Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2005
Колпино. Воинское братское кладбище. На гранитных камнях мемориала — ТЫСЯЧИ имен. Одно из них — имя моего отца:
…Лейтенант ДУБЕЛЬШТЕЙН И. И.
Он родился в Средней Азии в 1908 году в зеленой, похожей на сад Фергане. Окончил там школу, потом строительный техникум. Мотался по стройкам страны, учился заочно в институте. В 1931-м — прораб на Камхимстрое в Перми. Случайно от товарища узнал, что бывшая одноклассница, в которую был влюблен еще в школе, живет в Ленинграде. Примчался туда на выходные. Отыскал. Встретились. До позднего вечера бродили по городу и объявили 7 ноября 1932 года — “началом нашей эры”. На другой день вернулся на работу, куда вскоре приехала к нему она.
В январе 1934-го оба они уже в Ленинграде. Он работает в институте Гипроруда и одновременно учится на пятом курсе заочного Индустриального института. В служебной характеристике сказано: “Хороший, добросовестный и дисциплинированный работник. Отличительной чертой в его работе является быстрота ее выполнения при хорошем качестве”.
В 1939 году началась война с белофиннами. Он был призван в армию, попал в батальон связи. В июне 1941-го, сразу после объявления войны, ушел добровольцем в народное ополчение, а из военкомата, где он числился в начсоставе технических войск, еще долго присылали повестку за повесткой. 14 августа 1941-го пришла повестка и маме: “Районная комиссия по эвакуации обязывает вас вместе с вашим ребенком выехать из Ленинграда на все время войны в порядке эвакуации населения. Для подготовки к отъезду вам предоставляется три дня”.
Эшелон № 97 отправлялся 19 августа 1941 года. Сменившись с дежурства, он прибежал на платформу за несколько минут до отхода поезда, попрощался с женой, и только взял на руки дочку, как эшелон тронулся. С дочкой на руках он шел рядом с товарным вагоном, все быстрей, быстрей, и лишь на самом краю платформы подал ее в раздвинутые двери.
Это единственное, что я помню об отце…
Редкие минуты отдыха он тратил на письма.
Вот они, эти листки, исписанные мелким бисерным почерком, — маме, крупными аккуратными буквами — мне. Иногда на них следы копоти от чадящей коптилки, иногда сплошные черные вымарки: “Просмотрено военной цензурой”.
10. 08.1941
…Я с 4/VII нахожусь в Армии Народного Ополчения. Попал я, нужно сказать, неудачно, в связь. До сих пор отсиживаюсь в Ленинграде. Надоело отчаянно. Хотелось бы скорей вперед. Уже сожалею о своем добровольчестве. Если бы не связался с ним, то давно был бы в действующей армии, т. к. за это время домой приносили 6 повесток… Я, вот уже второй месяц, командую взводом. Состав людей меняется чуть ли не каждые три дня. Чехарда невообразимая…
22. 09. 1941
…почта идет с перебоями, но все же иногда телеграммы и письма доходят. Очень рад, что вас здесь нет, т. к. только теперь ленинградцы поняли в настоящей мере, что такое война, что значат переживания лондонцев и жителей других городов, испытавших налеты немецких бомбардировщиков. ‹…› С часу на час ожидаю отправки на фронт. ‹…› Ленинград неузнаваем. Замаскированный, защищенный, пустынно-настороженный, слегка поцарапанный нежданными гостями, Ленинград кипит, готовый дорого отплатить немцам за их зверства. ‹…›
…Особенно не надейся на мои средства, пересылать их становится все более затруднительно, да и не ровен час — все может случиться. Устраивайся на работу, моя многострадальная девочка. Устраивай свою жизнь. Не забывай моего отца… Крепко целую тебя мысленно… и быть может, в последний раз. Прощай, моя дорогая, родная черноглазочка.
6. 10. 1941
…Пишу уже не из города… Идем на сближение с немцем. Постепенно продвигаемся вперед. Пока все целы…
11. 10. 1941. Действующая армия
…Наконец получил от тебя письмо. Шло почти месяц. ‹…› Ведь Ленинград уже несколько раз оказывался без связи с внешним миром, правда, на короткие периоды. Уехали вы отсюда весьма своевременно, иначе вам бы ежедневно пришлось уподобляться лондонцам в эпоху наиболее интенсивных посещений немцами. Места, где недавно нам приходилось бывать, заняты немцем. Он стоит буквально у ворот города, но войти в них ему не по зубам. Руки коротки. Он видит перед собой красивейший, богатый город, он уже распределил между отдельными частями своих войск районы для грабежа, он уже на бумаге поделил добычу (считая Ленинград убитым зверем). Но город-гигант жив, живет полной жизнью города-фронта. Город сопротивляется, и не только сопротивляется, но и успешно бьет численно превосходящего врага. И стар и млад стали на защиту города. Мужчины и женщины, старики и дети, на фронте и в “тылу”, везде и всюду, все без исключения, кто чем может — воюют, куют победу над врагом. Немец, этот кровожадный зверь, скребется, как кошка по закрытой масленке, но город закрыт для него накрепко. Город неузнаваем. Мерзавцам удалось разрушить несколько домов в городе, главным образом жилых. Они повредили Мариинку, досталось больницам, Марсову полю, но все эти укусы стоят им зубов! Зверь теряет свои зубы на подступах к городу. Надеюсь, что недалеки дни, когда он здесь потеряет и свою голову. Не помогут ему ни его танки, ни его самолеты со смертоносным разрушительным грузом, ни его ярость. Он расцарапает лицо городу, но он будет бит под его стенами, в замечательных городских предместьях. Из моих товарищей-гипрорудовцев, ушедших одновременно со мной в армию, уже нет в живых Ламберта, ранены трое, нет вестей от Илюшки Фоменко. Многие из них, вероятно, погибли. В моей части пока достаточно благополучно. Пока только один человек погиб. Дорого, очень дорого заплатит враг за убитых наших товарищей. Десять, сто немцев заплатят своей жизнью за них. Ни одному немцу, ни живому, ни раненому, не будет пощады. Всех в преисподнюю. А доберемся до их жен и детей, так и им напомним “немножко” о страданиях наших жен, стариков и детей, о переживаниях “неарийцев”, славян, французов, греков, норвежцев и других стонущих под сапогом Германии народов.
Временно прекращаю писать. Тревожно.
