Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2006
Елена Оскаровна в юности перенесла ленинградскую блокаду, и блокадная боль навсегда остается с нею.
21 июня 1941 года у Леночки был выпускной бал по случаю окончания школы. Она училась в 12-й школе, на 13-й линии Васильевского острова. Торжественные речи, напутствия учителей, дружеские шаржи Елены на своих наставников, шампанское в первый раз… После бала стайки шумных и веселых девушек и юношей выпорхнули из своих школ в безоблачную белую ночь, последнюю мирную ночь. По набережным Невы гуляли счастливые выпускники, еще не обремененные взрослыми заботами. Впереди — вступительные экзамены в институты и увлекательная студенческая жизнь. Елена была среди них. Первое полувзрослое платье с робким, но все-таки углубленным вырезом на груди и первые взрослые туфли на высоком каблуке запомнились как последняя улыбка мирной жизни… В мечтах виделась Академия художеств. Девочка ощущала в себе дар художника и все-таки сомневалась в успехе, а между тем успехи уже были. В одиннадцатилетнем возрасте Елена победила на I Всероссийском конкурсе детских рисунков и была принята в школу юных дарований при Академии художеств.
Война нарушила лучезарные мечты и надежды бывших школьников. Взрослая Елена Оскаровна вспоминает, что с началом войны она внезапно почувствовала, что ее собственного “я” больше нет, есть только “мы”. Мы непременно победим. Военная опасность пробудила острое чувство гражданской ответственности за Ленинград и ленинградцев. Мысль об эвакуации даже не возникала.
В первый же день войны многие юноши и девушки, выпускники ленинградских школ, пришли в райком комсомола в надежде попасть на фронт. Мальчиков направили в военкомат, девочек определили на курсы Красного Креста для военной подготовки и затем на ускоренные курсы медицинских сестер.
Мальчики ушли на фронт, девочки обороняли город, рыли траншеи и строили блиндажи, работали в госпиталях, в сорокаградусные морозы разбирали развалины домов, то и дело впадая в голодный обморок, теряя сознание. Слабые руки, погрубевшие от промозглого холода, кирки и лопаты, спасали ленинградцев, погребенных под каменными обломками зданий, разрушенных бомбами и снарядами. Это был трудовой фронт, и Елена работала на этом фронте наравне со взрослыми ленинградцами. А ведь совсем недавно девочку лелеяли родители, любили одноклассники, ласково называли Леночкой, Лялей.
На курсах медсестер приходилось заниматься вечерами, после напряженной работы, Окончив двухмесячные курсы, Елена получила диплом медицинской сестры запаса. Она работала в госпитале, в детской больнице, помогала учителям своей школы в их работе по эвакуации детей.
Из трагического поколения выпускников ленинградских школ живыми остались единицы (всего 4%). Погиб и Миша Лапшин, друг Елены. На фронте погибли все мальчики из Елениного класса. Многих одноклассниц убили лютый голод и промозглый холод застывших улиц и промерзших квартир. Им было всего лишь по 17–18 лет, но они были готовы отдать свою жизнь, защищая умирающий город. Низко склоняю голову перед Еленой Оскаровной, незнакомыми мне Аллой Леонидовной Афанасьевой и Галиной Васильевной, перед убитыми и живыми одноклассницами, окончившими 12-ю школу на 13-й линии Васильевского острова (сейчас школа № 5) в 1941 году, ту же школу, которую окончила и я девять лет спустя. Мои сверстники и младшие блокадники обязаны им жизнью. Между тем мы — одно поколение. Сверстники Елены Оскаровны ненамного старше нас, но эта “малость” превратилась в трагедию, в вечную память очевидцев и забвение равнодушных потомков, вспоминающих о них лишь по круглым датам.
В конце ноября 41 года Елена поступила в Художественное училище имени А. В. Серова и, пока были силы, посещала занятия, с трудом преодолевая длинную дорогу от 18-й линии Васильевского острова до Таврической улицы. От дома № 19-а девочка шла к Неве. С Университетской набережной спускалась на лед, шла к Марсову полю и дальше — на другой конец города. Девочка была оптимисткой и верила в свое послевоенное будущее.
