Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2005
Как рассказать о театральном событии, продолжающем традицию и одновременно вырывающемся из нее по всем направлениям? Можно, наверно, сослаться на авторитеты. Например: “В театре предсказуемо лишь то, что он непредсказуем”, — сказал Жан Батист Мольер. А можно, как Квентин Тарантино, начать с конца. Итак, в заключительный день I Театрального фриндж-фестиваля “Версия молодых” — на спектакле по роману Ф. М. Достоевского “Униженные и оскорбленные” — питерские театралы, все шесть фестивальных дней штурмовавшие помнящее Мейерхольда и Бакста здание Театра на Литейном, едва не обрушили его благородный потолок неистовыми аплодисментами и криками “Браво!” и “Спасибо!”, по количеству децибелов приличествующими скорее рок-концерту, нежели театральному зрелищу. Так завершился весь этот фриндж. А вот теперь можно вернуться к началу.
Прибавив к давнему латинскому “фестиваль”, то есть празднество, смотр искусства, английское bringe — бахрома, челка, край, каемка; не буквально — в стороне, “на полях”; собирательно — маленькие и экспериментальные театры), мировая театральная практика открыла горячей и нетерпеливой театральной молодежи те самые поля, на которых ей, молодежи, не прижимаясь к краю, чтобы пропустить вперед маститых и авторитетных, можно было бы явить себя непредсказуемому миру театра. Шотландский Эдинбург собственным фринджем гордится давно и закономерно. В Москве в середине восьмидесятых тоже существовало нечто похожее, называлось “На обочине” и позволило небольшим театрам-студиям на время выглянуть из подвалов. Дерзкая особенность фринджа нынешнего, “фестиваля-моста длиной в три тысячи километров”, придуманного творческим объединением СТРЕЛКОВТЕАТР и покорившего сперва Москву, а затем и Санкт-Петербург, в том, что многоопытной публике обеих столиц были представлены шесть спектаклей двух театров: молодого московского “АпАРТе” и совсем юного Сургутского музыкально-драматического — в постановке одного и того же режиссера.
Окрестив фестиваль “Версией молодых”, московский режиссер Гарольд Стрелков, которого “молодым”, несмотря на его 36 лет (что для театрального режиссера, понятное дело, совсем не возраст), уже давно не называют — ведь за плечами 14 спектаклей, увенчанных всевозможными наградами? — хотел подчеркнуть: он и его единомышленники стремятся создать театр живой, искренний, отмытый от штампов и клише. Горячий и — да, по-мольеровски непредсказуемый. Как вулкан. Которому, как и всякому живому пламени, легче дышится “на полях”, чем на самых респектабельных подмостках.
В начале XX века театр пестовал символизм и мрачно размышлял о смерти. В конце — в режиме ожидания долго и старательно тряс и мял классику, выжимая из нее осадок смысла с пузырьками и громким бульканьем. Но ожидание, похоже, закончилось, и новый театр снова — а куда деваться — предлагает верить в жизнь и думать своей головой над ее вечными вопросами. И преимущественно — с оптимизмом. “Версия молодых” — это суперсовременный театр. А значит, умный, изысканный, тонкий, для зрителя, но не на потребу ему. Без заигрываний с шоу-бизнесом, без лишней патетики и занудства. И это — настоящее человековедение, то драгоценное осмысление человеческой жизни, которым и был всегда силен русский театр.
Это игра, возвращающая свежесть и аромат стертым и усталым человеческим эмоциям. Развивающая игра, предлагающая человеку найти свою роль в устройстве мироздания. Имант Зиедонис однажды написал: “Падает выпущенный из дворцовых руин камень и выбивает щербину на будущем”. Это о театре? Вряд ли. Но это о театре. О преображающей силе, бросающей сознание в будущее. В ядерной физике один взгляд на элементарную частицу меняет ее. В театре один взгляд, один поворот головы может изменить больше, чем пять лет университетского образования. Сердце, душа вдруг начинают открываться, а главное — чему-то учиться.
