Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2005
Полемика известного московского историка и социолога Игоря Яковенко и не менее известного петербургского писателя-фантаста Вячеслава Рыбакова, опубликованная в 6-м и 11-м номерах прошлогодней “Невы” под рубрикой “Проект для России”, вызвала живой читательский интерес. Сегодня мы возвращаемся к ней, предоставив авторам возможность поговорить тет-а-тет под одной обложкой.
Размышления В. Рыбакова по поводу моей статьи “Я русский…” (“Нева”, 2004, № 4) подкупают спокойной, исходно доброжелательной интонацией. Здесь перед нами тот случай вдумчивого оппонирования, когда возникает желание отвечать. Отвечаю.
Характеризуя постсоветский русский национализм как ретроградное и теоретически несостоятельное явление, я исходил как из опыта личного общения с носителями этих идей, так и из доступной литературы. Эта проблема лежит в сфере профессиональных интересов. Не думаю, что мимо моего сита прошли какие-либо существенные феномены, лежащие за рамками предложенных дефиниций, но рад буду убедиться в собственной ошибке.
В той теоретической перспективе, которой я придерживаюсь, ориентация на империю и ориентация на нацию — две противоположные исторические стратегии. Империя — сущность универсальная, в пределе — глобальная. Она конституируется некоторой Идеей и принципиально безгранична. Нация — сущность локальная. Она конституируется осознанием общности врожденных человеку этнокультурных характеристик, широкой общностью интересов, связанных с поддержанием и развитием исходного этнокультурного космоса, в рамках которого каждому человеку, принадлежащему к данной нации, проще, естественнее и эффективнее реализовывать свои частные интересы1 .
Нация и империя устанавливают разительно отличающиеся соотношения части — целого, человека — общества. Притом, что и для имперского человека, и для человека, ориентированного национально их идеальные модели выступают сакральными сущностями, ради которых эти люди, случается, отдают свою жизнь, империя соотносится с подданным как с инструментом. Нация же сплошь и рядом осознается как инструмент реализации интересов автономного субъекта. Несколько огрубляя, можно сказать: подлинно имперский человек утверждает, что служит Идее, земным воплощением которой выступает Империя, в то время как человек национально ориентированный, работая на свою нацию, прежде всего работает на себя, свою семью и своих близких. Империя созидает и воспитывает подданных, в то время как нацию и национальное государство создают граждане, формируя однажды и перезаключая постоянно общественный договор. Бегство подданного от Империи — грех, выход гражданина из национального государства — акт свободного выбора. Как сказал Ренан: “Нация — это ежедневный плебисцит”. Традиционно имперский принцип по сути своей есть принцип религиозно-средневековый. Национальный принцип — секулярный, принадлежащий эпохе Нового времени.
С точки зрения традиционной империи, государственные границы — сущность временная, фиксирующая баланс сил на сегодня, и только.. При первой возможности империя продвигается дальше и дальше. Для национального государства границы, обнимающие периметр устойчивого расселения соотечественников, носят окончательный характер. Здесь новые территории нежелательны, ибо освоение их не только потребует значительных ресурсов, которые придется отвлекать от “своей” нации (а национальное государство это, по сути, ЗАО или корпорация, акционерами которой выступает принципиально ограниченный круг носителей национальной идентичности), но породит проблемы ассимиляции инородцев. Ассимиляция же — исключительно длительное, ресурсоемкое предприятие с непредсказуемым результатом.
И национальное государство, и империя, вне зависимости от любых идеологических рюшечек, стратегически заданы на ассимиляцию и формирование максимально интегрированного целого. Тут нет никаких различий. Но в случае с национальным государством такая цель принципиально достижима, ибо объем государства конечен, а в случае с империей эта цель принципиально недостижима в силу открытого характера имперского целого. Однажды народ — созидатель империи — растворяется в море покоренных. Подробно предложенная теоретическая модель развернута в моей монографии1.
К этому остается добавить, что традиционная империя является чистым выражением экстенсивной стратегии исторического развития. Она расцветает до тех пор, пока, двигаясь вширь, вовлекает в оборот новые ресурсы. Когда же империя утрачивает возможность силового расширения, то поразительно быстро хиреет, деградирует и угасает. Старшее поколение россиян стало свидетелем этого процесса. Что же касается национального государства, то сама природа территориально стабильного организма с константными ресурсами обрекает его на интенсивный путь развития.
