Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2005
Владимир Константинович Каткевич родился в 1946 году в Ленинграде. Закончил Одесский технологический институт холодильной промышленности. Работал слесарем, прорабом, начальником участка в кооперативе, конферансье, обозревателем одесских газет “Моряк”, “Слово”. Плавал рефмехаником на судах, был в 48 странах. Жил и работал в Германии и Греции, строил пещерные монастыри на Пелопоннесе. Публиковался в одесских литературных альманахах, а также в “Литературной России”. Роман-дилогия “Германская шабашка”, напечатанный в журнале “Волга”, выдвигался на премию “Букер-2000”. Живет в Одессе.
…Только как-то странно получается, чины на меня, будто клопы, лезут, а разряд содержания, заметьте, все одиннадцатый…
Л. Соболев. Бешеная карьера
Когда третий штурман Садов принес обходной лист, капитан “Радомышля” выложил:
— Если вы, Юрий Иванович, сумеете свое отношение к капитану держать в животе, то из вас может получиться капитан. Данные для этого есть.
В животе держать не собирался. В животе удобнее обед держать, и лучше посытнее, а не суп с макаронами.
Кок на “Радомышле” приворовывал, капитан ему по-родственному спускал, они были женаты на родных сестрах. Садову не хватало еды и справедливости, он пробовал натравить на кока предсудкома Пивдня.
— У тебя рост сколько? — сочувствовал Пивдень. — Сто девяносто два? В армии положено дэпэ, с сегодняшнего дня будешь получать в кают-компании дэпэ, второй порцайкой затумбаришься.
Тумбариться макаронами Садов принципиально не хотел, в кармане лежало представление на второго помощника, капитан “Радомышля” рекомендовал повысить его в должности, но Садов решил рвать с Дунаем кардинально. Увольнялся не из-за макарон, конечно, а из-за обидной зарплаты, которая тратилась на переезды в Стаханов, углом в Измаиле так и не обзавелся.
— Ты правильно делаешь, — одобрил решение Пивдень, — с Измайла надо сниматься под фок.
Леха Пивдень приходился племянником капитану и, понятное дело, по-родственному настучал. Кумовство в дунайском семейном пароходстве помножено еще на камышовую психологию отшибников и кондовое упрямство потомков староверов: дескать, где меньше “плотят”, там наше место. На самом деле чужака к кормушке не допустят. Пивдень дал адрес “Оcean DPA”, одесской посреднической шараги, которая набирала комсостав на греческие суда, под фок.
— Чиф-менеджер там капитан Брок, — сказал Пивдень.
— Полдень, он не твой родич? — спросил на всякий случай Садов.
Брока на месте не было, из смежной комнаты доносилась грустная струнная музыка, человек в форменном свитере с погонами ровнял маленькими ножничками седые усики. “Капитан Костас Заракис”, — прочитал Садов на распахнутой двери, вежливо постучался и сказал:
— Калимера!
— Кофе, чай? — менеджер Заракис оскалил уголок рта, как кот, и стригнул ножничками.
Кофе только пообещали, вернулся из гаража Брок, пошуршал документами, проверил пластиковые сертификаты.
— Все мечтают попасть на этот пароход, — объявил с нарочитой торжественностью, — завтра срочно с вещами в “Оушн”! Полетишь на “Ахиллес”, он выгружает сахар в Беджаи. — Брок всучил анкеты с шапкой “Осеаn DPA CORPORATION LTD”. Пока Садов заполнял их, Брок теребил распечатки списков с фамилиями и названиями компаний.
— Кого ни приму, — пожаловался, — не проходят по блэк-листу. Вот погляди.
В черных списках было до двух сотен фамилий с диагнозами: “некомпетентность в специальности”, или “пристрастие к спиртным продуктам”, или “обращался в ITF с претензиями невыплаты зарплаты”. Напротив фамилии знакомого сокурсника Солдатского, которого в училище называли Матросским, прочитал: “Подстрекательство к бунту. Сбежал на Таити”. Садов догадался, что Брок на всякий случай искал его, Садова, в черных списках.
Брок вручил букинг-лист для приобретения билета и сказал:
— Полетишь со старпомом Шепелем.
Вечером Садов позвонил старпому.
— Он уехал от другой фирмы, — огорошила жена. — С “Оушеном” лучше не связывайтесь.
Он уже оплатил трудоустройство, деньги таяли.
Через пару дней в “Оушене” снова дали отбой. Из экипажа мореходки, куда поселил знакомый ротный, пока не выпроваживали, читал “Крошку Доррит” в подлиннике, но неопределенность изматывала. Еле дождался назначенного дня.
— Заракис звонил из Пирея, — сказала супруга Брока, сам шеф был в отъезде. — Проблемы с алжирской визой. Ожидайте визы, не беспокойтесь! Юрий, а почему вы не женаты? Хотите, я познакомлю вас с племянницей?
Через неделю вернулся Брок, сказал:
— Визу уже оформляем, но обострилась обстановка в Алжире, там продолжаются военные действия.
Наконец выдали билет. Брок объяснил, как добраться. В сторонке промокала платочком глаза женщина.
Вышли из офиса, и она спросила:
— Сколько он взял за визу?
— Сто пять, — ответил Садов.
— Виза стоит триста семьдесят динаров, по курсу семь долларов.