Ночь протревожились. День прошел во всяких заботах. Сейчас двигаемся вперед…
16.10.1941. Действующая армия
…Настроение поганое. Был вчера на передовых позициях со специальным заданием. Очень хотелось остаться там, но это не в моей, к сожалению, воле. ‹…› Дела здесь, да и на других участках фронта, чрезвычайно серьезны, хотя временно у себя мы ощущаем затишье… Я со своим взводом пока в резерве. Держат нас для горячего случая…
22.10.1941. Действующая армия
…Сегодня — четыре месяца со дня начала кровавой бойни. А сколько месяцев до ее конца — один аллах знает. Последние три ночи я все время был на передовых позициях: угощал немцев радиопередачами. Все обошлось совсем благополучно, несмотря на минометный огонь немцев. Сегодня зато отдыхаю…
Дорогая доченька! Был вчера ночью недалеко от немцев, говорил с ними по радио. Они послушали-послушали, а потом начали стрелять из минометов и пушек, но ни в кого не попали, и я с моими красноармейцами благополучно вернулся обратно. ‹…›
28.10. 1941. Действующая армия
…Ничего у меня не изменилось. Все остается по-прежнему “спокойно”. Кормят прекрасно. Одеты мы тепло и даже жарко. Немец нас беспокоит сравнительно мало, так что жизнь пока сносная. Скучно, т. к. сидим почти без дела… Жду твоих строчек…
29. 10. 1941. Действующая армия
… Рад, что ты получила деньги, надеюсь, что аттестат ты тоже уже получила. Все вместе позволит тебе безбедно прожить первый год войны. А этого времени нам вполне хватит, чтобы изгнать и уничтожить вторгшиеся на нашу землю банды немцев.
Если тебе предстоит работать на уборке, то обязательно купи себе валенки. И полушубок мой, если он цел, неплохая штука. Он меня хорошо выручал на Урале десять лет назад… Я тоже почти ежедневно делаю вылазки со своими бойцами в поле за овощами. Разница от ваших полей заключается лишь в том, что нам приходится рубить капусту, собирать редьку, морковь, сено и т. п. — под артиллерийским огнем немцев. Пока все обходилось совсем благополучно. Только сегодня я на их глазах под минометным огнем собрал воз редьки и несколько мешков моркови. На кухне все это пригодится. Хотя и без этого мы не голодны. ‹…› Вчера нам выдали меховые душегрейки, теплые, мягкие и приятные. Так что домашние теплые вещи мне не нужны.
6. 11. 1941. Действующая армия
…Завтра годовщина Революции и наш с тобой “юбилей”. Поздравляю тебя с тем и другим. Не могу много писать, т. к. свеча догорает.
10. 11. 1941. Действующая армия
…К празднику я послал некоторым своим сослуживцам письма с поздравлениями и небольшие посылочки. Жалел, что не могу послать тебе… К празднику я получил благодарность в приказе по части за смелость, решительность и тому подобные качества. Все это пустяки…
17. 11. 1941. Действующая армия
…У меня все без изменений. Чувствую себя прекрасно… Когда кончится война, я приеду и расскажу много интересного… Напомни, чтобы я тебе рассказал, как я был “дирижером” и “разведчиком”.
19. 11. 1941. Действующая армия
…За меня ты зря беспокоишься. Я в полной безопасности. Наводим линии связи и обслуживаем их. Немцев ни разу не видел. ‹…› Сегодня получил посылочку от одной своей сослуживицы. Прислала теплые шерстяные носки, рукавицы, кашне и портянки. Не знаю, куда все это девать, т. к. все это у меня получено и лежит из военного комплекта. И так от количества выданных вещей ужасаешься, а тут еще посылки. Не вздумай сделать что-нибудь подобное, т. к. все равно мне придется это бросить. Некуда девать.
19. 11. 1941. Действующая армия
Дорогая моя Оленька! Получил твое письмо. Оно шло до меня ровно месяц. Пишешь ты очень плохо. Я бы тебе не поставил отметки “посредственно”, а только “ПЛОХО”. Безобразно плохо, небрежно и грязно ты пишешь. Такие грязные и небрежные письма ты мне не присылай. Я их читать не буду, так как ничего в них не понимаю. Если ты видишь, что письмо имеет много клякс, исправлений и ошибок, то перепиши его начисто после того, как мама тебе поправит все ошибки.
Дочурка! Ты спрашиваешь, где я нахожусь? Это, девочка, секрет. Могу только написать тебе, что я защищаю город Ленинград от немецко-фашистских бандитов, которые хотят уничтожить этот красивый и богатый город и всех его жителей. В Ленинграде, моя девочка, сейчас темно, как во время войны с белофинами. Ты, наверно, помнишь, как было темно? Немцы каждый день пытаются прилетать в Ленинград на своих разбойничьих самолетах и бомбить его, но это им плохо удается. Наши советские самолеты и зенитные пушки встречают их так, что они едва успевают повернуть и удрать. Каждый день несколько фашистских самолетов-стервятников падают вверх тормашками на землю и сгорают. В нашей квартире я не был уже больше двух месяцев… Я сейчас на фронте и воюю с немцами. Я, как и все красноармейцы и командиры Красной Армии, одет тепло, живем в землянках. Кормят нас хорошо. Немцы мерзнут, т. к. у них нет зимней одежды. Они все обовшивели и скоро совсем сдохнут от мороза. Скоро мы их прогоним и от Ленинграда, и вообще с нашей советской земли, и тогда кончится война, и мы снова будем вместе. Но ты к этому времени обязательно должна выучиться хорошо писать. Ты должна по письму получить отличные отметки. Доченька! Пиши мне почаще. Сообщай о своих успехах. Я жду от тебя чистых, грамотных, безошибочных писем и отличных отметок.
23. 11. 1941. Действующая армия
Дорогая моя! Завтра исполняется девять лет с тех пор, как ты переехала ко мне в Москву. Девять лет твоих “семейных мытарств”. Как один день. Радостными были только первые дни в Москве и несколько предшествовавших им дней в Ленинграде. А затем нечего особенно и вспомнить. Но и эти дни кажутся раем перед той перспективой, которую готовит Ленинграду Гитлер.
Ленинград. Неприветливо он меня встретил с самых первых дней. Неприветливы были дни почти семилетнего существования в нем. Не люблю я его. И вот парадокс: наряду со всеми, я его защищаю. Защищаю его как символ свободы страны Советов, как символ будущей свободы всего человечества, как символ жизни. В это время, когда он окружен, когда немцы пытаются удушить его голодом и уничтожить снарядами, — в это время он мне дорог, мне и всем ленинградцам, которые тем или иным способом сражаются за его свободу… Хотелось бы провести завтрашний день вместе, но как оглянешься кругом, то радуешься тому, что мы разлучены, что вам не приходится почти ежедневно не спать, спасаться в бомбоубежище и недоедать, недоедать, недоедать. Хорошо, что вы успели проскочить отсюда. ‹…›
28. 11. 1941. Действующая армия
…Беспокоит, что вы не получаете писем от меня. Причина тому — блокада Ленинграда. Прорвем кольцо — и вы получите кучу писем. Миллионы ленинградцев терпеливо ждут прорыва блокады. Ожидание это тягостно, когда сутки заполнены трудом, это не так заметно…
17.12.1941. Действующая армия
…Целый месяц я не имел от вас ни строчки, наконец сегодня праздник — письмо от тебя и Оленьки. Писал я тебе часто. ‹…› Я не настолько занят, чтобы не суметь черкнуть тебе несколько слов, но все дело в том, что все светлое время дня уходит в работе, а ночью, в темные часы суток не всегда есть свет. ‹…› Надеюсь, что сообщение с Ленинградом будет налажено, и тогда мне очень хотелось бы получить от тебя сухого домашнего печенья и сладенького чего-нибудь. Страшно соскучился по сладкому. Кажется, съел бы сейчас гору сухарей (даже простых хлебных), печенья, конфет и тому подобных прелестей. К сожалению, такая возможность предоставится не скоро. Немец на освобождаемых территориях ничего нам не оставит. Мне почему-то кажется, что и у вас там не всего вдоволь. Есть ли хоть картофель и мука? Запаситесь ими. (Как бы я сейчас с удовольствием слопал картошечки, да еще с добрыми домашними вкусными котлетами!) ‹…› Только ты зря за меня волнуешься и седеешь. Я по роду своей работы в полной безопасности.
