Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2005
Замечательный петербургский писатель, известный публицист и общественный деятель Михаил Михайлович Чулаки погиб на одной из рабочих окраин Петербурга под колесами автомобиля 20 августа 2002 года. Это был истинный петербуржец, бескорыстный, бескомпромиссный и добропорядочный. Мне запомнились три поездки с Михаилом Чулаки, о которых хотелось бы рассказать.
Первая поездка состоялась почти 20 лет назад. Сейчас стало забываться слово “книголюб”. Но в начале 80-х годов ушедшего века это слово объединяло массу людей, увлеченных чтением и собиранием книг. Залы, где выступали популярные поэты, были переполнены. На творческие вечера маститых писателей невозможно было попасть, а в книжные магазины выстраивались огромные очереди за новинками. Большой популярностью пользовались книголюбительские объединения. В Северо-Западном научно-исследовательском институте сельского хозяйства “Белогорка” общество книголюбов работало особенно активно. В 1984 году, в связи с 40-летием снятия блокады Ленинграда, активисты этого общества решили провести в стенах своего института читательскую конференцию по только что изданной книге ленинградского прозаика Михаила Чулаки “Вечный хлеб”. Привезти М. М. Чулаки из города в СЗНИИСХ “Белогорка” предстояло мне. Погода в тот день была типично ленинградская: шел дождь со снегом, нависли тучи, дороги размокли. Почти два часа пришлось трястись в фургоне, предназначенном для ветеринарной помощи. Другой машины для транспортировки ленинградского прозаика у аграрного института в этот день не нашлось. Мы с водителем загодя прибыли на улицу Рубинштейна, где тогда в коммунальной квартире жил Михаил Михайлович. Из ближайшего телефона-автомата сообщили ему о своем прибытии и приготовились к ожиданию. Но ждать не пришлось. Почти сразу же после телефонного звонка на тротуаре появился высокий интеллигентный мужчина средних лет, в очках, с непокрытой головой, в кожаном пальто и со старомодным портфелем в руках, хотя в ту пору все поголовно ходили с кейсами “дипломат” и новомодными папками. Увидев машину с голубым крестом на боку, он заулыбался и направился к нам. Представившись, я заикаясь от смущения, стала объяснять, что нам с ним предстоит ехать в необычном для горожанина транспорте — в машине ветеринарной помощи, и предложила ему сесть впереди рядом с водителем. Михаил Михайлович, осмотрев наш транспорт, оживился, если не сказать развеселился, и заверил меня, что для него совершенно неважно, на каком транспорте ехать к читателям, главное, что они нас ждут. И добавил, что на похожей машине, но только с красным крестом, ему довелось ездить в качестве врача скорой помощи. Он помог мне сесть в кузов автомашины и сам забрался туда, отказавшись от места в кабине шофера. Так мы и поехали. Ехали без комфорта, в холоде, но в атмосфере взаимного интереса и душевного тепла. Перед обаянием Михаила Михайловича устоять было невозможно. В ходе завязавшейся беседы выяснилось, что у нас есть не только общие знакомые, но и общие взгляды, в частности, на родную речь. Я сетовала на то, что в нашем языке появилось чрезмерное количество ласкательных суффиксов, стали говорить не “ручка”, не “яичко”, а “ручечка”, “яичечко”… Можно услышать, как говорят не “хлеб” и не “булка”, а “булка хлеба”. А Михаил Михайлович жаловался мне на то, что произошла замена глагола “сказать” на глагол “подсказать”. Его возмущало то, что теперь на каждом шагу спрашивают, не “скажите, пожалуйста…”, а “подскажите, пожалуйста…”. Потом мы вместе радовались встречавшимся на нашем пути старинным названиям русских деревень: Пижма, Кобрино, Куровицы…
