Вступительное слово Б. Никольского
Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2005
“РАССТАВАТЬСЯ С ПАМЯТЬЮ РАНО…”
В эти дни — дни, когда мы отмечаем юбилей Великой Победы, редакция “Невы” решила напомнить своим читателям о двух замечательных поэтах-фронтовиках — Павле Булушеве и Германе Гоппе. У них была сходная судьба. В 1999 году в прощальном слове, посвященном Герману Гоппе, я писал: “Он был давним автором и настоящим другом нашего журнала. Поэт-фронтовик, еще юношей ушедший на войну, он навсегда сохранил в своей душе и чувство фронтового братства, и горечь потерь, и радость Победы. Он был тяжело ранен, чудом выжил, за храбрость был награжден орденом Боевого Красного Знамени. Об этом человеке с полным правом можно сказать: он жил честно, он жил достойно”. Именно Герман Гоппе привел в редакцию “Невы” своего друга Павла Булушева, и нас сразу покорила жестокая правда его фронтовых стихов, он стал постоянно печататься в “Неве”. Впрочем, об этом человеке, которого он считал своим побратимом, Г. Гоппе рассказал сам — рассказал ярко и выразительно.
Память о поэте — это прежде всего его стихи. Давайте же сегодня еще раз вслушаемся в эти суровые и честные строки.
Борис НИКОЛЬСКИЙ
ГЕРМАН ГОППЕ * * * А правда смягчается даже честнейшей строкой. И хочешь не хочешь - война все равно приукрашена. Ты словно в санбате. И память глядит медсестрой. И шепчет тебе, что окончилось самое страшное. * * * Ах, суд потомков! Он, понятно, прав. Суд с высоты, чтоб в мелочах не мешкать, Где в том числе и я, к земле припав, Судьбу свою прикинул в перебежке. Любой ценой - докатится приказ С высот дивизионных по ступеням, Чтоб неизбежно упереться в нас. Не сможем мы - остаток роты сменят. Две высоты. До каждой далеко: Что до потомков, что и до комдива. А меж высот - высотка за рекой. Возьмем ее - и судьи будут живы. * * * Да, верой жили. Да еще какой! Ее убить пытались - не убили. Она травой взрывалась на могиле, Но возвращалась в поредевший строй. Да, верой жили. И она слепой, Как говорят, была. Не замечали. Не замечали, черт возьми, вначале, А за началом начинался бой. Да, верой жили. И не нам с тобой, Носившим беспросветные погоны, Теперь причины зная поименно, Мудрее быть, чем были в жизни той. Мы все равно виновны. Но виной Не гнули нас солдатские котомки. За вашу зоркость, мудрые потомки, Мы заплатили полною ценой. * * * Страх, когда методичный обстрел Переходит в период экстаза. Страшно: танк перед рыком присел, Шарит пушкой на уровне глаза. Страшен с пулей в колене транзит, Ориентир среди ночи неведом. И гадай - просто снег шелестит, Или враг наступает по следу. Словом, перечень страхов велик И имеет повторное свойство. От него ни один ученик Не получит мандат на геройство. Только есть еще страх пострашней. Он, как пуля, из тела выходит: Возвращенье из госпиталей С беспристрастной припискою: годен. Самый первый вопрос про друзей, Но ответ, как на холоде, выстыл. И хоть тишь у землянки твоей, Ждешь тебе предназначенный выстрел. С этим чувством спасения нет, Беспощадно решает примета. Потому что с одной из планет На другую ты прыгнул планету. Потому что уют, и компот, И пылинка подушки не тронет. Медсестрички загадочный рот И рука в твоей жаркой ладони. Речь к тебе возвратилась назад Без протяжного мата и свиста. И пока ты еще не солдат, А мальчишка, наивный и чистый. …Если страх одичалый смирить Удается усилием воли Снова с выбором "Быть иль не быть", Не храбрец возвратится, но воин. * * * У старушек блокадных особенный день - пенсионный. Он не праздник - начало рассчитанных праздничных дней. И бездомных котов на обед позовут поименно, И безродных собак обогреют заботой своей. Есть божественный дар: самым малым накормят бродячих. Есть божественный дар: добрым словом соседке помочь. А что сами не сыты, так это не многое значит. Даже сны о блокаде приходят не каждую ночь. И таинственным знаньем их окна отыщут синицы, Простучит из бессмертья прощальный призыв журавля. И, конечно, застывшая форточка сможет открыться, И в нее не повеет январским морозом земля. Незаметны совсем, для веселого взгляда тем боле. Так походка легка, что как будто не снег, а трава. Есть лекарство лекарств: жить на свете не собственной болью. Одинокость судьбы с отчужденьем не знает родства. И чего стоят речи вождей, сединой убеленных, И бессчетных вельмож - от светил до сплошных дураков. И зачем нам ровнять меценатский кураж миллионов С ручейком пенсионных, но трижды святых медяков. Ну, а мы суетимся, судачим, мелькаем, а вроде Понимаем, что рвется какая-то главная нить. А когда в дальний путь мы последних блокадниц проводим, Вздрогнет Санкт-Петербург и не сможет по-прежнему жить. * * * Сколько было всего упомянуто и позабыто. Но занозой торчит и забыть не дает Пустячок с ноготок из военного быта, Где ожившая глина расплавила лед. Лошаденки, они по-весеннему пеги, И натянуты жилы, как речки весной. И снаряды в увязшей по брюхо телеге, И вдобавок беспомощный ездовой. Я пытаюсь телегу подталкивать сзади: Нет упора, уходит земля из-под ног. Я луплю лошаденок вожжами, разбухшими за день. - Ну, рваните, - ору им, - последний разок! Пена хлопьями с губ под истошное ржанье. Я над ними палач, беспощадная власть. В те мгновенья нисколько мне было не жаль их. Мне бы только вожжами покрепче попасть. Ах, какими глазами косили они понимающе. И рванули совсем не от боли, что шкуру дерет, Фронтовые мои, оскорбленные мною товарищи, Понимая, что быть иль не быть, но вперед. Я остался на старости лет в неприкаянных. Но чем дальше, тем горестней и горячей Перед вами, давно уж истлевшими, каюсь я. Все другое на совести пусть остается моей. * * * Расставаться с памятью рано, Потому что куда ж ее деть. С каждым годом старые раны Умудряются молодеть. * * * Когда мои друзья-искусствоведы Заводят речь о воспитанье чувств, Страшусь изобретать велосипеды, Внимаю и почтительно молчу. Им знать дано, где ново, где вторично, Как обращаться с гаммой цветовой, Чтоб вызвать кистью запах земляничный И, если надо, дым пороховой. А я гляжу на выписанный бруствер, На красный глаз сверлящего ствола И думаю: пройдя через искусство, Боль оставаться прежней не могла. Чем дальше, тем все ближе и яснее Мы нашу юность видим сквозь года. Пусть копии с нее висят в музеях, А подлинники - с нами навсегда. НАРВА Как странно: уютной полоской осока, от катера мягкий накат. Тот берег - он вроде не так и высокий, и речка не так широка. Все верно,- не так… Но тогда отчего ты в кромешную даль отнесен? Опять на плацдарм, тесноватый для роты, бросают второй батальон. Разрывы, как лес, поднимаются густо, скрывают прибрежный лесок. Нога, словно ветка, ломается с хрустом, и болью наполнен сапог. Никто не прикажет. Командует опыт. И как тебя боль ни пронзит, броском из огня прорывайся к окопам, а если не можешь - ползи. И падают рядом, и боль поднимает. Останешься - вечный покой. Ах, реченька-речка, да ты голубая, а помнишься черной волной. Почти невесомую майскую чашу проносит вдоль берега кряж. Какое тревожное позднее счастье увидеть не только пейзаж. Отметить не праздным рассеянным зреньем красoты в нарядном краю, а кровную землю в буквальном значенье, воистину кровно твою. СЧАСТЛИВЫЙ СЛУЧАЙ Он произошел давным-давно И остался навсегда со мною. Испытать не каждому дано Долгое везение такое. Он последним мог бы стать вполне, Если нет ни ада и ни рая. Санитары знали: на войне Даже невозможное бывает… Он ко мне дорогу отыскал. В полутьме, в землянке, без наркоза Пулю извлекала из виска Чудо - медсанбатовская проза. …Медицинской службы генерал Обращался к белоснежной свите: - Должен быть убитым наповал, Но счастливый случай - посмотрите. И студентки (некрасивых нет, Нам одни красивые встречались) Многоцветный излучали свет Широко открытыми очами… Сколько лет на удивленный взгляд Отвечаю взглядом удивленным. - А пора привыкнуть, - говорят, - Ты - счастливым случаем клейменный. Нет, к нему привыкнуть не могу, Хоть и слышал - привыкают к счастью. Я его от веток берегу, Осторожно двигаясь сквозь чащу. А в трамвае, как бы ни устал, Головокружение не выдам. - Уступите, юноши, места Менее счастливым инвалидам. Жизнь, толкай меня со всех сторон, Удивляй весенним медом почки. Смерти мне бояться не резон, Я такую получил отсрочку. И когда мы встретимся опять, Заявлю: - Претензий не имею. Большинству впервые умирать - Это и обидней, и труднее.