Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2005
Алексей Алехин. Записки бумажного змея. Путевые заметки, стихи, композиции, картинки. — М.: Время, 2005. — 286 с.
Есть в литературном и читательском обиходе укоренившееся общеупотребимое понятие, не требующее никаких дополнительных разъяснений, — проза поэта. Проза поэта — это неслиянное-нераздельное существование поэзии и прозы на одном вербальном поле. Когда каждая фраза своей самодостаточностью создает иллюзию, или, если угодно, эффект совершенного скульптурного самостояния — любуйтесь мною: ни убавить, ни прибавить! Когда многие признаки стиха — предельная метафорическая плотность, склонность к афористичным формулам, абсолютная точность выбранного слова и выбранного порядка слов, особая музыкальность текста (даже без ярко выраженного ритма) и т. д. дают качественно новую прозу, жанр которой как бы заслоняется происходящим на уровне отношений между словами внутри самих предложений. А организованные в единый текст единицы текста демонстрируют образец той самой композиционной выверенности, которая и отличает поэтическую прозу высшей пробы от любой другой. Так когда-то писал Юрий Олеша. Так пытался писать на последнем, пожалуй, самом плодотворном этапе своего творчества — “мовизме” — Валентин Катаев. (Умолчим о высочайшем современном образце этой ветви — Милораде Павиче, потому что в определенном смысле недосягаем, поскольку переведен, а речь у нас сегодня о русском языке.)
Вариант подобного подхода к письму и подобного творческого метода активно и успешно предъявляет нам в только что вышедшей книге (якобы “путевой прозы”, а на самом деле “путевой поэзии”) “Записки бумажного змея” Алексей Алехин.
Впрочем, ничуть не скрывая своего поэтического происхождения, автор обильно перемежает текст самой настоящей поэзией верлибрического толка. И не зря. Симбиоз органичен и радостен для читателя. Столько всего сразу в одном флаконе! Пользуйся! Человеческое бинокулярное зрение заменяется фасеточным стрекозиным — и в каждом секторе трепещет живая ткань жизни, преображенная словом. А всю интригу побудительных моментов к писательству, так сказать, свою творческую лабораторию Алехин демонстрирует нам посредством небольшого текста с говорящим названием “Творческий метод”:
Коряк
на обломке оленьего рога
нацарапал ножом весь свой мир:
чум, ближнюю сопку и дальнюю сопку, собачью упряжку
(пока оленина вскипает в котле) —
так и я
царапал карандашом слова
на блокнотных листках.
Ну, что ж, возьмем в руки алехинский “обломок оленьего рога” и ознакомимся поближе. Книга, небольшая по формату, но вполне приличная по объему (286 страниц как-никак), состоит из двух глав: “Записки бумажного змея” и “Письма из Поднебесной”, решительным образом деля наш глобус на две неравные части — Китай и всё остальное. Неравны и временные промежутки наблюдений и замет автора: “китайское” время сжато до полутора лет (именно столько Алехину довелось прожить и проработать в Китае, ощутив эту не всегда понятную, а точнее, почти всегда непонятную европейцам жизнь изнутри), а вот по “всему остальному” он путешествовал лет тридцать с лишним. География перемещений более чем обширна: США, Франция, Индия, Турция, Средняя Азия, русский Север и прочие уголки нашей бескрайней до недавнего времени родины. Всего не перечесть, и страничный объем книги здесь как раз не имеет почти никакого значения, поскольку крайне высок удельный вес текста, заставляющий, как кажется, все наши органы чувств работать на предельных оборотах. Недаром в аннотации сказано: “Книга эта предлагает читателю увлекательный опыт: не прочесть о странах и городах, а словно побывать в них, подышать их воздухом, услышать их музыку. ‹…› Это псалом вологодской старухи и канкан Эйфелевой башни; чад плова на восточном базаре и аромат лаванды, которой перекладывают белье в Провансе; черно-белый рисунок Колымы и невероятные краски Средиземноморья…” Да, вот такое стереокино, озвученное умным собеседником с острым зрением, элегантно-ненавязчивым чувством юмора и парадоксальным типом мышления, рождающим быстрые и неожиданные ассоциации. А приметливый глаз, различающий не только нюансы цвета, но и специфические живописные объемы (в аннотации это свойство скромно включено в “ориентацию на зрительно воспринимаемые словесные образы”, и в самом деле, перевод Алехиным пластических ощущений в вербальные удивительно точен), выдает в нем несостоявшегося живописца с характерной избыточностью зрительных рецепторов. Предельно цветное кино.
А теперь обратимся к подтверждающим примерам. Цитата, как мы знаем, принадлежит к роду холодного и обоюдоострого оружия. Можно, с невероятным тщанием выстроив логически стройную концепцию, вовлечь читателей в союзники и враз разрушить их хрупкое доверие одной неосторожной цитатой. Недаром бесцитатные славословия подозрительны — где же товар лицом? Все вышесказанное к Алексею Алехину не может иметь никакого отношения, потому что “Танцор танцует руками, как глухонемой” (это об Индии), потому что “Любовные волны, обычно разлитые в воздухе легким эфиром, достигают тут плотности жидкости” (это о Херсоне), потому что “Лед, расходясь, шуршал о борта и пищал по-птичьи” (это о Магадане), потому что “Крошечная прибалтийская столица, можно сложить в коробку, если б не башенки и шпили: мешают закрыть крышку” (это о Таллине), и т. д., и т. д., и т. д.