В своих записках взрослая Елена, Елена Оскаровна, вспоминает, что в феврале 42-го, придя домой поздним вечером, она почувствовала, что исчезают последние силы. Девочка осознала, что ей не дожить до утра, если она уступит предсмертному бессилию и ляжет в постель. Тогда мертвый сон одолеет ее, и она не сможет проснуться. И обидно стало, что приходится умирать не в бою, приближая Победу, а так, ни за что. С содроганием читаешь эти скорбные строки. Но произошло то, что принято считать чудом. Елена считает, что ее спасло чувство гнева. Уж если придется погибнуть, то лучше умереть не просто так, как покоряется обыватель, но как художник, за работой. Она взяла лист бумаги, синьку и кисть, приблизила зеркало и… стала писать автопортрет (иной натуры не было), должно быть, девочке хотелось, чтобы ее облик остался в ленинградской памяти после смерти. Была глубокая ночь, тускло мерцала коптилка. Вначале Елена с трудом водила кистью, но со временем увлеклась работой, забыла свои тревоги и не заметила, как прошла роковая ночь. Слабый свет пробивался в щель маскировочной шторы. Ночь нехотя уступала утру, и Елена вдруг поняла, что победила в жестоком поединке со смертью. Победила свою смерть!
На портрете — серое, пергаментное лицо умирающей. Не зная, кто это, не различить, девочка или старушка. Призрачные тени покрывают оплывшие от голода черты. Полуопущенные веки, скорбные складки, впалые щеки, заостренной подбородок. И только высокий лоб красив. Девочка — тень, девочка — призрак… Господи, как она смогла пережить свою смерть? Из записок художницы я поняла, что это было гигантское волевое усилие, подчинившее умирающее тело неукротимому желанию выжить. Подвиг Жизни на самом ее краю доступен немногим. Елена смогла его совершить.
Пережив роковую ночь, Елена приобрела непоколебимую уверенность, что сможет пережить блокаду. Эта уверенность преобразила лицо девочки.
У нас есть редкая (быть может, уникальная) возможность увидеть перемены облика человека от умирания к Жизни. Блокадная ситуация не изменилась, но второй автопортрет, выполненный через несколько недель, создает облик волевого человека, преодолевшего свою смерть. Широко раскрытые глаза, четкая линия губ, решительный подбородок — никаких следов недавнего угасания. Выражение лица утверждает непреклонную волю к жизни.
Возвращаясь домой после изнурительной работы, Елена по памяти писала лица блокадников, встреченных на пустынных улицах, у развалин, в госпитале, в бомбоубежище. Девочка хотела оставить лица блокадников в людской памяти как обвинение фашизму. Женщины, подростки, солдаты. Изнуренные голодом лица с нечеткими, расплывшимися чертами. Я их видела сама, быть может, это были одни и те же лица, ведь мы жили рядом, наши дома 19-а и 19-б (сейчас 21 и 23), стоят вплотную на 18-й линии Васильевского острова, но я не смогла заметить то, что увидела Елена глазами художника.
На картине — три фигуры, закутанные во что попало. Старушки или дети? Прижались друг к другу, чтобы не замерзнуть. Из подписи к рисунку ясно, что это девочки, у 12-й школы, перед эвакуацией. Елена готовила их к эвакуации. В лице крайне истощенной девочки застыла обреченность. Глаза почти закрыты. Становится ясно, что она уже покорилась смерти и не сможет выжить. Веки ее соседки полуопущены. Четкие складки возле носа и сжатые губы как будто бы не исключают возможности выжить, но кто знает, сможет ли она совершить подвиг Елены, когда наступит ее роковой час? В огромных глазах маленькой девочки застыли трагическое недоумение, пронзительный упрек: “Опомнитесь, что вы с нами сделали? Опомнитесь!” Пожалуй, эта девочка сможет выжить. Во всяком случае, беспокойная, раненая мысль, пусть даже такая скорбная, не даст ей умереть преждевременно. Помню, что мысль “Опомнитесь, что вы с нами сделали?” и мне приходила в голову, но я не знала, что этот безмолвный укор может отражаться на наших лицах, я не смогла увидеть его на лицах тех, кто умирал рядом со мною.