Ей звонил из Порт-Саида муж, воды на судне нет, света нет, зарплаты нет. Его сухогруз “Тэтис” этой же греческой судоходной компании “Body shipping” на аресте пятый месяц. Третий пароход компании, небольшой контейнеровоз, по слухам, приговорили к продаже с аукциона где-то в Южной Африке, “Body shipping” его просто бросила вместе с экипажем. Карманных денег уже оставалось в обрез, залез в долги, надо было лететь в Алжир.
В Борисполе поделился сомнениями с попутчиком, тоже подфлажником.
— Я уже, Юра, семь лет хожу на контракты, — признался тот, — и все семь лет боюсь, что кинут. У тебя не самый тупиковый вариант, ты хоть едешь, на твой билет фирма потратилась. Про “Скарлетт” слышал?
Слышал, конечно, скандал был громким. В этой конторе брали деньги у всех, кто давал, без ограничений в возрасте и поле, женщин обещали трудоустроить на греческие паромы. Потом директриса исчезла, говорят, открыла в Салониках публичный дом. А есть конторы, которые бандиты держат, моряки требуют деньги за посредничество назад вернуть, а им угрожают, обещают замочить.
Летел с пересадками, в аэропорту Цюриха перекемарил с африканцами, лицо накрыл газетой, было очень стыдно. В Тунисе направился на почту поменять последние десять долларов, а ему прохожий бросил на ходу по-русски:
— Сегодня выходной день, вам никто не поменяет, — и поменял из своего кошелька. — Я учился в Москве, — объяснил, — очень люблю вашу страну, ваши ребята мне не раз помогали.
Потом догнал на машине и всучил два пакета клубники.
Прилетел в Алжир — пальмы, бархатное небо, восточная музыка затейливой нитью вьется, аэропорт оцеплен бронетехникой советского производства. Где-то постреливали короткими очередями, офицер объяснил, что фундаменталисты шалят. Сумки в багаже не обнаружили, она отстала в Тунисе, обещали доставить следующим рейсом, просили не волноваться. К ночи всех ожидающих выпроводили из аэропорта и заперли дверь до утра. До соседнего аэросарая внутренних линий топать метров триста, но местные нырять в темноту отсоветовали. Тот же самый офицер вошел в положение и сказал:
— Идите, я прослежу за вами в прицел.
Садов заглянул в окуляр прибора ночного видения и увидел солдата, солдат чесал мошонку. Так и добрался налегке, из багажа одна клубника, зал аэропорта переполнен, галдеж, берберы со скарбом, усатые, в галапиях и босиком ходят с чайниками за кипятком, младенец заходится в плаче. Подарил клубнику мамаше с детьми, постелил на пол газету “Моряк” с перечнем вакансий биржи труда. Почему-то осевшего на Таити Солдатского-Матросского вспомнил. С Матросским были на уборочной. В колхозе неважно кормили, и Солдатский подстрекал курсантов продать налево собранные огурцы.
Хотелось поскорее добраться до каюты, каюта последние семь лет была единственным пристанищем.
В Беджаи разыскал офис агентирующей фирмы МТА, застал клерков за трапезой.
— Такого судна я еще не видел за двадцать пять лет моей практики, — агент Бакри поставил перед ним чашку с пловом. — Судно из порта уже не выйдет. Мой вам совет: уезжайте немедленно домой.
“Ахиллес” высоко поднялся из воды, корпус был в лопухах ржавчины, из шпигата тонкой струйкой сочилась мутная вода. Из трюмов пованивало, нижнюю часть лица солдата у трапа закрывала марлевая повязка. Солдат прислонил автомат Калашникова к ноге и стал листать направление. Садова облепили мухи. Текст на английском, видимо, был непонятен, часовой быстро вернул документы и попросил сигарету. Садов дал две.
По палубе сновали смуглые ребята в юбках, они шкрябками-раштовками зачищали трюмы после выгрузки сахара, в куче испорченного продукта копошились черви с палец толщиной. Прямо на палубе курился костерок, в него подбрасывали бурые водоросли, чтобы спастись от мух. Настил палубы местами играл, проминался, пароход, видать, совсем старье. Надстройка же сияла белизной, вроде ее нахлобучили с другого, более благополучного парохода.
Открыл дверь каюты капитана, там сидел седой маленький человек, вместо дужки на очках веревочка.
— Я знаю, Юрий, вы русский, — сказал человек. — Маркс, Ленин, Сталин… Юрий, все хорошо, денег нет. — Садов подал капитану документы. — Документов не надо. Судовладелец — бандит, негодяй, кормежки нет никакой. Юрий, здесь совершенно ничего не надо делать. Сколько вы летели, четыре дня? Вы будете месяц отдыхать. Юрий, вы, русские, много пьете. Когда русские напиваются, они устраивают революцию. Не пейте, пожалуйста. Хотите рюмочку узо? — Садов заметил, что капитан выпивши.
Капитан открыл каюту второго помощника, в каюте был беспорядок.
— Будете здесь жить, я назначаю вас секондом.
— А у кого принимать дела?
— Ни у кого, второго помощника нет, третьего нет….
Вошел мокрый до нитки человек, чем-то похожий на кота Матроскина.
— Это старший офицер.
— Вы русский? — спросил Матроскин.
— Вы тоже русский?
