Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2005
Леонид Аронович Жуховицкий родился в Москве в 1932 году. Окончил Литературный институт им. М. Горького. Автор многих книг прозы, эссеистики и публицистики. Живет в Москве.
ПОЧЕМУ ШАЛЯПИНУ НЕ ДАЛИ ЗОЛОТОЙ ГРАММОФОН
Вот уже неделю у меня проблемы. Есть перспективный проект. Есть идея. Вот только в деталях некоторые неувязки. Надо проработать.
Эскизный план, если коротко, вот какой: я хочу кого-нибудь обругать матом. Желательно женщину. Лучше журналистку. Лучше публично. Лучше под три телекамеры. Лучше, чтобы запись раза три, или пять, или семь повторили все центральные каналы и несколько дециметровых. А уж потом можно и на Евровидение.
Только не подумайте, что я по натуре хам и садист, которого хлебом не корми, только дай обматерить даму. Вовсе нет — я вполне интеллигентный человек и даже заслуженный работник культуры. Просто я очень хочу получить Золотой граммофон. Не какой-нибудь исключительный — самый обычный, такой, как у Киркорова. А как еще до этого симпатичного приза доберешься?
Не думайте, что я запрашиваю лишнее. Я себя оцениваю достаточно трезво. Конечно, Киркоров поет лучше, а может, у него фонограмма более качественная. То есть это наверняка, потому что у меня фонограммы нет вообще. В этом уступаю, согласен.
Зато в другом компоненте уж точно превосхожу. Ну какой Киркоров матерщинник? Первоклассник из хорошей семьи. Прочел на заборе модное слово, заучил по складам и употребляет, чтобы мальчишки во дворе не били. Когда по ящику показывали его ростовскую гастроль, мне даже стало за него тревожно: вдруг перепутает термины, охрана вовремя не подскажет, и назовет себя не звездой, а каким-нибудь рифмующимся словом. Он, правда, справился, но даже глаза от страха выпучил, боялся забыть нужный оборот. Тренироваться надо, так сразу ничего не дается.
Я — совсем другое дело, у меня школа прекрасная. Когда-то я учился в одном классе с гениальным самородком Витькой Серебренниковым. Бог ты мой, как излагал, как импровизировал! Весь Таганский район заслушивался, а там умельцев хватало — по всей Москве славились. А потом мне вообще повезло: подружился с Юзом Алешковским, гроссмейстером народной речи, специалистом мирового класса, Карузо своего дела. Так что я не хвастаюсь, а просто информирую: может, я не Бог весть какой талант, но уж очень учителя были выдающиеся. Это я в том смысле, что мои претензии на Золотой граммофон вполне обоснованы.
Как человек обстоятельный, я стал интересоваться у знакомых: а кто еще, кроме Киркорова, получил столь почетный приз? Никого не помнят, только его. Так что именно этого лауреата смело можно назвать первым среди равных. Поет, возможно, не лучше всех, при нынешней технике вообще трудно сказать, кто там у них на большой эстраде вокалист, а кто просто открывает рот и делает телодвижения. Но если сложить концерты и пресс-конференции, то по совокупности достижений Киркоров остальных превзойдет. Его граммофон самый золотой.
Кстати, название приза мне кажется очень удачным. Оно намекает на сложившуюся практику. Я точно не знаю, но предполагаю, что так оно нередко и бывает: на сцене певец, а за кулисами граммофон. И кто из двоих орет через усилители, зрителю знать необязательно. А то поклонницы запутаются, куда тащить букеты.
Кстати, у меломанов со стажем я попытался выяснить, как высказывались на пресс-конференциях Лемешев и Козловский. Как утверждают меломаны, что-то говорили — но не то. На Золотой граммофон не тянули. Им его и не дали.
Вот что меня еще интересует — как выходит из положения Дмитрий Хворостовский. Как поет, мне нравится, и всем нравится, и полмира одобряет. Но вот ведет себя — не совсем. Не граммофонно. Лексика слабовата. Не по тем заборам грамоту осваивал.
Но кто совсем не понятен — это Федор Иванович Шаляпин. Уж он-то был из народа, из самых простых, с волжскими грузчиками общался! И слова знал, какие надо, чуть не с рождения. Воспоминаний о нем навалом, вся жизнь как на ладони. И — ни одной легенды граммофонного уровня. Почему? Он-то, Федор Иванович, гений и классик, почему сплоховал? Может, в тогдашнем Ростове пресс-конференции были не в моде? Или подходящей женщины в зале не нашлось?
Понял! Все понял! Тогда ведь телевидения не было!