Пожилой (или молодой?) солдат, в шинели и ушанке. Скорбное лицо. Наверно, он видит руины своего дома и понимает, что обломки дома погребли его родных. Он отомстит, он сможет. Елене знакомо это святое чувство скорбной ярости, она испытала его на грани жизни и смерти. Быть может, она испытала это чувство в разбитой снарядом квартире. Возвращаясь домой, Елена узнала от соседских мальчиков, что снаряд попал в седьмой этаж, где жила ее семья. В квартире оставалась мама. У девочки подкосились ноги. Она опустилась на ступеньки обледенелой лестницы и оцепенела от ужаса. Ноги стали ватными, сознание помутилось. Соседка помогла девочке прийти в себя, сообщив, что мама чудом осталась жива. Стекла выбиты, столешница разбита в щепу. Мама лежала на полу, без сознания. Тогда никто не знал, что последствия контузии останутся с Диной Васильевной на всю жизнь и омрачат ее жизнь и будущее дочери.
После разрушения квартиры семье Марттила пришлось переселяться в десятиметровую каморку, в которой оказалось девять человек. И в таких условиях блокадники поддерживали друг друга, помогая выжить. Это было нормой блокадной жизни.
Другой этюд юной художницы. Женщина склонилась над книгой. Серое, пергаментное лицо с заостренным подбородком. Но в глазах теплится мысль. Стало быть, можно надеяться, что она сможет выжить.
Кто-то в ушанке, засыпанный снегом. Глаза почти закрыты. Вот-вот упадет и уже не встанет.
Бесполое существо в измятой мужской шляпе и женской шали, повязанной поверх головного убора. Безучастное лицо. Тонкая, беззащитная шея торчит немым укором.
Юный художник, студент Женя. На лице — печаль умирания. Он умер через несколько дней.
В зале с огромным окном, оклеенным бумажными крестовинами, у рояля стоит истощенный человек, похожий на Шостаковича. Зимнее пальто с поднятым воротником, ушанка. Впалые щеки, скорбные носогубные складки. Как трудно держать голову, приходится опираться подбородком на полусогнутую кисть. Красивые, длинные пальцы музыканта. На закрытом рояле — канделябр с обгоревшими свечами. Серый утренний свет. И кажется, что пианист сейчас будет играть, чтобы не умереть. Музыка поможет выжить.
Неожиданно волевое, гневное лицо подростка. Форменная фуражка ремесленника создает впечатление прочности бытия. Мальчик обернулся на ходу, должно быть, смотрит на развалины. Он сможет вернуть к жизни разрушенный город, прекраснее которого нет ничего на свете.
Пустынная улица умирающего города. Шапки снега на кронах деревьев. Зимний пейзаж был бы красив, если бы не блокада… Неужели когда-нибудь эти деревья проснутся, протянут свои ветви навстречу весне и на промерзших ветвях раскроются почки? Неужели это случится? На переднем плане — руины, вдалеке “громады стройные теснятся”, утверждая незыблемость нашего города. Наверно, это был час воздушной тревоги, люди скрылись в бомбоубежище или медленно умирали в промерзших квартирах. Мертвая тишина в томительном ожидании бомбового удара… и конца. Вдалеке кто-то продолжает свой скорбный путь с детскими саночками, на которых, наверно, лежит мертвец. Сани остались недорисованными, но, кроме покойников, возить было нечего. И все-таки в зимнем пейзаже есть проблеск надежды. Быть может, робкая проталинка в глубоких снегах…
Зимой 42-го Елена узнала, что такое лютая боль. Взрывная волна отбросила девочку на кирпичную кладку. Удар огромной силы пришелся по позвоночнику. От боли девочка потеряла сознание. И, несмотря на относительно благополучный исход ужасного события, блокадный след навсегда остался с нею и часто проявляется нестерпимой болью, не давая усталой памяти отдохнуть от блокады. Блокада останется с нами на всю оставшуюся жизнь.
Так уж получилось, что мое знакомство с Еленой Оскаровной началось со встречи с ее талантом. В Петербурге мне довелось увидеть портреты блокадников из будущего альбома художницы. Истощенные лица блокадников я видела воочию и сама была на грани жизни и смерти. После войны мне приходилось видеть их на документальных кадрах и на полотнах талантливых художников, но мне кажется, что так правдиво и эмоционально, как это смогла сделать Елена, никто не смог передать блокадную трагедию. Должно быть, изобразить блокадника так, чтобы у зрителя замирало сердце и озноб пробегал по коже, доступно только тому художнику, который не только пережил блокаду, но был блокадником в период впечатлительной юности. Одного таланта мало, необходимо испытать эмоциональное потрясение, яркое до боли.