— Нет, я болгарин. Юрий, вы попали в порнографию. “Ахиллес” — плавучий гроб, на нем опасно выходить в море. Вы что-то заканчивали? Юрий, здесь ничего не надо знать. Мне должны пятнадцать тысяч за десять месяцев, бирманцам почти за три года.
И старпом рассказал…
Его предшественник старпом-румын убежал в Порт-Саиде. Платили с задержками только “машине” и “мостику”, бирманцам вообще не платили. Хозяин приказал идти на Сайгон, обещал бонус, премиальные. Из Сайгона комсостав, укомплектованный греками, улетел домой. Когда бегут сами греки, это признак банкротства фирмы. В контрактах у греков оговорено больше внештатных ситуаций, чем у других наемных офицеров, греки пользуются своими преимуществами: если пятого числа нет зарплаты, объявляют страйк. Им на смену прислали болгар.
Из Сайгона судно снялось курсом на Берег Слоновой Кости. Уплотнения крышек трюмов были изжеваны, трюмы заливало. В Гвинейском заливе выбросили за борт двести тонн почерневшего риса.
В Абиджане простояли почти четыре месяца, зарплаты не дождались, втихаря продавали рис, питались рисом, гнали в машине рисовую сивуху. Прежний капитан Корассис, тоже греческого происхождения, денежные претензии сразу же отклонял.
“У меня свои деньги, — говорил, — у вас свои”. Если донимали, хватался за молоток, на видном месте в каюте лежал молоток, в открытом сейфе — револьвер “беретта”.
Приняли странное радиопослание от хозяина Захариоса Димитриоса: “Куда желаете идти?” У них, наемников, еще и спрашивали. Мнения разделились, переругались, но выбрали Мексику. О Мексике по морям-океанам гуляла добрая молва, там когда-то грузился “Тэссис” этой же фирмы, и суперинтендант выплатил за сверхурочные кому двести долларов, а кому и семьсот отвалил.
Прибыли в Веракрус, две недели грузились сахаром. Радиоофицер Йордан Ганчев посылал заявки на продукты, но заявки Димитриос оставлял без ответа. Капитан сидел на чемоданах, ждал расчета. Пришли с грузом во Фрипорт на Багамах, капитан получил подтверждение от жены из Лондона, что зарплата перечислена на его банковский счет. Правда, Димитриос обжулил его на месячный оклад, капитан плевался, выбросил молоток за борт и улетел расстроенным.
Новый капитан Костас Лисакас прилетел на Багамы и угодил на забастовку, экипаж отказывался двигаться дальше. Лисакас посочувствовал экипажу, сказал, что знаком с хозяином, живут по соседству в Пирее, в переулке Агиу Исидору. Димитриос по-соседски спровадил его на Багамы.
Капитан проговорился: у отца хозяина было пятнадцать судов, у сына осталось только три развалюхи, еще есть два отеля в Пирее, сынок балуется рулеткой…
Старпом Александр Стефанов потребовал у капитана, чтобы на Багамы немедленно прилетел представитель фирмы, иначе в рейс не выйдут, пригрозил международным профсоюзом транспортников ITF.
Недели через две во Фрипорт прилетел нарочный из “Body shipping”, некто Вархаламос. Стал обходить каюты, с каждым говорил за плотно закрытой дверью. Стартовой суммой, которую предлагал комсоставу, были две тысячи долларов. Торг затянулся. Вархаламос уговаривал Стефанова получить пока десять тысяч вместо положенных тридцати четырех. Старпом напился в баре и согласился.
Боцман находился на борту двадцать четыре месяца и подбивал палубную команду к бунту. Хозяину донесли. Чтобы избежать смуты, боцмана рассчитали полностью, и он улетел домой. Второй помощник Василий Райнов, пенсионного возраста, упал в воду, получил микроинсульт и тоже улетел.
Четвертый механик “Ахиллеса” получил половину зарплаты и улетел за свои деньги.
Бирманцам выплатили по двести долларов, дали гарантийное письмо, в котором обещали ежемесячный бонус, по сто пятьдесят зеленых на брата.
С третьим помощником Тенчо и старпомом Стефановым тоже был заключен договор, подкрепленный гарантийным письмом. Если благополучно доведут судно до Гибралтара, фирма обещала прислать в Гибралтар замену, пятьдесят процентов зарплаты и билеты на самолет до Софии.
Продолжили плавание всего девятнадцать человек. Уже после выхода в океан выяснили, кто сколько выцыганил у Вархаламоса, болгары переругались с болгарами, а механики-черногорцы начали угрожать капитану Лисакасу.
Довести судно было непросто, текли балластные танки, вода просачивалась в трюмы, а путь неблизкий: “Ахиллес” должен был следовать в Новороссийск. В ста милях от Гибралтара “Ахиллес” начал тонуть всерьез. Судно дрейфовало, крен достиг десяти градусов. Команда наблюдала, команда была не против, если “Ахиллес” булькнет в видимости марокканского берега, благо район оживленный. Вода в мае была холодной, но Йордан Ганчев сиганул за борт и заткнул дыру куском мяса с салом, есть такой проверенный моряцкий способ. Так дочапали до Беджаи и 4 мая привязались.
