Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2005
Дух дышит, где хочет…
Ин. 3, 8
На Руси, кажется, оканчивается эпоха “булыжника пролетариата” и начинается другая эпоха — “фирменной плитки” (цвета морской волны). Хочется надеяться, что время всяческих бесконтрольных и даже “контрольных выстрелов в голову” тоже закончится и наступит наконец время “собирания камней”, время новой самоидентификации в условиях относительной свободы, которая невесть откуда на нас свалилась. (Мы-то, как и положено, сидели тихо и не рыпались.) Небезызвестный призрак коммунизма теперь мутирует в потертую провинциальную фигуру приживальщика.
Но вопрос о свободе, как известно, философский, не всем она в радость, многих тянет назад, в “коммунистический Египет”. Хотя там, в отличие от библейского Египта, были не “мясные котлы”, а самые обычные лагерные пайки. И то за ними надо было в очереди стоять.
Нарастают у нас антизападнические настроения, провинциальный дух, вульгаризируется язык, опять появилось много охотников идти “своим путем” и одновременно… получать гранты, ездить на Запад. Можно даже переселиться на Запад вслед за своими детьми (или ради детей), это не осуждается. Нельзя вслух только хвалить Запад. Это — табу!
Появились у нас даже отечественные нового извода “геополитики”, читать которых жутковато 1. Появляются и новые софисты, релятивисты (или новые номиналисты) и прагматики, которые отрицают универсалии человеческой культуры, указывая на их практическое бессилие и нефункциональность 2.
“Правовое государство” — это вроде бы хорошо (звучит), а вот “либерализм” — явно плохо (звучит опять же). “Правые силы” — тоже неплохо звучит (почти что “небесные силы”, которые, как известно, одесную). Неважно, что к правому либерализму они (эти силы) никакого отношения не имеют, поскольку такового в России никогда практически не было. В общем, правое оно и есть правое, то есть правильное как бы. Правыми же на Руси всегда националистов называли.
Стали вновь появляться дикторы в сереньких костюмчиках и с советскими выражениями лиц. Посмотрит на тебя Катя ясными глазами — и уже чем-то виноват. Из языка уже окончательно исчезли многие слова, например, “гуманизм”, “общечеловеческие ценности”, “честь”. Вместе со словами исчезают соответствующие понятия. Наступает время конкретных “замочек” и “зачисток”, в общем, время нового прагматизма. Но можно вспомнить, что семейство homo sapiens отличается от других видов одушевленных существ прежде всего тем, что оно способно кооперироваться не только по родовому, то есть биологическому признаку, но и на основе того, что можно назвать универсальной этикой, чувством солидарности со всем живым.
Как показывает история, самая трудная идея для усвоения человечеством — это идея универсализма. Причем не тоталитарного, не лагерного, а — гуманистического типа. Это — идея единства человеческого рода, солидарности, единой системы этических, или общечеловеческих, ценностей, без чего никакая глобализация, о которой сегодня столько говорят (в основном на Западе), не состоится. Эти ценности составляют общую часть этических предписаний (заповедей) мировых религий: не убивай, не воруй, не лги, не мсти, хорошо относись к людям. Эти ценности ясно выражены во “Всеобщей декларации прав человека” (1948), “Европейской конвенции прав человека и основных свобод” (1950), “Международном пакте о гражданских и политических правах” (1966) и других международных документах, признанных многими странами, в том числе и нашей.