Фестиваль “Версия молодых” начался с раннего, еще студенческого и тем не менее давно любимого и москвичами, и петербуржцами спектакля “Сахалинская жена” по пьесе Елены Греминой. Из страшноватой, противоречивой и не очень-то внятной истории про каторжников Стрелкову удалось создать невероятно смешную трагикомедию о том, как побеждает в человеке доброе начало — побеждает вопреки обстоятельствам, тупости власть предержащих, насмешкам судьбы. Блистательные россыпи юмора возникают в спектакле в самых, казалось бы, неотчетливых и тусклых ситуациях — и царит здесь, безусловно, фантастически одаренная Инга Оболдина (жена режиссера, чью семейственность обнародовать не стеснительно, настолько оба равноценно интересны и талантливы) в роли гилячки Марины (что за походка подбитой утки, немыслимое выражение чумазой физиономии и невероятный “гиляцкий” акцент, что за тончайшее сочетание простосердечия, мудрости и ехидства!). Вслед за “Сахалинкой” была “Мата Хари”. Зрители рвались насладиться зрелищем сакрального индийского танца в исполнении той же Оболдиной — и танец был блистателен, а ушли, раздумывая над сложнейшей восточной трактовкой тем жизни и смерти, предательства и воздаяния за него, внедренными режиссером в ткань греминской мелодрамы. И даже простенькая с виду комедия на основе известного анекдота — “Начиталась, или Дама с собачкой”, игранная в день третий — обернулась тонким психологическим экзерсисом из практики рефлексирующей интеллигенции.
Гастроли в Санкт-Петербурге подарили молодым актерам бесценный опыт установления контакта с непростой, искушенной и сдержанной питерской публикой, а самой публике — радость сотворчества, всегда сопровождающего общение с истинным искусством. “За кадром” остались немалые гастрольные трудности: сумасшедший ритм монтажа декораций к ежедневно сменяющим друг друга спектаклям, нелегкая настройка света и звука. И то, что актеры в спешном порядке привыкали к невероятному скрипу зрительских кресел (феномен этого скрипа, напоминающего пулеметные очереди, вероятно, заслуживает отдельного научного исследования). И то, что буквально накануне “Начиталась” пришлось вводить в спектакль нового четвероногого артиста — малого пуделя Дашу взамен умершего накануне отъезда королевского пуделя Антона… Ничего этого публика не знала, и слава Богу. А между тем камерные московские постановки Стрелкова сменились его же масштабными спектаклями — дебютом на большой питерской сцене молодого театра из маленького города Сургута. И этот дебют, похоже, стал для Питера настоящим открытием.
Умный, изысканный, тонкий, этот театр достоин сравнения с лучшим из лучших — “Мастерской Петра Фоменко”: основа труппы — однокурсники, с которыми работают лучшие, в том числе столичные режиссеры. Даже проблемы у них одни и те же: достойного собственного здания у Сургутского театра, увы, как не было, так и нет. Зато есть руководитель — несгибаемый и бесстрашный. По большому счету — да простят меня все причастные к делу — этот театр и появился-то в небольшом (300 тысяч жителей), заснеженном-завьюженном сибирском городе газовиков и нефтяников именно благодаря бесстрашию, таланту и воле одного-единственного человека — Тамары Лычкатой. Драконья, летящая, огнедышащая болезнь театра заставила ее, режиссера по образованию, оставить спокойную работу — руководство престижным Дворцом культуры — и стать сначала директором Сургутского курса РАТИ, а затем — принять на себя руководство новорожденным театром. Это именно она набирала курс, с режиссерской зоркостью выхватывая из толпы потенциальных звезд, как мечтавших о театре, так и вовсе не помышлявших о нем. Среди них были: чемпион Норвегии по латиноамериканским танцам, демонстратор модной одежды, 15-летние школьницы (заканчивали школу экстерном, уже учась в РАТИ), футболист и рок-музыкант, монтер железнодорожных путей, будущие психологи, адвокаты и переводчики. Теперь все они — актеры Сургутского музыкально-драматического театра, существующего пятый сезон. Актеры с огромным — воспользуемся современным термином — синтетическим потенциалом: поют, танцуют, убедительно существуют в пределах любой драматургии, будь то “Физики” Дюрренматта или гельмановская “Скамейка”. И уже не мыслят себя вне театра. И играют репертуар, состоящий из двадцати пяти (!) очень разных спектаклей — классическую и современную драму, молодежные мюзиклы, водевили, комедии, постановки для подростков и детей, — созданных очень разными режиссерами. Такой театральный (простите за слишком высокое сравнение) Эрмитаж — насущный хлеб для города, в котором почти все жители — выходцы из культурных центров страны, а этот театр — один-единственный. И держит на себе всю эту репертуарную махину тоже один человек — сверстник молодых актеров и их однокурсник, 28-летний главреж Владимир Матийченко, чьи собственные спектакли мгновенно становятся народными хитами. И организует театральный процесс в постоянном “гастрольном” режиме — ситуации, когда репетиционные помещения, костюмерные, декорации в отсутствие собственного здания разбросаны по всему городу, а спектакли кочуют с площадки на площадку. В логотипе Сургутского театра изображена лестница в небо — символ, в котором есть и горьковатая самоирония, — что еще остается бездомному театру, как не расположиться на вольном ветру служения высокому искусству? — и романтический порыв сродни бессмертному одноименному хиту великой рок-группы “Лед Зеппелин”. “Версия молодых” — это как раз про них и для них, актеров уникального театра, каждому из которых нет еще и тридцати лет.
“Слова могут быть грубыми и безвкусными, а языком пластики и мимики гораздо труднее солгать”, — говорил гениальный клоун-мим Леонид Енгибаров. “После Шекспира прошли века, за которые слово отделилось от истины, — и в этом сложность для актеров”, — вторит ему потрясающая англичанка Ванесса Редгрейв. Ученик Петра Наумовича Фоменко Гарольд Стрелков создает спектакли невелеречивые, немногословные. Его умение сплавлять воедино патетическое и буффонное, организовать сценическое действие как музыку — единое музыкальное произведение, где чувства неотделимы от слов, движений, жестов, пластики и мимики, — как нельзя лучше совпало с полифоничной, контрапунктной природой Сургутского театра. К его спектаклям “Униженные и оскорбленные” и “Гори, гори, моя звезда” (по одноименному сценарию Ю. Дунского и В. Фрида) вполне применимо то, что можно сказать об истинной поэзии: способность иронизировать по поводу собственных переживаний больше говорит об их подлинности, чем патетика и пафос. В его режиссуре — сила и мощь глубокого знания, что дается только образованием, и при этом — наглый первобытный лиризм, напрямую щиплющий душу, чего никаким дипломом не купишь.
