Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2005
Это не знает романса “Вечерний звон” — вольный перевод Ивана Козлова одноименного стихотворения Томаса Мура из его цикла “Русские мелодия”? Перевод поэта-страдальца, “в цветущих летах лишившегося ног, а потом зрения, но сохранившего весь жар сердца и силу воображения”, как писал к первой публикации его стихов А. И. Тургенев.
В 1903 году в 12-м выпуске “Русского архива” были напечатаны воспоминания Ильи Васильевича Селиванова о поэте Козлове. Нас эти записки заинтересовали в первую очередь возможностью попытаться установить адрес дома, в котором жил на тот момент поэт.
Вопрос этот до настоящего времени остается открытым, хотя несколько лет назад В. Ф. Шубин и В. Н. Файбисович указали на дом 40 по Фонтанке. Но в книге “Поэты пушкинского Петербурга”, изданной уже позже, Шубин вновь вернулся к определению “дом не найден”. И все же нам кажется, что записки Селиванова позволяют “вычислить” этот дом.
Вот как пишет Селиванов: “Находясь в Петербурге в 1831 году, я вздумал издать Альманах, на которые тогда была мода. Для этого я обратился ко многим известным тогда литераторам: Пушкину, Языкову, Ф. Н. Глинке и проч., к одним письменно, к другим лично, и в числе последних к И. И. Козлову. Он жил на Фонтанке, ежели память мне не изменяет, через дом от Екатерининского института. Незадолго перед этим приехав в Петербург, я плохо был знаком с устройством Петербургских домов, а потому, вошедши во двор, спросил дворника: где живет Иван Иванович Козлов? Он мне указал на лестницу, по которой я и пошел вверх, помнится в третий этаж. Оказалось, что это была задняя лестница и что я попал в кухню. Из нее проводили меня в переднюю, а оттуда в зал, где я и должен был дожидаться…”.
Дня через три Селиванов вновь посетил Козлова и принес гонорар. На этот раз его “проводили уже по большой лестнице, прямо на Фонтанку”. Деньги, принесенные Селивановым, были как нельзя кстати: Козловы меняли квартиру и переезжали в дом на углу Инженерной улицы и Михайловской площади. Был февраль 1831 года.
Так где же Селиванов посещал Козлова? Во-первых, в записках Селиванова в качестве ориентира указан Екатерининский институт, а не ближайшая улица, до которой, следовательно, было достаточно далеко. Во-вторых, жил он “через дом от Екатерининского института”. Но вверх по Фонтанке рядом с Екатерининским институтом находится усадьба Шереметева, “Фонтанный дом”, и тогда, живи Козлов в этом направлении, адрес его должен был бы звучать по-иному. Следовательно, Козловы жили ближе к Невскому.
Здесь ныне только два дома — № 38 и № 40 (Екатерининский институт — № 36) и, кажется, было логичным назвать дом 40, тем более что это отдельный флигель углового здания. Но тогда почему бы было не привязаться к Невскому? Может быть, потому, что современный вид этот дом приобрел только в конце 30-х годов XIX века (1839 год). Напомним, что описываемые Селивановым события относятся к 1831 году. Недавно приехавший из Москвы, он “плохо был знаком с устройством Петербургских домов” — доходных многоэтажных домов с парадными и черными лестницами.
Но именно такой дом показан на литографии Беггрова с рисунка Сабата и Вифляра, датированной примерно 1824 годом. Это четырехэтажный дом почти современного внешнего вида, с балконом на третьем этаже, примыкающий к выступающему флигелю Екатерининского института. На панораме Невского проспекта В. С. Садовникова, выполненной в 1830–1835 годах, также виден этот дом, но рядом с ним, между башнями старого Аничкова моста, просматриваются незастроенное место и часть верхнего этажа невысокого дома, находящиеся на месте нынешнего дома № 40. Флигель Екатерининского института выступает за линию фасада основного здания и имел тогда более низкую, чем оно, высоту. Так что его можно было принять за отдельное здание. И если учесть, что Селиванов, писавший свои записки в 1866 году, то есть через 35 лет после описываемых событий, оговаривается: “ежели память мне не изменяет”, то его слова “через дом от Екатерининского института” вполне соответствуют нынешнему дому № 38 по набережной Фонтанки.
В это время квартира поэта Козлова, уже слепого и практически неподвижного, была одним из наиболее значительных центров духовной жизни столицы. А. И. Тургенев, В. А. Жуковский, К. И. Батюшков, П. А. Вяземский, если были в городе, по делу и без дела постоянно заходили к Козлову, приводили друзей. Это был круг “москвичей в Петербурге”.
Собственно говоря, понятие “петербургская культура” — понятие сложное, особое. Петербург был как бы лабораторией новых технологий. Он и возник-то в основном ради этого: новыми людьми на новом месте создать новый образ России, ввести его в повседневную российскую жизнь и европейский оборот. До того “Московия”, Россия становилась “Россией”. Той, которую знают сегодня в мире.
