Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2005
НОВЫЕ ИКАРЫ
Снова — наверх через эти сырые подвалы,
полные синего пламени, там, где без запаха газ,
вниз мы падали камнем, и о землю нас так ударяло,
что не искры, а целые птицы летели из глаз,
Но теперь после грязной тяжелой работы,
когда крыши пробиты насквозь и слова стали пылью,
снова — наверх и витать в облаках беззаботно,
пока ветер попутный, пока не расплавились крылья…
* * *
Кто-то ломает руку,
кто-то ломает жизнь,
не спасают ни зеленые таблетки,
ни зажженные спички,
колдуны превращают людей
в зимние колеса,
шипованную резину,
что катятся колбаской
по улице Спасской,
о которой в нашем районе
никто не слышал.
Кто-то читает книги,
кто-то читает следы
резины на грязном снегу,
на окнах седые сады
и вывески на бегу,
но все обычно вокруг,
нет ни однажды, ни вдруг,
Кто-то считает деньги,
не отходя от кассы,
кто-то считает время
лучшим на свете лекарством,
кто-то считает ступени
до ворот Небесного Царства,
кто-то считает просто:
энергия — это масса
незримой улицы Спасской,
где по ночам колдуны
людей превращают в колеса
и катят на них до весны.
* * *
С точки зрения огня
нет стихов и нету прозы,
книги — это целлюлоза,
гребень в рыжих волосах,
дыма темная коса;
с точки зрения огня
ночи нет и нету дня,
только в небе звезды-искры,
угли ломкие, как выстрел,
и земля — зола;
с точки зрения огня
нет добра и нету зла —
дым в глаза бросает ветер,
слезы сохнут белой сетью,
ловят по миру меня.
* * *
— Глупая птица, куда ты летишь?
— А мне все равно куда.
— Глупая птица, ты ведь сгоришь!
— А я сгораю всегда.
— Глупая птица, весь твой век
короче, чем выстрел ружья.
— А тебе-то что, человек,
ведь летаешь не ты, а я.
* * *
Сидит в шинели первого мужа,
перебирает ягоды-четки,
красное ночью окажется черным:
ягоды-ягодки — мои подружки.
Черникой красили губы друг другу,
сосновые шишки бросали сквозь смех,
а черный ворон летал над лугом
и ждал того, кто счастливей всех.
Красная рябина растет на опушке:
горький огонь в листве догорает…
Сидит в шинели первого мужа,
ягоды перебирает.
ДОРОГА НА СЕВЕР
проехали Орехово а дальше что
проехали с орехами а что куда
поехало прорехами твое пальто
дырявыми карманами не суй сюда
проехали Иваново а дальше кто
в дуду дудит стеклянную еще пока
бутылка опустевшая простой свисток
дрожит переливается в твоих руках
проехали Петровское а дальше дождь
дорогу лижет долгую холодным ртом
какую еще песенку ты нам споешь
проехали и это мы а что потом?
ЗАРЯДКА НА ДАЧЕ
Пока бурчит в кастрюле каша,
за дверью, от меня в секрете,
три женщины ногами машут
и гнут тела, как ветви ветер,
а я сижу в недоуменье:
зачем трем грациям прекрасным
так предавать себя мученьям
и воздух сотрясать напрасно?
Уж лучше, съев кастрюлю каши,
лопаты взять — и в огород,
чтоб утро провести на пашне,
но девы те — наоборот
еще сильней ногами машут
и не хотят быть как народ!
* * *
Заболело время,
странные микробы в нем поселились:
мельтешат, хвостиками машут —
порой возвращается день вчерашний,
а порой завтра приходит на день раньше,
где микробов еще больше,
потому и происходят недоразумения,
стоит работа в недоумении,
не случаются встречи,
время уже никого не лечит,
лишь напрасно людьми убивается
и само в лечении нуждается.
* * *
Пока прыгает солнечный заяц
по ступеням платформы,
а пассажиры стоят возле края
и птиц на путях кормят,
пока еще поезд не прибыл
и тоннель смотрит глазом черным,
пока оранжевой глыбой
обходчик застыл на скамейке,
хочешь, тебя измерю
своей просторной линейкой,
измерю усталость и старость,
глубину падения неба
и то, сколько нам осталось
крошек небесного хлеба —
ведь я недавно назначен
незримых земель землемером,
а солнечный зайчик все скачет,
пахнет железом и серой…
* * *
В тебя входит лес
со всеми скрипами, шелестами,
коричневыми иглами прошивает твою кожу,
перемешивая родинки и родники,
а ты собираешь радугу, как грибы:
белые, красные, зеленухи, рыжики,
прозрачный сосновый бор — вся твоя мудрость,
и глухой ельник — твое отчаянье.
Так постепенно
зарастает голубикой и болиголовом
твоя память — торфяные болота,
и ты по тропинке
вдоль коричневой густой реки,
переплетая линию жизни и линию смерти,
по вереску веры, мимо огня осин
идешь через лес
один…
* * *
Я раскрасил кошку синим,
крылья прилепил ей,
стала кошка синей птицей,
но летать не хочет,
отдирает лапой крылья
где-то под кроватью
и выкатывает пыльный
мячик вместо счастья,
кошку мучил я напрасно,
надо бы подругу
пригласить к себе домой
и раскрасить синим —
будет в комнате порхать,
щебетать мне в ухо,
и закончится тоска,
и наступит пруха.
* * *
Пятнами пота и крови
так плотно меня запятнала
грязная злая работа —
пробивать подвальные стены,
и уже не упасть в радость,
не притвориться шлангом —
слишком много вдохнул пыли
слов тяжелых,
и очень больно
нагибаться пускать воду.
Вот идут на прогулку дети,
смотрят в меня, как в яму,
а куда им еще смотреть,
если дорога прямо
проходит сквозь мое сердце,
совпадая с линией жизни,
пересекая линию смерти.