Обещанной в Гибралтаре замены и зарплаты для третьего механика и старшего офицера в Беджаи, конечно, не получили. В трюмах оставалось девять тысяч тонн сахара, когда прекратили выгрузку и объявили страйк. Машинная команда, состоящая из черногорцев, в забастовке не участвовала, черногорцы плавали без контрактов, контракты с ними не заключались по той простой причине, что у них не было ни дипломов, ни свидетельств, подтверждавших квалификацию. Стармех Радович происходил из военных моряков, машинную команду Радович комплектовал сам, набрал трактористов, просто мастеровитых мужиков.
Когда разгрузка прекратилась в связи с забастовкой, власти потребовали освободить причал: “Ахиллес” перегнали на якорное место, ни на берег выбраться, ни позвонить, ни пожаловаться. Кусали локти, что упустили последний шанс, не подали иск по зарплате в ITF на Багамах, морской профсоюз в Алжире влияния не имеет. Получили презабавный факс от хозяина:
“Моряки └Ахиллеса I”!
Вы мои дети, моя кровь, ваши дети — мои дети. Я сам был капитаном, стоял на мостике, сейчас я управляющий фирмой. Я тридцать лет в морском бизнесе, и за эти годы ни один моряк в └Body shipping” не потерял ни цента. Вам будут выплачены все деньги, вас ждут путевки на курорт в любой точке земного шара, только выгрузите сахар.
С уважением Захариос Димитриос”.
— Пичко матерь! — выругался третий помощник Тенчо.
Через неделю Тенчо уехал, он стал последним моряком, покинувшим борт за счет фирмы.
Разумеется, Брок был информирован о беспорядках на борту, почему в эти же дни переносился отъезд Садова, а Юрию врали, что трудности с визой.
Через день после того, как Садов ступил на борт “Ахиллеса”, судно арестовали, отключили радиостанцию. Дисбурсмент: портовые сборы, питание, топливо, вода — составил сорок пять тысяч долларов. Бакри в последний раз завез продукты.
— Я же вам говорил, мистер Садов, уезжайте, — напомнил он.
Провизии хватило на неделю.
Поднимались рано, до жары, и ломились к капитану.
— Калимера, — здоровался Юрий.
Капитан Коста Лисакас в ответ:
— Здравствуйте, товарищи! Говорит Москва!
Капитан любил почудить, пел, демонстрировал Садову национальные греческие танцы с приседаниями, жаловался, что частенько попадает на негодные суда, работает с неудачниками. Рассказывал, как шел через Атлантику на развалюхе, тек борт. В Бразилии капитан Лисакас сбежал с судна. “Почему грек грека обманывает?” — спрашивал у Садова. Контрактов с компанией Лисакас, кстати, тоже, как и черногорцы, не подписывал.
Зелько, черногорец, четник, воевавший в Хорватии, хмуро спрашивал у Лисакаса:
— Капитан, где мои деньги и деньги моих детей?
— Димитриус лайно! — ругались болгары.
— Готовь инвалидную коляску, — говорил черногорец Иван. — Завтра из твоей ноги сварим бульон.
Капитан хмурился, замыкался.
Шли побираться по судам: Лисакас — на греческие пароходы, болгары — на болгарские или русские вместе с Садовым, Зелько — на югославские, бывший четник хорватские обходил десятой дорогой: там могли узнать. Бирманцы удили рыбу с нефтяным душком.
Местное телевидение регулярно сообщало о терактах. Возле каждого судна стояли часовые с “калачами”, перемещаться по территории порта запрещалось, пробирались под клацанье затворов. Знали, что алжирцам разрешено стрелять, но солдаты были голодны, и ахиллесцы делились с охраной добычей. В порту запрещалось носить продукты в мешках, для Садова делали исключение, его частенько видели с мешком.
Если ветер дул с гор, то на судах, проходящих створ, затыкали носы: такое зловоние шло от “Ахиллеса”.
Алжирские лоцманы сообщали штурманам, что на борту “грека” русский. Радисты передавали на суда, следующие в Беджаи, что на “греке” бедствует русский. Мурманчане, прибалты, ленинградцы предлагали одежду, одеяла, сигареты, стиральный порошок. “Ты говори прямо, — наседали, — что надо: мыло, порошок, лезвия?” В памяти были еще свежи воспоминания о хождениях по крюинговым шарагам, где запуганные блэк-листами земляки шарахались друг от друга, были разобщены, а тут как прорвало.
Случалось, что подфлажный экипаж целиком был русским, тогда капитан заказывал на камбузе дополнительный обед еще на девятнадцать ртов или хотя бы первое, и Садов, как Гулливер, вел на кормежку выводок бирманцев. Отказали всего на одном судне, где русскоязычный экипаж был в белых комбинезонах.
Зашел ненадолго в Беджаи измаильский контейнеровоз “Радомышль”, на котором начинал.
— Юра, если б с кем другим такая залипуха стряслась, — посочувствовал Пивдень, — но чтоб тебя так кинули…
Капитан выделил Садову ящик вермишели с жучками. Пивдень принес две банки сгущенки, украденной из артелки.
— Какая у тебя ставка? — спросил Пивдень. — Ради таких бабок можно и побомжевать.
— Я же их не получил!
— Получишь…
— Язву желудка… Брок не твой родственник?
— Если б он был моим родственником, я бы здесь не сидел. Он недавно по телевизору выступал, о ратификации конвенции про репатриацию моряков говорил…
Радист “Радомышля” связал Садова с Пиреем. В офисе сказали, что Димитриос на островах, летом вся Греция спасается на островах, в городах невыносимо, асфальт размягчается, смог-нефос…
Капитан “Ахиллеса” признался ему с горечью, что иной раз на греческом пароходе и чашечкой кофе не угостят.