Так вот, в рамках развернутого выше понимания нации, я решительно не обнаруживаю в современной России националистов. С моей точки зрения, любые формы имперской реставрации есть изощренный способ национального самоубийства русских. Более того, я убежден, что наше сегодняшнее состояние в значительной мере задано тем, что Россия не использовала исторический шанс создания национального государства, выпавший ей в 1917–1918 годах, когда прежняя империя распалась, а пошла по пути реинтеграции империи. Между тем окружающий нас идейный климат свидетельствует о совершенно иных настроениях, и это наводит мои размышления на грустный лад. Людей, страдающих от фантомных болей, идеологов имперской реставрации, воздыхателей о былом величии — пруд пруди, а трезвых националистов, к сожалению, нет.
Возможно, это объясняется типологией сознания. Дело в том, что национально мыслящий человек — явление, не вписывающееся в российскую психологическую и ментальную традицию. Национальное мышление глубоко прагматично. Оно требует ясности сознания, способности трезво осознавать свои интересы, калькулировать риски, постоянно высчитывать соотношение “овчинки и выделки”, то есть ресурсных вложений и ожидаемого результата, прогнозировать поведение групп, объединенных другими интересами, и т. д. Национально мыслящий человек — классический буржуа. В России этот тип человеческой породы представлен минимально.. Причины этого очевидны для всякого профессионального культуролога и цивилизациониста. Однако проблема состоит в том, что если в России не появится значимый слой национально мыслящих носителей буржуазного сознания, то русский народ сойдет с исторической арены. Произойдет ли это тихо и незаметно или будет сопровождаться великими потрясениями, значения, в сущности, не имеет.
Не являясь русским националистом, я — человек национально мыслящий. Мне понятен и естествен этот тип мышления и этот способ мировосприятия. Соответственно мне чужд имперский тип сознания. Я прекрасно его понимаю и как исследователь, и как человек, сорок пять лет проживший в империи, но отторгаю на некотором рефлекторном, спинномозговом уровне. Это чуждая мне и отрицающая меня органика. Поздний СССР был слабеющей, глубоко климактерической, но все же империей. На житейском уровне все мы как-то вписывались и приспосабливались. Проблемы лежали в другой плоскости. Генеральное результирующее ощущение, которое осталось от той жизни, можно выразить в двух словах — духота и непередаваемое, невыразимое в своей законченности и полноте чувство убожества окружающего мира. Наверняка в сознании других людей сохранились иные воспоминания, я говорю о себе.
Поэтому, когда тот мир наконец рухнул и возникла возможность вздохнуть полной грудью, передо мной как перед исследователем и гражданином стала проблема: где же хранится Кащеева смерть. Ибо сам по себе крах империи ничего не гарантирует. Если в социокультурном организме сохраняется геном империи, она может самовосстановиться. В истории тому есть примеры.
Размышляя над этим, я пришел к некоторым выводам. Опуская теорию (желающие могут обратиться к публикациям)1 , могу сказать, что из моих общетеоретических построений вытекали некоторые идеи практического характера. Человек, на котором стояла наша, средневековая по своей сути, империя, в обязательном порядке должен быть фрустрирован и устремлен к несбыточным, потусторонним, трансцендентным ценностям. Фрустрирован он и ощущением собственной греховности, и нищей, неустроенной жизнью, и миром, который не соответствует неким высшим и безусловным ценностям, и грузом подсознательного понимания несбыточности целей и притязаний своего общества (а это порождает чувство вины), и чудовищной дистанцией между декларируемыми нормами и реальной практикой жизни.
Естественная человеческая природа постоянно побуждает его подумать о себе, своих близких, однако культура табуирует эти устремления, запрещает их, объявляет низкими, постыдными, недостойными православного, подданного Белого царя, русского интеллигента, совет-ского человека. Справедливость, райское блаженство, благорастворение воздухов и изобилие плодов земных будут там, в ином мире — в Небесном Иерусалиме, в Земшарной коммунистической республике. Иными словами, в принципиально недостижимом пространстве трансцендентного. Имперский человек в обязательном порядке должен быть бедным, жизнь его должна быть неустроенная, близкое окружение — дискомфортно, мир — тусклым и безрадостным. Он давим неустроенным бытом, очередями, бесконечными и изнуряющими поисками самого необходимого, тотальным хамством: на коммунальной кухне, на работе, в ЖЭКе, в троллейбусе. Вот такой человек — отторгающий загаженный реальный мир, насилующий свою естественную природу и устремленный в запредельное, — и представляет собой идеального солдата империи. Несчастный, фрустрированный, устремленный в несбыточное человек снедаем внутренней энергией дискомфорта. А мудрые властители направляют эту энергию на реализацию тех целей, которые они перед ним поставят.