Из-за скверной погоды наш фургон прибыл с опозданием, но собравшаяся в актовом зале института многочисленная публика не роптала и не возмущалась. При появлении Михаила Чулаки аудитория ожила. Было много выступлений. И не только со сцены, но и с мест задавалось множество вопросов. Автору все явно нравилось. И его настроение передалось аудитории. В зале царила радостная, доброжелательная атмосфера. Организаторами конференции являлись сотрудники сельскохозяйственного института. Они решили поднести писателю подарок, связанный с их профессией. Заранее испекли пышный каравай из зерна тех сортов пшеницы, которые были выращены на опытных полях института, и в торжественной обстановке вручили его писателю. Но так случилось, что сотрудница, подносившая каравай, начала свою речь со слов: “Эту булку хлеба…”. При этих словах Михаил Михайлович смешался и с трудом удержался от улыбки, дабы не испортить торжественность момента. Меня же распирал смех, и сдержать его не было никаких сил. К тому же, Михаил Михайлович не знал, что делать с дареным караваем. Попробовал втиснуть подарок в портфель, но он в портфеле не умещался. Держать на вытянутых руках каравай было неудобно, а оставить его у хозяев не позволяли правила приличия. Михаилу Михайловичу явно требовалась срочная помощь. Пришлось выскочить на сцену, вручить растерявшемуся писателю цветы, выхватить из его рук подаренный каравай и освободить Чулаки от этой ноши. Каким благодарным взглядом награждены были мои старания! Последовала и другая очень ценная для меня награда. Михаил Михайлович подарил мне свою книгу “Вечный хлеб” с автографом, который начинался словами: “Лиле Сониной на память о нашей дороге в Сиверскую…”. Потом мы провожали Михаила Михайловича в Ленинград. К тому времени погода окончательно испортилась, и решено было отправить писателя в город на электричке, а до железнодорожной станции он должен был доехать на местном автобусе. Михаил Михайлович безропотно на все согласился. Михаилу Михайловичу Чулаки даже тогда, когда он стал руководителем Союза писателей Санкт-Петербурга, не приходила в голову мысль о том, чтобы выдвигать какие-либо требования для своих встреч с читателями. Для него общение с читательской аудиторией было делом святым, сродни заботам священника о своей пастве. Возможно, потому и возникла дружба на долгие годы между писателем Михаилом Чулаки и читателями из провинциальной Белогорки, которые одними из первых оценили писателя и стали восторженными почитателями его таланта, поддерживая связь с ним до самого конца…
Вторая поездка с Михаилом Чулаки состоялась в начале мая 1996 года. К этому времени М. М. Чулаки стал известным писателем и видным общественным деятелем. Он возглавил Союз писателей Санкт-Петербурга и занимался вопросами защиты прав человека при городской администрации. Сфера его деятельности расширилась. Но, несмотря на нехватку времени, Михаил Михайлович с удовольствием согласился посетить наши места, связанные с именами А. Пушкина, А. Майкова, В. Набокова. Вместе с ним приехали его друг Евгений Викторович Анисимов, доктор исторических наук, писатель, и заведующий популярнейшей “Седьмой тетрадью” журнала “Нева” Анатолий Николаевич Петров. Местный предприниматель Н. П. Ботка любезно предоставил для нашей поездки автобус.
Началась наша поездка с экскурсии по Сиверской, где когда-то находилась дача поэта Аполлона Майкова. А закончилась она посещением музея В. В. Набокова в Рождествено. По пути туда мы заезжали в Суйду, где жили предки А. С. Пушкина Ганнибалы. Посетили мы и Кобринское имение бабушки поэта Марии Алексеевны Ганнибал, урожденной Пушкиной, и его матери Надежды Осиповны Пушкиной, урожденной Ганнибал.