Но вот незадача. Многие, не возражая по существу того, что там написано, считают все это не имеющим к ним никакого отношения и вообще “политикой”. Некоторые, как только заслышат об общечеловеческих ценностях, так просто в ярость приходят и хватаются кто за кобуру, а кто… за кадило. О каких правах человека можно говорить в этой (нашей) стране? — говорят одни. Права человека — это эгоизм, — вторят им другие. Наиболее осведомленные начинают снисходительно улыбаться и, похлопывая вас по плечу, начинают объяснять, как все обстоит “на самом деле” и где находится и куда течет нефть, которая непременно должна быть и цены на которую все определяют. Мол, все куплено, а эта вся трескотня о гуманизме, правах человека не более чем дымовая завеса или фиговый листок, под которым сами знаете что. Наиболее выдержанные и сбалансированные вздохнут и скажут, что все это, конечно, хорошо, но относится к разряду утопий. А кто-то скажет, что общечеловеческих ценностей вообще нет, у каждого народа свои нормы, и приведет в качестве примера жителей какого-нибудь экзотического острова, которые вверх ногами (относительно нас) ходят. И в этической сфере все у них якобы наоборот: то, что для нас добро, для них зло. Они, мол, не только “на лицо ужасные”, как пелось в популярной песне, но и внутри совсем недобрые. Обыватель же, заслышав об общечеловеческих ценностях, начинает просто позевывать от “таких абстракций”. Но самое удивительное — это то, что некоторым религиозным людям почему-то очень не нравятся общечеловеческие ценности. Они считают, что все истинные ценности могут быть только религиозными.
Подобный взгляд не нов. Он связан с далеко не выветрившимся из нашего сознания материализмом, плоским утилитаризмом, марксистским сведением морали и права к классовым и корпоративным интересам. А если копнуть еще глубже, то можно обнаружить и неизжитое социальное язычество — родоплеменной коллективизм, не признающий чужаков. Большевики (очень конкретные!), как известно, тоже отрицали общечеловеческие ценности как разновидность “абстрактного гуманизма”. Они вопрос ставили так: какие общечеловеческие ценности нам нужны? Но это отрицание неизбежно порождало и порождает (уже по законам психологии, которую большевики вообще за науку не считали) цинизм и нигилизм, или в более мягкой форме — “пофигизм” (популярное в России мировоззрение, особенно среди молодежи, равнодушной к политике).
Вообще говоря, тут целый букет “измов”: рационализм (который с легкой руки славянофилов всегда у нас путали с мелочной расчетливостью), позитивизм, утилитаризм, прагматизм (советского, конечно, извода). Но все это генетически связано именно с материализмом как сознательным отрицанием высших этических ценностей, имеющих по своей природе несубстанциональный (невидимый) характер. Они не то чтобы прямо отрицаются, но объявляются чем-то вторичным и социально и исторически обусловленным. Отчасти это так, конечно, элемент обусловленности есть. Но относительное не существует без абсолютного. Абсолютизация же относительного называется релятивизмом. Общечеловеческие ценности как этические по сравнению с материальными имеют большой недостаток: они не субстанциональны (читай: не материальны). Главное, мол, — материальный базис! Это нам, можно сказать, в печенки загнали. Но что с этим базисом материалисты-большевики у нас вытворяли — хорошо известно. Он, что называется, не выдержал и (в виде товаров) почти исчез, сублимировался в неизвестном направлении (икра, нефть, газ и другие натуральные ресурсы пошли и продолжают идти на Запад). С материалистами, таким образом, “все ясно”. Без свободы и уважения к человеческому достоинству даже колбасы, как известно, не будет. Или, как вежливо говорят о нас на Западе, “нужно, чтобы сменилось несколько поколений”, чтобы от этого излечиться. Запад верит (сейчас уже меньше) в нашу естественную эволюцию, ключевым понятием которой является волшебное слово “само”.
Но что наиболее удивительно, так это то, что подобные взгляды нередко выражают вроде бы религиозные люди (вроде бы не материалисты!), у которых должно быть несколько иное понимание утопизма и реализма. Это странное сочетание позитивизма (остановимся на этом термине), требующего немедленных зримых практических результатов, и религиозности, ориентированной (по определению) на запредельное — характерная черта нашей современной психологии. При таком дуализме вся “середина” (нормальная жизнь) вместе с общечеловеческими ценностями (да и с этикой тоже) просто исчезает. Исчезает мистически целостное восприятие жизни вообще, включая природу.