Когда властители и идеологи говорят солдату империи, что однажды они построят замечательный мир, в котором и ему будет хорошо, — это циничная ложь. Империя внимательно следит за тем, чтобы основная масса людей жила плохо и дискомфортно. У нищих нет своего пространства, нет своих интересов, не возникает порочного стремления к личному благополучию и обустройству собственной жизни. Нищета поддерживает и воспроизводит фрустрированное стадо, а прочный достаток порождает автономную личность. (Разумеется, речь идет об условии, которое необходимо, но не является достаточным. Более того, этот фактор срабатывает не сиюминутно, а в тенденции. Однако срабатывает с необходимостью.) А поскольку традиционная империя — не что иное, как высокоупорядоченное стадо, мессианская имперская культура подавляет тенденции, ведущие к ее разрушению. Отсюда и российско-интеллегентское презрение к мещанину, и казенно-советское обличение “вещизма”, “приобретательства” и т. д.
Из всего этого следует предельно простая вещь — необходимо реабилитировать частного человека, поднять мир приватных ценностей. Объяснить людям, что стыдно быть нищим, стыдно жить в распадающемся доме. Стыдно на кухне за рюмкой чая рассуждать с друзьями о Небесном Иерусалиме, в то время как жена бьется над неустроенным бытом в разваливающейся квартире. Отчетливо осознаю, что эти установки входят в клинч с российской интеллигентской традицией, однако поделать ничего не могу.
Помянутый мною консюмеризм (или приобретательство) — первый шаг на пути качественной трансформации массового человека, которая только и может окончательно поставить крест на прошлом. Консюмеризм перемещает сознание человека в иную плоскость, задает новую перспективу человеческого бытия, раскрывает альтернативные пространства целей и смыслов человеческого существования. Мой оппонент задается вопросом: какой смысл “упираться рогами”, приобретать, созидать, если рано или поздно придет бандит или коррумпированный чиновник (от себя добавлю, часто это — два лика одного целого) и все отнимет? Вопрос резонный, но дело все в том, что воспитание потребителя, создание этой мотивации, приобщение человека к данному типу радостей жизни всего лишь первый шаг. У нищего нет мотиваций, требующих выхода из своего рабского состояния. Терять ему нечего, а котлы с пищей обеспечит Хозяин. Для того чтобы стать свободным человеком и гражданином, надо обрести нечто, что можно потерять. Войти в привычку быть хозяином хоть чего-нибудь (квартиры, машины, дачного участка). Когда к владельцу этих благ приходят “братки” или чиновники, он оказывается перед выбором: вспомнить старую пословицу советского времени “Не жили хорошо, нечего и привыкать” или встать наконец во весь рост. Именно в этот момент жизнь дарует ему шанс: задушить в себе раба и превратиться в гражданина. Надо учиться отстаивать свою собственность, свое достоинство, свои идеалы. Надо научиться стрелять грабящему тебя бандиту в живот и ставить на место оборзевшую от безнаказанности власть.
Это не пустые мечтания. Вы помните телекадры, в которых побледневшие, измельчавшие на глазах высшие киевские начальники лепетали что-то жалкое о политическом компромиссе, о правовом поле, о необходимости сохранения территориальной целостности и гражданского мира? В глазах этих людей, переживших приступы медвежьей болезни, застыл страх ответственности за содеянное. Не исторической ответственности, не нравственной или метафизической, а осязаемой, скорой и жесткой ответственности по законам революционного времени. Именно так созидается нация.
А ведь, заметим, на фонарях в Киеве никого не вешали. Просто на месте привычно атомизированного быдла киевские начальники обнаружили широкую совокупность свободных людей, освоивших модели консолидации во имя защиты собственных интересов.