Эту дворянскую усадьбу когда-то посещали замечательные русские композиторы А. Рубинштейн, Н. Римский-Корсаков, А. Глазунов, А. Лядов… Здесь проходили блестящие музыкальные вечера. Услышав об этом, Михаил Михайлович, замерев, внимательно смотрел на заброшенную усадьбу. Скорей всего, его заворожило имя Антона Рубинштейна. Ведь Михаил Михайлович родился в семье композитора, где знали и ценили творчество А. Рубинштейна. М. Чулаки почти всю жизнь прожил на улице, носящей имя этого композитора. И, несомненно, его заинтересовал факт пребывания А. Рубинштейна в Кобринской усадьбе. Покинутый, разрушающийся барский дом производил тягостное впечатление. Чтобы улучшить настроение своим слушателям, я рассказала им о том, что, по уверениям знатоков нашего края, именно отсюда, из Кобрино, Надежда Осиповна отправилась прямиком в Москву, чтобы там родить якобы здесь зачатого гениального сына. И по мнению местных краеведов, в Кобринской усадьбе необходимо поставить памятник. Тут моя серьезная, интеллигентная публика весело заспорила. И Чулаки, и Анисимов дружно пришли к выводу, что памятник должен быть в виде стелы, напоминающей фаллос, поскольку это любимая форма наших памятников недавнего прошлого… Смеясь, мы направились к музею “Домик няни А. С. Пушкина Арины Родионовны” в Кобрино. Домик, который принято называть “домиком няни”, принадлежал сродникам Арины Родионовны, а настоящий домик няни находится в селе Михайловском. Именно там, на Псковщине, познакомился поэт Александр Пушкин со сказками своей няни Арины Родионовны. Нам долго и настойчиво внушали с детства о том, какую огромную роль играла в жизни мальчика Саши его няня. Со сталинских времен везде и всюду, и всегда подчеркивалось значение крепостной крестьянки Арины Родионовны в жизни поэта. Считалось, что она и только она выпестовала, взрастила с колыбели дворянского мальчика, ставшего великим русским поэтом. Это ее считали “мамушкой”, которая “в вечерней тишине являлася веселою старушкой… в больших очках” к младенцу, забывая о том, что в пору младенчества Пушкина няня была молодой, здоровой, крепкой женщиной, не нуждавшейся в очках. Пушкина действительно нянчила Арина Родионовна, но как только он освободился от пеленок и надел панталончики, за ним стал присматривать дядька-слуга Никита Козлов, служивший ему до гроба. В дворянских семьях мальчиков опекали только мужчины. Воспитывали маленького Пушкина часто менявшиеся французские гувернеры. До 6 лет Пушкин не умел ни читать, ни писать по-русски. Читать и писать на родном языке научила его бабушка-дворянка Мария Алексеевна Ганнибал. И это она рассказывала внуку на ночь сказки, под которые он засыпал. И это от нее услышал внук семейные предания о Ржевских и Ганнибалах. Его “юный слух напевами пленила и меж пелен оставила свирель, которую сама заворожила” не няня Арина Родионовна, а бабушка Мария Алексеевна Ганнибал. Но случилось так, что у Пушкина осталась только няня, а про бабушку все забыли. Так называемый “домик няни” сохранили, а дворянскую усадьбу забросили. Об этом я и поведала своим слушателям.
Михаил Михайлович посоветовал мне опубликовать эти материалы. Мне трудно было на это решиться, не хватало смелости. Но М. М. Чулаки умел убеждать. Не сразу, постепенно, я решилась, наконец, взяться за статью и отправила ее в один из московских журналов. Я отослала этот материал простой бандеролью, без всякой надежды, что его напечатают. Каково же было мое удивление, когда статью вскоре напечатали. И не только напечатали, но и гонорар прислали! Совершенно неожиданно пошли потоки писем в мой адрес. И все это произошло благодаря настойчивым уговорам Михаила Михайловича.
После нашей совместной поездки, оставившей так много впечатлений, у меня появились замечательные подарки. Е. В. Анисимов подарил свою книгу с надписью: “Дорогой Лилии Васильевне на память и с благодарностью за чудесную экскурсию”. Журнал “Нева” со своим очерком “Путешествие с Чулаки в поисках Набокова” преподнес мне А. Н. Петров. “Нева” позднее опубликовала роман М. Чулаки “Харон”, в котором были узнаваемы некоторые из наших знакомых. Мне казалось, что Чулаки не вникал в общие разговоры, был далек от них. Но это не так. На самом деле он все аккумулировал, пропускал через себя, запоминал. Многое из увиденного и услышанного в той поездке он отразил в своем романе; журнал, в котором был напечатан “Харон”, Михаил Чулаки подарил мне с самыми добрыми пожеланиями. И вот что удивительно: все его пожелания всегда сбывались, так же как и его предсказания. Его никогда не обманывали предчувствия. В этом я убедилась после третьей запомнившейся мне поездки с Михаилом Чулаки, которая оказалась последней.