“Гори, гори, моя звезда” вызывает культурный шок: смысл происходящего непостижимым образом попадает сразу в кровь и начинает циркулировать по организму, вызывая волнение межклеточных мембран. Изначальная романтическая почти комедия напоминает “Махабхарату” Ж. К. Каррьера в постановке Питера Брука. Спектакль сделан в жанре мистерии, в которой главным становится не лихо закрученная история злоключений незадачливого артиста Искремаса (великолепно, с убедительным развитием играет эту роль Иван Косичкин), не внешняя событийность, а внутренний путь художника, его взросление и осознание своего места в творчестве, а творчества — в жизни. Здесь нет правых — лишь люди, в угоду преходящим символам приносящие в жертву и чувства, и самую жизнь: “красные”, малюющие звезду на печальном лике иконы, “белые”, смывающие ее, чтобы тут же походя расправиться с Художником (внешне аскетичная, но с большим внутренним наполнением работа Алексея Моисеева)… Отчетливо мистериален, по-звериному пластичен и персонаж Никиты Люшненко — предревкома Сердюк: за недостатком собственного лексикона проникновенно вещает цитатами из Маяковского, одновременно топча граммофонные пластинки — отраду бедного Иллюзионщика. И хрупкий Иллюзионщик (Аркадий Корниенко) с его непередаваемой грацией отчаяния. И обаятельнейший бандит Охрим (Федор Головин), в перерывах между убийствами восторженно играющий в Моцарта… Метафорическая аура достигает апогея в сцене пожара, когда персонажи в белых бумажных одеждах, залитые алым светом, панически рвут бумагу в мелкие клочья, создавая великолепную иллюзию огня, и особенно остро ощутима в скорбных шествиях погибших, сопровождаемых отрешенным колокольным звоном. Из романтичной истории времен гражданской войны получился горький, суровый, остросовременный рассказ о творчестве и творцах. С классической моралью: как несовместны гений и злодейство, так нельзя служить одновременно красоте и власти — ни в это безысходное время, ни в какое другое.
А под занавес фестиваля, как уже говорилось, была показана молодежная версия бессмертной классики — “Униженные и оскорбленные”. Актуальный психологический триллер, в неожиданном ракурсе — через призму канонического текста — волнующе и жестко представивший неизбывные проблемы человеческого сообщества: хамскую природу власти денег, душевную глухоту и равнодушие, из которых лишь глубочайшее горе способно вывести нас к состраданию и прощению. И вновь блистал Иван Косичкин — в роли инфантильного, убийственно наивного Алеши. Завораживающе демонстрировал редчайшую великосветскую породу Александр Клочанюк (князь Валковский) — безупречная стать, чарующий голос, утонченный цинизм. Две совершенно разные гротесковые роли — Бубнову и Графиню, заводилу кабака, торгующую малолетними проститутками, и светскую даму, эдакого генерала в юбке — исполняла одна и та же актриса. Изменяясь до полной неузнаваемости, то коршуном обозревая пространство и цедя слово через паузу, то хрипло и пьяно костеря весь свет, вчерашняя школьница, 20-летняя Ксения Крейндель великолепно воплотила рискованный замысел режиссера — показать двух родственных друг другу, по сути, недалеких баб, каждая из которых на своем месте и на этом месте не считается ни с кем и ни с чем.
Оголенный нерв, яростное биение жизни были особенно зримы в пластических сценах без слов: в исступленном, неистовом вальсе Алеши и Наташи (Татьяна Алексеева), которые пытаются удержать ускользающее счастье, в кукольно-изящных, жеманных манерах разлучницы Кати (Татьяна Конева), в походке “стариков” — размашистых, нарочито жестких шагах Ихменева (Аркадий Корниенко) и мелких, каких-то рюшечных движениях Ихменевой (Светлана Сомикова), в сомнамбулической жестикуляции бедной Нелли (Юлия Мацюрак)… Мощный контрапункт, психологическая точность, переливы трагичного и смешного — все “фирменные” признаки режиссуры Стрелкова оказались по плечу молодым сургутским актерам. Кстати, спектакль “Униженные и оскорбленные” в прошлом году получил признание VII Международного фестиваля спектаклей по произведениям Достоевского, став победителем сразу в трех номинациях из пяти. А совсем недавно Сургут пленил французов на театральных фестивалях в Париже и Сен-Мало. Выступление же в Санкт-Петербурге и Москве в очередной раз доказало очевидную истину: стремление молодежи к самореализации создает высокую энергетику абсолютного творчества, без которой немыслимо развитие современного театра.
Сургут, стоящий на той же 60-й параллели, что и Питер, оказался не столь уж и далеким. Тем более когда их соединил театральный мост длиной в три тысячи километров.