Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2005
Виктору Васильевичу Брюховецкому исполнилось 60 лет. Его многокрасочная, мощная, размашистая поэзия давно и хорошо знакома читателям. Он автор восьми книг. Стихи Брюховецкого печатают литературные журналы многих регионов России. На страницах “Невы” ежегодно появляются большие подборки его стихотворений. Редакция нашего журнала сердечно поздравляет замечательного поэта с юбилеем и желает ему доброго здоровья и дальнейших творческих достижений.
* * *
Кольцо в дуге,
И ехать бы, катиться!..
Сорочья гроздь висит на городьбе.
Тяжи как струны. Обод серебрится.
И самосадом тянет по губе.
В три колеи бежит в степи дорога.
Густой бурьян у каждого столба.
И никого — ни дьявола, ни Бога,
Цветет полынь, да кружат ястреба.
Да суслик в рыжей крапчатой накидке,
Да тучи край лилов и языкат,
Да ковылей развернутые свитки —
С холма на холм, с востока на закат!
И жажда знать: а что за той чертою,
Такой далекой и такой прямой?..
Судьба, судьба,
Какой шальной верстою
Закружишь и назад вернешь домой?
Да и вернешь ли?..
А вокруг и в небе
Такая тишина, что слышен зной.
Горбовский Глеб (что знаю я о Глебе?)
В стихах такой же бредил тишиной.
Она была ему необходима.
Она и мне необходима тож,
Чтоб никого, чтоб злые ветры — мимо,
Чтоб конь шагал и колосилась рожь.
* * *
В золотых обручах, в синем гвалте сорочьем,
Кубарями, отвесно летящими ввысь,
День встает. Выходи и заметь, между прочим,
Как на тополе в инее свечи зажглись,
Как проходят обозы, груженные плотно,
И снега под каленой подковой звенят,
Будто кто раздирает на ситцы полотна,
Пеленая в цветастые ленты ребят.
Громыхают составы, окутаны дымом,
И над каждой избою прямые дымы
Отдают синевой…
Золотым пилигримом
Солнце падает в руки из утренней тьмы!
Запевает синица. И вздохи, и звоны…
Речь слышна далеко. И сквозь марево дня
Окна в темных домах как резные иконы
В шевелящихся бликах живого огня.
В этих избах широких за дверью любою
Печка дышит углем, синий пламень дрожит,
Здесь молочный теленок с молочной губою
Возле печки на травах полынных лежит.
Здесь не знают, какая за окнами эра,
Век не знают какой и тем более год.
Здесь земля на китах, как большая галера,
От созвездья к созвездью по звездам плывет.
* * *
Этот стих словно серый бревенчатый дом,
Где и ставень кривой, и труба косовата,
Где лежит за стеклом прошлогодняя вата
И к двери через грязь проберешься с трудом.
Вот беда.
Неужели здесь кто-то живой?
Я читаю строку — открываются двери…
Желтый свет фитиля, сухари на фанере,
Вязка лука и сетка с целебной травой.
Сквознячок. В поддувале мерцает зола.
Занавески оборваны. Ржавые вилы…
Кто здесь жил? Кто дышал тленом этой могилы?..
Пустота… Лишь за печкой колеблется мгла.
Да в окладе серебряном некто двоится,
Наблюдая откуда-то издалека,
Как на окна крылатая живность садится,
Цепенея от взгляда креста-паука…
Прочно в матицу вбит черный зуб бороны,
На обрывке пеньки муравьи шевелятся.
В мире нету, конечно, угрюмей страны,
И подумалось: “Правильно, если боятся.
Потому что стоит на крылах да на лапах!
Омута будоража седьмым плавником,
Вон раскинулась как на восток и на запад,
Вдоль зубчатой стены грохоча каблуком!..”
Выхожу. Сквозь высоких небес решето
Солнце золото льет — травы спелые гнутся.
Что мне стих?.. Но душа норовит оглянуться,
Видно, что-то ей там померещилось.
Что?
* * *
Созревают тополя!
Пышно выстлана земля
Серебристым белым пухом…
В жаркий день лафа старухам!
И старухи у плетня,
Как столетняя родня,
Толк ведут, что дело к зною,
Коли пух валит стеною,
Что созреет рано рожь
И что будет год хорош!
Пух валит!
Земля бела!
Тишина стоит в природе.
Посмотрю вокруг, и вроде
Вправду ладятся дела.
Даль суха, сена сухи,
Скот пасется. Не голодный.
И касатки парой плотной
Режут воздух у стрехи.
Ось не скрипнет в колесе.
Злак бушует в полосе.
И молодки тайным светом
Светятся
Буквально — все.
* * *
Ощущая приятную тяжесть в руке,
Я держу черный том и листаю, листаю…
Значит, видится что-то мне в этой строке,
Если я с постоянным упорством читаю
Вашу горькую жизнь.