Право же, какое счастье, что талант Елены Оскаровны был неподвластен лютому голоду и морозу, сковавшему суставы и покрывающему язвами обмороженные руки, не разбирая, чьи это руки, художника или музыканта, ребенка или его мамы.
Портреты блокадников, написанные Еленой Оскаровной, — неоценимый вклад в российское искусство и в российскую историю. Работы Елены Оскаровны действуют сильнее антифашистских и антивоенных лозунгов. В растревоженной памяти все “звучит и звучит” немой, но пронзительный упрек, застывший в глазах блокадников: “Остановитесь, что вы с нами сделали?”. Глядя на портреты блокадников, чувствуешь потрясение и забываешь, что эти портреты созданы девочкой, истощенной голодом, изможденной непосильной работой по разборке руин домов, разрушенных бомбами и снарядами.
Из каталога литографий, гравюр и монотипий я узнала, что начиная с 1950 года ее работы многократно выставлялись в Советском Союзе и за рубежом, на персональных и тематических экспозициях. По данным каталога 1998 года, Елена Оскаровна показывала свои работы более чем на 120 выставках. Из них, по крайней мере, восемь экспозиций посвящены ленинградской блокаде. Должно быть, блокадное прошлое позволило ей оценить радость Жизни и создавать свои оптимистические творения. На лицевой стороне каталога — портрет Елены Оскаровны. Спокойная северная красота художника завораживает взгляд и утешает душу своим величием и достоинством.
Работы художника Елены Марттила экспонировались в Берлине, Лондоне, Каннах и других европейских городах. Ее литографии, офорты, гравюры, монотипии хранятся в Русском музее, в РНБ (Санкт- Петербург), в музеях России, в частных коллекциях России, Финляндии, Латвии, Эстонии, Англии, Америки.
Елена Оскаровна работала педагогом в Художественном училище имени Серова, которое она окончила после войны, в театрах, в Педагогическом институте имени Герцена, вела студии в Политехническом институте. В Василеостровском доме пионеров Елена Оскаровна обучала детей искусству кукольника и кукловода, и это трогательно обнажает добрую душу художника.
Елене Оскаровне всегда удавалось сохранить свое достоинство и независимость от причуд и гримас жестокого времени, которое старалось увековечить себя в помпезных портретах вождей и передовиков производства. Нет, Елена Оскаровна их не писала. Знаю, что были угрозы, нелепые придирки, публичная критика ни за что, вернее, за независимость. Были попытки оскорбить и унизить, обвинить в “уклонении от обязанности трудиться на благо общества”, ведь творчество художников, писателей и поэтов трудом не считалось. Пришлось пережить ночной набег с арестом. К счастью, обошлось без тюремного заключения и лагерей.
Перед Ленинградом у Елены Оскаровны — особая заслуга. В блокадное лихолетье она помогла своему городу выжить. Окончив школу в канун войны, девочка работала наравне со взрослыми. Военный госпиталь, окопы и блиндажи на улицах города. Эвакуация детей. Разборка развалин разрушенных домов в поисках живых людей. Не женский и уж тем более не девичий труд. Кирка и лопата. Еле держась на ногах от голода и усталости, девочка не переставала рисовать блокадных людей. Преклоняюсь перед Еленой Оскаровной за ее подвиг.
Работы художника хранятся в Русском музее и Публичной библиотеке. “Блокадная мадонна с младенцем” и “Автопортрет” перед ожидаемой смертью. Хранятся как реликвии Петербурга.
Неудержимо привлекает и другой подвиг Елены Оскаровны. Она смогла преодолеть свою собственную смерть, рисуя автопортрет в ожидании конца. Можно полагать, что победой над собственной смертью Елена обязана вдохновению. В роковую ночь умирания девочка испытала острую радость творчества. В этом состоянии психоэмоционального напряжения нейросекреторные клетки мозга повышают синтез нейропептидов-эндорфинов, которые приводят к активации жизненно важных функций организма. Наука знает такие феномены. Они чрезвычайно редки, едва ли не уникальны, но важно осознать, что они возможны.
К ленинградцам, пережившим блокаду, я отношусь с трепетной нежностью и доверием. На протяжении долгой жизни я радуюсь встречам с ними. Будучи биологом и блокадницей, я воспринимаю блокадных людей как величественный гимн Жизни, преодолевшей голодную смерть. Я училась вместе с блокадниками в средней школе и в университете, встречала их среди коллег и случайных знакомых. Они всегда узнаваемы. Их причастность к блокадному сообществу видна сразу. На их лицах каким-то непостижимым образом отразилась вечная благодарность судьбе и людям за роскошный дар. Сдержанные, несуетные, доброжелательные люди, знающие цену жизни, волевые и щедрые душевно. По-видимому, эти свойства личности отражаются в лице и поведении. Мы узнаем друг друга с первых минут разговора и редко ошибаемся.
