надо сровнять с землей”, что осада заставит город “выжрать сам себя” и с этим символом большевизма будет покончено раз и навсегда. Помнится, подобной гитлеровской директивы относительно Парижа не существовало… Как будто это был “выбор” — между сопротивлением фашизму и тотальным разрушением и уничтожением!
В недавние годы появилось немало разных сочинений, авторов которых не столько занимала организация обороны Ленинграда, сколько каннибализм и мародерство, якобы процветавшие в городе (хотя такие случаи, конечно, были). Но ведь не каннибализмом спасся город.
В канун юбилея Победы в Дом радио в Петербурге вновь зачастили молодые корреспонденты, проявившие интерес к блокадной теме. Но часто главный вопрос этих милых девушек и молодых людей звучал так: “А какие тут были скандалы в годы войны?” Приходилось отвечать: “Каждый день в этом доме, нередко прямо у микрофона, падали в голодные обмороки вконец истощавшие люди. А случалось, и умирали прямо в студии в день по несколько человек… Вот такие были тогда тут └скандалы””.
Опять война,
Опять блокада…
А может, нам о них забыть?
Когда четверть века назад Юрий Воронов (кстати, однокурсник Александра Рубашкина по отделению журналистики филологического факультета Ленинградского университета) опубликовал эти стихи, его вопрос мог показаться риторическим. Теперь, к сожалению, не только легкомысленное беспамятство, но и намеренное, а иногда и злокачественное забвение стало привычным не для одних лишь “желтых” газет и журналов, но и для иных “исторических расследований” на федеральных телеканалах, обладающих поистине “ядерной энергией” гипнотического внушения всего чего угодно.
Можно ли противопоставить телелжи книгу? Старомодно? Наивно? Да нет! “Все минется — одна правда останется”.
Я думал об этом, перечитывая новое издание книги Александра Рубашкина “Голос Ленинграда”, ставшей классической в литературе об истории блокадного радио.
Первое издание появилось в 1975 году к тридцатилетию Победы советского народа в Великой Отечественной войне.
Начало семидесятых годов мало благоприятствовало выходу столь честной и правдивой книги. Несмотря на то что жертвы “ленинградского дела” — расстрелянные руководители города военной поры и тысячи других репрессированных и посаженных в тюрьмы и лагеря, — были формально реабилитированы, лишь немногим удалось вернуться в родной Ленинград. И брежневско-сусловские идеологи продолжали усердно превращать Ленинград из бывшей имперской столицы в “город с областной судьбой”, всячески умалять подвиг Ленинграда в годы войны. А уж что касается голода, страданий, смертей… Я тогда (как и сейчас) работал на Ленинградском радио (мой “радиостаж” — около полувека), и наши программы нередко ретранслировались на Всесоюзное радио. Но как только дело касалось блокады, мы иногда слышали от наших московских кураторов: “Как вы надоели с вашими ленинградскими мучениями и голодными смертями! Неужели у вас не было ничего другого? Где же ваши героизм и оптимизм?”
И вот в такое-то время Александр Рубашкин взялся воссоздать истинную картину работы и жизни блокадного Ленинградского радио, а через него — и подвига Ленинграда в его подлинном трагизме и достоверности. Он взялся за это первым — до него никто даже не подступался к теме блокадного радио во всей ее цельности и сложности.
Надо было изучить “бумажный” архив радио — микрофонные материалы, к счастью, во многом сохранившиеся в Ленинградском государственном архиве литературы и искусства. Хотя уцелело далеко не все, но все же это были сотни и сотни страниц, часто напечатанные на слепой машинке, иногда написанные от руки, да еще нетвердым почерком при свете коптилки, на пожелтевшей бумаге. До Рубашкина к ним прикасались немногие.
Следовало успеть записать “живые” воспоминания работников блокадного радио. Тогда, более тридцати лет назад, некоторые еще продолжали трудиться в Доме радио, другие, оставив работу, навещали свой Дом. И вновь первым, кто последовательно заинтересовался всеми ими, стал упорно расспрашивать обо всем, что они помнили, был автор будущей книги “Голос Ленинграда”. Он успел! Успел записать ныне бесценные свидетельства, представленные в его книге.