Петербург становился центром интеграции русской культуры в общеевропейскую.
Коренные москвичи — Карамзин, Жуковский, Вяземский, Одоевский и др. — потянулись в Петербург. Среди них был и Иван Иванович Козлов.
Он родился в Москве в 1779 году. Весной 1813 года семья переехала в Петербург. Все предвещало счастье. У него были любимая жена, сын и дочь. Позади — тревоги и невзгоды Наполеоновского нашествия.
Я видел сон любви и счастья,
Я свято сердцем уповал,
Что нет под небом им ненастья…
Он и раньше писал стихи в альбомы — не поэзия, а просто так, и только по-французски. Но Батюшков, увидев однажды его стихи, пожурил за то, что не пишет по-русски. Знакомство с поэзией Байрона, усиленные занятия английским, Вальтер Скотт, его поэзия. И вдруг первые проявления болезни: “У меня отнялись ноги, и я хожу или, вернее, влачу себя с большим трудом”.
Меня манил надежды луч,
И, как гроза ни бунтовала,
Мне из-за гневных, черных туч
Звезда приветная сияла;
Что сердцу снилось, все сбылось!
Ах, для чего же, молодое,
Мое ты счастье золотое,
Так быстро, быстро пронеслось!
“Бедный наш Козлов очень болен: у него отнялись ноги… Нет надежды на выздоровление…” — писал в феврале 1817 года будущий декабрист Николай Тургенев брату Сергею. Держась за стены, опираясь на палку или руку кого-либо из друзей, он выходил из дома, брал извозчика. И всегда рядок были близкие.
Могу ли усыпать цветами
Жизнь той, кем жизнь моя цвела,
Которая в груди зажгла
Пыл страстный райскими мечтами
И в даль туманную со мной
Шла радостно рука с рукой!
В июне 1821 года Сергей Тургенев прочитал в письме Николая: “Бедный Ив. Ив. Козлов совсем почти ослеп, не может распознавать людей”.
Я, день и ночь встречав слезами,
На поле, рощи не взглянул,
Забыл проститься с небесами:
Ах, на жену и на детей
Хотело сердце насмотреться!..
Любимая жена, сын и дочь были каждодневной его опорой. По мере того как усугублялись его страдания, в поэзии находил он и силу сопротивляться судьбе, и способ существования. Стихи, в которых он рассказывает о себе — из его послания “К другу В. А. Ж.” (Василию Андреевичу Жуковскому), — разговор с другом, находившимся в долгом путешествии по Европе. Часто по утрам десятилетняя дочь Козлова записывала под диктовку отца родившиеся бессонной ночью строки.
Тогда в священной красоте
Внезапно дружба мне предстала:
Она так радостно сияла!
В ее нашел я чистоте
Утеху, нежность, сожаленье,
И ею жизнь озарена.
Ты правду нам сказал: она
Второе наше провиденье!
Однажды, еще осенью 1818 года, В. А. Жуковский пришел к Козлову со своей племянницей и воспитанницей Александрой Андреевной Воейковой — Александриной — знаменитой “Светланой”. Той самой, которой он посвятил в день ее свадьбы с Александром Федоровичем Воейковым балладу “Светлана”.
Воейкова была всесторонне образованной женщиной — она переводила статьи для газет, которые редактировал ее муж, занималась рисованием, увлекалась музыкой, и дому Козловых она стала другом.
Светлана добрая твоя
Моя судьбу переменила,
Как ангел Божий низлетя,
Обитель горя посетила —
И безутешного меня
Отрадой первой подарила.
Александра Андреевна знала языки, в том числе и английский, и они вдвоем с Козловым устраивали иногда “английские чтения”: читали вслух Шекспира, Мильтона, Томаса Мура, Шелли, Вальтер Скотта и, конечно, Байрона. Именно она убедила его писать по-русски. И первые стихи на родном языке Козлов посвятил ей:
И ты, и ты, ночная тень,
Рассеешься, пройдут туманы, —
И расцветет мой ясный день,
День светлый, как душа Светланы.
“К Светлане”
А. И. Тургенев, в восторге от стихов, переписал и унес их в журнал. Они были напечатаны в октябрьской книжке “Сына отечества” за 1821 год без подписи автора — по требованию Козлова, но с предисловием, которое мы приводили выше.
Свою исповедь “К другу В. А. Ж.” Козлов закончил месяц спустя после возвращения Жуковского. Жуковский был потрясен всем — и положением друга, и этой маленькой поэмой. Она была издана через несколько лет, в середине апреля 1825 года, в одной книжке с первой большой его поэмой “Чернец”.
Через некоторое время Лев Пушкин вручил ему послание от ссыльного своего брата:
Козлову
по получении от него “Чернеца”
Певец, когда перед тобой
Во мгле сокрылся мир земной,
Мгновенно твой проснулся гений,
На все минувшее воззрел
И в хоре светлых привидений
Он песни дивные запел.