…Вспоминаю чаще, чем ты думаешь, и жду того дня, когда мы встретимся. Надеюсь, что встреча не за горами. Мечтаю о тебе…
Дорогая моя доченька! Родной мой Олёнок! Рад очень твоему письму, оно написано лучше, чище и ровней, но не совсем грамотно. Старайся больше, учись лучше. Спасибо тебе за добрые пожелания папке. Я бы хотел, чтобы ты была повнимательнее и ласковее с окружающими. Не волнуй маму и не давай ей скучать и унывать. Говори с ней почаще, спрашивай, о чем она думает. Маме будет тогда легче, и она не будет седеть. 30 ноября мне присвоили звание младшего лейтенанта и назначили помощником командира роты. Я теперь самый настоящий командир Красной Армии и ношу один квадратик в петлице… Постараюсь вернуться с фронта, имея на петлицах прямоугольник, а на груди — медаль.
Оленька! У меня к тебе просьба. Узнай на почте, принимают ли посылки в Ленинград. Если принимают, то обязательно своими руками сделай вкусное печенье и пришли мне. Я очень соскучился по печенью и сухарям. Пусть они будут черные, но вкусные и сделанные тобой. Обязательно научись кулинарить. Когда я приеду, то попрошу тебя угостить меня обедом…
22. 12. 1941. Действующая армия
…Пишу с марша. На несколько часов остановились. Пользуюсь минутой относительного досуга. Наконец идем вперед. Надеюсь, что через несколько дней Ленинград будет избавлен от всех постигших его тягот. Тогда и мы вздохнем свободней и легче. Я очень краток, ибо должен еще успеть сварить нечто вроде бульона, чтобы зарядиться на ближайшие сутки. ‹…›
Январь, 1942. Действующая армия
Дорогая моя Оленька! Я напрасно ругал тебя в прежних письмах, я просто не получал их. Теперь сразу получил целую пачку. В последнем твоем письме ты спрашиваешь, как я провел день своего рождения и Новый год. Могу написать. Как раз в день моего рождения я получил приказ пойти с бойцами на передовую линию фронта. Вышли мы, когда начало темнеть. Кругом стреляют из автоматов и пулеметов. В воздухе пролетают светящиеся пули, но ни одна нас на задела. Так мы, где нужно, пригибаясь, где — перебегая, добрались до землянки, которая была пустой. В ней мы установили телефон и подвели кабель (провод). По этому кабелю должны были разговаривать командиры наших частей между собой. Папка же твой должен был следить, чтобы кабель был цел и в полном порядке. Когда мы входили в землянку, какой-то немецкий пулеметчик нас заметил и стал обстреливать землянку наугад, так как в темноте он ничего видеть не мог. Мы разожгли в землянке огонь и сидели грелись. С одной стороны от огня жарко, а спина замерзает, так как на улице мороз и в щели задувало. Так мы вчетвером и просидели всю ночь, по очереди следя за огнем и слушая в телефонную трубку, цел ли наш кабель. Под утро немцы, видимо, заметили дымок из нашей землянки и начали обстрел из легких пушек, которые называются минометами. Мины сыпались кругом, разрывы их следовали один за другим. Земля кругом дрожала, песок сыпался со стен потолка, но мы не бросили телефон и не побежали. Ведь мы должны были следить за целостью кабеля. Все-таки мины попали в наш кабель и в нескольких местах порвали его. Тогда один из бойцов остался сидеть около телефона, а все остальные побежали по полю, где лежал кабель, чтобы его отремонтировать. Пришлось бежать и работать под огнем, но все обошлось благополучно. Мы сделали свою работу и вернулись в землянку. Так же примерно было и под Новый год, и в течение всех дней, пока мы находились в землянке. Вот так, моя доченька, я и провел день рождения и Новый год. ‹…›
7. 01.1942. Действующая армия
…Давно тебе не писал, но еще дольше не получал писем от тебя. Невозможность писать для меня объясняется одним словом: наступаем. Отсюда ни дня, ни часу отдыха, ни места, ни условий для письма. ‹…› Если бы ты меня увидела, то, наверное, не узнала бы. Черен, грязен, оброс и худ, как никогда. Но настроение бодрое. В одном из предыдущих писем я просил тебя о посылке. Думаю, что это тебя затруднит. Поэтому не делай этого, тем более что положение у нас улучшается. Ежедневно нас пичкают маслом (до 200–250 грамм). Это уже до того опротивело, что я скоро не смогу на него смотреть. Сахар ем кусками, как только получаю на руки. Хочется печенья, конфет, мяса и чего-нибудь острого (но не пули). Жирное опротивело. Лежа в землянке, почти без передышки мечтаю попасть к вам, очутиться с вами за одним столом и забыть этот кошмар, который именуется “наступлением”. ‹…›
11.01.1942. Действующая армия
…Сегодня в газете нашей части есть извещение о недоставленном из-за неточности адреса письме на мое имя. Надеюсь и очень хочу, чтобы оно было от тебя. Видно по всему, что письма не попадают в Ленинград регулярно, а прорываются случайно и с большим трудом.
Сегодня я “отдыхаю” после двухнедельного пребывания непосредственно на фронте. Отдых заключается в том, что я имел возможность поспать в полуразрушенном, но все же отапливаемом помещении. А сейчас имею возможность при дневном свете в помещении писать тебе письмо. Родная моя! Ты не представляешь себе, что такое чувство безразличия к смерти и в то же время необычайная жажда жить. Жажда, полная самых мирских желаний — поесть, поспать, отдохнуть, поработать и, наконец, выпить. Сейчас только я постиг, что значит хорошо поесть, что значит хоть немного принадлежать себе, своим желаниям, своей семье, очагу и т. п. Ежедневно, ежечасно, ежеминутно, когда мысли мои не заняты делом, я думаю о тебе, о дочке, о тихой спокойной жизни, о домашнем уюте и прочих прелестях “мещанского” быта.