Что роднит нас? Общие страдания? Да, конечно. Но не только это и не столько это создает нашу общность. Прочнее всего нас объединяет сочувствие и сопереживание. Мы смогли пережить трудные времена, нам довелось познать надежность друг друга в тяжелой беде. Нас роднят благодарность тем, кто помог нам выжить, и память о тех, кто не смог дожить до Победы, о тех, кто умирал на наших глазах. Эти чувства, воспитанные блокадой, определяют нашу доброжелательность, способность к длительному волевому усилию, нетерпимость ко лжи (в экстремальной ситуации ложь опасна!). Мы снисходительны к чужим капризам и слабостям: понимаем, что относительно благополучные люди (неблокадники) могут и покапризничать не потому, что они хуже нас, но потому, что им, слава Богу, не довелось умирать и выживать. Должно быть, на краю пропасти мы смогли отделить мелочи жизни от ее сути и поэтому не хотим замечать суетности бытия. Мы радуемся всему, что может радовать: мирному небу, солнцу, музыке, стихам, и не осуждаем мелочи жизни. Наши коллеги упрекают нас в бесконфликтности. Действительно, мы уклоняемся от конфликтов, если они не затрагивают жизненно важных проблем, и не хотим тратить силы и время на мелочи. На грани жизни и смерти мы убедились в никчемности суетных мелочей. Но мы свято бережем и отстаиваем честь и достоинство блокадного Ленинграда и блокадников, погибших и живых, и умеем противостоять попыткам исказить историю блокады, надругаться над мучениками ленинградской блокады.
Блокада пагубно отразилась на всех нас, особенно на тех, кто перенес ее в детстве, в критические периоды развития организма. Все без исключения блокадники в той или иной степени поражены телесными недугами. Это не вызывает сомнений. Алиментарная дистрофия не могла не отразиться на творческих способностях.
Я знаю многих блокадников, которые почувствовали, что в связи с голоданием значительно ослабла память, замедлились мыслительные процессы. Однако волевыми усилиями, воспитанными в экстремальных условиях, они преодолевали блокадный след и практически не отличались от неблокадников по образу жизни и общественной пользе своего труда, но цена их волевых усилий намного превышает старания людей, которым не пришлось вынести почти полное голодание в условиях бомбовых атак. И тем не менее, несмотря на блокаду и вопреки ей, некоторые блокадники смогли реализовать свои таланты в наиболее полной мере, близкой к возможностям, отпущенным Природой.
Приятно сознавать, что в кругу моих знакомых, бывших блокадников, состоялись, по крайней мере, пять талантов. Они получили признание в области науки, искусства, поэзии, и я с радостным удивлением поклоняюсь им. Вопреки блокаде состоялся талант
ленинградского художника, члена Союза художников России, Елены Оскаровны Марттила,
ленинградского поэта Анатолия Владимировича Молчанова,
ленинградского ученого-математика Татьяны Константиновны Разумовой, доктора физико-математических наук,
биолога-ихтиолога Ладды Арсеньевны Душкиной, доктора биологичксих наук, профессора,
востоковеда и экономиста, кандидата экономических наук Александра Александровича Рогожина, родившегося в блокадном Ленинграде в июне 1943 года.
Утешительный перечень талантов можно продолжить и назвать дорогие, всемирно известные имена ленинградцев-блокадников:
Дмитрий Сергеевич Лихачев,
Илья Сергеевич Глазунов,
Галина Павловна Вишневская,
Алиса Бруновна Фрейндлих,
Юрий Петрович Воронов.
Таланты бывших блокадников состоялись вопреки блокаде. Стало быть, их интеллект совсем не пострадал от алиментарной дистрофии? Пострадал, конечно. В той или иной мере блокада обделила всех. Талантливые люди просто не догадываются об утраченных возможностях. Есть основания полагать, что, если бы не блокада, их способности достигли бы высшего уровня человеческих возможностей (уровня гения?). Впрочем, как знать, быть может, потомки когда-нибудь признают их как гениев. Очень может быть.