Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2005
* * *
Сушу календул солнечных улыбки,
Вдыхая беспокойный запах клейкий,
И в музыке зеленой мяты зыбкой
Их лепестки как перья канарейки.
И рядом — пижмы бархатные брошки,
Чебрец упрямо ровный и степенный,
Покорность земляничная на ножке,
Тысячелистник желтоватой пеной,
Медовой липы язычки и стрелки
И яблок полумесяцы кривые,
Лечебная любовь ромашки мелкой,
Смородин черных взгляды неживые
И мудрых подорожников вниманье,
Румянец вялых роз, малины тайна
И рыжих рыльцев спутанная нить.
Ты будешь крепче спать от их дыханья,
А я, проснувшись в феврале случайно,
Из теплой кружки летний воздух пить.
СЕРГИЕВ ПОСАД
Звонарь длинноволосый, русый
Прошепчет: “Господи Иисусе…”,
Ступеньки рясой обметет,
Еще посмотрит сверху наземь
И, светел и богообразен,
Под сердце звонницы взойдет.
Вдали от сует и порока,
За снегом, за стеной широкой,
Позеленевшей от времен,
С высокой колокольни главной
Прольется звук густой и плавный —
То ли молитва, то ли звон.
Отяжелеет сердце, канет,
Взлетит, и снова камнем станет,
И чистой болью изойдет.
Он спрячет ключ за складкой черной
И, словно с неба, обреченно
На монастырский двор сойдет.
Минуя ждущих новой песни,
Глядящих в колокол небесный,
Пойдет к обедне — подпевать.
Его мирское не тревожит.
А старый колокол продолжит,
Стихая, звуком остывать.
* * *
Уютный мир вечерних откровений
Не требует ни роскоши, ни света:
Мы разливали капельки мгновений
В стеклянные сапожки из буфета.
А принц немного опоздал к началу,
И Золушка, как грустному ребенку,
Для красного вина ему достала
Хрустальный башмачок в платочке тонком.
Среди зимы и недостатка рюмок,
С горячим чайным сердцем в синей кружке,
Над перекрестком улочек угрюмых
Качался домик елочной игрушкой.
За шторой, в глубине дыры оконной
Дрожала жизнь в январской льдине вязкой.
А гости грелись радостью спокойной,
Не называя это чудо сказкой.
* * *
Да была бы вода —
Я вошла бы опять в эту реку,
Ледяную, живую…
Но высохло русло.
Трава.
Был бы мир мне доступен,
Чтоб видеть не дух — человека,
И не в сон просыпаться,
И слышать не звуки —
Слова.
Были б дети со мной —
Я бы стала намного светлее,
Утоляя их голод извечный —
Желание знать.
Но, родившись у женщин других,
Мои дети взрослеют,
И поэтому нет мне причины
Уметь пеленать.
Где пристанище мне —
Где мой голос,
Мой вздох сохранился?
Может, там до сих пор
Льется в теплый стакан молоко?
Только отчий мой дом —
Это дом, где отец мой родился,
А моя колыбелька рассохлась
Давно, далеко.
Чтобы мама моя не старела
Над старыми фото,
Чтоб меня изнутри
Тишиной ледяною не жгло,
Чтобы был уголок для любви
И простые заботы —
Я и мир,
Я и дом,
И ребенок.
И мне тяжело.
* * *
Сижу на теплом августовском дне,
И где-то надо мной машины дышат,
И дом раскрыт, и шторы на окне,
И свод оконный виноградом вышит.
Как над камнями движется река,
Проносит листья, бабочкины крылья,
Так волнами горячего песка,
Потоком пестрым, радужною пылью
Прохожие. И, не касаясь дня,
Над летними спокойными весами,
Серьезна и похожа на меня —
Любовь моя с кофейными глазами.
Цветам на платьях, коже башмаков
Я как-то по-особенному рада,
И, кроме глазированных сырков,
Мне ничего от этих дней не надо.
* * *
Гибкой кошкой в доме незнакомом,
Равнодушна к непривычной кличке,
Жмурюсь в пыльном кресле теплым комом:
Новый город — новые привычки.
Осторожны поздние прогулки.
Новый город — старые причуды:
Заводить знакомых в закоулках,
Старым медом врачевать простуды,
Путать цифры дома и квартиры,
Забывать маршруты и монеты,
Грязь подъезда брать ориентиром:
Новый город — новые приметы.
Старый город, старые ступеньки
В странное жилище неродное.
Старые на новых стенах феньки,
Старческое пенье за стеною.
Мне — сметать брезгливой чистой лапой
Прошлых жизней перышки и крошки,
Оставлять свои следы и запах:
Старый город — молодые кошки.