Сейчас, когда каждый из нас, получая свой суточный паек, вполне достаточный для нормального существования сытого человека, норовит уничтожить его с максимальной быстротой, чтобы постичь желудком ощущение сытости, чтобы ощутить то внутреннее тепло, которое разливается по всему прозябшему телу в процессе переваривания. Отсюда то, что положено на весь день, съедается за несколько минут. И так ежедневно. А какая прелесть водка! Как она согревает! Это не влага, а живительный бальзам. Если бы ее побольше, да закуски полный стол, да соответствующую обстановку — вот бы жизнь! Мечтаю по окончании войны выпить вместе с тобой, мамой, папкой и всеми, кто пожелает присоединиться к подобному пиршеству.
Ты поражена содержанием моего письма, ты меня не узнаешь в нем. Но это моя “idea fix” (навязчивая идея. — О. М.) Не дождусь я, видно, этого благого мгновения, когда одновременно с тем, как сумею обнять тебя и дочку, я смогу поднять стакан с водкой за жизнь, за сытый желудок и тихое мирное существование. От одной мысли о подобной возможности можно сойти с ума. Это невообразимо.
Представляю себе обычное свое сюрпризно-внезапное появление среди своих, седенькую жену и взрослую дочь и море радости и счастья, которое ожидает впереди. Но сколько смертей должно пройти мимо, сколько неприятных мгновений, минут, часов, суток, лет впереди?.. Есть мысли, которые гонишь от себя, как недостойные того дела, за которое положено уже столько жизней, крови и труда, но часто думаешь, что отдал бы любую из конечностей, чтобы выйти из этой “игры в жизнь и смерть”. Торжествую при мысли о том, что подобная мысль не торжествует надо мной.
Рад, что ты и Олечка далеки от всего этого кошмара. Научись, родная, быть жизнерадостной, не в пример тому, что было до сих пор. Мне придется заимствовать у тебя эту жизнерадостность, чтобы наша жизнь была прямой противоположностью той, которую мы провели так тускло. Мечтаю о сельской сытой идиллической жизни, о сытном обеде, о теплом помещении и о царице всего этого — уютной жене. Родная моя! Не удивляйся этому бреду. Возвращение с войны будет для меня вторым рождением. И уж вторую свою жизнь я не захочу жить, как придется. Мы с тобой, воодушевившись единым стремлением, затопаем по жизни дружно, бодро и весело. ‹…›
12.01.1942. Действующая армия
…Вчера только написал тебе письмо, а сегодня хочется опять писать, писать и писать, если не прервут. В комнате тепло. Дневной свет. Умылся. Был в бане. Белье чистое. Относительный уют. Тишина. Спокойствие. Как мало человеку надо. Есть возможность почитать книгу, но предпочитаю побыть с тобой. Хотя бы мысленно. Представляю себе, что вы все делаете в это время. Завидую, что вы все вместе, можете делать, что хотите: есть, спать спокойно.
Сегодня у нас распространились слухи об отдыхе, но они не радуют, т. к. это сопряжено с уменьшением рациона (таковы пока еще условия Ленфронта), а мы и так уж подтощали. Перспектива в смысле питания не блестящая. Шесть месяцев варимся в собственном соку, а сока в нас уже кот наплакал. Пробиваемся, но все же скорее бы помогла Москва. Они все же не блокированы и имеют все, что нужно для войны. Наше положение тяжелее и ответственнее. Тем не менее, что является самым замечательным, я и окружающие меня люди бодры, хотя физически и ослабли несколько. Но скоро конец нашим мукам. Осталось уже немного, чтобы выжать врага с путей, соединяющих Ленинград с внешним миром.
Скоро два часа дня. До обеда еще по меньшей мере три-четыре часа. Под ложечкой сосет, а в перспективе жидкий супок из воды, муки и мясных консервов. Хлеб съеден еще с вечера. А дальше — жди до утра. Сегодня что-то расстроился желудок, не пойму, в чем причина. Не худо бы перейти на сухари взамен хлеба, но дело в том, что сухарей тогда дают вдвое меньше, а это отражается на ощущении, именуемом сытостью. Если учесть, что все понятия относительны, то и это ощущение относительно. Мне кажется, что для того, чтобы быть сытым, мне надо будет есть в течение недели по четыре обеда и завтрака, и ко всему этому вошла бы в меня еще четверная порция хлеба, что составляет более килограмма. Вот я какой обжора в своих мыслях… Тебе не надоело читать об одном и том же? Я, как узбек на арбе, пишу про то, что думаю, а думаю все одно и то же. Скудоумие, скудомыслие, поклонение чреву, тупость ко всему, что не именуется человеческими страданиями. Но это все только до первого дела. Тогда забываешь обо всем, даже о пище. Вчера ночью до того думалось о тебе, что я никак не мог заснуть, пришлось прибегнуть к помощи водки. Среди ночи выпил полагающуюся мне порцию, закусил сегодняшней порцией хлеба и маслица и заснул так, что несколько часов подряд не перевернулся. Утром едва смог двинуть руками и ногами, до чего отлежал. Результат мечтаний — сижу с затянутым ремнем. Он, кормилец, всегда выручает в этих случаях. ‹…›
16.01.1942. Действующая армия
Дорогой Михаил! ‹…› У меня сейчас сравнительно спокойное существование, ибо несколько дней нахожусь в резерве своего батальона, так что, по существу, отдыхаю. Отдыхают частично отмороженные ноги и руки, отдыхает брюхо, ибо за день получает 300 г крошек, именуемых хлебом, и дважды в сутки по котелку жидкого хлебова. Поясницу обхватываю двумя руками в кольцо после сытного обеда. “Фигура” стала прямо загляденье. Но ничего. Потерпим. Радует, что в Ленинграде положение с питанием жителей несколько улучшается. У них ведь оно было буквально катастрофическое. Теперь, говорят, получшело. Есть виды на улучшение и у нас на фронте. Нахожусь недалеко от Пушкина, 10–11 км. Может, придется там побывать, тогда загляну на твое пепелище. Может быть, удастся что-нибудь узнать о твоих, надеюсь, что они живы. ‹…›
17. 01. 1942. Действующая армия
Здравствуй, дорогая моя доченька! Наконец-то я получил так долго ожидаемое письмо от тебя. Мне даже не верится, что ты писала его сама, настолько оно написано лучше и аккуратнее, чем первое. У тебя определенно чувствуются успехи в занятиях. Очень рад, что ты любишь арифметику, но я бы очень хотел, чтобы твои успехи по другим предметам были не меньше. Люби все, чему тебя учат. Во всем старайся быть отличницей. ‹…›
24. 01. 1942. Действующая армия
Дорогая моя доченька! Спасибо, что не забываешь своего папку. Я без вас очень скучаю и стараюсь помочь скорее победить немцев, чтобы вернуться к вам. В бою я уже был в течение двенадцати дней. Мы прогнали немцев из одного места, скоро погоним дальше от Ленинграда. К весне мы их победим совсем и вернемся домой. Успокой маму, пусть она не волнуется зря. Со мной ничего не случится. ‹…›
25. 01. 1942. Действующая армия
Дорогая моя! Вчера наспех написал тебе несколько строк. Меня прервали вызовом по телефону. Всю ночь был занят. Под утро вернулся, немного отоспался. Сейчас перечитываю многочисленные твои открытки и письма и хочу по мере прочтения попутно писать тебе. Удастся ли? Пишу тебе часто, но нерегулярно ходит почта. Не забудь, что мы окружены и доставка почты затруднена. ‹…› Олечкиного поздравления по радио я, конечно, не получил, т. к. в это время находился на переднем крае обороны, а там приходится слушать не радио, а свист путь и разрывы снарядов и мин. ‹…› Зима у нас очень холодная, 32–34╟. Но у меня все пока сравнительно благополучно, замерзает только нос. ‹…› Несколько слов о письме Олюшки. Ты не представляешь, как я ему обрадовался. Оно ошеломило меня своим видом и содержанием. Неужели это ее самостоятельное творчество? Ведь это уже взрослая девочка. Сохраню его вместе с первым письмецом. К чему у нее больше склонность? Неужели к математике?
