Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2005
Был “Невограф”. Был. С салоном в Большом зале особняка Шишмарева, с многолюдными вернисажами, с афишами, разумеется, и буклетами, с последующими итоговыми статьями в “Седьмой тетради”. Обо всем этом подробно рассказал организатор “Невографа” и его директор Виктор Лавров в апрельском (юбилейном) номере “Невы”. Но “Невограф”, как видим, и сохранился — пусть хотя бы в обозначении рубрики. В память о былом.
С Алексеем Штерном мы не раз обсуждали тему: ах, как бы хорошо было устроить выставку работ живописца в Большом зале редакции журнала “Нева”! Назначали сроки, но, как говорится, увы. Не случилось…
На выставках Алексея Штерна я бывал не однажды, однако в вернисажной суете, в сутолоке презентаций, когда возле картин густо толпится скромного вида и обаяния питерская интеллигенция, а в воздухе стоит сдержанный по-интеллигентски гул, как-то не очень-то насмотришься на что бы то ни было и раздумаешься над тем, что увидел.
Вернисаж — это праздник,
И масса знакомых.
И разговоры про то, про это.
Вернисаж, как правило, покидаешь несколько рассеянным, с легким кружением головы, с галстуком набок и неправильно застегнутыми пуговицами плаща.
И одним-единственным суждением: “Какой, однако, художник!”
Ну, какой художник Алексей Штерн, я, вообще-то, давно для себя определил. Хотя бы по тем работам, что видел в его мастерской. И о творческом его методе знаю не понаслышке: Штерн писал мой портрет.
Последняя выставка работ Алексея Штерна состоялась в Строгановском дворце. Было это в марте. Поскольку я избежал по не зависящим от меня причинам открытия, то ринулся на выставку пару недель спустя.
Меня удивило абсолютное безлюдье.
Три дамы-смотрительницы зорко наблюдали за хаотичным кружением одинокого посетителя, то есть меня, по выставочному залу, надо сказать, по многим показателям уступающему незабываемому салону “Невографа”.
А кружил я с намерением что-нибудь тайно отснять — правый карман пиджака мне, подобно “смит-вессону” супершпиона, оттягивала камера-“мыльница”. Снимать же запрещено!
Почти все работы мне были известны, за исключением трех или четырех. Увидя “Соседа по палате”, я закашлялся от неожиданности. Этой работы я не знал.
К тому же, как стало понятно из альбома, изданного Русским музеем, “Соседу по палате” предпослано четверостишие Георгия Штерна, отца художника, репрессированного в лихую годину:
Вот она явилась у порога;
За спиной — два траурных крыла.
Посмотрела пристально и строго
И сказала молча: “Я пришла”.
Кстати, замечу: подборка стихов Г. Штерна была опубликована в “Седьмой тетради” (“Нева”, 1999, № 12).
Я пишу репортаж. Для глубокомысленных выводов и глобальных обобщений существует искусствоведение. Меня поразил “Сосед по палате”, это жуткое явление как будто бы с того света.
Я стоял перед ним и кашлял, пока не подошла участливая смотрительница и не протянула мне две таблетки пектусина: “Вот, — сказала, — положите под язык, и кашель пройдет”. — “Спасибо, — говорю, — а где же замечательные портреты Виктора Конецкого, Елены Юнгер и профессора Кондратьева? Я давно эти работы знаю”. — “На других выставках”, — пояснила добрая женщина.
Алексей Штерн пишет темперой на оргалите. Очень густо, и у него получаются рельефные картины. При надлежащем освещении они производят впечатление живописных скульптур, если, конечно, правомерно подобное сопоставление.
Помню, меня, вот так же, как сейчас “Сосед по палате”, поразил триптих “Голгофа”. Иисус посредине, слева и справа — два разбойника. Головы обоих рельефны от обилия темперы, и они — треснутые, как глиняные горшки, эти разбойничьи головы, то ли от зноя, то ли от пыток.
Христианская тематика занимает в творчестве Штерна особое место. Его апостолы — те самые ученики Иисуса, которых можно себе представить, перечитывая евангельские тексты; в их портретах нет благостности, присущей канонической иконописи: на иконах — лики, а здесь — реалистические изображения, такие, какими их видит художник.
А портреты вообще, портреты современников — главное дело Штерна. Их особенность в том, что они никому не льстят, они говорят человеку правду. Можно, разумеется, на это обижаться. Но что делать?
Некоторые художники рисуют злые карикатуры, кто-то создает дружеские шаржи. Штерн пишет живописные портреты. И, конечно, чуть деформирует образы. Я долго изучал свой портрет, советовался с друзьями. Все говорят: “Нормально”. Такой я, стало быть, и есть. Битый жизнью и изможденный. Не идеальный. Похожий на почетного донора.
…Но почему на выставке было безлюдно? Это же на Невском!
Когда я уходил, ко мне прицепилась гардеробщица: “Сходите на выставку! Штерн — интересный художник!” — “Я на нее специально и приехал”. — “Не обманываете?” — “С какой стати!” — “А то приходят в Строгановский дворец полюбоваться на восковые фигуры, и — до свидания. Я всех гоню на выставку. Ну, и народ пошел! Какой-то малопросвещенный, ей-богу!”