К сожалению в последнее время богословы “занялись” природой, экологической проблемой, как и светские люди, исключительно по утилитарным соображениям, а не по собственно религиозно-мистическим. Идея потустороннего спасения (спиритуальная технология) в религиозном сознании вытесняет все остальное. Вновь воскресает приснопамятный спиритуализм (не путать со спиритизмом), когда все духовное легко переносится в небесную сферу, где, как известно, проблем не существует. На бытовом же уровне процветает обычный материализм, который как философия вовсе не противоречит нищете (вспомним русский коммунизм с его воспеванием материального “базиса” и аскетической морали одновременно). Но поскольку мистическими качествами обладают очень немногие, то все скатывается к хорошо знакомому ханжеству и морализму, от которого вскоре всем становится скучно (кроме тех, кто на этой почве начинает терроризировать других за недостаточный уровень морали). Реакция на морализм известна, дело доходит до карикатуры: рай моралистов уже кажется “скучным”. А “рок-демонизм”, например, так вовсе процветает. Никакой церкви не собрать столько молодежи, сколько собирают поп-звезды. Все это “здоровая” реакция на ложную (моралистическо-спиритуальную) религиозность. Так что отказ от общечеловеческих ценностей не безопасен и для самой религии, как это ни странно может показаться.
Религия, как известно, многоуровневое понятие. Она может помочь людям обрести смысл жизни, и она же может дать не только духовное, но и физическое исцеление. Материализм в религии означает преобладание второго фактора, когда люди в религии ищут некий заменитель медицины. Религиозный эгоизм (такой тоже возможен!), кроме улучшения здоровья здесь, на земле, рассчитывает получить спасение и в вечности — путем соблюдения определенных ритуальных предписаний и игнорируя при этом (вопреки прямой заповеди Христа о доброделании и любви ко всем людям) своего ближнего. Такие “верующие” тоже на дух не переносят “всякие там” общечеловеческие ценности. Пока они к нам в виде гуманитарной помощи идут, мы, конечно, не против, а даже очень — за. А вдруг далее ими делиться с кем-то придется? Так что лучше дискуссий на эту тему и не начинать. То ли дело сознавать, что спасение только у нас, в нашей отдельно взятой секте или даже церкви! Тут не до других, тут себя бы спасти!
В общем, плохо у нас обстоит дело с признанием этих самых общечеловеческих ценностей. Исчезновение универсального этического измерения превращает христианство в магию и язычество, причем далеко не лучшего толка. Не случайна и тяга некоторых православных к коммунистам, а иногда и просто к криминалитету.
А ведь именно в библейско-христианской традиции утверждается единство человеческого рода, произошедшего из одного источника, одних прародителей (как бы их ни понимать: буквально или обобщенно-аллегорически). Сам Иисус Христос дает заповедь: “Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними” (Лк. 6, 31), которая включает в себя давно известное “золотое правило” нравственности: “не поступайте с другими так, как вы бы не хотели, чтобы они с вами поступали”. Ближним в притче Христа оказывается не свой правоверный, а “инородец и еретик”, милосердный самарянин (Лк. 10, 29–37), и именно потому, что он был милосердным к незнакомому человеку. В сцене Страшного суда критерием будет даже не вероисповедный признак, а опять же — добрые дела, то есть этика (см.: Мф. 25, 31–46). Та самая этика, от одного упоминания которой жаждущие чудес и исцелений дружно зевают. А ведь еще христианский апологет II века Иустин Философ говорил, что все доброе принадлежит христианам. То есть призывал ценить добро во всех его проявлениях. Вспоминается спор В. С. Соловьева с Л. А. Тихомировым, в котором Соловьев 1 убедительно доказал Тихомирову, что справедливость включается в христианскую этику как ее составная часть. Но и сегодня находится немало “ревнителей” православия, полагающих, что справедливость не православное понятие. Хотя вроде бы должно быть ясно, что “по природе законное”, написанное в сердцах даже язычников (Рим. 2, 14–15), обязательно и для христиан.