Последняя поездка с Михаилом Чулаки состоялась незадолго до его гибели. Июль 2002 года выдался необычайно жарким. Михаил Михайлович, переехавший весной 1999 года на одну из окраин Петербурга, редко выходил из дома. Три последних года для писателя стали тяжким испытанием. Почти всю свою жизнь писатель прожил в центре Петербурга в коммунальной квартире на улице Рубинштейна. Пока его соседями по квартире были коренные петербуржцы, М. Чулаки жил там спокойно. Но время изменилось, и квартиру заселили приезжие люди. Жизнь в квартире стала невыносима. Жене писателя удалось поменять комнаты Михаила Михайловича и свою жилплощадь на отдельную квартиру на дальней окраине города — в Металлострое. Обретя нормальное жилье и комфортные условия, Михаил Чулаки спокойно мог работать. Но тяготы переезда, обмена, потеря привычной обстановки отразились на его здоровье. За те три года, которые он провел в своей, с таким трудом обретенной квартире, писатель перенес две тяжелые операции. Он едва не лишился зрения, что для него было настоящей трагедией. Однако, несмотря на все беды, он одержимо работал, безжалостно загружал себя общественными делами, отвлекаясь только на уход за домашними животными, которых любил самозабвенно, Мне очень захотелось устроить Михаилу Михайловичу небольшую передышку, дать ему немного отдохнуть и отвлечь его от дел и забот. В то лето в Сиверской отдыхало много дачной питерской публики. Некоторые из отдыхающих лично знали М. Чулаки. Решено было пригласить писателя в гости.
Заодно предложили Михаилу Михайловичу привезти спасенного им кота. Для писателя это было самым приятным и нужным делом. Обычно он подбирал, лечил и устраивал выброшенных кошек. Но на этот раз он приютил у себя котенка, который быстро превращался во взрослого кота. В квартире писателя обитали только кошки, и следовало срочно пристроить подросшего котенка. Тут вспомнилось об одном знакомом молодом человеке. Его мама работала в библиотеке, где однажды проходила встреча с Михаилом Чулаки. Молодой человек писал неплохие стихи. Еще в детстве у него проявились литературные способности. И мы все дружно навалились на Михаила Михайловича с просьбой поддержать молодое дарование. Под нашим нажимом он согласился помочь, но предупредил, что не разбирается в стихотворчестве и не работает с молодыми авторами. Однако этому молодому человеку он помог. Вот о нем и вспомнилось тогда. Было очень заметно, что юноша рвался к близкому знакомству с Михаилом Чулаки, мечтал попасть к писателю в гости, а тут представился удобный случай посодействовать ему в этом. С ним быстро созвонились, договорились, заручились его согласием пристроить кота. Он, конечно, был в восторге от перспективы близкого знакомства с Михаилом Чулаки. Пообещал взять кота, сообщив, что у его дедушки есть дачный участок, где коту будет хорошо летом, а зимой кот будет жить у родственников, у которых квартира на первом этаже, и у кота не будет никаких проблем. Тут же созвонились с Михаилом Михайловичем и сразу же договорились с ним о дне приезда.
В тот памятный июльский день Михаил Михайлович приехал в окружении только близких людей. Его сопровождали жена Нина Константиновна и знакомая дама, опекавшая Чулаки. В глаза бросался контраст между этими женщинами. Жена писателя, в прошлом артистка кордебалета Малого оперного театра, выглядела подростком — маленьким и худеньким. Она старалась быть незаметной возле своего видного супруга. А дама, которая привезла их на своем автомобиле, наоборот, прилагала все усилия, чтобы быть на виду, всячески подчеркивая свою близость к писателю, который воспринимал это с ироничной, но доброй улыбкой. На природу дама выехала почти в бальном наряде, в туфлях на тонких высоких каблуках и с обильной косметикой на лице. В ней все кричало о свалившимся на нее достатке. Но надо отдать ей должное: действовала она бескорыстно и была в меру щедра. Она все делала искренне и восторженно. Михаила Михайловича это явно забавляло, но не одобрялось его женой.