— Ты, Юрий, в Беджаи можешь хоть сто лет прожить, — говорили бирманцы.
Вермишель с “Радомышля” подходила к концу, в Алжире снова постреливали, пароходы обходили Беджаи стороной, стало совсем голодно. Один раз услышал с французского судна:
— Юра, ты никак?
В ласт-порте, прямоугольном вырезе в борту, стоял Солдатский-Матросский.
— Я тебя в блэк-листе видел, — сказал Садов.
— Пусть им подотрутся, я подтвердил голландский диплом.
У Солдатского была своя одиссея: повздорил с капитаном-филиппинцем, отстал в Папеэте на Таити, сошелся с полинезийкой, переселился в Нумеа на Новую Каледонию.
— Не скучаешь? — спросил Садов.
— Это предрассудки. Сейчас в Нумеа чаще услышишь русскую речь, чем французскую. Наши рыбачки оседают, климат мягкий, теплой одежды не надо, белые мужчины у полинезиек нарасхват. Мы завтра снимаемся, место в коффердаме для тебя приготовлю, алжирцы досмотр проводят без собак.
У трапа его ждали бирманцы. В тот день бирманцы впервые в жизни попробовали гречневую кашу, Солдатский даровал мешок гречки.
Добыл как-то жгучий перец в банках, который не могли есть на новороссийском пароходе, бирманцы умяли его с апельсинами, очень хвалили, сказали, что перец в джунглях любую заразу убивает.
К открытке с изображением Будды, где горела свечка или лампочка, бирманцы обязательно клали кусочек мяса. Кушали маленькие друзья руками.
— Я не знаю, — объяснял бирманец Хон, — кто кушал этой вилкой, а руки всегда мои. — Бирманцы называли его лидером. — Ты знаешь, Юрий, — жаловались, — как нам надоело, что нас обманывают!
Положение их усугублялось еще и тем, что они не могли вернуться на родину. В Бирме хочешь не хочешь, а десять процентов добытой в морях валюты положено отдать государству. Димитриос не заплатил им почти за три года, на родине их ждала тюрьма.
Подарили Юрию запрещенную в Бирме книгу нобелевского лауреата Хаун де Санью “Голос надежды”, еще подарили юбку.
Двое бирманцев медитировали, выходили из себя, входили в кого-то, улетали, прилетали…
Радиоофицер Ганчев тоже медитировал.
Утром Садов стучал в каюту Ганчева, и тот спрашивал по-русски:
— Кто там?
— Дед Мороз, — отвечал Садов.
— Дед Мороз живет в Сибири, — радист отпирал каюту. — Юрий, я разговаривал с Галиной Старовойтовой… У тебя есть будущее.
На переборке снимок: Ганчев с женой и детьми. До рейса Йордан Ганчев был упитанным мужиком, сейчас от него осталась половина.
Ганчев уже уходил с флота. Купил на сбережения саженцы фруктовых деревьев, трактор нанял, посадил в районе варненской телестудии сад из пятнадцати тысяч деревьев. На свои моряцкие сбережения. Жизнь заставила вернуться в море.
Ганчев не мог сидеть сложа руки, предложил капитану Корассису выкрасить весь пароход. В одиночку. Соскребал ржавчину, зачищал металл до блеска, сам заваривал дыры, ставил латки, шпаклевал, грунтовал, красил. Просил мизерную доплату — всего по сто “зеленых” в месяц. Успел покрасить только надстройку. Хозяин задолжал ему шестнадцать тысяч.
У старпома Стефанова ныло сердце, высыпала экзема, мучил зуд. Кое-что из лекарств для лечения псориаза раздобыли на судах. Стефанов выпивал, был раздражительным, честил капитана и черногорцев. Агент Бакри даже побаивался его и разрешал звонить домой. Болгарское посольство в Алжире оплатило Стефанову билет, и он улетел, так и не дождавшись зарплаты, компания задолжала ему двадцать четыре тысячи.
Так Садов стал старшим офицером.
В сентябре ветер поменял направление, вонь с “Ахиллеса” понесло к капитании порта. К борту привезли мусорные контейнеры, но контейнеры быстро переполнились.
Садов постригся наголо.
— Юрий, у вас очень мало волос, — заметил капитан Лисакас.
— Я — русская мафия, — пошутил Садов.
На другой день капитан тоже оголил голову и объяснил:
— Я — греческая мафия.
Часто после обхода причалов возвращались без добычи, пекли “котлеты-убийцы”, рыбные лепешки.
На борт прибился кот, назвали его Димитриосом, кормили кота теми же термоядерными лепешками. В шесть утра кот истошно орал, требуя лепешек. Так проходил день за днем.
— Что же мы будем завтра кушать? — спрашивал капитан.
— Мы завтра отпилим тебе ногу, — успокаивали его черногорцы, — и сварим бульон. Готовь инвалидную коляску. Шефа повесим в Пирее, а “Ахиллес” спалим.
Огнетушители на судне давно были разряжены, Садов на всякий случай носил документы при себе.
С борта мурманского судна позвонил матери в Стаханов, успокоил, сказал, что в плавании, все путем. Знание языка позволяло устроиться на другое судно, чтобы все действительно было путем, но экипаж не выпускали за территорию порта.