О степени христианизации общества можно судить не только по посещаемости храмов, но и по отношению к слабым: старикам, детям, инвалидам, религиозным меньшинствам и к самому маленькому меньшинству — отдельному человеку, который может оказаться беззащитным перед государственным левиафаном или каким-либо коллективом. Это как раз та сфера, где общечеловеческие ценности совпадают с христианскими. В язычестве, наряду с “золотым правилом”, были и другие правила: “с врагом можно делать все что угодно, его жалеть не надо”, “слабого добей, нечего с ним возиться”! Но именно о Христе пророчески сказано: “Трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит” (Ис. 42, 3, Мф. 12, 20). Сам Сын Божий пришел в нищенском виде, привнеся совсем другой критерий для оценки в эту жизнь. Теперь должна торжествовать не сила, а правда и истина. “Бог не в силе, а в правде”, — говорил (по преданию) Александр Невский. А что такое правда в наше время? Да то же, что и много лет назад. Правда тесно связана со взаимоотношениями людей, со справедливостью, которая всегда социальна. А справедливость, как хорошо сказал В. С. Соловьев, есть социальное выражение любви, той самой универсальной любви ко всем людям, к которой нас призвал и продолжает призывать Христос. Это означает, что справедливость является и общечеловеческим понятием, и христианским. А инструментом для реализации общечеловеческих ценностей являются юридически оформленная концепция прав человека, ориентированная прежде всего на защиту слабых (сильные себя и так защитят). “Право сильного” — это не право в человеческом смысле. Такое право распространено в животном мире и в больном воображении Маркса, определившем право как возведенную в закон волю правящего класса 1.
Но почему-то считается, что при правовом подходе христианству места не остается. А где же здесь Христос? — могут спросить. А Он никуда не делся, просто христиане получают дополнительную помощь (благодать) в выполнении общепринятых заповедей. Но нет, не нравится нам это, и все тут! Да где это видано, чтобы где-то соблюдались какие-то права?! Отсюда делается цинический вывод, что сама концепция прав человека ложная. А значит… опять все дозволено? Другие полагают, что надо продолжать “сидеть тихо”, думая только о своем внутреннем равновесии, “делать свое дело”, не защищать сам принцип права и “не вмешиваться” во что-либо.
Но мы же не отказываемся от принципа добра, который тоже повсюду нарушается! “Горькое чувство от низости человеческой не должно закрывать высоты, к которой предназначен человек” (Н. А. Бердяев). Так зачем же отказываться от того же, только выраженного в другой, более конкретной (инструментальной) терминологии, от принципа, к актуализации которого и побуждает нас концепция общечеловеческих ценностей, включающая в себя и гуманитарную помощь, и защиту прав человека? Тот, кто говорит, что в Бога верит, а общечеловеческие ценности не признает, может быть, и не лжет. Это — возможно. Возможно даже, что христианство предлагает более высокий этический критерий, чем простой гуманизм. Но любой гуманизм очень не прост, как вообще не просто добро, как не просто доброделание. К христианству же отрицание гуманизма не имеет никакого отношения.
А что касается экзотических островов, где якобы все наоборот, то и там тоже прекрасно отличают посылку бомбы от посылки той же гуманитарной помощи. И иногда догадываются, что, чтобы гуманитарную помощь, а не бомбы посылали чаще, необходимо тоже что-то хорошее другим делать. Разбираются, значит!
ХРИСТИАНСТВА НЕТ БЕЗ ЭКУМЕНИЗМА
Даже, по пословице, злые дела объединяют злодеев. Христиан же не объединяют ни какое угодно зло, ни благо, и даже многие совместно пережитые несчастья не склоняют их ко взаимной любви.
Эразм Роттердамский (1469–1536).
Жалоба мира, отовсюду изгнанного и поверженного
Известный христианский апологет К. С. Льюис (1898–1963) прибегает к такому образу для пояснения роли догматики в религиозной жизни. Он ее сравнивает с географической или морской картой, с помощью лаконичной и суховатой схемы которой можно, преодолевая наполненные жизненными энергиями стихии и штормы бытия, достигнуть желанного и спасительного берега. Что без карты было бы почти невозможным.