Собственность никогда не была в России правом. Это была привилегия, связанная с принадлежностью к Власти и обладанием силой. Вне силы и власти никаких гарантий и никакой незыблемости собственности не было. Такой порядок вещей утвердился еще в эпоху наших ордынских братьев. Массовый человек, ставший на путь потребления, логикой процесса включается в борьбу за отстаивание права собственности. В борьбу за то, чтобы слова “Собственность есть священное, неделимое право” были золотыми буквами вытканы на знамени его страны. На этом пути ему придется пересмотреть многие устойчивые установки отечественной культуры и отказаться от массы привычных стереотипов, но такова диалектика истории. Утверждение священного права частной собственности — тот Рубикон, который отделяет варварство и архаику от цивилизации. Мое убеждение состоит в следующем: если россияне не пойдут по этому пути, их внуки и правнуки будут говорить на языке народа, который утвердит на Руси право частной собственности.
Нацию конституирует средний класс, то есть массовые потребители и производители благ цивилизации. Современная нация — это широкая совокупность людей, имеющих счет в надежном банке, меняющих автомобиль не реже раза в три-четыре года и озабоченных приумножением общественного блага в отдельно взятой семье. Нацию созидают зрелые люди, усвоившие некую нравственную максиму, которую они передают из рук в руки в чреде поколений. Однажды отец показывает своему сыну-подростку старинный буфет в гостиной со словами: “Сын мой, этот буфет купил твой прадед. Вот его портрет. А дом наш построил твой дедушка. Эту праздничную скатерть двадцать лет назад вышила твоя тетушка, которая умерла в прошлом году. А эту библиотеку собрал я, твой отец. Три поколения твоих предков занимались одним делом. Мы создали семейную традицию и дали тебе шанс. Но ты — свободный человек, ты можешь найти себе иное поприще. Единственное, чего ты не можешь — это разорить мир, в котором ты вырос. Твой нравственный долг передать наш дом со всем его содержимым, со всеми семейными традициями и преданиями своим внукам. И если ты вырастешь достойным человеком, а я в это верю, в нашем доме появится нечто, что привнесешь в него ты”.
Все это я написал к тому, чтобы показать: присутствующие в моей статье пассажи о великих целях, несбыточных свершениях и устремленности к трансцендентным, горним далям, равно как и тезис об утверждении консюмеризма, вещи не случайные. За ними стоит давно и глубоко продуманная позиция.
Мой оппонент пишет: “Яковенко, как я понял, полагает, что чувство безнадежности у нас оттого, что русские с их архаичной, несекуляризованной психикой бесперечь хотят только Третий Рим строить, а на меньшее не согласны; и если Третий Рим не получается, они опускают руки и начинают пить горькую”. Рыбаков прав, но только отчасти. Русский народ расслоился, и на краях спектра выделились два полярные потока. Один пьет горькую, а другой — строит свое дело. (Подчеркиваю, не наше, не общее, а свое.) За какие-то тринадцать лет на Руси выросло целое поколение жестких, напрочь лишенных патерналистких инстинктов, самостоятельных, полагающихся только на себя людей. Они еще разобщены, часто не в ладах с шестой заповедью1, иногда страдают тягой к бандитскому шику, болеют ксенофобией. Да мало ли что еще можно о них сказать. Все это перемелется, ибо существует объективная логика формирования буржуазного общества. Эти люди нуждаются в легитимации частной собственности, в утверждении законности, в независимом суде, в институтах гражданского общества, которые помогут им противостоять своре ненасытных чиновников. Счет этих людей идет на миллионы. Одних челноков с членами их семей насчитывалось тридцать миллионов. Позитивные перспективы России связаны именно с этими людьми. Что же касается тех, кто потерялся, не понимает и не принимает новый яростный мир и пьет горькую, то им остается сценарий доживания.
А теперь несколько частных замечаний.
Говоря о теократических обществах, я упомянул коммунизм в одном ряду с мировыми религиями. Мой оппонент не понимает, как можно ставить идеологию в один ряд с религиями. В онтологическом смысле, разумеется, нельзя. Но обычные люди имеют дело не с сущностями, а с их образами, мифологемами. Советская идеология переживалась массами религиозно: Сталин был живым богом. Пока это имело место, советская империя стояла, когда такое переживание иссякло — она рухнула.
Рыбакова настораживает тезис: традиционно-имперская идентичность носит конфессиональный (идеологический) характер, в то время как национальная — внеидеологична. Для специалистов тезис этот достаточно очевиден.