Теперь есть. Так что на следующий конкурс непременно выставлю свою кандидатуру. Поеду в Ростов, устрою пресс-конференцию, приглашу побольше журналисток. А уж там не подкачаю!
Кстати, в концертном зале “Россия”, где вручали призы, мне больше всего понравилась аудитория. Какие люди собрались! Какую овацию устроили герою дня. Можно подумать, раньше никто из них слова “звезда” не слышал.
К сожалению, Киркоров оказался слабаком. Не прочувствовал публику. Надо было послать их по всем известным адресам — тогда бы цветами забросали и на руках несли до трамвайной остановки. А он не проинтуичил…
Артист должен публику уважать. Всегда давать ей то, чего она хочет. И — заслуживает.
ВЕРУЮЩИЙ, НО НЕ ЦЕРКОВНЫЙ
А сам-то я верующий?
Вопрос куда сложней, чем кажется.
Не атеист, это точно. Атеизм — по сути, та же вера. Твердая вера в то, что Землю и все живое и неживое на ней создал не Бог, а природа каким-то образом управилась сама. Вот такой веры у меня нет.
Наверное, наиболее точный ответ будет такой: верующий, но не церковный.
Почему верующий?
Никакого знамения или тем более откровения я не удостоился. Просто логика, просто мысль, которую, как известно, остановить нельзя. Элементарная система аргументов в пользу того или иного предположения.
Теория эволюции Дарвина и его последователей, конечно же, очень талантлива, умна и убедительна. Но на многие вопросы она ответа не дает.
Приведу простой житейский пример.
Вот я с любимой женщиной и любимым нашим ребенком лечу из Москвы в Анталию, две недели покупаться, поиграть в теннис и подышать чистым воздухом над чистым морем. Весь полет — два с половиной часа.
Так вот, земля под нами — чудо. И самолет наш — чудо. И сильно ношенный мой костюм со всеми его пуговицами и “молниями” — чудо. И сам я — чудо, а любимая женщина уж точно чудо. И ребенок, стремительно умнеющий, — безусловное чудо. И способ, которым он появился на свет, начиная с первой вспышки двух взглядов и кончая рождением, — чудо из чудес.
Могу ли я поверить, что наша планета создалась сама по себе, что из мертвого камня, песка и воды почему-то возникла живая клетка, что эта клетка, каким-то образом развиваясь, превратилась в человека со всеми его хромосомами и генами, с удивительным механизмом наследственности, с чудесно организованным мозгом, возможности которого если и не беспредельны, то предел их даже в дальних далях не просматривается?
Пожалуй, проще принять другое предположение: что сложный и прекрасный мир был кем-то сознательно сконструирован и создан. И что этот кто-то превосходил нас по возможностям примерно так же, как мы превосходим амебу. Трудно утверждать, что Бог — это сидящий на облачном троне старец с седой бородой, резонней назвать его Всемирным Разумом или чем-то вроде… Хотя, с другой стороны, почему бы и не старец с бородой? Ведь мы счастливы, что у нас рождаются похожие на нас дети, а не поросята или ящерицы, — так почему же Создателю не сотворить свое лучшее и любимое произведение по своему образу и подобию, то есть похожим на себя?
Во всяком случае, это предположение кажется мне более убедительным, чем человек, выросший из амебы.
Впрочем, все это двести с лишним лет назад куда короче и ярче сформулировал мудрый мыслитель Уильям Пали, написавший, что мир похож на продуманно сконструированные часы, а часы предполагают часовщика…
Теперь второй вопрос: почему я не церковный?
Я прекрасно понимаю огромное значение церкви, мечети, синагоги, дацана и даже языческого капища в истории человечества. Именно в храмах люди собирались, чтобы послушать умные речи и провести чистку собственной души. Именно в расчете прежде всего на храм создавались великая живопись и гениальная музыка, наука зарождалась и развивалась в соборах и монастырях. В столицах расцветала архитектура, строились богатые дворцы, разбивались парки — а вот в малых городах и тем более в селах самым красивым, а то и единственно красивым зданием была именно церковь.
Не говорю уже о том, что у порядочного священника (не дурака, не жулика, не фанатика, не тайного человеконенавистника) существует в человеческом обществе вполне земная и очень достойная роль: он и советчик, и мировой судья, и психоаналитик, и психотерапевт, и посредник в далеко зашедших спорах между политиками.
И тем не менее я человек не церковный.
Причин на то довольно много. И опять-таки идут они не от эмоций, а от разума, от логики.
Многое зависит от церкви.