Можно предложить следующее развитие этого образа: все религии и конфессии имеют свои собственные картосхемы (догматические системы различной степени развитости). Но многие из них вместо того, чтобы помнить о том, что только одному Богу точно известно, кто из отправившихся в рискованное путешествие достиг другого берега, а кто нет; вместо того, чтобы сочувственно относиться друг к другу, помня о том, что даже очень хорошей карты еще недостаточно, чтобы достичь спасительного берега, принялись хвастаться своими картами, соответственно считая их самыми лучшими.
Некоторые на этом не остановились и принялись украшать свои карты, чтоб еще более показать их неоспоримое перед другими преимущество. Они настолько в этом преуспели, составили такие прекрасные песнопения, что им даже расхотелось отправляться в какой-либо путь, в опасное плавание, и они стали проводить время в созерцании самой карты, благочестивом хождении вокруг нее, уже как бы прозревая спасительный берег и как бы уже на нем находясь. При этом они стали очень презирать берег, на котором все-таки продолжали находиться, решив, что вовсе не следует заниматься его благоустройством, а на время ожидания можно устроиться лишь в храмах, собственных домах и квартирах, периодически выглядывая и посматривая, что вокруг делается. А те, кому благоустроенных квартир не хватило, принялись скрупулезно подсчитывать дату неизбежного конца света.
Другие решили, что лучший способ — это не рассуждать самим в сложном вопросе толкования обозначений в карте, а положиться во всем на авторитетные источники (предание), где раз и навсегда все определено. А если что-то и не определено, то, стало быть, этого знать и не надобно. Эти люди решили не замечать, что море, которое следует пересечь, очень изменилось: в нем появились новые рифы и видоизменились старые, возникли новые течения и новые острова, стала другой “роза ветров”; оказалось, что часть противоположного берега так изменилась (или их способ мировосприятия изменился — это тоже с достоверностью не известно), что стало еще более неясно, что принадлежит тому берегу, а что нет и где он, собственно говоря, начинается. Стала другой и навигационная техника, появились знаки и условные обозначения. То есть возникла необходимость в обновлении карты и навигационного оборудования. Но сама картосхема оказалась настолько освящена древностью, что мысль о приведении ее в соответствие с изменившимися условиями казалась кощунственной (мало ли что нового может вообще появиться!). Сторонники этого направления утверждают, что если каждый верующий станет настоящим верующим, то все “внешние” проблемы решатся сами собой, а поэтому самими этими проблемами как таковыми заниматься вовсе не следует, а следует лишь внутренне совершенствоваться. Эти люди чаще говорят не о “пути” (предполагающем динамику), а об “истинном состоянии”, которое, по их мнению, и дает их конфессия. Поэтому у них уже не карта, предполагающая все же некоторый путь, а подробные догматические описания и ритуальные инструкции. Но все же, не обладая внутренней уверенностью в своей правоте, они стали угрюмыми и гордыми, совершенно оставив миссионерство.
Народ же попроще решил, что путем точного соблюдения обрядов можно получить от Бога какую-то помощь. Поэтому эти люди занимаются бесконечным выяснением у “батюшек”, “чего можно, а чего нельзя” при соблюдении ритуала. Здесь вообще сама идея потустороннего спасения как-то плохо воспринимается, но есть простое желание заручиться покровительством свыше. В этой группе нередко встречаются люди, не имеющие никакого специфического мистического чувства, что не мешает им считать себя верующими.
Эта группа самая многочисленная.
Надо сказать еще об одной странной очень малочисленной группе, которая думает не столько о собственном спасении, и даже не о спасении других, сколько о “создании условий” для возможности спасения, причем не столько в трансцендентном (проще говоря, индивидуально-загробном, понятном для всех смысле), сколько в каком-то экзистенциально-социальном, ставя на первое место общение и взаимодействие людей. Они утверждают, что надо идти не только внутренним путем, но и внешним, так как эти пути тесно взаимосвязаны, и иногда правильно выбранный внешний путь способствует правильному выбору внутреннего пути. Эти люди иногда договариваются до таких странных вещей, как “христианская общественность”, “христианская политика” и даже… “христианская экономика”. Поэтому у них уже не карта, а какой-то “перечень приоритетов” и мероприятий по реформе внешнего строя религиозной жизни. Эти люди вызывают возмущение не только у верующих, но даже у неверующих. Верующие обвиняют их в том, что они профанируют духовность и переводят столь драгоценный “вертикализм” в обыденный “горизонтализм”. А неверующие обвиняют их в том, что они вмешиваются не в свое дело — в политику.