К великому сожалению, у тебя на письмах нет дат. Поэтому отвечаю в порядке их читки.
За что меня отличили? Не знаю. Командир и комиссар батальона относятся ко мне очень хорошо. Плачу им за это самым добросовестным отношением к поручаемым делам. Проявляю по мере сил инициативу. Ты спрашиваешь о передачах для немцев. Могу кое-что рассказать. Мое дело не говорить с ними, а навести линию, установить репродукторы поближе к ним и переждать, пока диктор, находящийся далеко в тылу, произнесет положенную речь. По окончании разговоров мое дело вместе с командой убрать репродукторы и смотать линию. Спокойно и просто. Очень интересно при этом их поведение. Молчат и внимательно слушают транслируемые речи и стреляют для порядка при звуках музыки и антифашистских лозунгах. Неистовствуют при звуках “Интернационала”, обстреливая нас из автоматов и минометов. До сих пор все у меня обходилось благополучно при наилучшем эффекте.
Ты интересуешься, кто мне прислал посылочку? У нас в Гипроруде была (есть ли — не знаю) библиотекарша, которая оказывала мне очень много услуг в учебе. Один из моих бойцов, ездивших в Ленинград, ее сосед. Я воспользовался оказией и послал для ее сына немного сахара, масла, галет и пару банок консервов. Она в благодарность за этакую ценность прислала мне посылочку с теплыми вещами. Вот и все. Отвечаю на твое “педагогическое” письмо. Очень огорчен, что огорчил Олечку своим ответом на ее письмо. Извините меня. Не виноват я, что плохой педагог. Я не смею приписывать моему “ушату” значительные успехи, сквозящие из последующих писем Оли, но факт неопровержимый. Пересмотри свой педагогический прогноз и сообщи мне, так ли уж я не прав и непедагогичен. Заканчиваю, так как наш почтарь ждет письма. ‹…›
29. 01. 1942. Действующая армия
Дорогая моя! Ровно месяц назад ты писала мне письмо и открытку. Вчера получил и то, и другое. Рад, что у меня есть такие хорошие две крошки, которые не забывают меня. Рад и тому, что ты способна чувствовать красоту и прелесть тихой, морозной звездной ночи. Здесь же час за часом теряешь человеческий облик, все во мне притупляется. Теряю способность чувствовать какую-либо красоту. Тупеет разум. Становишься животным не по дням, а по часам. Все мысли, все чувства подчинены сугубо эгоистическим желаниям, круг которых ограничен. Чувства сострадания, жалости и любви к человечеству ушли куда-то далеко, в бездонное нутро. И только в мыслях о том, что творится, пробуждается и ненадолго воскресает “человек”. Если бы ты хоть отдаленно представляла себе обстановку здесь и в Ленинграде, городе человеческого горя и страданий. Всего этого столько, что перестаешь ощущать и чувствовать, отмахиваешься от всего, как пловец в воде. А я плохой пловец и успеваю нахлебаться этой воды. Завидую тебе, что ты так далеко и далека от всего этого, что это тебя не коснется. ‹…› Как бы я хотел, чтобы дальнейшая наша жизнь проходила среди людей, не испорченных культурой, воспитанных природой, на ее лоне и в борьбе с ней. Мысль эта все больше и больше одолевает меня. Но как далека эта мысль тебе. Ты не поймешь меня. Ты никогда не поймешь, что человек, облагороженный природой и не испорченный “культурой”, в тысячу раз лучше и чище, несмотря на свою грубость и неотесанность, чем так называемые “культурные” люди, вроде меня. ‹…›
1. 02. 1942
Дорогая моя доченька! Через пять дней тебе исполнится восемь лет. Ты из маленькой девочки станешь уже большой, взрослой. А как взрослая дочка, ты должна подумать, чем ты можешь быть полезна в семье. Ты должна ежедневно трудиться и помогать окружающим в их трудовой жизни. Напиши мне о своих обязанностях по хозяйству, хорошо ли ты их выполняешь. Не забывай про учебу. Ты должна быть обязательно отличницей. Когда я приеду, то обязательно поинтересуюсь твоими отметками и успехами в кулинарии, шитье и вышивании. Научись хорошо рисовать. ‹…›
1. 02. 1942
Дорогая моя! Вот и февраль. Проснулся в первое февральское утро. Все еще спят. Пользуясь тишиной, решил написать тебе несколько строк. Через пять дней дочурке исполнится восемь лет. В этот день я буду думать о вас, моих дорогих девочках. Отпразднуйте этот день и вспомяните меня, грешного, находящегося так далеко от вас. С каким удовольствием я был бы вместе с вами, как бывало раньше. Скромный, по нашим прежним понятиям, стол, но торжественный по моим современным взглядам. Традиционный крендель весьма солидных размеров. Чай. Конфеты. Печенье. Немножко вина и веселье детей. Веселье, которого вот уже полгода не видно на лицах встречающихся мне детей. Дочка моя и на этот раз, надеюсь, получит традиционное, хотя и более скромное празднество. Побалуй детишек. А мне оставь только небольшой кусочек чего-нибудь самого вкусного, что сможет сохраниться до моего нескорого возвращения. И я буду жить с мыслью, что по приезде с опозданием отведаю “восьмилетнего” кренделя.