А ныне в живых осталась только одна блокадница, “последняя из могикан”, 83-летняя Мария Алексеевна Клеенышева, некогда лучший звукооператор радио Маша Клеенышева…
Гораздо хуже, чем с “бумажным” архивом, — да что там “хуже”, просто совсем скверно! — обстояло дело с уникальным блокадным фоноархивом.
Мы, работники радио “Петербург”, вновь столкнулись с этой проблемой, когда в канун шестидесятилетия полного освобождения Ленинграда от вражеской осады готовили десять программ радиолетописи “Блокадный подвиг”. Замысел заключался в том, чтобы вернуть в эфир весь сохранившийся блокадный звуковой архив Ленинградского радио, сопроводив его современными комментариями, историческими и публицистическими. Только вот подлинных блокадных записей осталось на удивление мало!
Во время “ленинградского дела” на радио пришел приказ: стереть все записи, где могли упоминаться имена, а тем более звучали голоса тех, кто стал теперь “врагами народа”. А таких, повторим это еще раз, были тысячи и тысячи.
Потом пришел черед тех, кто записывал на фронте или в блокадном городе “преступников” — тем более что почти все корреспонденты угодили в “космополиты”. Для их гонителей “ленинградское дело” удачно совпало с “борьбой с космополитизмом”. Теперь заодно стирались и все записи “космополитов”, в том числе были уничтожены почти все фронтовые репортажи.
Уцелела лишь небольшая часть архива, та, которую “космополит” Лазарь Маграчев вынес на себе, когда его выгнали из Дома радио.
Реставрировать блокадный звуковой архив оказалось невероятно трудной задачей: прежде всего потому, что мало что осталось реставрировать, сохранилось каких-нибудь четыре часа, с дублями и вариантами.
Но тридцать лет назад у Рубашкина была еще возможность услышать о самых интересных блокадных передачах, уничтоженных в конце 40-х годов, от самих их авторов. Они были живы: Ольга Берггольц, Георгий Макогоненко, Лазарь Маграчев, Арон Пази и другие. Хотя, конечно, пересказ не документальная запись, но все же…
Так Александром Рубашкиным была проделана исключительная по объему, тщательности и добросовестности собирательская и исследовательская работа, результатом которой и стало создание книги, единственной в своем роде по исчерпывающей полноте и содержательности, оставшейся по этой теме лучшей и непревзойденной.
За минувшие десятилетия со времени выхода первого издания “Голоса Ленинграда”, конечно, появились новые монографии, диссертации, многочисленные статьи, очерки, воспоминания (в том числе и мои “Воспоминания о блокадных днях. Радио с большой буквы” в книге “След в эфире”), но все это было лишь дополнением и отчасти развитием, продолжением того, что уже сделано было Рубашкиным. Основу заложил он, и это уже навсегда.
Работа, жизнь и быт блокадного радио представлены в книге “Голос Ленинграда” с самых разных сторон. Официальные документы обороны города и сухая статистика (сколько писателей и журналистов работали на радио в блокаду; сколько концертов дал симфонический оркестр Радиокомитета, каково было соотношение политического и художественного вещания в первые годы войны и в последние и т. д.) соседствуют на страницах книги с личными наблюдениями и выводами литературного критика о том, каков был стиль выступлений у микрофона Ольги Берггольц, а каков — Всеволода Вишневского. Публицист, не скрывающий своих чувств, нередко берет верх в авторе над бесстрастным историком, когда повествование ведется о радио как о всенародной “общегородской трибуне” или когда дается обзор работы писателей Ленинграда на радио, сыгравшей столь важную роль в поддержании духа борьбы и веры в победу в осажденном городе.
Особый интерес представляет поучительный анализ новых жанров радиовещания, рожденных войной, жанров, которых ни прежде, ни потом нигде и никогда не было (в том числе и на послевоенном Ленинградском радио). В первую очередь это относится, конечно, к “Радиохронике”.