Но и это все-таки еще не самые странные люди. Есть и такие, которые и вовсе не верят в спасение, но очень почему-то хотят, чтобы другие в него верили. Они неустанно ищут врагов, клеймят еретиков и, особенно, тех, кто, как им кажется, подрывает религию изнутри, предлагая карты с небольшими погрешностями, могущими привести к катастрофическим последствиям в деле спасения, в котором не может быть мелочей. Они обличают тех, кто размывает ясные, как им кажется, границы религии, говоря о каких-то туманных общечеловеческих ценностях, совершенно неопределенном гуманизме или вовсе подозрительном универсализме. Сторонники этого направления всегда выступают за конкретность и ясность, и у них самих вместо карты — четкие и понятные лозунги.
Есть и такие (стоящие совсем особняком), которые решили, что любая привнесенная извне религия плоха уже тем, что не у них возникла, что она неестественна и неорганична для них и что следует исходить из своих корней и из своей почвы. Некоторые из них в своем традиционализме дошли до самого натурального язычества как “первоистока”, который и принялись с увлечением изучать, находя в нем глубокий и даже эзотерический смысл. Причем эти люди особенно отрицают саму возможность существования каких-либо общечеловеческих ценностей, которые, как они считают, были изобретены одними людьми для обмана других людей.
Все эти группы в ходе взаимных дискуссий и противостояния все более и более стали как-то забывать об общей цели пути, не видя и того, что при всем желании бесконечно уточнять свои догматические формулировки (карты) они никак не могут полностью устранить область неопределенности (о которой упоминает и апостол Павел: 1 Кор. 8, 2; 1 Кор. 13, 12), а значит, и связанного с ней довольно неприятного риска, которого вроде бы не должно быть.
Члены различных групп и конфессий настолько привыкли существовать раздельно друг от друга, что у них уже не было особого желания как-то объединяться.
Но нашлись люди, которые обратили внимание на слова Христа о том, что Царство Божие (другой берег) начинается в душах людей уже здесь и сейчас, для этого не следует долго изучать сложную систему навигации, выработанную предшественниками, а нужно непосредственно “здесь и сейчас” выполнять простые и ясные заповеди Христа о любви к Богу и ко всем людям (вот и вся схема) и таким образом — экзистенциальным снятием противоположности “внутреннего” и “внешнего” — можно достигнуть желаемого берега, к которому, может быть, и не приложимы пространственно-временные категории. Эта группа простотой своей идеи вызывает раздражение почти у всех предыдущих, которые ее обвиняют в антиисторизме и в пренебрежении Священным Преданием.
Нашлись также немногие люди, которые стали напоминать о важности первоначальной общей цели, обращать равное внимание не только на догматический аспект, но и на этический и культурный аспекты, призывать к единству в главном при естественном многообразии культурных и философских традиций. Эта очень немногочисленная группа людей и положила начало экуменическому движению. Впервые это поняли христианские миссионеры разных христианских конфессий, действующие в Африке. Отсюда постепенно родилась идея общехристианской организации — Всемирного Совета Церквей (World Council of Churches), ныне пребывающего в Женеве.
Само греческое слово с трескучим латинским суффиксом “экуменизм” означает вселенскость. Термин oikoumene используется в Новом завете для обозначения Римской империи (Лк. 2, 1) или вообще для обозначения всего мира (Мф. 24, 14). Постепенно этим словом стали обозначать всю Церковь как противоположность всему тому, что разделяет, или всю веру Церкви как противоположность тому, что не цельно, а состоит из частей.