Пошли гурьбой к агенту.
— Ваш судовладелец — мошенник, — заявил Бакри, — судно отсюда не уйдет. Если будете мне надоедать, я вызову полицию.
— Пусть нас отправят в тюрьму, — говорили, — там хоть кормят.
— Чем вам не нравится наша страна? — удивлялся Бакри.
Возвращались на “Ахиллес”, ложились спать натощак. Утром черногорцы с ножом навещали капитана.
— Если не будет денег, капитан, — говорил четник Зелько, — я отрежу тебе уши и нос. Я мог заработать на войне, а вместо этого ушел в море, где этот грек меня обманывает.
Капитана Лисакаса трясло, он замыкался, надевал темные очки, брал папку и брел куда-то.
На борт пришел румын-боцман, ему, как оказалось, когда-то не доплатили на “Ахиллесе” три тысячи.
— Если завтра денег не будет, пеняй на себя, — пригрозил румын Лисакасу. К счастью для капитана, наутро румынское судно снялось.
Садову приснился сон, что денег ему так и не заплатили и он повесил Брока.
Посетил как-то “Ахиллес” немолодой человек, представился:
— Степан Яковлевич, я старпом “Сии Вояджера”, товарищ Брока, помогал ему создавать контору. У вас носовой конец надо набить.
— Судно обесточено.
Старпом оставил консервы и ушел к себе на “Вояджер”.
Резко похолодало, температура воздуха опустилась до нуля, бирманцы спали в кают-компании тесно, скопом, как котята, болгары и черногорцы коченели в каютах.
Поутру собирались у печурки, грели руки.
— Я же был дома у Димитриоса, — сверкал белками Зелько, — он хорошо принял. Я вклею в паспорт визу, найду его в Пирее и убью! Потом снова пойду воевать.
На переговоры с властями команда делегировала не капитана, а Садова: он свободно владел языком, был рассудительным, не взрывным, как черногорцы. И главное, ему доверяли. Все.
Власти объясняли Садову:
— Ваше дело в суде четвертое на очереди. Иск подали агент порта, венесуэльская бункеровочная компания и экипаж судна…
Питались теперь отдельно, бирманцы с бирманцами, капитан все чаще пропадал на греческих судах.
Ветер усилился до штормового, судно носило вдоль причала. Гнилые концы тянулись, гудели, лопнул носовой, буксиры всю ночь держали “Ахиллес”, чтоб его не выбросило на суда, экипаж уже ничего не предпринимал, ждали конца.
— Пусть утонет, — говорили.
Не утонул и на этот раз.
Как-то капитан Лисакас завел Садова в каюту и сказал:
— Юрий, если вы примете должность, я заплачу вам тысячу долларов.
— Какую? — Садов не понял.
— Капитана “Ахиллеса”.
В сентябре истекали три месяца, как Юрий ступил на палубу “Ахиллеса”. Согласно условиям контракта, компания обязана была заплатить ему за три месяца либо предоставить новую работу. Димитриос о них “забыл”, значит, нужно искать работу самому, он бы так и поступил, если бы выпустили из порта. Даже капитан Лисакас сказал: “Надо выбираться самому”.
Капитан послал в офис радиограмму. Ответ был невразумительным: “Судно будет продано на металлолом. Сидите на борту”.
Сколько сидеть? И что они высидят?
Иногда Садову казалось, что он карабкается по крутому склону, шаг вперед — два назад, сползает, снова цепляется за выступы, закрепляется. Он стоял под ледяным душем и кричал. На английском. После криков становилось легче.
Капитан ходил питаться на сухогруз “Courage”.
Как-то поутру Садов постучал, никто не ответил. Вызвали полицию, взломали дверь, прочитали записку:
“Юрий, вы порядочный человек, вы грамотный специалист. Я вас назначаю капитаном └Ахиллеса”. Константин Лисакас”.
Через неделю капитан позвонил из Пирея.
— Все нормально, Юрий, — сказал, — я дома, все нормально, денег нет. Пусть меня не ищут водолазы. Пожалуйста, упакуйте мои личные вещи, очки, тапочки, деловые бумаги…
Капитан улизнул на “Каридже”. Если бы при досмотре “Кариджа” его выудили власти, то cтарику пришлось бы остаток дней провести на руднике в Сахаре.
Вскоре забил тревогу агент Бакри. Погасить свои расходы на содержание судна и экипажа он мог только после продажи “Ахиллеса” с аукциона. Но после бегства капитана Лисакаса безопасность “Ахиллеса” оказалась под угрозой, теплоход мог, не дождавшись суда, просто потонуть у причала, экипаж обещал поджечь судно или открыть кингстоны. Бакри связался с ITF в Лондоне, сообщил о состоянии дел на борту “Ахиллеса” Биллу Гуджеру, профсоюзному лидеру транспортников. Инспекторы ITF запросили Лимассол на Кипре, где был приписан “Ахиллес”, потом пригрозили пирейскому “Оушену”, где чиф-менеджером был капитан Кампанис. В январе 1999-го цепочка Беджаи — Лондон — Лимассол — Пирей — Беджаи замкнулась, и экипаж получил авиабилеты.