“Радиохроника” стала главной передачей блокадного радио. Она была всеобщей городской газетой, когда не выходили газеты. Она восполнила невыход журналов — общественно-политических, литературных, юмористических и сатирических. Она заменила в каком-то смысле даже эстраду, когда стало не до эстрадных концертов. При этом она оставалась “Радиохроникой”, потому что делалась по законам радиожурналистики и радиоискусства.
Под этим скромным названием было все: лозунги и призывы, боевые сводки и городские новости, фронтовые репортажи и очерки о бойцах и жителях Ленинграда, репортажи из детских и культурных учреждений, писательская публицистика, новые лирические стихи и поэмы, рассказы и отрывки из романов, патриотические песни и марши, политические фельетоны и куплеты на “злобу дня”, частушки, басни и сатирические сценки… И все это умещалось в сорок минут!
“Радиохроника” вовлекла в свою орбиту всех писателей, кто оставался в первые месяцы в Ленинграде (в том числе Михаил Зощенко и Евгений Шварц), и, конечно, тех, кто провел в Доме радио всю войну.
Сначала произошло естественное разделение ролей: радиожурналисты (их осталось мало; большинство было мобилизовано в армию) взяли на себя документальные репортажи, очерки, требовавшие записей; а публицистика, рассказы, стихи, сатира — все это досталось писателям. Но разделение это вскоре оказалось условным: и в документальных репортажах во весь голос зазвучала публицистика, и писателям нередко давались чисто репортерские задания, с которыми они тоже выезжали в воинские части и на корабли Балтийского флота.
Александр Рубашкин подробно и конкретно анализирует самые важные материалы “Радиохроники”, предоставляя неоценимый материал не только историкам военной журналистики, но и нынешним молодым радиожурналистам, вроде бы отстоящим на тысячи “звуковых лет” от своих блокадных “предков”. Казалось бы, что им “Радиохроника” и что они “Радиохронике”? А между тем, как это ни парадоксально, именно блокада породила такой динамичный, многокадровый, многожанровый, полистилистический, разноголосый вид оперативного радиовещания, когда в минимум времени надо было вместить максимум информации (люди в блокаду просто не могли слушать длинные передачи). И “Радиохроника”, сама того не ведая, предвосхитила современное вещание с его “клиповым сознанием”. Конечно, с одной коренной разницей: “Радиохроника” была предельно насыщена смыслом и содержанием, в то время как “клиповое сознание” принципиально строится на бессмыслице — слуховой и визуальной.
Специальные главы автор посвятил “главным писательским голосам” блокадного радио — Ольге Берггольц и Всеволоду Вишневскому, их столь несхожим личностям, творческим манерам, человеческим судьбам.
Но рядом с ними существуют выразительные зарисовки других писателей и лаконичные портреты руководителей радио Виктора Ходоренко и Якова Бабушкина, асов блокадной радиожурналистики Лазаря Маграчева, Моисея Блюмберга, Матвея Фролова, Валентина Петушкова и других; дикторов, в частности, главного диктора Михаила Меланеда. Рассказ об их работе у микрофона щедро иллюстрирован фрагментами текстов из передач тех дней. И внимательный читатель не сможет не ощутить долетевшее до него через “горы времени” живое дыхание давно умолкших голосов блокадного радио, ставшего легендой.
Среди этих голосов, конечно, и голоса воинов-защитников Ленинграда, его жителей, руководителей города и его рабочих, героических женщин, партизан, ученых, врачей, художников, артистов, школьников — просто всех не перечесть.
Многоголосие радио, его “человеческая полифония”, так убедительно запечатленная в книге Рубашкина, еще одно неоспоримое доказательство, сколь массовой, поистине всеобщей была тогда решимость ленинградцев отстоять свой город, ни в коем случае не пустить в него врага, чего бы это ни стоило.
В третьем издании ряд глав пополнился новыми фактами и документами. В частности, это касается рассказа о редакции контрпропаганды, которая готовила передачи для немецких и финских войск под Ленинградом.
Но, пожалуй, одним из самых важных и интересных дополнений стала новая главка “Горькая правда”. О том, как мучительно выходило первое издание “Голоса Ленинграда”, какие препятствия воздвигали партийные цензоры перед автором книги, вынуждая его идти на сделки с совестью, на что он не пошел. О том, как трагически сложилась судьба художественного руководителя блокадного радио Якова Бабушкина, ставшего “первой ласточкой” и будущего “ленинградского дела”, и грядущей “борьбы с космополитизмом” — за шесть лет до начала и этого “дела”, и этой “борьбы”.