Звучит термин “экуменизм” для русского уха не совсем приятно. Как всякий “изм”, он постепенно начинает раздражать. “Движение к христианскому единству” звучит намного лучше. Важно понять, что здесь имеется в виду некая универсальная ценность. Возможность такого универсализма обусловливается единством человеческого рода, произошедшего от одного корня. В библейской традиции — от Адама и Евы. Естественно предполагается, что человеческий род должен жить в состоянии мира, а не бесконечной войны всех со всеми. Это не означает радикального примирения добра со злом, истины с заблуждением, но ставит вопрос о мере допустимого компромисса. Возможно ли терпеть малое зло и некоторые заблуждения, чтобы избежать бульших? Или же должна быть бескомпромиссная борьба со всеми заблуждениями и малейшими проявлениями зла? Сложность задачи в том, что при существующем религиозном и культурном разнообразии невозможно полное единодушие и радикальная бескомпромиссность приведет к войне всех со всеми. Людям следует признать свою ограниченность, смирить свои притязания, отказаться от абсолютистских проектов. Только Бог, всеведущий и всесильный, мог бы установить на земле единый образ жизни (порядок), но Он по только Ему известным причинам этого не делает, предоставив людям самим благоустраиваться. Сам Господь призвал людей к единству: “да будут все едино” (Ин. 17, 21).
Богословски обосновать необходимость экуменизма непросто, но все же возможно. Богословие имеет два тесно связанных друг с другом аспекта: катафатический (положительно утверждающий ортодоксию) и апофатический (отрицательный), умеряющий резвость богословов, желающих вещать от имени Бога. Не все еще известно, не все еще открылось. Апофатика указывает на ограниченность людей (их сознания), на необходимость их смирения друг перед другом в богопознании. Никто не должен претендовать на монополию на истину в последней инстанции (ср.: “Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать” — 3 Кор. 8, 2; “Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно…” — 1 Кор. 13, 12). Существует закономерность: чем больше область апофатики в религии, тем меньше в ней абсолютистских притязаний и тем более, соответственно, она толерантна к другим религиям.
Кроме этого, возможно этическое обоснование экуменизма. При всей важности теории, вероучения (догматики) существует этическая сторона жизни, напрямую не связанная с догматикой. Это известный феномен “просто хорошего человека”, который “без всяких религий и догматик” делает добрые дела. В самом Евангелии этический аспект ставится на первое место. В притче о милосердном самарянине ближним для пострадавшего человека оказываются не единоверные и правоверные священник и левит, а инородец и иноверец самарянин (Лк. 10, 29–37). Древнее “золотое правило нравственности”, которое повторяет Иисус (Мф. 7, 12), можно понимать и в смысле веротерпимости. Это правило признают все мировые религии, что позволяет говорить не только о внутрихристианском экуменизме, но и об общерелигиозном единстве. Критерием страшного суда в христианской традиции оказывается не догматическое качество веры (ортодоксия), а добрые дела (Мф. 25, 31–46). Апостол Павел на первое место ставит любовь (1 Кор. 13). Именно любовь предписывает не столько ортодоксию (правоверие), сколько ортопраксию, то есть правильное поведение. Христианские благотворительные организации, например, оказывают помощь всем людям независимо от их религиозной принадлежности. Но полное сведение религии к любви привело бы к психологизации (субъективизации) веры, сведению ее только к гуманизму. На практике эта опасность пока не ощущается, так как до гуманизма у нас еще очень далеко, но теоретически вроде бы эта опасность есть. Противники социального экуменизма именно на этот пункт постоянно указывают, приводя в качестве антипримера Иуду, который лукаво предлагал продать драгоценное миро, предназначенное для Христа, и вырученные деньги раздать нищим. Христос же сказал, что нищие всегда рядом, а Он не всегда (Ин. 12, 1–8).
Таким образом, экуменизм побуждает христиан к ответственности за единство христианского мира, а также к доброжелательному отношению ко всем людям. От заповеди Христа “любить всех” (то есть по-доброму относиться) это отличается лишь переходом к организованным формам доброжелательности (движения, конференции, благотворительность, открытость диалогу). Таким образом, экуменизм — это дальнейшее углубление понимания заповеди Христа в современных условиях. Не всякий узкий путь истинен. Узкий путь фарисейско-законнической исключительности и самодостаточности ведет в тупик.
Санкт-Петербург