О чем речь? Пока немцы были людьми позднего средневековья, честный протестант резал доброго католика. Когда же немецкий народ перешел к стадии национального государства (пережил секуляризацию), данное различие утратило актуальность, стало частным делом. Протестант-ский север и католический юг Германии различаются культурно, но эти различия не разделяют Германию.
Логика моего оппонента склоняется к тому, что национальное государство в России выстроить все равно не удастся, а потому нам стоит возвратиться к империи. Вообще, история человечества видится ему как история империй.. Я не разделяю этой точки зрения. Что же касается возврата к имперской стратегии, то такой возврат представляется мне чистой победой исторической инерции.
Последнее существенное замечание. Рыбаков высказывает принципиально важный тезис относительно лидерства в империи будущего. Он сводится к тому, что лидерство достанется самому продуктивному, наиболее активному народу: “И вокруг него будут вполне от души концентрироваться остальные — как в свое время вокруг русских, когда усвоение их культуры было для многих иных народов империи стадиальным шагом вперед, выходом в широкий мир, шансом реализовать себя”.
В этом месте я, извините, не верю моему оппоненту. Мне кажется, что он лукавит, оставаясь в глубине души уверенным, что лидером окажутся русские. Но это как раз иллюзия. Русские могли доминировать над тюрками, поскольку использовали модернизационное преимущество — Москва вступила в модернизацию на 140 лет раньше Османской империи. Сейчас это преимущество исчерпано. Что же касается динамики рождаемости, то она на глазах проблематизирует шансы доминирования русскоязычной идентичности даже в РФ. Если же Рыбаков пишет совершенно искренне (и тут он повторяет идеи некоторых ранних славянофилов), тогда он — не националист. Он — идеолог империи, певец евразийского единства, сторонник импер-ской формы интеграции больших пространств. Все это — по-своему достойные, хотя, на мой взгляд, позавчерашние вещи, имеющие право на существование; но при чем здесь национализм?
Повторюсь, в этих заметках многое осталось невысказанным. По мере расписывания своего текста мой рецензент эмоционально разогревается, вступает в неоконченную и, похоже, бесконечную полемику со своими оппонентами, с миром, с самим собой, выговаривает прежние обиды и становится уязвимым для критики.
Вот для примера один пассаж: “А если бы мы вдруг решили в Москве поставить памятник всем РУССКИМ, погибшим во второй половине 40-х годов в борьбе с бандеровцами, лесными братьями и прочими ИЗМЕННИКАМИ? Представляю, какой шум подняли бы истинные гуманисты и внутри России, и вне…”. Лесные братья и бандеровцы боролись с агрессорами и оккупантами собственных стран. Гражданами Союза, родившимися в СССР или признавшими советскую аннексию латышами, литовцами и т. д., никто из них не был. Так что изменниками они не были и быть не могут по определению.. Здесь моим оппонентом овладевает извращенная логика: изменник — всякий, кто встанет с оружием в руках против “наших”. Логика, которая изобличает в нем имперского человека. Настоящий националист всегда поймет другого националиста.
Однако оставим частности. Пришло время вести разговор о самом главном.
Вячеслав Рыбаков
Послесловие к послесловию
Наука — прекрасна.
Стремление к чистому знанию, к истине, которая ценна сама по себе, — одно из благороднейших (возможно, самое благородное) среди доступных человеку стремлений.
Ничего, кроме искреннего уважения, не вызывает во мне тот, кто, видя, что над ним уже занесен меч, говорит своему армированному убийце: “Не тронь мои чертежи!”
К какой эпохе относится этот вот замызганный черепок: опять к Шан или (аж в зобу дыхание сперло от предвкушения и упреждающего восторга!) все-таки наконец к Ся? Из чего состоят кварки? Что там происходит, в галактиках, столкнувшихся в миллиарде световых лет от нас?
Ах, если бы в миллиарде световых лет от нас была Россия — как спокойно и вальяжно можно было бы спорить о сути происходящих в ней процессов! Как сладостно было бы с чашечкой кофе в руке обсуждать спектр агониального излучения, выброшенного ею в бездну при ее сокрушительном столкновении с реальностью! Что в нем, в этом спектре, преобладает: имперскость или национализм?
Увы.