Соблазн цитирования один из самых непреодолимых: стоит начать, и остановиться уже почти невозможно. Открываешь наугад и попадаешь ровно на середину очерка “One way”: “Америка — новая страна, и американский дом всегда с иголочки нов. Это не европейское жилище, кирпичное и каменное, с дубовыми переплетами стропил, тяжелое и рассчитанное на поколения детей и внуков, если не прямо на вечность. Это легкое и простое в изготовлении сооружение из прессованных опилок, фанеры и чуть ли не картона. Когда придет время Америку сносить, изрядную часть ее просто сдадут в макулатуру. Как-то мне решили показать действительно старый дом и привели туда. Он был построен в начале 70-х”. Хватит ли духу заподозрить автора в гротеске?
“Письма из Поднебесной”, общим числом четырнадцать, адресованные некой непоименованной, но, во всяком случае, интеллектуально близкой автору особе, разумеется, могли бы существовать и автономно, однако, завершая книгу, они становятся мощной заключительной частью симфонии, придавая законченность общей композиции. Характерно авторское предварение этого любопытнейшего эпистолярия: “В старые времена в Китае были в ходу многометровые картины — их писали на длинных свитках шелка, накрученных на два деревянных валика, и при разглядывании перематывали с одного на другой, как пленку в фотоаппарате. ‹…› Старательная кисть запечатлевала купцов у лавок и окруженный свитой паланкин чиновника, водоноса и шествующего через мост монаха, толпу любопытных возле привязанного к пыточному столбу и ребятишек, любующихся представлением бродячих акробатов на базарной площади, а на дальнем плане — окрестные поля, холмы и прозрачное озеро с перепончатыми плавниками джонок.
Картины эти хранятся в музеях. Рассматривать их — прелюбопытное занятие. И если я к чему стремился в этих письмах, то нарисовать такой вот длинный портрет Поднебесной, какой она разматывалась передо мной”.
Свиток Алехина хорош не только достоверностью, неспешностью и детальной насыщенностью, но и исторической своевременностью, ведь Китай на пороге, и загадка “дальневосточного тигра” волнует многих. Кроме художественных зарисовок, вдумчивый серьезный читатель обнаружит в “Письмах из Поднебесной” и дистанцированно-аналитические размышления, а интеллектуально-исторические мостики Алехина, как всегда, убедительны и изящны: “…дракон не любит выскочек и любое шевеление подданных воспринимает как неприятное урчание в животе. Жаль, Гегель не был знаком с Поднебесной. Здесь, в Стране Победившего Дракона, а не жалкой Пруссии идеально воплотилась абсолютная государственная идея”. Или: “Я долго ломал голову над загадкой моего дракона. Идя издалека, я добрался до вывода, что у искусства вообще две ипостаси, или даже, что существует два разных искусства. Первое, в конце концов взявшее верх в Европе, — „искусство особи”, личности. Такова здесь — из известных мне — только старая лирическая поэзия с ее искренним чувством, простотой и гениальной чуткостью к деталям. Она поразительна, сколько ни читай. Субъект другого, „соборного”, искусства — та или иная человеческая общность, очерченная религией, государством или даже некой цивилизацией в целом. Оно выражает дух социума и его восприятие мира. ‹…› В Китае, где государство столь рано и полно возвысилось над человеком, именно „другое” искусство тысячелетиями господствует в архитектуре и живописи, в ремесле и местной музыкальной драме — „опере”. Единичный человек никогда не был его героем, это искусство муравейника. И неудивительно, что оно напрочь лишено чувственности, — у муравейника нет пола”. И еще один увлекательный пассаж — о знаменитом пекинском Жемчужном рынке: “Я тоже купил там несколько жемчужных ниток, ты получила одну из них. А еще толстопузого деревянного Будду Будущего из тех, что, потрясая щеками, хохочут во все горло над нашим прошлым и настоящим…” Тревожным холодком веет от этих, казалось бы, безмятежных слов: не посмеется ли китайский Будда и над нашим будущим?
Цитировать хочется бесконечно. Но не лучше ли просто прочитать все подряд: тем, кому повезло, еще разок, а тем, кому повезло еще больше, впервые?
И все же не удержусь, чтобы напоследок, вслед за образчиками прозы, не продемонстрировать небольшой верлибр:
РАБЛЕ
и отмеченная блеском таланта
ветвь
современной французской литературы
это меню
И — финал дивного текста
‹…›
Снег.
Чугунная парочка, Фауст и Мефистофель, укрылись под сводом пассажа.
Бронзовый Гёте все любуется водокачкой, где когда-то лилась из каменной рыбьей пасти вода.
Мокнет Бах, прислушиваясь к молчащему в темной кирхе органу.
И у Лейбница подрастает горка снега на позеленевших страницах развернутой книги.
А тайна общего названия, которую всегда стремится разгадать читатель, расшифровывается на первой же странице в эпиграфе из собственного письма автора, датированного 1991 годом: “Чтобы летал, меня надо, вроде бумажного змея, держать в набегающем потоке воздуха: тащить за веревочку по дороге…” Хорошая книжка.
Между прочим, Алехин, с красивым ретропривкусом называющий себя “путешествующим”, признался, что очень хотел бы не спеша обогнуть весь земной шар. Хотя бы на велосипеде. Подождем до следующей книжки?
ЕЛЕНА ЕЛАГИНА