Вот самое главное. Бог один. Почему же в мире столько религий, а в каждой религии столько конфессий? Почему каждая уверяет, что только она знает дорогу к спасению? Почему они так агрессивны, так враждуют между собой? Ведь религиозные войны унесли миллионы жизней — и продолжают уносить уже в третьем тысячелетии. Даже нынешний международный терроризм силен прежде всего религиозной подоплекой.
Бог один, а церквей множество. Если выбирать, то какую?
При прочих схожих условиях, наверное, ту, что ближе к дому. Очень трудно представить себе, что для Бога имеет значение, из какого здания исходит обращенная к нему молитва и на каком языке она звучит. Неужели для Него важно, два или три пальца прикладывает верующий ко лбу и груди, два или три раза в конце проповеди священнослужитель произносит слово “аминь”?
Да и язычники, они-то в чем виноваты? В темноте, в детском страхе перед непознаваемым миром, в том, что не свечки ставят перед иконой, а вешают цветные ленточки на ветки ритуального дерева, мало, впрочем, отличающегося от остальных?
Не могу поверить, что те или иные обряды, придуманные самими же людьми, важней для Всевышнего, чем доброта, любовь к людям, сострадание, забота о старых и малых, пунктуальное следование великой заповеди “Не убий”!
Любопытно, что авантюрист, жесткий прагматик и, безусловно, очень умный человек Владимир Ильич Ленин полагал, что после победы революции церковь должен заменить театр. То есть он и церковь считал чем-то вроде театра. Если брать прежде всего сторону внешнюю, в здравом смысле вождю революции не откажешь. Ведь что такое католический или православный храм? И картинная галерея, и концертный зал, и лекторий, и, конечно же, театр с заранее написанными текстами, хотя и с возможностью импровизации, с хором и солистами, которым, как и на любой сцене, чтобы овладеть аудиторией, необходим актерский талант. В этом нет ничего унизительного для церкви: ведь едва ли не все великое искусство выросло из ее ритуалов. Но любовь к театру, как и равнодушие к нему, вовсе не определяет уровень духовности в человеке: Священное писание остается Священным писанием независимо от того, читает ли его кто-то дома или слушает в церкви толкование священника.
Больше всего смущает (точнее, удручает) до сих пор идущая война церквей и конфессий, в основном “холодная”, но временами переходящая в “горячую” — силовой передел церковных зданий в Западной Украине и т. д. О какой любви, кротости и всепрощении может тут идти речь! Да и “холодная” война православных, католиков, лютеран, баптистов и т. д. слишком уж напоминает пресловутый “спор хозяйствующих субъектов”: ведь борьба идет не за истину, а за цифру прихожан, за монополию на “своей” территории, за власть, влияние и в конечном счете деньги. Кстати, это опять-таки напоминает театр, особенно при коммунистах, когда бездарные режиссеры с помощью идеологического начальства добивались запрещения самых популярных спектаклей у конкурентов. Раздражает и постоянные с нажимом уверения, что только данная религиозная контора обладает эксклюзивным правом на спасение души, а все прочие — нет, что вне церковной общины спасение невозможно вообще. Чем подтверждены эти претензии на роль посредника между человеком и Богом?
Во всем этом так много земного, что для небесного места почти не остается…
При всех этих сомнениях я люблю бывать в храме. В любом. Потому что практически в каждый вложено что-то от человеческого таланта, мечты и уж, конечно, любви. Почти все на земле построено либо для бытовой надобности, либо ради денег. А в храмах живут души их создателей. Почему и люблю приходить не во время службы с ее многолюдьем и строгим распорядком, а когда в церкви тихо и пусто. Почти всегда ставлю свечки — за покойных родителей и ушедших друзей. Не уверен, что эти восковые символы нужны Богу — но мне самому нужны. Слишком много недодано близким при их жизни, и сердце за это болит — а свечки успокаивают, как и цветы, положенные на могилу. Есть крохотная надежда, что они там все-таки что-то видят, как-то узнают, что их помнят и любят, и эти память и любовь непостижимым для нас способом продолжают их земную жизнь.
Когда родители были живы и болели, я просил Господа продлить их дни. Чтобы за себя молился — не помню. Странно было бы чего-то просить у Бога для себя. Ведь и так получил сверх всякой меры!