К счастью, обаятельная личность Козлова притягивала к нему симпатии многих замечательных людей его эпохи. В доме Козлова бывали Пушкин, Жуковский, братья Тургеневы, Вяземский, Крылов, Грибоедов, Рылеев, Кюхельбекер, Гнедич, М. И. Глинка, Адам Мицкевич, Дельвиг, Баратынский, Даргомыжский, Тютчев, Зинаида Волконская, Лермонтов и многие, многие другие. Их привлекали разносторонность его образованности, широта культурных интересов. Личность Козлова никак не укладывается в схему “певца своей печали”. В его дневнике фигурируют поэты к писатели, музыканты и композиторы. Неоднократно упоминается имя Бетховена, которого он “слушал с восторгом” в исполнении молодого А. С. Даргомыжского.
Литературные и музыкальные вечера у Козловых…
В. А. Жуковский — И. И. Козлову:
“Если можно будет, привезу Вяземского и Шимановскую, чтобы попотчевать тебя музыкой”. Вели приготовить фортепьяно”. П. А. Вяземский — И. И. Козлову. Из Москвы: “Шимановская пишет мне, что бывает у вас довольно часто и всегда с новым удовольствием”. Удовольствие это было обоюдным.
Когда твой ропот вдохновенный
Звучит сердечною тоской,
И я, невольно изумленный,
Пленяюсь дивною игрой —
Мой дух тогда с тобой летает
В безвинный мрак тревожных дней
И свиток тайный развивает
Судьбы взволнованной твоей.
А в апреле 1828 г. Вяземский привел к Козлову Адама Мицкевича, чтобы познакомить с переводами Козлова его “Крымских сонетов”. Это были пока еще только черновики, и оба поэта подробно и долго обсуждали переводы. Через несколько дней Мицкевич прислал Козлову рукопись стихотворной легенды “Фарис” с подзаголовком “Касыда, сочиненная в честь эмира Тадж-Уль-Фехра, посвященная Ивану Козлову” — легенды в честь Вацлава Жевуского, несколько лет жившего среди бедуинов. Через год, перед тем, как навсегда покинуть Россию, Мицкевич провел прощальный вечер у Козлова.
С переездом на Михайловскую площадь И. И. Козлов стал соседом братьев Виельгорских.
Матвей Виельгорский — непременный участник и организатор наиболее значительных благотворительных концертов и музыкальных собраний в домах З. Волконской, В. Одоевского, в артистической среде и салонах-студиях художников. Он частый гость Козловых.
Когда ж в приют уединенный
Тебя к нам дружба заведет
И мне смычок твой вдохновенный
На сердце радость наведет?
Когда же вьелончель твой дивный,
То полный неги, то унывный,
Пробудит силою своей
Те звуки тайные страстей,
Которые в душе, крушимой
Упорной, долгою тоской,
Как томный стон волны дробимой,
Как ветра шум в глуши степной?
И еще из дневника И. И. Козлова: “16 апреля 1825. …Я отправился к кн. Белосельской на rendez-vous с кн. Зинаидой Волконской. Эта прелестная Зинаида выказала мне трогательную нежность. Я ей сказал стихи, ей посвященные.
Мне говорят: └Она поет —
И радость тихо в душу льется…”
…Она меня восхитила… Она поет чудесно: голос, молода, душа, и она пела для меня… Сердце радовалось. Я ей прочел наизусть └Венецианскую ночь”…”.
Интересно совпадение: в эти же дни Пушкин пишет Плетневу: “Скажи от меня Козлову, что недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поет его └Венецианскую ночь” на голос гондольерского речитатива — я обещал известить о том милого, вдохновенного слепца. Жаль, что он не увидит ее — но пусть вообразит себе красоту и задушевность — по крайней мере, дай Бог ему ее слышать!” Этой прелестью была А. П. Керн.
Переводчик и музыкальный критик Александр Дмитриевич Улыбышев сказал о судьбе И. И. Козлова: “Сколько зрячих и отменно здоровых людей достойно большего сожаления, нежели наш слепой и парализованный поэт”.
Несмотря на свое тяжелейшее состояние, Козлов не сидел дома. Так было не только в первые годы болезни. В 1838 году регулярно по вторникам он с семьей бывал у А. А. Столыпина-Монго. В один из таких вечеров к нему подсел недавно переведенный в Лейб-гвардии гусарский полк, расквартированный в Царском Селе, М. Ю. Лермонтов, друг детства и родственник А. Столыпина. Лермонтов и Козлов к тому времени уже были хорошо знакомы, а переводы и поэзия Козлова дали толчок появлению “Мцыри” и некоторых других лермонтовских сочинений.
И вот строки из стихотворения Лермонтова, адресованные Анне Григорьевне Хомутовой, двоюродной сестре Козлова, но посвященные ему самому:
Но да сойдет благословенье
На вашу жизнь, за то, что вы
Хоть на единое мгновенье
Умели снять венец мученья
С его преклонной головы.