И вот приехали Чулаки с котом на шикарном лимузине, за рулем которого сидела не менее шикарная хозяйка. Эта последняя поездка писателя запомнилась своей комфортностью, настоящим дачным отдыхом, радостным настроем. Не было никаких мрачных предчувствий. Собрались за столом гостеприимных хозяев, которых писатель изобразил в одном из своих романов под фамилией Грибановых. Хлебосольная хозяйка этого дома всегда нагружала Михаила Михайловича и Нину Константиновну домашними припасами: вареньями, соленьями, грибами… В тот раз тоже были какие-то дары. Помню, как мы, нагруженные этими дарами, спускались по лестнице. И вдруг, в тишине, Михаил Михайлович с серьезным видом возгласил: “Лилечка, вам не кажется, что наша процессия напоминает исход евреев во Египет?” Я затряслась от смеха и едва не уронила доверенную мне банку то ли с компотом, то ли с вареньем. А Михаил Михайлович, как ни в чем не бывало, зашагал дальше. В этот день он всему радовался: нашему традиционному чаепитию, молодежи, собравшейся за столом, дружеской атмосфере, царившей там.
Говорили о кинофестивале литературных фильмов в Гатчине “Литература и кино”. Михаил Михайлович рассказал, что однажды он был приглашен на этот фестиваль его устроителями как руководитель писательской организации северной столицы. Но, признался он, его выступление там не имело успеха. Писатель честно и откровенно поведал участникам кинофестиваля о том, что он отрицательно относится к экранизации литературных произведений, особенно классики, и признался в своей нелюбви к кинематографу. На Гатчинский кинофестиваль его больше не приглашали. Михаил Михайлович никогда не кривил душой и говорил всегда то, что думал. Он считал, что самый массовый вид искусства ничего общего с настоящей литературой не имеет. И, заявил писатель, ни за что на свете он не согласился бы на экранизацию своих книг. У нас за столом сразу же разгорелся спор об экранизации литературных произведений. Сошлись на том, что экранизации все же иногда удавались: фильм Г. и С. Васильевых “Чапаев” превзошел скучную книгу Д. Фурманова о Чапаеве, а фильм Л. Гайдая “За спичками” получился намного талантливее и интереснее книги финна Майю Лассилы. Михаил Михайлович с нами в спор не вступал, но слушал с интересом. Потом заговорили о прошедшей книжной ярмарке 2002 года, где была представлена книга публицистических статей Михаила Чулаки “Пожелания к 3000 году” издательства “ЛОГОС”.
Михаил Михайлович извинился за то, что не привез эту книгу нам, поскольку еще не успел получить авторские экземпляры. Этой книгой он был доволен. Сказал, что работал над ней очень серьезно и не хотел, чтобы в текстах что-то сокращали или изменяли. Он был благодарен издателям за то, что они отнеслись к этому с пониманием. “Иначе, — сказал он, — книга бы не вышла”. Позиция писателя была бескомпромиссной: либо книга печатается так, как ее задумал автор, либо книга не выйдет вообще. Книга вышла такой, какой он хотел ее видеть и он был счастлив. Писатель рассказал, что на многие статьи, вошедшие в этот сборник, он получил массу отзывов. Теперь все сразу стали высказывать свои мнения о его запомнившихся публикациях. Одна гостья вспомнила о “Черном квадрате” К. Малевича и заявила, что она абсолютно согласна со статьей Михаила Михайловича на эту тему. Чулаки, выслушав ее, очень искренне и взволнованно признался, что отдал бы все “Черные квадраты” за один рисунок художницы Нади Рушевой. Ничего более поэтичного, более талантливого, чем ее рисунки, он не встречал.
Категоричность суждений М. Чулаки многих раздражала. Он часто злил публику независимостью своих взглядов. Особый гнев вызывали его атеистические высказывания. Он обрушивался с критикой на мистическую пропаганду, считал ее куда “зловреднее коммунистической” и заявлял, что “для Земли в целом религия гибельна: религии разъединяют людей и делают Человека └венцом творения”, который губит все живое”. Одна наша знакомая, работающая библиотекарем, сказала как-то, что Михаил Чулаки как врач видит в нас своих пациентов и наблюдает за нами со стороны. Но мне думается, что писатель вел себя с нами как очень взрослый человек среди неразумных больших детей, случайно попавших в мир взрослых.