“Здравствуйте, капитан Юрий Садов и стармех Митар Радович! — сообщал по факсу хозяин. — Не могу понять, кто вам позволил уехать и с чьего ведома вы покидаете судно. Как только вы покинете └Ахиллес”, варвары арабы его тут же разграбят и присвоят себе. Прошу остаться. С уважением Димитриос”.
Капитан Лисакас говорил, что Димитриос с Кампанисом дружат и общаются лет тридцать. У агента Бакри, когда он читал, глаза наливались кровью.
— Если он приедет в Беджаи и извинится, только тогда я с ним буду разговаривать, — пообещал Бакри.
Разлетались кто куда: черногорцы в Тунис, бирманцы в Каир. В Бирме есть свой “Оушен”, бирманский Брок связался с греческим “Оушеном”, и дальнейшая морская судьба бирманцев была решена. Бирманцам выдали билеты до Каира, обещали новую работу в течение пяти дней. Взамен потребовали расписку в том, что они получили… все деньги. Бирманцы понимали, что попадают в новую кабалу, и не находили себе места.
Садов настоял, чтобы они не писали расписку, им прислали новые, перепечатанные бланки, видимо, отказ компанию не очень удивил.
Когда прощались с Юрием, своим лидером и последним капитаном, многие плакали.
Через семь месяцев Садов снова отворил дверь “Оушена”. Брок выпроводил всех посетителей под тем предлогом, что ему срочно нужно уезжать, и, опережая его, сказал:
— Юрий, я все знаю. Сейчас проблема выбить тебе зарплату.
— Мне нужно хотя бы полторы тысячи на учебу и чтобы вернуть долги, — объяснил Садов.
— Какие полторы? Ты должен получить всю зарплату — восемь с половиной тысяч. Ждем на этой неделе Зоракиса, он привезет деньги. Условие одно: никуда не обращайся.
Приехал Зоракис.
— Ты — мой сын, — сказал. — Хозяин опозорил нас на весь мир. Но ты нормальный парень, и наша фирма рассчитается. Сколько тебе нужно на первых порах?
— Тысячу триста.
— Нет проблем.
Броку явно не по душе было общение Садова с Зоракисом, он вмешался в разговор.
— Мы тебе даем хороший пароход, — объявил Брок. — Это судно другой компании, на хорошем счету, “Ахиллес”…
— Как “Ахиллес”?
— Не “Ахиллес первый”, а просто “Ахиллес”. Придешь в понедельник, получишь деньги.
Юрий пришел во вторник.
— Есть трудности с переводом, — сказал Брок.
— Юрий, чай! — Зоракис сгреб бумаги со стола, принесли бутерброды.
— Юра, а почему вы неженаты? — спросила жена Брока. — Сводите в кино мою племянницу. — Она протянула ему тридцать гривень.
26 февраля в “Оушене” было много посетителей.
— Побыстрее оформляй документы, — поторопил Брок, — и мы отправим тебя в рейс. Правда, у тебя с английским проблемы…
Это у него-то проблемы с языком! О деньгах уже речи не было.
Садов позвонил в “Оушен” 2 марта.
— Когда будут деньги? — спросил.
— Ждем. Готовься в рейс.
3 марта Садов выступил в программе “Море надежды”.
— Это неплохо, что в шиппинг приходят бывалые капитаны, — сказал Садов. — Только негоже старым капитанам наживаться за счет мес-боев и мотористов-ойлеров.
Был организован телемост с Димитриосом. Садов без затруднений изъяснялся на английском.
— Вы негодяй и мошенник, — сказал Садов, — тыча пальцем в экран.
В транспортной прокуратуре откровенно сказали, что отсудить деньги будет нелегко, “Оушен” всего лишь посредник.
В консульстве Греции Садова принял морской атташе господин Кавалерос.
— Очень правильно сделали, что пришли, — сказал атташе. — Извините, это непорядок. Очень плохо, что не заплатили ни цента. Даже ваш капитан не выдержал…
— Его хотели убить, — напомнил Садов.
Атташе связался по телефону с “Оушеном”, минут пятнадцать беседовал с Григорием Зоракисом.
— “Body shipping” зарегистрирована, к сожалению, в Лимассоле, — объяснил атташе, — Кипр — другое государство. Компания “Оушен” зарегистрирована в Монровии, поэтому мы не можем вам помочь, извините. Обращайтесь, пожалуйста, на телевидение, пишите в газеты, люди должны знать о мошенничестве. Такие посредники не должны работать…
Он уезжал из Стаханова в дождь и вернулся в дождь. В четыре утра дома в окне горел свет. Ни у кого в доме не горел, только у мамы. Этого Юра Садов не простит Броку никогда.
— Приехал, мама, — сказал, — денег нет.
Расплакалась.
Проведал бабушку. Бабушка перекрестилась, сказала:
— Все, теперь, когда я буду помирать, мне будет легче.
И подарила двадцать гривень.
Он выступил по республиканскому телеканалу, его стали узнавать на улицах, знакомые и даже незнакомые водоплавающие совали деньги, один протянул двадцать долларов и сказал:
— Это тебе на теток.
На Ришельевской окликнули, он обернулся и не поверил глазам: ему улыбался вездесущий Солдатский-Матросский.
— Ты вернулся? — догадался Садов.
— Я что, больной?
Зашли в бистро. Оказалось, пароход Солдатского пришел в Мариуполь за металлом, его отпустили на двое суток повидать сына. Солдатский раскрыл портмоне, за пластик были засунуты две фотографии: сына в Одессе и кудрявого смуглого мальца, видимо, прижитого уже в Новой Каледонии. Садов понял, что по телевизору Солдатский видеть его никак не мог.