Последние дни кормят нас значительно лучше, но мы настолько изжадничались, что нам всего мало. Для упитанного организма пищи вполне достаточно. Я никогда столько не ел, а теперь сожрал бы вола в упряжке. Недостает сладкого, хотя сахар получаем ежедневно без перебоев. Но я его съедаю зараз, как только он попадает в мои руки. Несколько слов о воспитании дочки. Надо серьезно начать приучать ее к труду, чтобы она любила самый процесс труда. Пусть то будет стряпня, шитье, вышивание, вязание и т. п. Она обязательно должна получить твердый круг своих каждодневных трудовых обязанностей, должна приучиться относиться к этим обязанностям с любовью и терпением.
Получил на днях письмо от твоей мамы. Досталось же ей, бедняжке. И все же поразительная неутомимость и жизнелюбие. Как ты в этом непохожа на нее, в минус тебе. Ее жизненная активность граничит с авантюризмом такого размера и характера, что не всякий здоровый мужчина рискнет отважиться на подобное. Преклоняюсь перед ней. Если бы не проклятая слякоть, окружающая все, живущее здесь, она была бы цветущим человеком. Надо обязательно найти такой уголок земли, где она могла бы существовать без всяких признаков болезни, где можно было бы жить не пресмыкаясь, а трудясь и находя удовлетворение в плодах своего труда, будь то плод земли или ребенок в школе, воспитанный твоими усилиями. Надо ощущать действительную полезность своего труда, а не удовлетворение от того, что за этот труд платят деньги. Меня все больше и больше прельщают такие места, как Киргизия, Казахстан, Дальний Восток или какая-нибудь русская деревня с ее огромными просторами для деятельности инициативного человека. Все помыслы людишек, населяющих нашу землю, направлены на соблюдение своей пользы, на собственное обогащение. Мне же все чаще хочется видеть пользу для других от своих трудов. В росте благосостояния окружающих, в их растущем удовлетворении жизнью, в их растущем благосостоянии — вот где истинное удовлетворение. Я хочу видеть вокруг себя людей, которые, подобно первым переселенцам в Сибирь и на Дальний Восток, — в упорной коллективной борьбе с природой обрели истинную чистоту души. Суровые внешне, они достаточно чутки внутренне. И в то же время они лишены свойственной окружающим нас здесь людям пронырливости, лицемерия, алчности. Уподобиться охотнику-гольду или мирному горному жителю, которых можно встретить только в глуши, — вот мечта. Где ее можно вкусить — не знаю. Мечтаю о родовом строе, основанном на натурально-социалистических началах. Мечтаю о человеческом счастье. Мечтаю о Жизни, которая всегда начиналась бы с большой буквы. Мечтаю о труде вместе с дорогими мне людьми, которые смогли бы понять эту идею “трудовой”, а не “служебной” жизни. Ты не представляешь себе (и я тоже), как сладок и одновременно, вероятно, горек хлеб, добытый тобой, как ароматен мед, собранный собственными руками, как сочно яблоко, выросшее на твоих глазах, как красивы цветы, политые на заре твоими руками, и как прекрасно солнце, ежедневно восходящее и озаряющее твой труд. Я мечтал об этом еще тогда, когда жил в Тарасовке. Встанешь утром по росе. Поработаешь в поле. Придешь домой, уплетая какой-нибудь из плодов, взращенных своим же трудом. Как вкусна после этого пища, как краснеет на фоне белого молока собранная утром холодная клубника. Как вкусен винегрет из выращенных тобой овощей, как прекрасны яйца от своих кур и молочные дары своей коровы. С каким упоением я возился в скотнике, вдыхая запах навоза, перевозя эти коровьи “дары” на грядки под клубнику, картошку, цветы. А ты никогда не ела морковь, турнепс или свеклу прямо с грядки, наскоро очистив землю с нее и слегка обрезав шкурку. Холодная сочная морковь или репа. Упоение. И тут же вспоминаю простого деревенского парня Николку, пришедшего откуда-то из глухой деревни, который среди ночи будил меня и ни с того ни с сего спрашивал о самых разнообразных непонятных ему явлениях и вещах. С каким увлечением он слушал мои объяснения и ответы, и как старательно эта “черноземная” душа пыталась приложить к жизни все воспринятое. Он буквально в несколько дней выучился писать, пользуясь для этого обломанной веткой и разровненной площадкой земли. Сколько было в его глазах благодарности и безграничной преданности в его действиях. Вспоминаю его с удовольствием, хотя это мимолетный эпизод в моей жизни. А сколько было интересных людей среди рабочих, прошедших через мои стройки. Нетронутые, прямые и честные ребята разных возрастов, состояний и положений. Но они зачастую больше и лучше любого “культурного” интеллигента понимали человека при всей тяжести окружавшей нас обстановки. С такими людьми я был всегда более близок, чем с “культурными” коллегами с образованием.
Хотелось бы сейчас же услышать ответ на свои мысли от тебя, но до него по меньшей мере два месяца. Это же вечность. ‹…›
7. 02. 1942. Действующая армия
Вчера с раннего утра вспоминал вас. Я этот день отметил тем, что, придя с передовой после очередного задания, выпил водочки и закусил командирским пайком: 100 г галет (на пять дней) и сливочным маслицем с хлебом. Пил и мысленно вспоминал вас. Закусывал и думал о вас, моих дорогих девочках, есть ли у вас в достаточном количестве маслице и мука, чтобы испечь традиционный крендель. ‹…› Ты расстроила меня упоминанием о домашнем печенье и медовых пряниках. Эх, с каким бы удовольствием навернул бы я целую посылку за раз, если бы она была у меня вчера. Вот был бы праздник! Жаль, что посылок не принимают. Из некоторых твоих строк мне ясно, что вам приходится совсем не сладко, что закрепившиеся в моей памяти времена 1936 года ничего общего не имеют с тем, что там делается сейчас. Вы тоже вынуждены отказывать себе во всем. Плохо. Но все же это в миллион раз лучше, чем в Ленинграде. Ты не представляешь себе, что тут делается. Жуть черная. Пока должен закончить письмо, опять иду “концертировать” немцам.
