Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2005
* * *
Я устал. Мне уже не поймать этот снег.
Подставляю ладонь — он, шутя, от меня улетает.
До того унизительно нынче звучит — человек,
Что в сравнении с ним и фонарь до небес вырастает.
Я не стану сегодня таскать за собой свою тень.
Пусть идет, куда хочет, и всласть отражается в лужах.
Пусть ее не тревожит трамвайных звонков дребедень.
Пусть никто не пугает ее приглашеньем на ужин.
Постою, помолчу, погляжу на мятущийся снег.
Он еще не лежит на карнизах свалявшейся ватой.
Он летит и летит, и моих не касается век.
Он, конечно же, синий и пахнет, естественно, мятой.
Мне не нужно трех раз, я могу с одного угадать,
Почему так тревожно кричит на Неве теплоходик —
В Петербурге туман. В двух шагах ничего не видать.
Снег уже не идет. Он уходит, уходит, уходит…
* * *
Ненасытная печь за поленом глотает полено.
На исходе апрель, а в тайге еще снега по грудь.
Скоро лед в океан унесет непокорная Лена,
И жарки расцветут, и не даст птичий гомон уснуть.
Где-то там далеко облака собираются в стаи.
Где-то там далеко людям снятся красивые сны.
А у нас еще ветер хрустальные льдинки считает
На озябших деревьях, и так далеко до весны.
Тишину потревожил испуганный рокот мотора.
Не иначе сосед мой — рисковый, бывалый мужик,
До того одурел от безделья и бабьего вздора,
Что по рыхлому льду через реку махнул напрямик.
И опять тишина. На сей раз проскочил-таки, леший.
От души отлегло. Я бы так ни за что не сумел.
В эту пору на лед не ступают ни конный, ни пеший.
А ему хоть бы хны. Он всегда делал то, что хотел.
И за то пострадал, и срока отбывал на Таймыре,
И на выселках жил от верховьев до Карских ворот,
Пил еловый отвар, кулаком плющил морды, как гирей,
И выхаркивал легкие сквозь окровавленный рот.
Он глядел на меня, усмехаясь, в минуты застолья
И на третьем стакане меня зачислял в слабаки,
А глаза изнутри наполнялись любовью и болью —
Так на небо глядят пережившие жизнь старики.
* * *
Скоро утро. Тоска ножевая.
В подворотню загнав тишину,
На пустой остановке трамвая
Сука песню поет про луну.
Вдохновенно поет, с переливом,
Замечательно сука поет.
Никогда шансонеткам сопливым
До таких не подняться высот.
Этой вой, ни на что не похожий,
Этот гимн одинокой луне
Пробегает волною по коже.
Прилипает рубашкой к спине.
Пой, бездомная, пой, горевая,
Под березою пой, под сосной,
На пустой остановке трамвая,
Где любовь разминулась со мной.
Лунный свет я за пазуху прячу,
Чтоб его не спалила заря.
Плачет сука, и я с нею плачу.
Ненавидя и благодаря.
* * *
Убегает от смерти во сне не цепная собака,
Раздувает бока и когтями скребет по ковру.
Ах, какая была с волкодавом прекрасная драка!
Он пришел, как хозяин, пометить твою конуру.
Спи, надежный мой друг, завтра будем зализывать раны.
Я тебя не оставлю и утром налью молока.
Скоро выпадет снег, на березах повиснут туманы,
И по первому льду мы погоним с тобой облака.
Жаль, что век твой не долог, — совсем уже морда седая.
Я прошу тебя, псина, от смерти беги со всех ног.
Ну а если уйдешь, ты достоин собачьего рая —
У меня на руках абрикосовый дремлет щенок.
* * *
Не гляди на меня.
Лучше слушай, как ходит по крыше
В новогоднюю ночь петербургский неласковый дождь.
Если хочешь, кричи…
Я кричал. Бог меня не услышал.
Если хочешь, уйди…
Я ушел — кабы знать, где найдешь…
Не гляди на меня.
Лучше слушай, как мокрою лапой
Заоконная ель одичало скребется в стекло.
Пересилив себя, ты сумела назвать меня папой
И сама испугалась — давненько мне так не везло.
Не гляди на меня.
Не играл я с тобою в пятнашки.
Не водил тебя в школу, не ставил превыше всего.
Приходили стихи, я раздаривал их, как ромашки.
И представить не мог, до чего доведет мотовство…
Не гляди на меня.
Как тебе объясню?
Что отвечу?
Вот мой стол, вот перо, вот в косую линейку тетрадь…
Не такой представлял я с тобою случайную встречу.
Слава Богу, жива…
Не резон мне теперь умирать.
* * *
Частенько теперь болею.
Но радуюсь, что живой.
Березовая аллея
Шумит молодой листвой.
Летом в ночи белеет.
Свет не застит зимой.
Меня по-бабьи жалеет
И провожает домой.
Люблю поглядеть в окошко,
Лоб прижимая к стеклу,
На осень — трехцветную кошку,
Бегущую по стволу.
Досадую и сожалею.
Что нет золотой строки…
Березовая аллея —
Родные мои пеньки.
БЛОК
Молчите, проклятые книги!
Я вас не писал никогда!
Александр Блок
Тонким углем ночник очертил силуэт на стене.
За окном тает снег и, как бинт, прилипающий к ране,
Постепенно чернеет… Стоит в летаргическом сне
У дороги аптека. Рождает бесполые тени
Одинокий фонарь. В ресторанах пропойцы кричат.
Диск на небе кривится. Вздыхают в парадном ступени.
Незнакомка уходит… Проклятые книги молчат.
* * *
Над Кубанью туман, и в росе камыши на лимане.
И налево вода, и направо большая вода.
У ночного костра мне поют казаки о Тамани.
Я мелодий таких, да и слов не слыхал никогда.
Здесь безбожная власть не скупилась на высшую меру.
Не одна здесь дорога по белым костям пролегла.
На казачьих знаменах начертано было — ЗА ВЕРУ.
Только память осталась, и лютая боль не прошла.
Далеко, далеко…
Корабли превращаются в точки.
И у берега чайки встречают рыбачий баркас.
Вот и солнце встает.
Задохнусь от величия строчки.
Боже мой!
Как все просто, по-русски, без глупых прикрас.
* * *
Кому-то изредка везет,
Кого-то пучит от везения,
А у меня, наоборот, —
Все буднично до омерзения.
Собака скачет по двору,
За ней вприпрыжку дети-школьники.
Собака любит конуру,
Ребята — крестики и нолики.
Кормлю двух кошек, двух котов,
Соседями во двор подброшенных.
Как предки, не считаю ртов
И не гоню гостей непрошеных.
Совсем седою стала мать,
Зато есть правнуки и внуки.
Ей доброты не занимать,
У ней натруженные руки.
Вокруг Гоморра и Содом.
Сегодня это многим нравится.
А у меня — жена и дом.
Жена, как в юности, красавица.
А за окошком тополя,
За тополями церковь высится.
Отторгнет русская земля
Того, кто воровством возвысится.
Стою, гляжу на купола.
Над ними в небо дверь открытая.
Удача рядышком прошла —
Не укусила, сволочь сытая.