Михаил Михайлович хорошо разбирался в людях и за сравнительно небольшой срок умел разгадать характер человека, понять его суть. Разгадал он и нашего протеже. К концу чаепития Михаил Михайлович понял, что прагматичный молодой человек не возьмет привезенного из города котенка. Писатель сразу же потерял всякий интерес к приглашенному представителю молодого поколения, но оставался с ним предельно вежливым. Он даже согласился на то, чтобы молодой человек сопровождал нас в Рождествено, куда мы решили поехать. На этот раз мы ехали не в музей В. Набокова. Случайно в разговоре выяснилось, что послевоенное время в свои детские годы Михаил Чулаки жил на даче в Рождествено. Деревенский дом, где снимала жилье семья Чулаки, располагался сразу же за Рождественской церковью на высоком берегу Оредежа, откуда были видны и река, и усадебный парк. Михаил Михайлович показал мне места, которые ему запомнились в детстве, а я ему рассказывала об истории этих мест. Рассказала и историю первой женитьбы и историю последней любви художника Ивана Шишкина, бывавшего в этих местах. Мне было очень лестно, что эти истории заинтересовали писателя. Мы долго бродили по окрестности, набрали ключевой воды из источника, посетили все памятные места в Рождествене. Пора было возвращаться домой. Но прощаться не хотелось. Михаил Михайлович был растроган встречей со своим детством. И мы все тянули и тянули время, как будто чувствовали, что оно уходит навсегда.
Когда машина с гостями уже отъезжала в город, Михаил Михайлович в последний момент вдруг выскочил из нее и подбежал ко мне. “Лилечка, прошу вас, — взволнованно заговорил он, — пристройте котенка. Его зовут Кит. Не давайте его выкидывать на помойку!” — “Конечно, конечно, — поспешно стала я его заверять, — ведь его обещали взять хорошие люди. Он Кит или Никита?” — задала я дурацкий вопрос. “Конечно, Кит! По-украински └кит” — это └кот”. Если от него откажутся, не выбрасывайте его, позвоните нам”, — повторил он и пошел к автомобилю. Неожиданно он вернулся, наклонился ко мне, обнял и поцеловал. Казалось, Михаил Михайлович таким образом прощался со своей юностью, со своим далеким детством, а возможно, и с жизнью, предчувствуя свой скорый конец. В смятении и в растрепанных чувствах осталась я одна на Киевском шоссе и смотрела, не отрываясь, на исчезавшую вдали машину. Но подошел рейсовый автобус и увез меня восвояси. Потекли обычные будни. Кот временно остался в Белогорке в ожидании, когда его заберут “в хорошие руки”. Молодой человек звонил, каждый раз обещал забрать кота. Михаилу Михайловичу ситуация с котом не нравилась. В начале августа мы с ним созвонились и договорились, что 21 августа, в среду, писатель приедет в Белогорку с тем, чтобы взять кота обратно, если его не желают брать. 20 августа я должна была позвонить молодому человеку и сообщить ему об этом. Но звонить мне не пришлось. В этот день последовал звонок его мамы, сообщившей мне о несчастье, которое случилось с Михаилом Михайловичем, а 21 августа был напечатан некролог о гибели писателя Михаила Чулаки.
Дата, назначенная Михаилом Михайловичем для поездки в Белогорку, оказалась трагичной. Именно в этот день писателя не стало. Остались его книги, осталась память о нем, остался спасенный им кот. Как и предполагал Михаил Михайлович, кота молодой человек не взял, несмотря на свои заверения. Но обещание, данное мною Михаилу Чулаки на Киевском шоссе при расставании, было выполнено. Из добрых, заботливых рук писателя котенок попал в надежные руки. Он превратился в здорового, жизнерадостного, мудрого кота по имени Кит. А в Белогорке поныне обитают самые верные читатели его книг и самые искренние почитатели таланта Михаила Чулаки.