Наука — прекрасна, но время от времени так и хочется припомнить Стругацких: “Эх, ученые, хвостом вас по голове…” Время от времени, хоть я совсем не сторонник упрощений, так и хочется вспомнить “Махабхарату”: “Противоречивыми словами ты меня сбиваешь с толку. Говори мне лишь о том, чем я могу достигнуть блага!”
Я внимательно прочитал ответ Игоря Яковенко на мой ответ ему. Очень со многим я в этом ответе согласен и сам так же думаю. Там очень много верного, убедительного и даже бесспорного.
Немало там, мне кажется, и спорного. Привычно я начал цепляться сначала к мелочам, писать сам себе хлесткие полемические пометки на полях яковенковского текста, чтобы потом уж, отталкиваясь от них, начать формулировать пригодные к обнародованию соображения более общего порядка…
Ну, вот, например.
Текст Яковенко: “И национальное государство, и империя, вне зависимости от любых идеологических рюшечек, стратегически заданы на ассимиляцию и формирование максимально интегрированного целого. Тут нет никаких различий. Но в случае с национальным государством такая цель принципиально достижима, ибо объем государства конечен, а в случае с империей эта цель принципиально недостижима в силу открытого характера имперского целого”.
Ремарка: “То, что любая империя обязана стремиться захватить весь мир и весь мир ассимилировать — это абстракция. Идеальный газ. В мыслимой тенденции так, а реально — совсем не так, имперцы — тоже реалисты. Тогда может получиться, что единственным реальным критерием, позволяющим в современности отделить империю от национального государства, является возможность или невозможность ассимиляции инородцев в будущем. Причем возможность или невозможность эту нельзя оценить никак иначе, нежели субъективно. Империя — это страна, относительно которой я убежден, что ассимилировать инородцев ей не удастся, а национальное государство — это страна, относительно которой я убежден, что ей ассимилировать инородцев удастся”.
Текст Яковенко: “Имперский человек в обязательном порядке должен быть бедным, жизнь его должна быть неустроенная, близкое окружение — дискомфортно, мир — тусклым и безрадостным”.
Ремарка: “А Китай? Явная империя — но рост благосостояния устойчив и быстр. А как веселы там старики — сам видел! Самодеятельно поют хором в парках — трезвые, между прочим, — в числе прочего └Калинку” по-китайски… И богатство — уважаемо, и хуацяо уже сами переезжают обратно в империю, и капиталы свои помаленьку переводят. И бок о бок стоят дворцы пионеров и дома миллионеров. А вот в центре Пекина в прошлом году сносили очередную порцию хутунов (не то чтобы трущоб, но домишек, которые мы бы отнесли к трущобам) и жителям предложили переселиться в новостройки за шестое кольцо (кстати, вокруг Москвы уже было одно кольцо, когда вокруг Пекина не было ни одного; а сколько вокруг Москвы сейчас? при этом Москва самый богатый город России, а Пекин далеко не самый богатый город Китая). И народ не восхотел переселяться из центра так далеко. И устроил бучу. И его стали переселять куда ближе. То есть партия, зараза тоталитарная, пошла навстречу чаяниям подданных; а как идут навстречу чаяниям граждан демократической России наши (национальные? ох нет! ох весьма интернациональные! и это еще вопрос, государства каких наций они будут строить в РФ, если дойдет до такого строительства) жилищные, и не только жилищные олигархи?”
Текст Яковенко: “Он (подданный империи. — В. Р.) давим неустроенным бытом, очередями, бесконечными и изнуряющими поисками самого необходимого, тотальным хамством: на коммунальной кухне, на работе, в ЖЭКе, в троллейбусе”.
Ремарка: “То есть получается, что образ империи — это всего лишь воспоминания о советской реальности, которая на самом деле в этом отношении сейчас не изменилась, а кое в чем даже и усугубилась — и хамство, и бедность, и неустроенный, чудовищный быт большинства населения, доживающего свой век в догнивающих бараках еще советской (все ж таки советской!) постройки”.
Текст Яковенко: “Необходимо реабилитировать частного человека, поднять мир приватных ценностей. Объяснить людям, что стыдно быть нищим, стыдно жить в распадающемся доме. Стыдно на кухне за рюмкой чая рассуждать с друзьями о Небесном Иерусалиме, в то время как жена бьется над неустроенным бытом в разваливающейся квартире”.