16. 02. 1942. Действующая армия
…Давно вам не писал, так как очень занят, вот уже пятые сутки по ночам не сплю, приходится работать. А днем всякие внеочередные дела. ‹…›
20. 02. 1942. Действующая армия
…Перечитал несколько твоих писем и снова захотелось оказаться вместе с вами. В этот миг за окном рвутся десятки немецких мин. Если бы ты знала, как все это надоело! Я их не боюсь, я не выпущу из рук оружия, пока мои руки способны его держать, но так хочется видеть конец этого кошмара, затеянного Гитлером, так хочется уюта, тишины и покоя, но ни то, ни другое, ни третье невозможно из-за тех разрушений, которые принесла война. Для того, чтобы оправиться от всего, что сотворено в этой кухне, именуемой войной, понадобятся годы, десятки тяжелых лет существования с самым сильным ограничением минимальных своих потребностей. А ведь потребности-то у нас и так были чрезвычайно скромные. Эту скромность ощущаешь только сейчас, когда временами жалеешь, что в прошедшей жизни хоть на одну минуту не сделался ее “прожигателем”. Самое большое, что мы себе позволяли, это скромный закусон с маленькой бутылочкой водки или несколько бутылок пива. А после этого следовала экономия на “завтраках”, дабы наверстать упущенное. Когда я называю подобное существование скромным, еще приукрашиваю истинное его название. Как мне жалко, что я ни разу не мог с легким сердцем доставить тебе и дочке удовольствие поесть вволю хороших конфет, печенья или чего-нибудь в этом роде. Ты ведь всегда ограничивалась покупкой простеньких конфет. По виду шоколадные, начинка из сои, а цена сходная. А я и это считал для себя расточительством. Да, жизнь наша была далека от скромной, она была скаредной от начала до конца. Нет, девочка, если доведется нам еще увидеться, а я в этом не сомневаюсь, то мы заживем иначе. Пусть это будет стоить огромных трудов, но я хочу ощущать жизнь, которая будет приносить полное удовлетворение. Я знаю, что в значительной степени эти мысли продиктованы сложившимися обстоятельствами, но именно на фоне этих “обстоятельств” лучше всего чувствуешь все пережитое за три десятка лет с хвостиком. ‹…›
Когда я шел на войну, мне казалось, что самое тяжелое — это убить первого человека. Я его еще не убил своей рукой, но мысль об этом во мне давно убита. В финскую я не мог видеть спокойно человеческие трупы, отворачивался, старался их не замечать, а если видел, то надолго терял аппетит. Теперь же я могу спокойно есть, сидя рядом с трупом, без всякой брезгливости могу ходить по ним, а если понадобится, спать среди них. Трупы — это необходимый аксессуар войны. До чего я еще не дошел, в отличие от существующих на земле племен, — это до употребления мяса себе подобных. Но до этого я и не дойду никогда. Это предел потери человеческого облика, предел оживотнения.
24. 02. 1942. Действующая армия
Письма доходят все быстрее и быстрее. Ты напрасно беспокоишься за меня. Это напрасно и бесполезно, потому что по характеру моей работы всего можно ожидать в любой момент. Но ведь на то и война. Я ведь шел на это добровольцем и вполне сознавал, на что иду. На опасность здесь приходится плевать. Это не значит, что я подставляю голову без дела, но и не значит, что я должен хорониться от каждого чиха. А “чихают” здесь часто и подчас совершенно внезапно. Однажды при наводке линии связи в трех метрах от меня и еще двух бойцов упала немецкая мина. Для нас это означало превращение в мокрое место, но, к нашему счастью, она не взорвалась. На днях я попал под минометный обстрел, от которого я не ждал для себя никакой опасности, но только продвинулся на несколько шагов, как три мины, взорвавшиеся немного впереди, осыпали все вокруг осколками, и ни один не угодил в меня. Следовательно, мне определенно везет. На роду мне, видно, написано не погибнуть в этой войне. Надеюсь на это и живу с мыслью, что страшного ничего кругом нет. Ежели страшиться, то лучше покончить самоубийством, ибо самая мысль о страхе смертельна. В этом я убедился на многих примерах. Здесь последние дни стоит солнечная погода. Все ярко освещено, но на фоне этого яркого освещения картина не становится более радостной. Вчера отпраздновали XXIV годовщину Красной Армии. Угостили нас на славу утром пирожками с мясом и рисом, а вечером обедом из двух блюд. Повар у нас первоклассный, даже при скромном ассортименте продуктов он смог создать прекрасную праздничную еду. У нас почти весь командный состав перебывал в Ленинграде. Я не рвусь туда, чтобы не занимать поездку, которая нужна больше другим, а радостного оттуда привозят очень мало. Я эгоистично доволен и рад, что у меня никого в Ленинграде нет.
2. 03. 1942. Действующая армия
…Извини меня за неприятное сообщение, но скрывать его от тебя не хочу. К величайшему сожалению, Миша уже больше никогда к нам не зайдет посидеть и поговорить. Так же как тихо жил, так же тихо он и ушел из жизни, оставив после себя плоды своих золотых рук. Мир его праху и вечная память. Крепись, читая это сообщение. Здесь это не просто обычное явление, оно слишком обыденное. Такова участь ленинградцев, уготованная им проклятыми фашистскими извергами. Миша — жертва фашизма. Невинная, никому не нужная жертва. А ведь ему бы еще жить и жить, писать и писать, творить и творить. ‹…›
11. 03. 1942. Действующая армия
…За последнее время наша жизнь налаживается. Кормить стали лучше. Приближаемся к границе сытости. Сосущее ощущение желания поесть сглаживается…
16. 03. 1942. Действующая армия
…К моему приезду ты обещаешь мне целого барана зажарить и к нему еще четверть вина. Заранее предупреждаю — не съем столько. Тощая пора миновала. Вхожу в норму. Почти ежедневно ощущается тяжесть в желудке. Теперь придется повести борьбу с обжорством, ибо единовременно потребляемая порция превышает домашнюю втрое. Пора голодного существования прошла, но это чувство, доселе незнакомое, запомнится надолго. Сейчас если в чем и ощущается недостаток, так это в сладком. Конфеты, печенье — вот что с великим удовольствием я употребил бы, но это уже роскошество, без которого можно обойтись. Как-то на днях наши бойцы получили подарки от свердловских трудящихся — пряники, печенье, подушечки и т. п. Все это в небольших количествах, но удовольствие это доставило большое. ‹…›
27. 03.1942. Действующая армия
…Несколько раз садился, чтобы ответить тебе, но каждый раз или отрывали очередные дела, или отсутствовал свет. А в темноте хорошо думается, но совершенно невозможно писать. Кроме того, не могу писать, когда кругом толкотня и могут ежеминутно оторвать на какое-нибудь дело. Сейчас пересилил себя и пишу, невзирая на обстановку, хотя вершители судеб шляются вокруг да около. ‹…› У меня ничего нового, кроме того, что меня перевели в лейтенанты. ‹…›
1. 04. 1942. Действующая армия
…Никак не могу заставить себя сесть за письма. У меня последние дни неприятности с командованием. Почти ежедневно приходится выслушивать всякую напраслину, но, надеюсь, приведу все в норму. С наступлением весенней погоды (точнее, непогоды) неприятное самочувствие создает правая нога, на которой у меня отморожены пальцы. Большой палец до сих пор, уже скоро четыре месяца, не заживает, мерзнет и дает себя чувствовать. Общее самочувствие хорошее, настроение же неважное. Под влиянием трений, имевших место между мной и моим непосредственным командиром, я подал заявление о переводе меня на прежнюю должность и об освобождении от должности заместителя командира роты. Это заявление командование батальона, точнее — комиссар, расценили как нежелание отдать все свои способности делу, как стремление получить “работенку полегче”. И отсюда посыпались все беды. Я стал сразу антиобщественным элементом и никудышным командиром, во всеуслышание было приказано устранить меня от воздействия на бойцов по линии общественной и т. д. В общем чуть-чуть не враг народа. Шельмовка и угроза арестом и судом на каждом шагу. И все это без всякого основания и в полном противоречии с оценкой всей предыдущей моей работы. Положение мое усугубляется тем, что я слишком горяч и вспыльчив, а главное — я последний беспартийный командир в своем подразделении. Это приводит к тому, что все прежде меня узнают обо всем через партийную организацию, а я остаюсь за бортом и зачастую в полном неведении даже о делах, в которые я как командир должен был бы быть посвящен по занимаемой должности. Вынужденная бездеятельность или, в лучшем случае, проявление собственной инициативы только в мелочах — вот сфера моей деятельности. Переступить же порог партийной организации по целому ряду внутренних причин я считаю для себя невозможным, хотя дело партии мне дороже, чем многим из числящихся в ее рядах. Беда моя, я слишком прям и не научился кривить душой. Вижу и понимаю я зачастую больше других, но оцениваю события с позиций, меньше всего выгодных лично мне. ‹…› … Все это пустяки, ибо честным отношением к своим прямым обязанностям не заслужил даже порицания за все время службы.