“16 апреля 1943 года машинистка Радиокомитета плакала, печатая приказ об увольнении Я. Бабушкина, — рассказывает Рубашкин. — Одновременно уволили главного редактора политвещания Арона Пази, корреспондентку С. Альтзицер, редактора В. Гурвича и еще ряд сотрудников. Я. Бабушкин в одночасье оказался без работы, без карточек, без “брони”. Его просто выбросили на улицу. Не только за “пятый пункт”, но и за самостоятельность мышления, внутреннюю независимость…
В 1941-м Бабушкин рвался на фронт. Его не отпустили… Но весной 1943-го расправились с талантливым, деятельным человеком. А. Пази, снимая с работы, объяснили, что его должность следует отдать человеку “коренной национальности”. Все же ему предоставили место в издательстве. А Бабушкин после недолгой работы на заводе был уже в конце июня мобилизован. Потом сам попросил отправить на передовую”.
Вскоре он погиб.
“В конце сороковых начались на радио новые увольнения, — продолжает рассказ Александр Рубашкин. — Теперь опальными стали Моисей Блюмберг, Лазарь Маграчев, Любовь Спектор. Последним, уже в марте 1953 (!), лишили любимого дела Михаила Меланеда… Был забыт военный подвиг В. Ходоренко — ордена за блокаду получили другие. Ольга Берггольц ушла в поэзию… Ее объявили └плакальщицей”, осуждали за теорию └самовыражения”… Усиливалась ее болезнь, которая подтачивала здоровье, ограничивала творческий порыв. Прежней связи с читателем не было…”
Новое издание книги “Голос Ленинграда” оказалось своевременным и актуальным не только потому, что вышло в год празднования победы в Великой Отечественной войне и вновь напомнило о подвиге Ленинградского радио. Книга ярко свидетельствует и о том, каким радио было, а значит — каким могло бы быть.
Конечно, в войну сложились исключительные обстоятельства (и не дай Бог, чтоб они когда-нибудь повторились!), заставившие Ленинградское радио стать тем, чем оно стало. Хрестоматийно уже звучат слова Берггольц: “Нигде радио не значило так много, как в нашем городе в дни войны”.
Были месяцы, когда только благодаря радио Ленинград слышал страну, а страна слышала Ленинград. И мир слушал его и знал: Ленинград держится.
Но не менее важно было ленинградцам слышать друг друга. Радио стало надежным каналом быстрого оперативного оповещения и информирования населения обо всем жизненно необходимом — от сводок Совинформбюро и сигналов воздушных тревог или артиллерийских обстрелов до сообщений отдела торговли о нормах выдачи хлеба и других продуктов.
Радио — и только оно! — обеспечило ту “роскошь человеческого общения”, которое в блокаду было столь же дорого, как и хлеб.
“Радио… — вспоминал писатель Александр Крон, сам много работавший на Ленинградском радио. — Это слово мы писали (да и произносили) только с большой буквы. Чтобы понять это, надо хоть на минуту представить себе, что значило Радио для жителей и защитников осажденного города. Радиоприемники были только в воинских частях и на кораблях, но черная картонная └тарелка” городской трансляционной сети была в каждой квартире, а мощные уличные репродукторы — на каждом перекрестке. Когда ослабевший от голода ленинградец брел своей падающей походкой по почти безлюдной, заметенной снегом улице, репродукторы бережно передавали его из рук в руки; там, где кончалась слышимость одного, начиналась слышимость другого….
Радио было духовным хлебом осажденного города, сплачивало и вдохновляло, вселяло надежду и уверенность в завтрашнем дне, напоминало, что, несмотря на все обрушившиеся на него испытания, Ленинград живет и борется, а за кольцом блокады есть Большая земля”2.
