Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2005
Впервые эпиграмма Д. В. Давыдова на князя П. И. Шаликова, грузина по происхождению, редактора газеты “Московские ведомости”:
Грузинский князь, газетчик русский
Героя трусом называл,
Но оплеушиной с закуской
Ему герой наш отвечал:
Он едет к боевому куру,
Спасает родину князька,
А князик держит корректуру
Литературного листка
(1826) —
опубликована в журнале “Русская старина”, 1871, т. 4. Под тем же 1826 годом она помещена в первом томе трехтомного собрания “Сочинений Дениса Васильевича Давыдова” (СПб., 1893), под редакцией А. О. Круглого. В последующих изданиях эпиграмма датируется уже 1827 годом. Публикаторы полагают ее ответом на помещенное без подписи в издаваемом П. И. Шаликовым “Дамском журнале” в сентябре 1827 года стихотворение “Герой”:
Когда кипит с врагами бой
И Росс вновь лавры пожинает,
Усатый грозный наш герой
В Москве на дрожках разъезжает,
которое Давыдов принял на свой счет и отреагировал приведенной выше эпиграммой.
Есть сведения о существовании этой эпиграммы намного раньше. В текст письма П. А. Вяземского к В. А. Жуковскому и А. И. Тургеневу от 25 февраля — 12 марта 1827 года она внесена рукой Е. А. Баратынского в несколько иной редакции:
Не эпиграммою французской
Ему наш воин отвечал.
На глас войны летит он к Куру,
А князь наш держит корректуру
Реляционного листка.
(“Литературное наследство”,
1952, № 58, с. 61)
Вяземский пишет: “Баратынский прервал мое письмо (здесь рукой Баратынского вписана эпиграмма. — Ш. А.). Вот история эпиграммы его” (с. 62). Выражение эпиграммы его может быть понято двояко: как свидетельство об авторстве Баратынского и как упоминание стихотворения, написанного выше его рукой. На основании этих соображений Е. Н. Куприянова в издании стихотворений Баратынского (Л., 1957) считает авторство Баратынского хотя и возможным, но недоказанным и публикует эту эпиграмму как приписываемую Баратынскому. В последних по времени изданиях эту эпиграмму без каких-либо новых данных считают произведением Баратынского (Л., 1989; СПб., 2000).
Эпиграмма на князя Шаликова существовала уже в феврале–марте 1827 года, то есть до появления в сентябре того же года стихотворения “Герой”, и она не может быть ответом Дениса Давыдова именно на эту публикацию, как принято считать. Но отсюда не следует авторство Баратынского. Он просто знакомит адресатов Вяземского, Жуковского и Тургенева с доступным ему текстом, который, как мы покажем ниже, не мог быть ему сообщен Давыдовым, возможность чего не исключала Куприянова. У самого Баратынского ни до 1827 года, ни в 1827 году не было ни причины, ни повода для сочинения этой эпиграммы.
Основание и повод были еще в 1826 году у Дениса Давыдова, как следует из письма Вяземского. После вписанной рукой Баратынского эпиграммы у Вяземского идет: “Вот история эпиграммы его: князь Шаликов называл где-то и как-то Дениса Давыдова трусом, а Денис воюет теперь с персиянами” (“Литературное наследство”, 1952, № 58, с. 62). Если принять “эпиграммы его” как эпиграммы Давыдова, то все становится на свои места. Остается только ответить на вопрос письма Вяземского: где и когда Шаликов назвал Дениса Давыдова трусом?
С 19 ноября 1823 года по 23 марта 1826 года Денис Давыдов был в отставке в своем симбирском имении. С марта по август 1826 года находился в Москве, откуда отправился 15 августа 1826 года на русско-персидскую войну в Грузию, на родину Шаликова. И “где-то и как-то” письмо Вяземского от 25 февраля — 12 марта 1827 года ограничивается Москвой между концом марта и 15 августа 1826 года. В редакции эпиграммы Давыдова и в редакции Баратынского первые две строки:
Грузинский князь, газетчик русский
Героя трусом называл —
одинаковы. Третья строка у Баратынского: “Не эпиграммою французской” — требует ответа на вопрос: если не эпиграммою, то чем? Ответ “оплеушиной с закуской”, как более резкий вариант характерного для Давыдова выражения “махнуть рукой по ланите”, представляется вполне оправданным в обрисованной Вяземским ситуации.
Обвинение в трусости считалось серьезным оскорблением. Обвинение же Давыдова, воина-кавалериста с 1801 года, которого благословил на военное поприще сам великий Суворов, неоднократно награжденного участника многих войн, героического казака-партизана Отечественнойэ войны 1812 года, требовало немедленной реакции. Публичная пощечина, “оплеушина с закуской”, по понятиям чести и обычаям того времени должна была закончиться дуэлью. Но вызова на дуэль со стороны Шаликова не последовало. Видимо, оскорбление действием было без свидетелей, и прямыми свидетельствами происшествия мы не располагаем. Есть более поздние косвенные данные.