Кончаю это идиотское письмо. Не ругай за его содержание…
3. 04. 1942. Действующая армия
…Обстановка и, соответственно, настроение напряженные. Весна не сулит нам чего-либо хорошего. Не жду ничего путного ни от весны, ни от лета. Перестал думать о будущем, так как настоящее весьма неопределенно. Сейчас дежурю. Три часа ночи. На фронте тишина, зловещая и необычная. Молчат пулеметы, не светят ракеты, молчит, набираясь сил, немецкая артиллерия. Весна, вероятно, решит многое…
6. 04. 1942. Действующая армия
Дорогая моя доченька! У меня все без перемен. Сегодня в газете “Красная Звезда” прочитал стихотворение Сергея Михалкова “В том краю, где ты живешь”. Посылаю его тебе. Выучи…
14. 04. 1942. Действующая армия
Дорогая моя доченька! На днях случайно зашел в магазин военторга и нашел там несколько книг, но так как денег у меня не было, то пришлось ограничиться покупкой сочинений Маяковского. Эту книгу послал тебе. Прочитай, что тебе будет понятно. Когда будут деньги, куплю и вышлю тебе еще несколько книг…
14. 04.1942. Действующая армия
…Выдалась минутка — сел за стол. Вчера у нас блестяще прошла подписка на “военный заем”. Я подписался на 900 рублей. Позавчера выслал вам бандеролью однотомник Маяковского… В прошлом письме я написал тебе целую кучу страстей. Они, кажется, улеглись. Комиссара кто-то надоумил, вероятно, и нападки сразу прекратились. Что будет дальше — “будем посмотреть”…
18. 04. 1942. Действующая армия
Дорогая моя доченька! К сожалению, я не могу ответить тебе на английском языке. Когда вернусь, наверстаю. Ты пишешь, что тебе нечего читать. Я послал тебе на днях книжку Жюля Верна “Пятнадцатилетний капитан”. Читай ее в свободное время, но не в ущерб послушанию и домашним твоим обязанностям. Это очень интересная книжка. Не испачкай и не порви. Заверни в бумагу. Я, когда приеду, тоже ее почитаю. Рад, что ты записалась в кружок рукоделия. Чем вы там занимаетесь и как твои успехи? Олёнок! Читала ли ты Лермонтова? ‹…›
Желаю тебе успехов во всех твоих начинаниях. Не разбрасывайся и будь настойчивой в том, что делаешь. Не забывай свои домашние обязанности. Целую тебя, моя доченька. Жду твоих писем. Твой Папа.
* * *
30. 06. 1942
Дорогая Елена Александровна! Как мне ни тяжело, но я подтверждаю, что Ваш муж, лейтенант Дубельштейн, действительно погиб при выполнении задания по обороне нашего любимого города. Он был смелым командиром и своим поведением на фронте неоднократно доказывал любовь к Родине. ‹…› Похоронили мы И. И. с воинскими почестями в отдельной могиле. На ней установлен обелиск и имеется соответствующая надпись… Искренне сочувствую Вам и выражаю свое соболезнование.
В. А. Попов
1. 07. 1942
Уважаемая Елена Александровна!
Я, как командир роты, в которой служил и погиб Ваш муж, Дубельштейн И. И., считаю своим долгом выполнить Вашу просьбу и сообщить, при каких обстоятельствах он погиб.
Утром 21 апреля И. И. отправился проверить несение службы нашими контрольными станциями. Путь пролегал по полю, подверженному пулевому прострелу противником. Он шел с одним бойцом. Пуля врага смертельно ранила И. И. Сейчас же после ранения к нему выбежали из соседней землянки наши бойцы и командир, но спасти его было невозможно. Рана была смертельной.
Я с И. И. служил в нашей части с момента формирования в Ленинграде и за все пребывание на фронте знал его как мужественного и знающего дело командира. Нам всем тяжела была его гибель.
22 апреля мы собрались нашим подразделением и похоронили тело И. И. на новом кладбище близ селения, где расположена часть. На его могиле мы поклялись мужественно, с презрением к смерти бороться с врагом, и если понадобится, то и отдать свою жизнь за дело, за которое пал смертью храбрых И. И. Дубельштейн.
Ст. лейтенант Уставщиков
* * *
9 мая 1945 года мама записала в дневнике:
“Победа, победа! Родной мой, победа! Вот он, тот день, ради которого ты отдал жизнь, ради которого наша многострадальная земля залита кровью и слезами. 8 мая в 23.00 Германия подписала безоговорочную капитуляцию. Первый, о ком я подумала, как только мы узнали об этом, — ты. Но сегодня мысль о тебе как-то особенно горька и в то же время горда. Ведь это вашей смертью, смертью миллионов таких, как ты, куплена победа. Никогда, ничем не заполнить мне пустоты без тебя. Но мир остался, жизнь победила, кровь больше не льется. Кто еще жив, те будут жить”.
В наследство от отца достался мне потертый старенький бумажник (в нем лежала моя детская фотография с помятыми, потертыми, обтрепанными краями — видно, часто доставал), варежки, связанные из разноцветной шерсти (новые, хотя им уже за 60), пачка писем (которые я читаю, читаю, перечитываю, надеясь найти в них ЕГО, услышать ЕГО голос, его часы и — ЖИЗНЬ — моя, моего сына, моих внучек…