Любопытно, что фашистская пропаганда ничего не могла противопоставить работе Ленинградского радио. Историком Никитой Ломагиным недавно были опубликованы документы немецких спецслужб. Там есть такие признания:
25 сентября 1941 года: “Петербургское радио каждый день требует вести борьбу до конца. В результате изъятия частных приемников прослушивание немецких передач исключено”.
15 мая 1942 года: “Население не считает вероятным, что город падет в обозримом будущем. Находясь под воздействием интенсивной пропаганды, оно по-прежнему готово защищать город”3.
Да, радио в блокаду было и всеобщей службой новостей, и всеобщим собеседником, и всеобщим утешителем.
Но оно стало еще культурным центром города, средоточием его духовной жизни.
Александр Рубашкин отмечает: “Случайностью ли было то, что музыка, литература, театр пришли к ленинградцам через радио?.. Что оркестр начал свои репетиции не в июне–июле, а в конце марта (1942 года), в еще холодных студиях Радиокомитета?.. Что творческие отчеты поэтов радио передало не после прорыва блокады, не в 1943-м или даже в 1944-м, а весной и летом 1942 года, когда эти передачи поддерживали людей, физические силы которых были на исходе?.. Здесь, на радио, родились лучшие военные стихи. И вот блокадный театр — он тоже вышел отсюда.
Объяснить все это лишь уникальными возможностями, которые имело радио для связи с населением большого города, нельзя. Нужно понять значение подвига людей, которые использовали возможность сделать Ленинградский радиокомитет важным центром художественной жизни города”.
Да, не будь оркестра радио во главе с дирижером Карлом Элиасбергом — и не было бы не только знаменитой ленинградской премьеры Седьмой симфонии Шостаковича, но и невероятно насыщенной концертной жизни в городе в войну, когда и в филармонии, и по радио больше всего звучало классической музыки!
Да, не будь “Театра у микрофона” — и не возник бы городской драматический театр, потом получивший имя Веры Комиссаржевской.
Да, радио сыграло свою роль не только спасителя мастеров искусств, оставшихся в Ленинграде, но и собирателя, хранителя и пропагандиста вечных ценностей искусства, прежде всего русской литературы, музыки, театра. Вопреки войне и блокаде, наперекор голоду и назло смертям. И как это делалось, выразительно показал в своей книге Александр Рубашкин.
Я хотел бы, чтобы эту книгу прочли и те, кто сегодня работает у микрофона, независимо от того, на государственных или частных коммерческих радиоканалах. Но особенно интересно, как воспримут книгу диджеи FM-станций. Почувствуют ли они легкий укор совести, сравнив свой эфир с вещанием блокадных лет? Задумаются ли хоть на минуту, на что тратилось драгоценное эфирное время тогда и на что оно тратится ныне?
Впрочем, почему только диджеи FM-станций? Разве иной раз и на федеральных телеканалах (реже, к счастью, на радио, но все же и там случается) не засасывает нас словесная трясина политической демагогии ток-шоу, нагло слащавой или идиотски ликующей рекламы, косноязычной скороговорки или развязного стеба ведущих молодежных передач — и все главным образом о том, что у них там есть “ниже пояса”?
Куда девалось, где потерялось благородное, звучное, красивое, осмысленное — да что там, просто правильное! — русское слово? И когда оно вернется в эфир? Ведь было же время, когда и радио, и телевидение считались эталонами русской речевой культуры!
Почему даже в годы войны и блокады это было возможно, а теперь вдруг стало недостижимо?
Книга Александра Рубашкина не только напоминает — она ратует за возвращение чести и достоинства как самому радио, так и русскому слову, отечественной культуре на радио. Так что это книга не только о войне и блокаде…
Как написал Юрий Воронов:
Я не напрасно беспокоюсь,
Чтоб не забылась та война:
Ведь эта память — наша совесть,
Она, как сила, нам нужна.
1
Александр Рубашкин. Голос Ленинграда. Ленинградское радио в дни блокады. Изд. доп. и испр. Санкт- Петербург. Издательство журнала “Нева”. 2005. — 224 с. Тираж 1000 экз.2
А. Крон. Собрание сочинений. Том 2. М. 1991. С. 5263
Н. Ломагин. В тисках голода. СПб. 2001. С. 42, 131.