— Твой пароход в Беджаи выставили на аукцион, — поделился новостью Солдатский. — С тобой хоть рассчитались?
— Да, — соврал Садов.
Солдатский спешил, быстро разбежались, Садов поехал на Слободку. Жил он нелегально в экипаже мореходки, устроил ротный, который тоже смотрел по телевизору “Море надежды”.
Вечером возвращался в экипаж, услышал лай, стая голодных собак взяла в кольцо кадета-индуса. Кадет оцепенел и перестал жевать бублик. Юра отогнал палкой собак, разломал бублик и бросил куски собакам, чтоб всем хватило.
У дежурной лежала записка с номером телефона и фамилией, фамилия была ему незнакома.
— Просили позвонить сразу, как придете, — сказала дежурная.
Он набрал номер.
— “Сии вояджер”, — ответил вахтенный помощник.
— Мне, пожалуйста, Щербину, — попросил Садов.
— Чиф на борту? — спросили у кого-то.
Через полчаса Садов перешагивал через якорь цепи, расстеленной на стапель-палубе плавдока, в плену которого находился ржавый “Вояджер”.
У комингса каюты Щербины топтался седой человек.
— Конец на баке так и не набили? — старпом Щербина включил самодельный кипятильник из двух бритвенных лезвий и заварил кофе.
— Он лопнул, — ответил седой.
Садов узнал в старпоме того самого Степана Яковлевича, который в Беджаи приходил на борт “Ахиллеса”, представился товарищем Брока и оставил им консервы.
— Работа здесь, предупреждаю, не сахар, — сказал Щербина, — но хозяева добросовестнее, чем в твоем “Боди шиппинге”. Пойдешь секондом, покажешь себя, представлю на чиф-офицера, займешь мою каюту. Я списываюсь, уже шестьдесят четыре, да и здоровье… Условие: с борта до самого отхода ни на шаг, никаких базаров на телевидении, ты в блэк-листах всех компаний — и здесь, и за Дарданеллами. Второе условие: сделаешь два контракта подряд, тебе нужно зарабатывать ценз старпома. Третье: я — твой родный дядя, экипаж должен об этом знать.
— Как дядя?
— Легенда нужна не мне, а тебе.
Кипятильник стоял на толстенном стекле от иллюминатора, стекло в ремонте Щербина заменил, хотел забрать на память, он прощался с пароходом и флотом, направление на исследование в онкодиспансере пока никому не показывал. Щербина не знал Садова никогда, он впервые увидел парня по телевизору, услышал, как он свободно скандалит на английском, а потом уже навел справки. Напротив графы “Отец” в анкете Садова был прочерк, а напротив “Мать” было написано “рабочая”. Щербина все-таки лукавил, посредническая компания уже почти благословила на его место нужного сынка, оставлять же хозяйство кому попало он принципиально не хотел. Последнее слово все равно за судовладельцем, который до сих пор ценил мнение Щербины.
Щербина понимал, что это финальный взбрык. Жгучее желание оставить после себя на греческой унавоженной почве не привой с подвоем, а крепенькую дичку на время отвлекло от разверзшегося мрака.
В мартовском номере варненской газеты “Морские вести” Василий Райнов опубликовал статью, в которой уличал в мошенничестве болгарский филиал “Оушена”. “└Оушен” осигуряет наших моряков без храна и зарплаты”, — так звучало название статьи по-болгарски. Статью сопровождало резюме ITF. “Моряки, вы нам просто надоели, — писалось в обращении, — нам надоели жалобы. Почему вы, зная, что вас обманут, все-таки обращаетесь к мошенникам? Пожалуйста, перед выбором компаний обратитесь к нам за рекомендацией, и мы сообщим вам адреса надежных фирм. Нам надоело давать объяснения пострадавшим и обманутым”. После публикации Райнова болгарский филиал “Трайдента” закрыли, чиф-менеджер пропал.
Офис “Оушена” в Констанце сгорел, на пепелище обнаружили клизму, кто-то подлил бензина под дверь. Поджигателя не поймали, в списках посреднических компаний в Румынии компания “Оушен” с тех пор не обозначалась.
Почти все, кто прилетал на замену от болгарского и румынского “Оушенов”, ступали на трап “Ахиллеса”, когда предшественника уже не было на борту, не выдержав, он улетал, чаще за свои кровные, так что принимать дела было не у кого. На “Ахиллесе” плавали люди критического морского возраста.
Филиал в Одессе развился, офис переехал в новое помещение поближе к деловому центру, капитан Брок возглавил общественный комитет по защите прав моряков. Телевизионных выпадов в адрес сомнительного комитета со стороны Садова больше не было.
Года через три в переулке Агиу Исидору молодой человек остановился перед домом номер четыре и позвонил. Дверь открыла пожилая дама.
— Кирио Лисакас здесь живет? — спросил на греческом.
— Он в эклисии, — ответила жена.
Молодой человек просил передать капитану Костасу Лисакасу пакет.
— От кого? — спросила жена.
— От капитана Садова.
В пакете были очки с веревочкой вместо обломанной дужки, тапочки и семейный образок Николы-угодника.
Из церкви-эклисии на Исидору доносились колокольные звоны.