Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2005
* * *
Будет день и пища новая.
Отправляюсь на работу,
На вторую, на хреновую,
Продавать кому-то что-то.
Я сейчас пройдусь по Невскому,
От Казанского до лавры.
Нынче с лаврою соседствует
Александр, воитель справный.
Налюбуюсь на рекламные
Транспаранты, на витрины,
На структуры на охранные
У парадных магазинов.
Скоро десять — все откроются
И продажи преумножат.
А пока зевает воинство,
Смотрит хмуро сквозь прохожих.
Это время — переходное —
Я б застопорил, заклинил.
Полчаса мои свободные
В мире невских четких линий
Потекли бы с поволокою,
Без горячки, без запарки.
И охранники — за стеклами,
Как в хорошем зоопарке.
И, окутанные дымкою,
Задремали по привычке
Клены в лавре с повиликою —
Подновленное кладбище.
Этот путь я унаследовал,
Все концы здесь, все начала.
От канала Грибоедова
До Обводного канала.
* * *
Сиреневый куст пробудился, броваст и глазаст,
Хороший сосед, мне везет на хороших соседей.
Зернисто блестит на припеке узорчатый наст,
Как лучшее лакомство, солнцем весенним изъеден.
Деревья для долгих прогулок, деревья для сна
Еще не проснулись, но рябью подернулись веки.
Зеленым прозрачным дымком окатила весна
Подлесок, опушку и жертвенный край лесосеки.
Ни местных певцов, ни залетных не видно. В пути
Они задержались, скорее всего, на подлете.
Завидишь их, встанешь, и с места никак не сойти,
Пока не расслышишь их крики: “Здорово живете!”
Взбирается солнце все выше, на целый вершок,
Плывет в бирюзе азиатской, вокруг ни пушинки,
Ни облачка. В луже у дома очнулся божок
Глазастый. Прозрел головастик вертлявый в икринке.
И тельца-то нет, лишь большущий чернеющий зрак,
Из пленок слезливых открытый весеннему миру.
В полнеба над ним покосившийся старый барак,
Скамейка под окнами, бочка и тропка к сортиру.
Зайдешь в лесосеку, глядишь — да ведь то не пеньки,
Во множестве темном бредут отсыревшие плахи.
А нынче светло и тепло, золотые деньки.
К востоку плывут облака — клочья чьей-то рубахи.
ИЛЬЯ ПРОРОК
Схомутал себя по-бабьи
Плоскостопый Илия,
Чтоб подпруги не ослабли,
Захлестнул их вкруг себя.
Потащил по захолустью
Тучек квохчущий обоз.
Там обронит, тут упустит
Косорукий водовоз.
Занавесил тьмой зеленой,
Волглой, будто кисеёй,
Лес и дол, с деревней склоны,
Пруд — коровий водопой.
Илия, он из евреев,
Оттого из карих глаз
Свет сочится, и мертвеет,
И мерцает, как алмаз.
Тяжело Илье да тесно,
В мир смотреть невмоготу.
Из очей огонь небесный
Плещет долу на версту.
И витают над полями
Молний белые шары.
Сила божья рядом с нами,
Бережет нас до поры.
На дубах дымятся раны.
Покорежены дубы.
Солнце глянет. Я — на раму
Девку, едем по грибы.
* * *
В Интернете сайты свежих стихотворцев
Отчего-то кладбище напоминают.
Надписи чернеют, залитые солнцем,
Много зелени. Никто не попеняет
На стесненность, — по низине ли, по склону
Отмеряй себе участок в килобайтах,
По секрету намекни, что в мегатонну
Смесь гремучую стихов зарыл здесь тайно.
Сохранил в сети, открылся перед миром.
Имя собственное упорхнуло птицей.
Но тщета в тени свернулась. Как-то сыро,
Грязь не сохнет долго, страшно оступиться.
Больно зыбко во всемирной паутине.
Но, однако же, вселенская соборность
Всех заботливо объемлет, в каждом сыне
(В пишущем — вдвойне) вздымает в сердце гордость.
В паутину влип с крылами, с потрохами,
И не рыпайся обратно, только тени
Ускользают, оставляя со стихами
Голос горький, тихое сердцебиенье.
Больно глубока могилка со словами.
Что ни кинь — поглотит: звезды в небе синем,
Версты, дали, океаны с островами,
Канет все, все растворится в паутине.
Не придет никто.
И ладно, больно надо!
Из могилы на народ потусторонний,
Пришлый поглядеть — не велика награда.
Так, молчком, оно спокойнее, пристойней.