Ремарка: “Именно такой быт отчетливо выписан Мартином Бубером в └Гоге и Магоге” применительно к еврейскому местечку в Польше начала позапрошлого века, только так жили не русские имперцы, а, напротив, лишенные в ту пору своей государственности евреи — и именно благодаря такому их мировосприятию, как демонстрирует замечательный мыслитель и писатель, они сумели уцелеть как великий народ, на протяжении тысяч лет вовсе не имея не то что своей империи, но даже своего национального государства. Не утверждаю, что так жить надо обязательно или что только так надо жить, чтобы сохраниться. Но утверждаю, что далеко не все так просто, как пытается показать Яковенко”.
Ремарка: “Эти определения относятся только к золотому миллиарду, который имеет к тому же тенденцию уменьшаться. То есть все представления об империи — это отрыжка жизни в СССР, а все представления о национальном государстве — это взгляд старца на западноевропейскую Сусанну…”
Текст Яковенко: “Традиционно-имперская идентичность носит конфессиональный (идеологический) характер, в то время как национальная внеидеологична. Для специалистов тезис этот достаточно очевиден”.
Ремарка: “Если единственной демаркационной линией между империей и национальным государством служит наличие или отсутствие идеологической идентичности, тогда и впрямь современные США всерьез претендуют на принадлежность к империям. Сколько я могу издалека судить, тот, кто не привержен американской мечте и вере в особую миссию Америки — реализовать истинные свободы и любой ценой даровать их остальному миру, тот в самих же Штатах воспринимается не вполне американцем… А если вспомнить, что в империях народ должен быть бедным и иметь неустроенный быт — о, бедные американцы!”
Текст Яковенко: “Пока немцы были людьми позднего средневековья, честный протестант резал доброго католика. Когда же немецкий народ перешел к стадии национального государства (пережил секуляризацию), данное различие утратило актуальность, стало частным делом”.
Ремарка: “Ну и где в Германии была империя — у католиков или у протестантов? У кого империя была во Франции — у католиков или у гугенотов? У кого империя — у суннитов или у шиитов? Как связаны тут религиозная рознь и имперская идентичность? В Российской империи религиозная принадлежность тоже была частным делом! Конечно, антипатии к иноверцам имели место, и в современной, скажем, Германии таких антипатий натурально меньше — но это лишь потому, что сейчас в просвещенных странах вообще на вопросы веры, Бога, неба и пр. стало куда в большей степени наплевать даже самим верующим, чем полтораста лет назад. А вот посмотреть на мирную Голландию — как они вдруг начали мечети жечь! Потому что вдруг стало НЕ ПЛЕВАТЬ… Что ж, там вдруг империя возникла, что ли?”
И так далее…
Ах, какой можно было бы диспут затеять! Ты упростил — нет, ты упростил… Ты принял должное за сущее — нет, ты принял должное за сущее…
Но мне вдруг это стало скучно.
Простой мысленный эксперимент. Насколько я понимаю, из концепции самого же И. Яковенко следует, что власть может соблюдать нейтралитет по отношению к составляющим население этническим группам только либо в империи, либо в устоявшемся национальном государстве. Собственно, национальные государства в стадии становления мы сейчас наблюдаем практически во всех бывших братских республиках: государство там беззастенчиво и мускулисто держит сторону титульных наций во всем. Можно себе представить такое положение в Российской Федерации? Гласную и гордую русификацию, объявление трети населения негражданами, административное выдавливание нерусских из вузов и бизнеса и прочие прелести? Боюсь, нет. Российское государство, на мой взгляд, явственно обязано быть над нациями, иначе — тотальный карачун. В то же время устоявшимся национальным государством оно не является — уже потому хотя бы, что в противном случае Яковенко не призывал бы его строить. Следовательно, простым методом исключения мы получаем, что оно — империя. И дело не в том, что я призываю вернуться к строительству империи, — дело в том, что мы живем в империи, и этого изменить (пусть даже — к сожалению) в исторически обозримом времени нельзя.
Но даже и это не важно!
Важно только одно — что конкретно можно и нужно делать.