Князь Петр Иванович Шаликов (1767–1852), известный своими крайне сентиментальными литературными произведениями, в которых он подражал Карамзину, с 1823-го по 1833 год издавал “Дамский журнал”, послуживший в свое время предметом для шуток и острот над его издателем. В июльском номере (1827, № 13) шаликовского журнала появляется явно заказная статья “О преимуществах женщин в России по делам уголовным”. Читаем: “Обида или оскорбление бывает: словами, письмом, действием… Заочная брань ни во что не вменяется и обращается в поношение тому, кто ее произнес… Иска нет в обиде словами или письмом по прошествии года, а в обиде действием по прошествии двух лет (Манифест 1787, апреля 21, пункт 25)”. Материал подписан: Илрнъ Всльвъ (Васильев Илларион Васильевич, правовед, ум. 1832).
Попробуем восстановить возможный ход событий между мартом и 15 августа 1826 года, взяв за основу публикацию выдержек из императорского Манифеста в июле 1827 года.
“Заочная брань ни во что не вменяется и обращается в поношение тому, кто ее произнес”.
Видимо, между мартом и 15 августа 1826 года, ближе к августу, в Москве Шаликов назвал Дениса Давыдова трусом (“заочная брань”), а москвичу по рождению Давыдову это передали. Давыдов при очной встрече потребовал у Шаликова объяснений, как мы предположили, без свидетелей. Возможно, Шаликов устно попенял Давыдову: “Что же это ты, Денис Васильевич, на войну не едешь, мою родину защищать? Может быть, боишься?” Не исключено, что при личной встрече Шаликов предъявил Давыдову список уже тогда существовавшего своего стихотворения “Герой”, а может быть, Давыдов на дрожках прикатил, уже имея список этого стихотворения, и обратился к Шаликову с вопросом: “Это, Петр Иванович, ты про меня написал?” Шаликов подтверждает свое авторство (“обида словом, письмом”) и получает пощечину “оплеушиной с закуской” (“обида, оскорбление действием”).
Возможность изложенного хода событий до отъезда Денисова на войну 15 августа 1826 года можно понять из стихотворения “Герой”, в котором указано на время и место действия. В двух первых строках:
Когда кипит с врагами бой
И Росс вновь лавры пожинает —
отражена давно готовившаяся и к августу 1826 года “загоревшаяся” война с персиянами и видна попытка стилизации под стих Давыдова (“Конь кипит под седоком” из “Песни старого гусара”); две следующие строки указывают время и адресата:
Усатый грозный наш герой
В Москве на дрожках разъезжает.
Прошел год. Июль 1827 года, Денис Давыдов почти год воюет в Грузии. Князь Шаликов в Москве. Печатает в “Московских ведомостях” реляции (донесения, сообщения) о ходе военных действий, и ему необходимо подумать о себе, о своей репутации в глазах московского общества. Денис Давыдов — личность остропопулярная. А ну как его убьют на войне? Забота П. И. Шаликова о своем реноме и разумном разрешении конфликта принимает форму двух последовательных в своей цели и разделенных небольшим временным промежутком публикаций в “Дамском журнале” за 1827 год, № 13, 17. Сначала в июне 1827 года в № 13 публикуются выдержки из Манифеста о видах оскорблений и вытекающих отсюда санкциях; а затем, в сентябре того же 1827-го в № 17 печатается уже объективно существовавшее, как мы уверены, между мартом и 15 августа 1826 года стихотворение “Герой”. Стихотворение “Герой” опубликовано анонимно, без указания автора. Этим предлагается читателю простор для предположений об авторе и адресате.
Публикация в № 13 “Дамского журнала” за 1827 год выдержек из Манифеста об оскорблениях и в № 17 неподписанного стихотворения “Герой” — звенья одной цепи. Видна попытка, безусловно, разумных людей путем перевода конфликта в правовое русло “и честь спасти, и приличия соблюсти”.
Утверждать это нам позволяет публикация в том же № 13 неподписанных сентенций в рубрике “Мысли, характеры и портреты”: “Есть люди, при которых нельзя подумать вслух: они тут же примут на себя должность эха, сходствуя с ним в прочем иссохшею душою” (с. 22). Видимо, Шаликов при ком-то размышлял вслух: “Чего это Давыдов на войну не идет? Может быть, трусит?”, а тот его подвел, поделившись с кем-то еще. Слухи и кривотолки дошли до Давыдова и привели в конечном итоге к “обиде” Шаликова “действием”, к “оплеушине с закуской”. И здесь же с. 20:
“Сказывают, что сделанная нам обида забывается; но сделанная нами — никогда, то есть мы можем простить тому, кто нас обидел, но мы не сможем простить тому, кого мы обидели. Если это правда, то желаю быть обиженным, во-первых, для удовольствия простить, а во-вторых, для того, чтобы не носить в душе тягостного памятования”, а также с. 21: “…иные не прощают дурных стихов и дозволяют себе дурные поступки: эти две встречи дурного стихотворца с дурным человеком, кому же хуже из них?” Все это в № 13 июль 1827 года, с. 20, 21, 22 до публикации стихотворения “Герой” в сентябрьском 1827 года № 17. А вот что можно прочитать в октябрьском № 19, после публикации стихотворения “Герой” в той же рубрике “Мысли, характеры и портреты”: “Я не знаю героя, который представился моему воображению величественнее медика, когда он силой своего искусства избавляет больного от смерти”. Сентенция не подписана, но автор и повод ее достаточно прозрачны.
Князь П. И. Шаликов, если судить по публикуемым моральным размышлениям, исполненный смирения, желал бы жить по христианским установлениям, а младенческое российское общество живет по доисторическим обычаям и понятиям. Где спит разум, там объективную силу приобретают первобытные инстинкты, и вырваться из тенет молвы и сплетен представляется задачей выше человеческих сил. Подобная мутная умственная и нравственная обстановка через 10 лет после описываемых событий убила А. С. Пушкина.
Человек — продукт воспитания и обстоятельств. Вот что писал П. И. Шаликов в стихотворении “К портрету Дениса Васильевича Давыдова”:
В нем храбрость, ум, талант и чувство благородства
Блистают равными чертами превосходства.
Стихотворение это написано в 1822 году, еще до опалы Давыдова (“…при дворе о нем держались невыгодных мнений”) и выхода его в вынужденную отставку 19 ноября 1823 года с должности начальника штаба кавалерийского корпуса.
Но жизнь помещика средней руки в провинциальном симбирском имении 37-летнего деятельного Давыдова не могла удовлетворить, и он настоятельно просился в действующую армию. Просьбы его были услышаны дважды: в 1826 и в 1831 годах. В марте 1826 года он был отозван для участия в готовившейся русско-персидской войне 1826–1828 годов (воевал до 1827 года) и в 1831 году для участия в польских делах. На этом его военная карьера прекратилась, и в 1832 году он в чине генерал-лейтенанта был окончательно отставлен от военной службы.
Но в марте 1826 года он, полный желанием служить (“За тебя на черта, рад, наша матушка-Россия”), возвращается в Москву. Естественно, делает визиты, видимо, на дрожках, возобновляет прерванные родственные и общественные связи и, проникаясь общественными настроениями, пытается примениться к изменившимся обстоятельствам.
Настроение московского общества после подавления дворянского восстания 14 декабря 1825 года на Сенатской площади Санкт-Петербурга и последовавшими затем неизбежными репрессиями было тревожным, настороженно выжидательным. И конфликт свободолюбивого “казака-партизана” Дениса Давыдова и реакционера по должности, редактора правительственного органа “Московские ведомости” и сентиментального поэта по мироощущению Шаликова отразил поляризацию общественного сознания. Д. В. Давыдов житейски был близок к будущим декабристам: И. Ф. Орлову, Ф. Н. Глинке, А. Н. Бестужеву. Но он не разделял их радикальных взглядов на насильственное изменение государственного строя. 13 июня 1826 года были повешены пять идеологов и руководителей декабрьского выступления против самодержавия, и среди них участники Отечественной войны 1812 года полковник П. И. Пестель и подполковник С. И. Муравьев-Апостол. При всем своем отрицательном отношении к бунтам и возмущениям казнь младших соратников по войне 1812 года не должна была оставить Давыдова равнодушным, и тлевшая неприязнь боевого генерала к газетчику Шаликову, с именем которого связывались порочащие его слухи, ходившие по Москве, обострила до пределов чувства Давыдова, и последовал взрыв. “Оплеушина с закуской” в сложившихся условиях стала единственно возможным средством вырваться из порочного круга обстоятельств и подчинить обстоятельства себе.
В августе 1826 года в древнюю столицу в поисках моральной опоры против мятежного Петербурга прибыл государь-император Николай I. 12 августа 1826 года Давыдов в числе прочих был принят императором и имел с ним беседу, а 15 августа 1826 года по предложению императора отправился к месту службы на Кавказ. Свое тогдашнее настроение Давыдов выразил в стихотворении “Генералам, танцующим на бале при моем отъезде на войну 1826 года”:
Мы несем едино бремя,
Только жребий наш иной:
Вы оставлены на племя,
Я назначен на убой.
(1826)
И тон пятой строки Давыдова “Он едет к боевому куру” точнее отражает его ощущения, чем романтически приподнятый вариант этой же строки “На глас войны летит он к Куру” далекого от войны Баратынского. Давыдов не “летел”, а в глубокой задумчивости ехал выполнять свой воинский долг, тем более что сам просился из отставки к месту боевых действий. О вторичности текста Баратынского свидетельствует и “Кур” с прописной буквы, к которому “летел” Давыдов. Куприянова в уже упоминавшемся издании Баратынского 1957 года высказала предположение, что в этом месте речь идет о реке Куре в Грузии, на родине Шаликова, где шла война. Но в этом случае грамматически правильно было бы не “к Куру”, а “к Куре”. Но дело здесь не в грамматике и падежах. У Давыдова “Он едет к боевому куру” попросту означает “к боевому куреню” (откуда запорожский куренной атаман), к боевому стану (казацкий и половецкий стан), к боевому лагерю, к месту сбора войска. В данном конкретном случае — в Тифлис, где генерал Ермолов концентрировал войска, через Ставрополь, куда Давыдов прибыл 24 августа 1826 года.