Все же это судьба! —
Находить и терять, покидать этот город,
Возвратиться, когда прекратится стрельба
И вернется в леса птица вещая ворон,
И, пространство вокруг заполняя собой,
Помнить беркута плавную тень на кургане,
Минарет в серой дымке, арыбь на Коране
И луны азиатской ломоть голубой.
ЧЕРНОЛУЧЬЕ
Криком исходит октябрьская ночь.
Ветер ломает кедровые сучья.
Черной волною кипит Чернолучье,
Лебеди плачут, и нечем помочь.
Камни грохочут, волна высока,
Белые гребни под белой луною
Холодом тянут, тоской неземною,
Стынет душа, и немеет рука…
А далеко за Казачьей грядой,
Там, где подтоплены сети рыбачьи,
В поисках счастья и вечной удачи
С темной водою, как с темной бедой,
Борется катер…
Костер догорает.
Лебеди стонут.
Погода играет.
И вдоль прибоя блестят валуны,
Словно осколки огромной луны.
ИЗ ЮНОСТИ
…А на том берегу!..
А на том берегу
Небо ленту цветную согнуло в дугу.
Клен в ладоши ударил и влажным лицом
Повернулся ко мне, а вверху над крыльцом
Две касатки щебечут на ржавом гвозде —
Значит, будет гнездо, значит, скоро в гнезде
Будет выводок новый. Плодись, мошкара!..
Я несу от колодца ведро серебра.
Я собаку пою
И скотину пою,
Я с касатками вместе о жизни пою.
— Хороша ль? — говорю.
Мне в ответ: “Хороша!”
И от радости этой немеет душа.
День погожий высок. Бездна неба, и в ней
Люди в белом по облаку водят коней!..
Ах ты, юность моя! Золотая пора!
У соседки косынка что пламя костра.
У соседки плечо — золоченая медь!
Прикоснуться к нему — и не жаль умереть!
Ходит пьяный туман вдоль избы, вдоль плетня,
Накрывает овчиною жаркой меня.
По горячему телу гоняя тоску,
Я слежу за соседкою, словно бегу,
Задыхаясь,
А кровь до виска достает,
Застилает глаза и дышать не дает.
КАНУН
Вздохнет и задрожит осинник.
За речкой повторится гром.
И на травинке пять росинок,
И клен, раскинутый шатром,
Замрут. И молния ударит.
И запоет печаль в осях,
И лошадей гнедой косяк
Раскинет гривы, и обшарит
Высокое высокий свет…
И новой молнии в ответ
Калитка скрипнет. Женский голос
Окликнет поле, и оно
Нальет последнее зерно
Чистейшим золотом, и колос
Негромко прошуршит: пора,
Усы расправит, изогнется,
И поле дружно отзовется:
Пора, пора…
И дождь прольется.
Веселый дождь.
Из серебра.
* * *
Что мне комфорт,
Я ездил на корове!
Гужи, тяжи, седелка да вожжа…
Июль, проселок, сено в изголовье,
Ни облачка, и бездна куража —
Твори, што хошь! — выдумывай и смейся,
Грусти и пой,
Секи бурьян кнутом
И удивляйся, как висит на рельсе
Сопревший столб…
Зато потом… потом…
Ты это все, по Невскому шагая,
Однажды вспомнишь.
Жалко будет?
Нет.
Иная скорость, и вожжа другая…
На шесть полос размеченный проспект
Бензином пахнет, шелком и духами.
Плывет кораблик.
Движется народ,
Мослами шевеля и потрохами…
И вдруг увидишь речку… луг… зарод…
Закат вполнеба… хату и за хатой
Входящую из сумерек в зарю
Корову Ёлку, лоб ее покатый,
Тяжелую и влажную ноздрю…
РОЖДЕСТВО
Петух!..
И сразу две звезды
Упали в снег и зашипели,
И петли ставень заскрипели,
И зачерпнул журавль воды.
Все это было так на диво
Торжественно, что торжество,
Снежком хрустя, в дома входило
И превращалось в Рождество.
Из-за сугробов, высоки,
Заглядывали в стекла ели
И слушали, как дети пели
И как молчали старики.
Скрипел мороз, и отзывалось,
Как будто некто в этот миг
Шагал околицей, казалось,
Незрим, и светел, и велик.
И вместе с ним шагал рассвет,
Березам кланялся, осинам,
И заячий раскосый след
На белом становился синим.
Правее дальнего откоса
Еще была видна луна.
И женщина, простоволоса,
На мир глядела из окна.
* * *
В стекло однажды заглянув, пойму,
Что зеркала в природе не случайны,
Что, зеркало разбив, лишишься тайны…
Я в зеркало вхожу, и в том дыму
Легко мне, затерявшись, одному
Шагать, и вспоминать, и, вспоминая,
Почувствовать, что жизнь уже иная
Вокруг меня. Ни звука потому
Не уронив, я погружаюсь дальше
В прекрасный мир, где ни на йоту фальши,
А мне вослед недобрая молва
Шипит: “Куда?.. вернись!..” В ответ слова
Шепчу я, губы вытянув в дуду:
“Вернусь… вернусь…”, а сам вперед иду.