Ни на один вопрос моей статьи И. Яковенко не ответил. Не ответил ни на вопросы косвенные, заданные путем вбрасывания не учтенных, как мне представляется, его концепцией фактов или их интерпретаций, ни прямые, типа “какая из теории следует практика?” Он с некоторыми уточнениями вновь изложил свою концепцию, а потом вдруг ни с того ни с сего постарался поставить мне как можно больше диагнозов (“я… не верю моему оппоненту… он лукавит… мой рецензент эмоционально разогревается… выговаривает прежние обиды… моим оппонентом овладевает извращенная логика… которая изобличает в нем…”). Увлекшись этим психоанализом, И. Яковенко только в последней фразе своей работы призвал поговорить наконец о главном — и умолк.
Я не лукавлю. Я совершенно открыто надеюсь, что мой народ способен выиграть эту борьбу. Но если он проиграет, я не собираюсь обижаться на другие народы; не заслуживает счастья и свободы тот, кто может отстаивать себя и свои интересы лишь из-под палки тирана или, в лучшем случае, с его высочайшего дозволения. А имперец я или националист — пусть об этом болит голова у тех, кто будет мне эпитафию писать. И извращенная логика владеет не мной, а именно теми, кто на просторах бывшего Союза вовсю строит национальные государства: кто против наших — тот изменник, это их позиция, не моя; своим гротескным примером я только эту дикость, недопустимую для нас, и хотел показать.
Из моей теоретической позиции следует, что русскому народу надо учиться выживать и держать планку в условиях империи, в которой он уже не в состоянии доминировать по старинке; из нее следуют (и их легко вычислить, если к этому есть желание) совершенно определенные меры, которые в общем можно назвать мерами повышения конкурентоспособности русской нации в условиях неизбежно многонациональной страны и неизбежного наднационального нейтралитета государства.. Ничего в таком подходе нет зазорного и грешного: все остальные народы нашей империи только таким повышением и заняты.
Из моей позиции следует, например, что русские совершенно сознательно должны перенести здоровую, отнюдь не националистическую (в конце концов, даже в одной семье братья частенько конкурируют, стараются опередить друг друга, и это им только помогает в жизни) конкурентную борьбу из родильных домов, где у русских, по крайней мере сейчас, нет ни малейших шансов, в школы, в вузы, в науку, в менеджмент, в умение рассчитывать, организовывать, планировать и придумывать. Из моей теоретической позиции следует, что русский бизнес (и всякий иной в РФ, заинтересованный в сохранении русской нации, которая ценна уже хотя бы тем, что волей-неволей обречена по мере сил быть стабилизатором государственности) не может найти лучшего применения своим перспективным гуманитарным программам, своим свободным миллионам, чем учреждение стипендий, грантов, образовательных фондов, частных вузов именно для одаренных русских. Государство в империи такой избирательности позволить себе не может — а частные лица, набившие мошну братья по крови (на общем бизнес-фоне, увы, довольно немногочисленные, но все же не напрочь же отсутствующие!), могут вполне.
Из моей теоретической позиции становится ясно, что так называемые русские националисты самого неприятного для меня пошиба, уровня РНЕ или НБП, неприятны не просто потому, что неприятны, а потому, что они суть погубители русской нации, ибо в очередной раз призывают не к перспективному делу, не к тем занятиям, за которыми будущее, а опять к борьбе, понимаете ли, с оружием руках, к экспроприации, к мордобою и перестрелкам — словом, провоцируют русских и впрямь поголовно стать (и перед всем миром себя выставить) уголовными преступниками, тупыми человеками с ружьем, бандитами, гонителями и грабителями мирных и интеллектуальных маленьких, но гордых народов, тихо себе занимающихся консюмеризмом всяким…
Много чего из нее следует.
А что следует из теоретической позиции И. Яковенко?
Я не знаю. Я честно пытался понять, вычитать хотя бы между строк — тщетно.
А это не годится.
Есть хорошее выражение в русской духовной традиции: лукавое мудрование.
Не хочу, чтобы наш спор выродился в него.
Потому что пока мы тут мудруем, Бонапарт не просто “переходил границу” — он ее давно перешел и уже стоит на подступах к Смоленску. И это — в пору, когда Денис Давыдов объявлен руссофашистом, Барклай-де-Толли отъехал на историческую родину, Багратион увлекся было строительством грузинского национального государства, стал там министром обороны, но быстро поссорился с Шеварднадзе и по сей день сидит в эмиграции тише воды, ниже травы, а Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов аккурат на той неделе продал свой последний орден, чтобы еще два-три месяца хоть как-то сводить концы с концами.