Мои беспартийные родители даже при Сталине не сидели. А сам я сколько раз мог угодить в камеру — и не угодил. Не печатали, ругали в газетах — подумаешь, беда! Писательскую судьбу пытались сломать — но ведь не сломали. Мало того, практически всю жизнь занимаюсь любимым делом, да еще и деньги за это платят. Да, бывали голодные периоды, уже при седой голове калымил ночами, возил бандитов и проституток. Ну и что — зато какой материал собрал для повести! Мама прожила восемьдесят пять, отец — девяносто три. Женщины любили — спасибо им всем. Друзья не предавали (или почти не предавали), и я никого не предал. Бог уберег от этого убийственного греха. Книги и пьесы обошли всю страну, переводились на сорок языков. До тридцати с лишним лет не выпускали за границу — зато объездил и облетал всю свою огромную страну, от Камчатки с Сахалином до Прибалтики и Молдавии. Впрочем, пятнадцати лет свободы хватило, чтобы посмотреть мир, поездить на зарубежные премьеры, на презентации переведенных книг, поплавать в теплых морях, покидать камешки во все четыре мировых океана.
Уж если обращаться к Богу — то только с благодарностью. Вот с нею довольно часто и обращаюсь. Но странно было бы для этого идти в церковь: все равно как передавать письмо родному отцу через секретаршу.
Опять-таки хочу быть справедливым: у миллионов людей нет гуманитарного образования или гуманитарной одаренности, и красивая молитва, созданная талантливым профессионалом, лечит им душу, давая надежду, что такие проникновенные слова лучше дойдут до Господа. Дай Бог всем им счастья! Но мне легче разговаривать с Отцом Небесным напрямую и слова находить свои.
Я надеюсь, что в двадцать первом веке, великолепно оснащенном технически и потому особенно опасном, влияние церкви будет постепенно уменьшаться, а влияние Бога возрастать. Почему надеюсь именно на это? Да потому, что слишком много зла в последние годы творится с опорой на церковь — взять хотя бы тот же международный терроризм. Ведь не Аллах же обещает убийцам детей царствие небесное — обещает священнослужитель, в данном случае фанатичный ваххабит, бесконечно далекий от учения Мухаммеда. Но разве мало христианских священников страдают той же ксенофобией, пусть и не в столь изуверском варианте? Разве среди тех же российских фашистов не встречаем мы людей в черных рясах?
Я понимаю: нельзя требовать от служителей церкви (мечети, синагоги, дацана), чтобы они были лучше общества, в котором живут. Какие мы, такие и они. Мы вместе болеем и вместе долго и трудно выздоравливаем. Просто надо видеть разницу между Божеским и человеческим.
Иногда, когда у меня возникает потребность встретиться с какой-нибудь важной персоной, умный начальник дает свой прямой телефон. Если же попадаешь на секретаршу, начинается тупое и нудное выяснение: кто, с какой целью и не лучше ли мне позвонить пятому помощнику. Пусть не воспринимается это сравнение как кощунственное, но Бог ведь дал зачем-то каждому из нас свой прямой телефон — нашу совесть. А мы упорно рассчитываем, что через секретаршу оно получится вернее. Может, и так — но сомнений много.
Мне нравятся люди, чей путь к Создателю лежит через церковь: я им сочувствую и желаю успеха в их благом деле. Но не думаю, что этот путь обязательный и единственный. В нас с детства заложено замечательное средство общения с Творцом — наша совесть. Кто-то ведь ясно дает нам понять, хорошо мы поступаем или плохо. Может, и не Он. Но тогда — кто?
Вот на совесть и надеюсь прежде всего.
СЛАБОСТЬ СИЛЫ
Новая система выборов принята или вот-вот будет принята. Губернаторов станут назначать из Москвы. В Думе останется три-четыре партии, свободное, “снизу”, создание новых не реально. Судить да рядить, нужна ли эта реформа, бессмысленно: она практически утверждена, страна свернула на новую дорогу, значит, остается принять это как факт. Зиму тоже можно ругать сколько угодно, но снег от этого не растает.
Однако новая дорога, по которой мы уже идем, все равно требует изучения. Где ровная, где ухаб, а где, может, и обрыв — это хорошо бы определить заранее. Хуже всего знакомиться с канавой, когда в нее свалишься.
На дружный восторг губернаторов от новости, что теперь их станут назначать и снимать, смело можно не обращать внимания: потому и восторгаются, что боятся: а вдруг не назначат? Одобрение выборов только по партиям “списочными” законодателями и дружное возмущение одномандатников тоже понятно. Так что анализировать ситуацию, видимо, резоннейде учитывая мнение лично заинтересованных лиц.
Есть ли у новой дороги плюсы? Есть.
Самодурство, вороватость, а то и бездарность целого ряда губернаторов настолько очевидна, что и доказывать не надо. Слишком часто наш лучший в мире народ выбирал не работников, а лжецов и демагогов. Мы прекрасно помним, как иные областные начальники, растащив деньги, присланные из центра на зарплату, вместо того чтобы тут же уйти в отставку, организовывали марши шахтеров или учителей на Москву за новыми деньгами. А погнать этих лидеров с работы не было никакой возможности — избранники! Да и карликовые партии в бюллетенях для голосования вызывали недоумение: куда выбираем — в парламент или в цирк? Другое дело, что предлог для избирательной реформы был найден случайный и крайне неубедительный: при чем тут события в Беслане? Впрочем, при нынешних СМИ с предлогами можно особенно не утруждаться.
Возможно, настоящим поводом для реформы послужило избрание алтайским губернатором актера Михаила Евдокимова. Кремль четко показал, что предпочитает прежнего губернатора, сам президент уважительно беседовал с ним перед объективами телекамер — а избиратель предпочел замечательного исполнителя монологов про баню, оглоблю и красную морду. Тут бы хоть кто обиделся, а в Кремле ведь тоже люди сидят. Да и выборы оптом — не людей, а сразу партий — опробованы во многих странах. К тому же российская власть еще при прошлом президенте начала склоняться к трех-, а то и двухпартийности по совсем не худшему образцу Германии, Англии, Швеции и США.
Словом, безумной или оголтелой реформу не назовешь. Вполне достойные державы управляются по той же схеме. Так чего бы и нам не попробовать?
Но Россия не Англия, не Германия и не Швеция. Там, где у них за спиной долгая традиция, у нас чиновничий беспредел, хамство и хаос. У нас не было ни Рузвельта, ни Черчилля, ни де Голля, ни Пальме — у нас были Сталин, Брежнев и Черненко. У них ворующий губернатор такое же редкое исключение, как у нас губернатор неворующий. Короче, мы и тут пойдем особым путем — не потому, что так хочется этой особости, а потому, что на стандартный путь просто не хватит керосина.
Эта реформа, как и большинство инициатив сверху, направлена на укрепление властной вертикали. Мол, хватит бардака, страна должна быть управляема — противостоять страшной угрозе международного терроризма способна только сильная Россия. Во имя этой силы, во имя победы над жестоким и подлым врагом не стоит ли на время пожертвовать кое-какими завоеваниями демократии?
Может, и стоит.
Но меня волнует вот что: а приведет ли укрепление государственной власти к появлению сильной страны? Есть ли такая гарантия?
Пожалуй, такой гарантии нет.
Ведь государство — это еще не страна. Государство — это существующий во всех странах и, к сожалению, неизбежный аппарат насилия. У нас в России это миллион чиновников, деятельность которых может страну и усилить, и ослабить, и даже привести к краху. В семнадцатом году именно государственный аппарат подтолкнул Россию к гибели — большевики оказались просто расторопней других и изловчились ухватить падающее яблоко прямо на лету.
Кстати, когда Российское государство (не страна, а аппарат управления!) было самым могущественным? При Иване Грозном, при Петре Первом и при Сталине. Иван оставил после себя разрушенную страну и столетнюю смуту. После Петра, самого энергичного и талантливого из российских царей, опять-таки последовал период развала, вакханалии дворцовых переворотов, правящих любовников и авантюрных временщиков. Четверть века сталинского правления заложили под страну все те мины (коллективизация, репрессии, уничтожение собственной армии, втягивание страны в “холодную” войну), которые взрывались в нашем отечестве все минувшее столетие и до сих пор не дают нам присоединиться к процветающей части человечества.
Наиболее показателен, пожалуй, период Второй мировой войны. Самый мощный государственный аппарат был в двух странах — сталинском Советском Союзе и гитлеровской Германии, ни у Рузвельта, ни у Черчилля никогда не было такой власти, как у этих двоих диктаторов. Ни в Англии, ни в США никогда не было такой абсолютной управляемости, такого контроля над всеми процессами жизни, как у двух тоталитарных режимов — коммунистического и фашистского. Результат войны известен: союзники победили. Но не худо осмыслить некоторые цифры. Англия и США вместе потеряли в войне миллион человек. Германия — девять с половиной миллионов. Советский Союз — двадцать семь миллионов своих граждан. Ссылки на то, что наши союзники воевали спустя рукава, вряд ли корректны: ведь им не только пришлось сражаться в Африке, в Италии, во Франции и на Балканах, была еще долгая кампания на Тихом океане, где необходимо было освободить от японцев огромные территории: половину Китая, Филиппины, Малайю, Сингапур, Бирму и даже часть Индии.
Если бы сталинский аппарат не уничтожил руководство собственной армии, если бы Рокоссовского и Туполева не пришлось разыскивать по лагерям, если бы в самом начале войны фронтами командовали не политруки вроде Ворошилова, а Тухачевский, Блюхер, Якир и Уборевич, немцы за три месяца не докатились бы до Москвы. А изуверская машина нацизма, отлаженная до последнего винтика, автоматически выдавила из покоренной Европы тех ученых, что в сорок пятом создали в США первое атомное устройство. Германии еще повезло, что Берлин пал в мае, а бомбы подоспели только к августу: ведь физики-антифашисты готовили их не для японцев…
В обеих тоталитарных державах запредельное усиление государств привело к слабости стран и фантастическим потерям в войне.
Не думаю, что сегодняшней России реально грозит тоталитарность. Но надо помнить, что за каким-то пределом сила аппарата неизбежно оборачивается слабостью страны. “Если мы от чего погибнем, так это от бюрократизма”, — предостерегал когда-то очень неглупый политик, основатель первой в мире коммунистической империи. Его тревоги сбылись: империя погибла именно от бюрократизма, развалилась без единого выстрела, далеко отстав в экономике и потерпев жесточайшее поражение в бескровной “холодной” войне. Как это всегда и бывало в истории, свободный гражданин оказался неизмеримо эффективнее командующего чиновника.
А нынешние административные изменения могут привести именно к усилению роли чиновника.
У меня нет оснований сомневаться в добрых намерениях действующего президента хотя бы потому, что он не только постоянно говорит о демократических ценностях, не только отказывается идти на третий президентский срок, но и регулярно приводит во власть далеко не худших людей. Можно сколько угодно высмеивать команду “новых питерцев” — но они, как минимум, образованны, деловиты и не замешаны в коррупции. Для России не так уж мало! Но, не сомневаясь в намерениях Путина, есть, к сожалению, достаточно поводов сомневаться в его возможностях. Российский чиновник обладает вековым опытом борьбы за реальную власть в стране. Он хорошо знает ритуалы: над его рабочим столом портрет президента, он по любому случаю подчеркивает личную роль высшего начальства, любое указание сверху восторженно объявляет мудрым, а потом все делает по-своему. Характернейший пример — так называемое “Дело ЮКОСа”. Сколько раз президент говорил, что разорение крупнейшей российской компании противоречит интересам страны! Ни один чиновник президенту ни разу не возразил, все согласны. А результат? ЮКОС откровенно подталкивают к банкротству, его имущество растаскивают по частям и норовят продать за треть стоимости, чтобы потом, естественно, перепродать уже за настоящую цену.
А ведь это происходит в нескольких километрах от Кремля! Так что станут творить назначенцы в отдаленных регионах, куда президент если и заглянет, то лишь пролетом в Японию или Индию? И не утонет ли новая реформа в чиновничьем болоте, как тонули все предыдущие?
Допустим, президенту удастся (что будет совсем непросто при короткой скамейке запасных) найти 89 трудолюбивых, образованных и элементарно честных губернаторов для всех российских регионов. Но бесконтрольная власть развращает. Нынче губернаторов хоть как-то контролирует избиратель: если глава администрации слишком зарывается, могут и не избрать. А как назначенных чиновников сможет контролировать президент? Реалистичный ответ только один — никак. Придется создавать целый аппарат проверяющих. Но кто станет контролировать контролеров?
Конечно, надежная система контроля в развитых странах давно существует: это гражданское общество, политическая оппозиция, независимый суд и свободная пресса. У нас эта система находится в зачаточном состоянии, и изменений к лучшему пока не видно. Я, например, затруднюсь назвать хоть одну по-настоящему влиятельную общественную организацию. Оппозиционных партий в Думе три — но в чем их оппозиционность? Коммунисты, ничего вразумительного не предлагая, вот уже пятнадцать лет, как попугаи, твердят о “преступном режиме”, ЛДПР забавляет публику, регулярно собирая среди благодарных зрителей свои 10% рейтинга, а “Родине” откровенно плевать на реальные заботы родины: эта горластая компания, собравшая в кучу всех неудачников, во имя карьеры многократно менявших свои убеждения, вполне закономерно начала разваливаться сразу после выборов. Судейский корпус сложился еще при диктатуре, в мало-мальски существенных конфликтах решения судов до сих пор зависят не столько от гражданского или уголовного, сколько от “телефонного” права. Случайно ли так прочно вошел в обиход термин “басманное правосудие”?
Видимо, надеяться можно только на “четвертую власть” — на прессу. Ей сегодня нелегко — в борьбе с газетами и каналами ТВ чиновники отвоевывают одну позицию за другой. И все-таки пресса держится. Причина тут объективная: в отличие от политика или судьи, журналист прямо зависит от народа — кому он нужен, если его не станут читать или слушать? Понятно, что ни в одной стране ни одному чиновнику свобода печати не нужна. Но — терпят! Почему? Это почти век назад объяснил уже помянутый прагматичный политик, жестко предупреждавший, что без самокритики советская власть развалится. Советская власть Ленина не послушалась — и развалилась.
Неужели независимая Россия наступит на те же грабли?
Наше государство настолько далеко от идеала, что эксперименты в управлении им неизбежны. Но любой автостроитель знает: чем выше скорость машины, тем надежнее должны быть руль и тормоза. Чем крепче властная вертикаль, чем могущественней каждый чиновник, тем независимей, финансово обеспеченней и неприкосновенней должна быть пресса. Это не вопрос борьбы за влияние — это вопрос выживания нашей не слишком комфортабельной, но единственной и незаменимой страны.
ФАБРИКА ДЕБИЛОВ
Я человек лояльныйи очень люблю, когда мои взгляды на жизнь вдруг совпадают со взглядами высшей власти. Например, правительства в лице его лучших представителей.
Недавно именно так и произошло. В последние годы я не раз писал, что через посредство говорящего ящика происходит массовая дебилизация населения. А недавно приблизительно то же самое на заседании правительства заявил министр обороны Сергей Иванов. Говорят, он даже предложил удалить с экрана убогую программу “Аншлаг”. На что другой министр, демократичный Герман Греф, якобы возразил, что не министерское это дело — запрещать телепрограммы, что кому-то может не нравиться футбол — но не отменять же из-за этого репортажи.
Проще всего было бы сказать обоим министрам, что этот вопрос вообще не входит в сферу их деятельности. И пусть один занимается обороной, другой — экономикой, а у СМИ свои специалисты и свои вожди. Но я готов министров защитить. К сожалению, дебилизация народа прямо касается их прямых обязанностей. Потому что дебилы органически не способны ни удвоить ВВП, ни победить в хотя бы маленькой войне. Дебилы способны только терпеть поражения во всех сферах и на всех фронтах.
Правда, на одном фронте дебилы в уходящем году энергично наступали — я имею в виду телевизионный фронт. Если так пойдет и дальше, они одержат тут полную победу, и телевизор снова, как при коммунистах, станет фабрикой дебилов или, как тогда говорили, “ящиком для дураков”. Видимо, руководители каналов так хотели угодить власти, на всякий случай удаляя с гладкой поверхности экрана все неровности, что пересуетились: власти стало тошно.
Тем не менее я против оздоровления ТВ административным путем. Слишком хорошо знаю, чем кончаются благие порывы начальства: в процессе борьбы с дебилизацией уберут с экрана Познера и Сорокину, а “Аншлаг” останется.
Однако что же все-таки делать с телевидением? И — почему оно так заметно деградирует?
Самое забавное, что оно абсолютно никому не нравится, включая самих телевизионщиков, — и тем не менее работает так, как работает. Если это можно назвать работой.
Влияние ящика на народ у нас не слишком исследовано. В Европе и США этим занимаются давно. И прежде всего очень тревожатся за детей. Например, в Швеции выросло уже два или три глухонемых поколения. С ушами у этих славных ребят все в порядке, и слова знают, какие надо. Но общаться практически не способны: телевизор с детства приучал их только слушать. И с мышлением слабовато: привыкли, что за них думает ящик. А ящик во имя рейтинга излагает свои выводы из происходящего на планете в предельно доступной форме, на уровне “хорошо” — “плохо”. Без оттенков.
Впрочем, в странах развитой демократии у агрессивной дебилизации есть противовес: у разных каналов разные хозяева, разные политические пристрастия и, соответственно, разные точки зрения. Что бы там ни было, у западного телезрителя все же есть выбор. А выбирать — уже интеллектуальный процесс, худо-бедно развивающий мозги.
У нас сегодня с телевыбором слабовато. Даже острейшие события последних лет или месяцев обсуждала одна и та же депутатская тусовка, на три четверти серая, как валенок, а четвертая четверть могла лишь слегка разбавить этот войлок. Что уж говорить о рутинных передачах, оживить которые способна лишь неожиданная мысль — но мысль лучше искать не в Государственной Думе.
Мне кажется, основная беда в том, что пока ни общество, ни власть не определились с основным вопросом: чем должно быть в нашей жизни телевидение, прежде всего центральное телевидение? В чем его роль? Информировать? Конечно. Забавлять? Допустим. И это все? Или — что-то еще?
Наверное, все-таки что-то еще.
Наша общественная жизнь сложилась так, что в стране при сильной центральной власти практически нет оппозиции. Не только потому, что у пропрезидентского “Единства” в Думе решающее большинство, но прежде всего потому, что остальные прошедшие в парламент партии просто по качеству не годятся для генерации мало-мальски свежих идей. Справедливо говорят, что истина рождается в споре. Но с кем спорить правительству и “Единству”? В такой ситуации у истины слишком мало шансов появиться на свет.
Впрочем, отсутствие реальной политической оппозиции может и не привести к идейному склерозу — но лишь в том случае, если интеллектуальной оппозицией действующей власти сможет стать часть СМИ, и прежде всего самое массовое из них — телевидение. Есть у телевидения такие возможности? Есть — если вспомнить, что, кроме правительства и парламента, в России существует очень плохо организованное, но очень ярко мыслящее общество. Сегодня, пожалуй, это главная обязанность ТВ перед страной: за неимением иных претендентов выполнить роль второй стороны в необходимом споре — интеллектуальной оппозиции.
Но это я могу понимать. Это могут понимать еще пятьдесят, или пятьдесят тысяч, или пятьдесят миллионов россиян. Но ведь не эти миллионы определяют репертуарную политику электронных СМИ. И не они назначают руководителей каналов. И не они дают им установки.
Понятно, что оппозиционное телевидение нередко мешает власти выполнять свои обязанности. Но отсутствие оппозиции мешает еще больше. Может, имеет смысл во имя конечного результата привыкнуть к укусам домашнего экрана? Ведь в конечном счете дилемма достаточно проста: либо оппозиция, либо дебилизация.
Прекрасно понимаю власть предержащих: критический анализ деятельности любят только дураки, и то лишь потому, что не способны отличить хулу от хвалы. Противно, когда тебя хают не по делу; втройне противно, когда при этом еще и привирают — а оппозиция, увы, и на это горазда. Но что делать — выбор-то скуден! И уж коли приходится его делать…
Оппозиция, даже среднего уровня, даже не слишком приятная, все же дает России шанс на рывок вперед. Дебилизация никакого шанса не дает.
КАК МЫ ОПЛАКАЛИ ПОБЕДУ
С окончания олимпиады прошли считанные дни — а ее как бы и не было. Телевидение торопливо показало, как разного класса медалистов встречает в аэропорту хилая группка родственников. Немедалистов, видимо, не встречал никто. Наше самое справедливое в мире отечество постаралось побыстрее забыть олимпиаду, как забывают мелкую неприятность. Ну, случилось. И что — век мучиться? Наплевать и забыть. Авось дальше повезет.
Газеты подсчитали медали, подбили бабки. Опросили заметных людей. Те поделились мнением. Общее ощущение — кислое. Выступили средне, не так, как в былые годы. Судьи, конечно, сволочи. С чиновников надо спросить. Умеренно известный композитор, написавший, впрочем, лет двадцать назад одну хорошую песню, высказался в том смысле, что нынешняя наша команда — остатки от великого спорта советских времен. Да, были люди в его время…
Я не люблю нытье. Еще больше не люблю вранье. Сочетание того и другого вызывает резкое отвращение.
Может, хватит ныть? Может, хватит врать? Ведь, если объективно, команда России выступила в Афинах не средне и даже не хорошо — она выступила блестяще. Никогда за всю историю Советского Союза наши спортсмены не действовали успешнее.
Да, жалко, что чуть-чуть недобрали золота. Но по общему количеству медалей всего на десять процентов отстали от США и на целую треть обогнали Китай. А ведь Америка — спортивная сверхдержава и просто сверхдержава, кстати, вдвое превосходящая нас численностью населения. А в Китае резерв для поиска талантов вообще огромен: народу в девять раз больше, чем в России. Мало того, дотошные спортивные статистики подсчитали, что новые государства, еще недавно входившие в общую страну — так сказать, сборная экс-СССР, — вместе по всем показателям далеко обогнали и США, и Китай. И по золоту (45 против 35 у Штатов и 32 у Китая), и по серебру, и по бронзе. Общее число медалей просто фантастично: 162 против 103 у США и 63 у Китая. Спортивным боссам советских времен такие оглушительные победы даже не снились. И шестьдесят с лишним процентов наград этой суперсборной пришлись бы на долю одной России. И это вовсе не остатки былой роскоши: двадцать лет назад, когда начала разваливаться тоталитарная система, минимум две трети нынешних олимпийских героев разве что ходили в детский сад.
При диктатуре спортсменов подвергали жестокой идеологической накачке, проигрыш соревнований приравнивался чуть ли не к предательству. Кто постарше, помнит, как после поражения от югославов усатый лицемер всех времен и народов приказал расформировать футбольную команду ