Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2005
Константин Григорьевич Фрумкин — кандидат культурологии, обозреватель газеты “Известия”.
Одна из истин, которая в последние годы, кажется, должна была стать очевидной абсолютно для всех, заключается в том, что в истории (равно, как и в политике, поскольку она вроде бы связана с историей) нет простых и однозначных способов решать сложные проблемы. Если бы они были, их бы нашли и ими бы воспользовались, — дураков-то ведь нет. Но овладеть этой простой истиной очень трудно, поскольку все наше мышление пронизано представлениями и образами, способствующими совсем другому пониманию происходящего. Например: есть у нас образ штурвала, руля (президент стоит у руля страны). Мы верим, что есть где-то этот таинственный руль, который достаточно повернуть, чтобы все изменилось. Если все идет не так, значит, руль повернули не так… А ну, дайте-ка мне порулить!
Во многих уголках нашей культуры затаилась вера, что существует некая компактная, небольшая по габаритам, но ключевая реальность, которая определяет все происходящее или, по крайней мере, несет ответственность за все негативное, что мы видим в общественной жизни. Евреи те же, не к ночи будь помянуты. Заметим, что для идейного антисемита недостаточно объявить евреев виноватыми во всем, в том числе в том, что они воду из крана выпили. Евреев еще надо представить как целостное сообщество, проводящее единую тайную политику. Они не стихийно выпили воду из крана, а по указанию из Нью-Йорка. Если евреев не объявить целостным и централизованно управляемым сообществом, то “ключевая реальность”, несущая ответственность за все, окажется недостаточно компактной и история будет недостаточно простой. А вот если у нас есть ключевая реальность, то, воздействуя на нее — в форме вращения штурвала или в форме еврейского погрома, — можно управлять и градом и миром.
Вера в существование ключевых реальностей такого рода особенно часто и тщательно разрабатывается писателями-фантастами, в среде которых с легкой руки харьковского фантаста Г. Х. Олди даже возник особый термин — “криптоистория”. Криптоисторическая фантастика базируется на представлениях о тайных сверхъестественных силах, стоящих за кулисами реальных исторических событий. Фантаст Антон Первушин говорит об этом понятии так: “В отличие от поджанра └альтернативной истории”, чрезвычайно популярного на Западе и анализирующего возможные последствия исторических событий, которые никогда не происходили в действительности, └криптоистория” утверждает, что известный нам мир — лишь иллюзия, созданная средствами массовой информации. На самом же деле за кулисами мира прячутся боги и демоны, секретные организации и эзотерические ордена — они вершат свою собственную историю, причем результаты их тайной деятельности становятся видны нам через много лет и в глубоко искаженной форме”.
Самое главное — что боги и демоны, маги и секретные ордена обладают властью действительно менять историю по своему усмотрению. У них такое громадное усмотрение — они все усмотрят, все грани исторического процесса.
Среди современных русскоязычных фантастов к “криптоисторическим” чаще всего относят Михаила Звягинцева, Андрея Валентинова, Михаила Успенского, Андрея Лазарчука. Андрея Валентинова, автора девятитомной эпопеи “Око силы”, иногда называют основателем криптоисторического жанра на русской почве, но, как верно заметил один сетевой критик, точнее было бы назвать основателем Юлиана Семенова, у которого подрывная деятельность придуманного Штирлица оказалась причиной срыва сепаратных переговоров союзников с Гитлером. Кстати, сам Валентинов как-то назвал типичным образцом криптоистории “Три мушкетера” Дюма. Но, разумеется, фантазии Юлиана Семенова и Дюма не идут ни в какое сравнение с монструозным гигантизмом “тайных пружин истории”, которые придумывают современные фантасты. Например, в эпопее Звягинцева “Одиссей покидает Итаку” история России предстает как результат тайного противоборства двух инопланетных цивилизаций. А из романа в принципе далекого от исторической проблематики Сергея Лукьяненко “Сумеречный дозор” можно узнать, что русскую революцию разработали скрывающиеся от людей Светлые маги и они же планировали осуществить построение коммунизма на базе СССР, подмешивая в хлеб зелье, делающее людей высокоморальными. Русско-французский писатель Владимир Волкофф в своей книге “Ангельские хроники” утверждает, что за важнейшими историческими событиями стоят ангелы. Михаил Харитонов в повести “Моргенштерн” сообщает, что удачи и неудачи народов определяются неким идущим из космоса излучением, которым можно управлять с помощью выведенного на орбиту гигантского зеркала. А в романе Сергея Ануфриева и Павла Пеперштейна “Мифогенная любовь каст” исход великой Отечественной войны определяется идущими параллельно с ней, но в каких-то иных измерениях битвами между героями русских сказок.
А вот совсем странная версия. В романе Михаила Успенского и Андрея Лазарчука “Гиперборейская чума” в руки группы русских дворян в конце XIX века попадает что-то вроде машины времени. Узнав с ее помощью, что впереди — революция и их ничего хорошего не ждет, люди эти решают эвакуироваться в далекое прошлое, за десятки тысяч лет до начала человеческой цивилизации, где основывают свое государство — Гиперборею. Впрочем, идиллия в этом прошлом не получилась, в Гиперборее начались войны, эвакуированные раскололись на два лагеря, и все эти события остались в памяти человечества в качестве мифов о богах, в частности в виде древнегерманского мифа о борьбе асов и ванов. Войны, ведущиеся древними богами, требовали огромных материальных ресурсов, а откуда их взять? Разумеется, похитить у современного цивилизованного человечества. И вот в Советском Союзе на протяжении почти всей его истории действуют агенты Асгарда (Асгард — город, в котором живут боги асы, один из враждующих в далеком прошлом лагерей). Эти агенты похищают и отправляют в Гиперборею и людей, и материальные ценности, вплоть до танков и пушек. Таким образом, писателями-фантастами найдена разгадка советской истории. В Советском Союзе были бедность и неустройство именно потому, что, во-первых, огромное количество материальных ценностей похищалось и отправлялось в иные измерения, во-вторых, для того чтобы покрыть это глобальное воровство, агенты Асгарда насаждали в стране тотальный бардак (в бардаке легко скрывать пропажи похищенного), а в-третьих, они же пресекали в СССР развитие самых передовых наук начиная с кибернетики, поскольку их развитие привело бы к тотальному электронному контролю государства над обществом, а в таких условиях агенты не смогли бы действовать.
Итак, есть некая таинственная группа агентов, они охраняют таинственную дверь в Гиперборею, и обо всем этом знают лишь немногие посвященные, и лишь они-то и понимают, почему в СССР все так нехорошо. Россия разорена оттого, что огромное количество материальных и людских ресурсов было украдено некими темными силами и переправлено в иные измерения. И причину российского разорения знают лишь те немногие, кто был осведомлен о тайной деятельности этих темных сил. Следовательно, публицисты зря переводили бумагу на изучение “измов”, вся общественная мысль ничего не стоит, если она не стала причастной Сакральной Осведомленности. Таким образом, бессмысленной оказывается деятельность экономистов с их статистикой, социологов с их теориями, историков с их архивами — все эти специалисты обобщают второстепенные факты и не знают главного. Статистические таблицы не содержат Тайны. А Тайна хранится за завесой, куда доступ разрешен лишь трем категориям лиц: Посвященным (с большой буквы), высшим чинам КГБ и начитавшимся Стругацких и Кастанеды научным фантастам. Объяснение российской истории начинает напоминать сказку про Буратино — вся ее суть кроется в тайне секретной Двери — двери, что находится в каморке у шарманщика Карло и о которой знают лишь карабасы, принадлежащие к сообществам осведомленных. Впрочем, такие сообщества — это тоже разновидность “тайной ключевой реальности”.
Разумеется, эта ирония была бы абсолютно неуместной, если бы криптоистория и криптоисторическое мышление ограничивали свое существование одной только фантастикой. К сожалению, такого рода отношение к истории бытует далеко за пределами фантастической литературы, и более того — криптоисторическая фантастика оказывается популярной во многом благодаря популярности самого криптоисторического мышления.
Речь идет не только о чудесах и магии. Криптоисторическая парадигма может, например, принять форму снобизма отставных разведчиков в отношении штатских ученых и философов. Что эти “шпаки” могут сказать интересного, они ведь не знают наших тайн! Анализу социологов и историков противопоставляются Осведомленность и Посвященность. С точки зрения социальной философии, такие романы, как “Одиссей покидает Итаку” или “Гиперборейская чума”, — это победа дискурса осведомленности над дискурсом анализа: чтобы понять исторические события в России, не нужен анализ тенденций и фактов, надо лишь узнать некую страшную тайну, и болван, который посвящен в эту тайну, будет лучшим социологом, чем Дюркгейм и Макс Вебер вместе взятые. Кстати, в “Гиперборейской чуме” главного противника Асгарда решили почему-то назвать именно Максимом Вебером.
В этом различии между социологией в широком смысле слова, обобщающей рассеянные факты, и “криптоисторией”, которая осведомлена об одном, но главном факте, — главная причина, почему оккультисты и фантасты находятся в оппозиции к науке и философии, причем независимо от характера последней. Вопрос в следующем: представляют ли собой Истина и Тайна истории некий компактный предметный регион, который можно подсмотреть и засекретить, оградив стенами эзотеризма, или эта тайна содержится в миллионах разрозненных фактов и подробностей, которые можно обобщать до бесконечности?
Впрочем, согласимся с тем, что для того, чтобы понимать общество и историю, надо иметь в руках нечто компактное. Вопрос в том, какой природы будет эта “компактность”: компактность концепции, обобщающей разрозненные социальные факты, или компактность факта, признанного ключевым?
Добавим аргумент сторонникам осведомленности: никто не осмелится утверждать, что все великие социологи и социальные философы, все Карлы Марксы, Максы Веберы и Толкоты Парсонсы дали нам в руки теории, которые позволяют понимать и предвидеть общественное развитие. И это закономерно: ведь в реальной действительности факты существуют в рассеянном виде, и их концентрация в социальных теориях и категориях будет неизбежно их искажением, сделанным для нужд слабого разума, неспособного оперировать разрозненными сведениями. Сомнительный капитал социологии не идет ни в какое сравнение с блеском Буратино, который в школе не учился, азбуку продал и потому никаких фактов не знает и знать не хочет, но зато он знает один, главный, золотисто-ключевой факт — тот, что находится в каморке у папы Карло за нарисованном на холсте очагом.
Слабость науки всегда оказывается капиталом в руках криптоисториков. Можно вполне согласиться с мнением фантаста и историка Андрея Шмалько, утверждающего, что неизвестные, малоизученные либо недостоверные зоны истории являются наиболее благодатной почвой для криптоисторической фантастики 1. Поскольку последние минуты жизни комдива Чапаева достоверно не отслежены, то в принципе можно предположить, что он не утонул в Урале, а выжил и уехал во Внутреннюю Монголию, как это утверждается в романе Пелевина “Чапаев и Пустота”. Но нужно осознать, что криптоисторики говорят не просто о фактах, а о “тайных пружинах” событий. В обычных (не фантастических) исторических романах очень часто придумываются события, которых не было, но которые могли бы быть. Но криптоисторики, даже когда действуют в указанной Шмалько области неизвестного, не просто додумывают неизвестные факты, а додумывают их более значимыми и влиятельными, чем они могли бы быть. В криптоистории даже нефантастические факты оказываются фантастически значительными.
Всякое оккультное или теософское истолкование истории, любые разновидности “теории заговоров”, всякое преклонение перед могуществом тайных обществ или спецслужб, полагаемых главными двигателями истории, всякая привязка истории к астрологии неизбежно находится в оппозиции к “обычным” социальным наукам, поскольку они исходят из совершенно несовместимых методов истолкования исторических процессов. Говоря это, мы имеем в виду вовсе не ту несовместимость, которую подразумевали в XIX веке, когда рассуждали о несовместимости научного и религиозного подхода к истории. Тогда речь шла о несовместимых содержательных предпосылках: одни говорили о божественных влияниях, другие — о влиянии экономических факторов. Мы говорим совсем о другом, более формальном, и в то же время более радикальном различии. Вкратце суть этого различия заключается в следующем: криптоисторический взгляд на историю есть дискурс осведомленности, в то время как социология — дискурс анализа. Одни пытаются обобщать реальность, у которой, говоря словами Гёте, нет ни ядра, ни оболочки, другие — знают Главное, знают Ядро и могут со спокойной совестью игнорировать оболочку. Насколько распространены в современной социальной мысли такого рода криптоисторические концепции, хорошо демонстрирует нижеследующий критический пассаж, направленный Славоем Жижеком против современной западной леволиберальной мысли: “Если традиционные культурологические исследования критикуют капитализм, то делают они это в соответствии с типичными кодами голливудской паранойи: враг — это └система”, скрытая организация, антидемократический заговор, а не просто капитализм и государственные аппараты. Проблема этой критической установки не только в том, что она подменяет конкретный социальный анализ борьбой с абстрактными паранойяльными фантазиями, а в том, что — в совершенно паранойяльной манере — она без необходимости удваивает социальную реальность, как если бы за └видимыми” капиталистическими и государственными органами стояла тайная Организация. Нужно признать, что нет никакой необходимости в существовании └организации в организации”, заговор уже присутствует в самой └видимой” организации, в капиталистической системе, в том, как функционируют политическое пространство и государственные аппараты” 1.
Вот другой пример этого криптоисторического, или, если угодно, разведывательно-магического презрения к “обычным” историкам, взятый из еще одного фантастического произведения — романа Сергея Лукьяненко “Ночной дозор”. Роман этот объединяет две силы, согласно современной мифологии управляющие историей, — спецслужбы и магов — в образе магической спецслужбы, так называемого “Ночного дозора”, службы безопасности светлых магов в их борьбе с силами тьмы. В романе герой идет по офису “Ночного дозора” и, глядя на хранящиеся там книги, размышляет: “Да если бы эти книги увидел историк, нормальный историк, а не спекулянт от истории…Никогда их им не увидеть. В некоторых книгах слишком много правды. В других — слишком мало лжи. Людям это читать не стоит, причем для их же собственного спокойствия. Пусть живут с той историей, к которой привыкли”.
Итак, с одной стороны, историки тщетно стремятся достичь идеала — истины, а с другой стороны, творцы современных мифов говорят, что есть таинственные книги, где истина уже есть в готовом виде. Историки бессильны узнать Правду об Истории — и это потому, что она от них сокрыта. У магов есть книги, где эта Правда уже содержится в готовом виде, надо лишь проникнуть в секретное книгохранилище и ее прочесть. Это все тот же снобизм чекистов: гражданские историки ничего не знают об истории, поскольку им не доступны наши архивы, где содержатся такие тайны, что им и не снились.
Писатель, придерживающийся криптоисторической парадигмы, оставляет за скобками все проблемы, относящиеся к сложности реконструкции исторического прошлого; все сложности, связанные с тем, что факты истории приходится собирать по крохам, а множество важнейших событий, возможно, происходили, не оставляя следов ни в документах, ни в археологических памятниках; что наконец, даже тогда, когда факты достоверно установлены, их интерпретация, понимание движущих сил исторических процессов все равно остается предметом запутанных теоретических разногласий, и у двух историков часто есть три интерпретации одного и того же события — даже если эти историки не расходятся в описании его фактической стороны; впрочем, описание зависит от интерпретации, а та от описания, и это замкнутый порочный круг, неразрешимая герменевтическая проблема. Носителям криптоисторического мышления не приходит в голову вопрос, как написаны “тайные книги истины”. Ведь и летописцы тайных обществ подвержены герменевтическим затруднениям не в меньшей, а то и в большей степени чем обычные историки — хотя бы по той причине, что, смеем думать, эти летописцы самодовольны и не бывают в курсе последних исторических дискуссий.
Чем, собственно, книги магических “дозоров” будут отличаться от обычных исторических книг, в которых “слишком мало правды”? Да тем, что в них будет привлечена еще одна группа фактов. Но здесь нет ничего особенного, и эзотерическим летописям суждено затеряться в исторической литературе. Ведь исторические школы и концепции тем и различаются между собой, что в разных школах на первый план выдвигаются разные группы фактов (соответственно, другие группы фактов задвигаются на третий план, а то и вовсе игнорируются). Конечно, “маги” возразят, что их факты — очень важные (чекисты тоже думают, что история творится их спецоперациями). Но при всем уважении к чудесам и спецоперациям: мало быть магом или чекистом, чтобы понимать истинное влияние собственных поступков на исторические процессы. Здесь нужна социальная философия, и ее не могут заменить даже предсказатели, поскольку предсказатели с их магическими кристаллами могут увидеть лишь конкретное событие, а реальность состоит из бесконечного числа событий, подробностей и граней. Эти подробности с грехом пополам пытается интерпретировать философия, ее невозможно сымитировать и нечем заменить. Есть мнение, что исторические события предопределены фатально и отдельные “спецоперации” по большому счету не могут повлиять на их исход; возможны ситуации, когда “спецоперация” имеет непредвиденные отдаленные последствия, которые могут иметь результат, обратный намерениям инициаторов операции. Можно возвести на престол прогрессивного и либерального государя — но он может отойти от своих принципов под давлением объективных обстоятельств. Но это еще простой пример, а как быть с оценкой политики, с оценкой эпохи, у которой тысяча аспектов, и одни вроде бы позитивные, другие — негативные, а третьи — еще надо поспорить? Здесь не поможет ни магия, ни навыки Штирлица, ни доступ в секретные архивы. Между нами, здесь ничего не поможет.
Мифологическое мышление, находящее свое характерное выражение в таких романах, как “Гиперборейская чума” и “Ночной дозор”, делает наивный методологический ход, напоминающий тот, что в свое время был сделан автором умным и даже изощренным, а именно мистиком и математиком Петром Успенским в его книге “Терциум органум”. Познакомившись с топологией, с представлениями о четвертом измерении и о том, какие фантастические перспективы сулит это представление, Успенский провозгласил: перед нами решение проблемы кантовской вещи в себе! Кант писал, что в восприятии нам даны только “вещи для нас”, а их истинная сущность — “вещи в себе” — нам не доступна, так тут все ясно: нам в восприятии даны лишь трехмерные реалии, а вещи в себе — это вещи в четырех измерениях! То, что “вещь в себе” недоступна в принципе и по определению, Успенскому в голову не приходило. Наивное смешение философии с наукой произошло примерно по следующей схеме: вещь в себе вне нашего восприятия, четвертое измерение — тоже вне нашего восприятия, значит, четвертое измерение — это вещь в себе. Тем же самым ходом мысли воспользовалась и наша историческая мифология: историкам недоступна полная истина об истории, историкам недоступны сверхсекретные архивы КГБ, значит, истина содержится в этих архивах.
Обыватель рассуждает примерно так: исход спора между криптоисториками и обычными историками, может, зависит от того, соответствуют ли действительности сообщаемые криптоисториками оккультные тайны? Если Асгард действительно существовал, то “в нашей истории многое наконец-то становится ясно”, но если это выдумка писателей — тогда в свои права вступают историки и философы. Если существуют тайные общества и эзотерические тайны — то история подчинена им, ну а “на нет и суда нет”. Таков взгляд “умеренных” оккультистов, к коим, пожалуй, стоит причислить большинство любящих порассуждать об истории и политике обывателей. Но социологический подход не может присудить победу противнику даже гипотетически. Мнение противников криптоисторического подхода заключается в следующем: в принципиально доступной для историков и социологов форме имеется такое огромное количество информации, и информации столь важной, что даже теоретически нельзя представить, что где-то можно скрыть какой-то мелкий фактик, который бы играл руководящую роль в отношении имеющегося у нас массива фактов. Экзотерическая информация всегда важнее эзотерической, поскольку экзотерические факты находятся в большинстве.
С точки зрения методологии познания, отрицание криптоисторического мышления не есть даже отрицание мистики или парапсихологии как таковых, скорее, это борьба с однофакторными моделями исторических процессов — и в защиту многофакторных моделей. Пожалуй, в наиболее наглядной форме различие двух типов истолкования истории можно увидеть на примере объяснения исхода той или иной войны. Вечным образцом криптоисторической интерпретации войн является “Властелин колец” Толкиена. Строго говоря, знаменитую трилогию нельзя назвать криптоисторической, поскольку в ней описываются не исторические, а вымышленные события. Но важно то, что Толкиен предельно наглядно демонстрирует нам криптоисторчиеский метод: судьба войн, судьба царств зависит от маленького магического артефакта. Во “Властелине” описываются масштабные кровопролитные войны, но их исход зависит от судьбы маленького магического кольца. Политика государей и численность армий имеют гораздо меньшее значение.
В фантастической литературе (и не только российской) можно найти примеры точно такого же подхода к реальным войнам. Например, в новелле Густава Майринка “Действо сверчков” причиной Первой мировой войны объявляется некий магический обряд, совершенный ненавидящим всех европейцев тибетским колдуном. Допустим, это правда — но тибетскому проклятию удалось воспользоваться огромным количеством сопутствующих войне условий: от замыслов Германии до предшествующей гонки вооружений, от колониального соперничества держав до социальной обстановки в Европе. Даже если среди причин Первой мировой войны числить некий магический обряд, то такой обряд может быть лишь одной причиной среди множества других, более материалистических причин.
Почему во Второй мировой войне Советский Союз победил Германию? Потому, что он располагал большим, чем у Германии индустриальным потенциалом, потому, что он смог создать большую по численности и вооружению армию, потому, что на его стороне была коалиция более сильных государств, чем на стороне Германии. Если так можно выразиться, эти общие соображения исчерпывают Вселенную, и непонятно, где, в каком уголке мира может найтись тайный фактик, который смог бы объяснить победу в войне глубже, чем эти, пусть и самые общие, но вполне глобальные соображения. Популярность “Ледокола” Суворова (Резуна), именно в том, что он постоянно апеллировал именно к таким, общим и глобальным фактам и не уставал подчеркивать, что там, где речь идет о многолетней подготовке к войне, производимой огромным государством, там никакая частность, магический обряд или “операция спецслужб” уже не имеет значения.
Самую выразительную и яркую критику любых попыток поставить судьбу войны в зависимость от одного компактного факта дал Лев Толстой во вступлении к третьему тому “Войны и мира”. Том начинается с того, что Толстой приводит различные частные объяснения вторжения Наполеона в Россию. Констатировав неудовлетворительность их всех, Толстой пишет: “Для нас, потомков — не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия других совпавших причин) произвести совершившееся событие”.
Теоретически, можно предположить, что Толстой признает среди причин начала войны 1812 года совершенный кем-то магический обряд или надетое волшебное кольцо. Но и эти фантастические факты будут лишь ничтожными штрихами в громадном комплексе причин войны, неохватность которого заставила Толстого сказать, что всякое событие “находится в связи с общим ходом истории и определено предвечно”. В литературном произведении утверждение, что на войне использовалась магия, будет, если так можно выразиться, произволом первой степени, допустимым с точки зрения социально-философской. Но утверждение, что и начало и исход войны зависели только от магического обряда, станет допущением куда более произвольным и, если можно так выразиться, более антинаучным.
Можно ли представить себе, чтобы какие-то рассекреченные архивы опровергли бы теорию Маркса? Фантастам можно предложить измыслить любой секретный документ, который бы дискредитировал марксизм, — они не справятся. Как можно опровергнуть развитие производительных сил? В каком тайном архиве будет написано, что его не было? Кто бы ни стоял за спинами политиков и за кулисами войн, феодализм остается феодализмом, капитализм — капитализмом, а первоначальное накопление — первоначальным накоплением. Марксизм был поколеблен ходом истории и методологической критикой противников, но отнюдь не фактами о тайнах истории.
Есть известный монолог профессора Преображенского из булгаковского “Собачьего сердца” о разрухе. То, что трамваи не ходят, а электричество отключают, профессору объясняют универсальным словом “разруха”. “Что это за разруха, ведьма, старуха с клюкой?” — вопрошает профессор — и далее говорит, что разруха — это не нечто отдельное, с чем можно бороться, а просто состояние, когда каждый из членов общества перестает выполнять свои обязанности. Этот монолог — пример того, как аналитическое мышление отбивается от наступающего на него дискурса осведомленности, пока еще прикрывающегося маской аналитичности. Пока еще разруха — лишь обобщающее понятие, лишь обозначение сложившегося положения дел, но его используют так, что к нему начинают постепенно относиться как к чему-то, на что можно указать пальцем, что можно увидеть непосредственно, если куда-то попасть. Универсальная объяснительная категория уже приобрела главное свойство, характерное для эзотерической тайны, необходимую компактность (“снабжена двумя ручками”), и, чтобы Аналитика превратилась в Эзотерику, необходимо лишь изменить онтологический статус этой категории — превратить ее в факт, в образ, в “старуху с клюкой”. Ну, а поскольку могущество этой категории совершенно исключительно, поскольку она действительно управляет всей ситуацией в обществе — то это, разумеется, уже не просто старуха, а настоящая ведьма, и вокруг нее будет атмосфера магии, тайны и чекистской слежки. Между прочим, незадолго до написания Булгаковым “Собачьего сердца” Маяковский написал “Мистерию-буфф”, в которой Разруха действительно появляется как злобный персонаж, как “старуха с клюкой”, и появляется, как в античной трагедии, в сопровождении хора. Но “Мистерия-буфф” вся построена на аллегорических и мифологических образах. Может ли мифологический образ быть предметом государственной тайны? Может аллегорический образ из притчи трудиться секретном секторе Ф?
А чем, собственно, недоволен профессор Преображенский? Тем, что все используют слово “разруха”, чтобы уйти от ответственности. Ответственности за что? — да за то самое, за что Успенский и Лазарчук возлагают ответственность на “Асгард”, за российское неустройство. Почему с рельсов снег не убран? Разруха! Почему парадное заколочено? Разруха! Почему электричество отключили? Разруха, разруха, разруха (через двадцать лет будут говорить: “Война!”). Произнося заклинательное “разруха”, все снимают с себя ответственность, отталкивают ее от себя, овнешнивают ее. Будучи отвергнута всеми, ответственность оказывается сконцентрированной в некой таинственной области, на которой написано “разруха как таковая”. Эта область, как бы нигде не находится, и в то же время она страшно могущественна. Что еще нужно для эзотеризма? Реальные спецслужбы и гипотетические маги тоже всегда невидимы, действуют за кулисами истории, и, тем не менее, могущественны они страшно.
Нет нужды напоминать: эти мотивы всегда были подпиткой антисемитизма. Здесь, кроме снятия с себя ответственности, действует другой, более мощный мотив — внутренняя потребность людей представить социальные проблемы решаемыми, причем так, чтобы они решались “ясно как”. Когда болезнь рассеяна во всем социальном теле, когда заражены все его члены, когда общественные отношения запутаны и противоречивы, общественная мысль трепещет и скорбит. Но если причины недуга сконцентрированы в некой компактной части общества, которую можно в крайнем случае выжечь каленым железом, все становится проще и бытие перестает быть страшным и неразрешимым. Кто виноват? Евреи виноваты. Духовными близнецами антисемитизма были и теории, что во всем виноваты иезуиты, и что во всем виноват лично Егор Кузьмич Лигачев, что во всем, как пишет Александр Дугин, виноваты “мондиалисты”, что все зло от США, и наконец, что во всем виноваты агенты Асгарда. “Гиперборейская чума” — это антисемитизм для умеренных интеллектуалов.
Можно посмотреть на дело и шире. В сущности, конфликт Компактности и Рассеяния затрагивает базисные принципы всей человеческой цивилизации. Цивилизация строится на концентрации того, что в природе рассеяно. Атомы металлов смешаны в другими элементами — металлургия извлекает их из руды и концентрирует. В природе растения разных видов растут вперемешку — сельское хозяйство концентрирует полезные злаки одного вида на одном поле. Да, цивилизация стремится к компактности и концентрированности, но лишь стремится, и в эти стремления вкладывается масса усилий. В криптоисторическом мышлении содержится легкая насмешка над всеми этими усилиями. Чего стараться, если есть некое место, где все уже готово. Селекционеры забросили бы все свои аграрные занятия, если бы знали, что в раю уже есть во-от такие груши, и без их науки.
В сфере социального познания противостояние Магии и Анализа сегодня стало реальным культурным конфликтом. Есть ученые штатские и светские — то есть равно далекие и от госбезопасности и от мистики. Они пытаются собирать рассеянные факты по крупицам, они делают то же, что делают старатели — золото рассеяно, его надо мыть, рассчитывать на клады и самородки не рентабельно. Но есть те, кто знает, где лежат клады! Разведчики посвящены в государственные тайны, специалисты по теории заговоров (конспирологи) рассчитывают на свою интуицию и беспристрастность, ну а мистики — для них есть высшая реальность, источник всякой мудрости и всякого знания, и доступна она лишь через мистическую интуицию.
То, что представляется лишь отдаленной мечтой, что в лучшем случае достигается лишь длительными и уходящими в бесконечность усилиями либо длительным и, опять же, уходящим в бесконечность развитием, — оказывается, все это уже есть в неком месте, причем в готовом виде. “Оно”, собственно, может быть даже рядом с нами и лишь отгорожено некой стеной. Но есть посвященные просветленные мистики, они знают способ, с помощью которого можно выйти на связь с этой высшей реальностью, которая представляется предметом наших самых жарких упований, в которой и истина, и добро, и красота, и все что хотите.
В заключение хотелось бы отметить, что концепция “магической реальности” необходима фантастам еще и для того, чтобы прибегать к приему, излюбленному современными писателями, — построению альтернативной истории. Вообще-то, как верно отмечают многие критики, следует различать альтернативно-историческую и криптоисторическую фантастику. В первом случае фантасты придумывают новые, не бывшие в реальности исторические события, во-втором — фантастические объяснения уже существовавших исторических событий. Но у обоих этих направлений современной фантастики имеется серьезное методологическое сходство. И “криптоисторики” и “альтернативщики” нуждаются в неких компактных “структурах управления”, воздействуя на которые можно изменять ход истории. Криптоисторики сами выдумывают эти магические структуры. Но они нужны и альтернативщикам. Об этом очень точно пишут Е. И. Петухова и И. В. Чёрный: “В основе романов └альтернативной истории” лежит принцип так называемого контрфактического моделирования. Описываются события, которые могли произойти в прошлом, при условии, что то или иное историческое событие (рождение какого-либо героя, битва, революция и т. п.) не свершилось бы” 1. Если писатель строит условный мир, в котором Октябрьской революции не произошло, он, по идее, должен ответить на вопрос, почему ее не произошло. Разумеется, фантаст может и не отвечать на этот вопрос, но для многих фантастов ответ оказывается и художественной и концептуальной необходимостью. И в этом случае ответ фантаста оказывается с исторической и социально-философской точки зрения осмысленным только в том случае, если изменить ход истории можно с помощью совершения некой сравнительно небольшой поправки к ходу событий. Например: для того, чтобы революции не произошло, достаточно было бы убить Ленина. Намек на такой подход содержится в знаменитом рассказе Пелевина “Прозрачный мир”. В этом случае личность Ленина оказывается той “магической ключевой реальностью”, которая оказывает влияние на весь ход истории. Если же такой “ключевой реальности” нет, то фантасту приходится изменять всю фактуру исходных обстоятельств, связанных с революцией. Если убить Ленина не достаточно, то надо изменить всю историю России, все ее реальные обстоятельства. В итоге мы даже не можем сказать, что “революция не произошла”, — поскольку она не произошла в какой-то другой России, находящейся на какой-то другой планете.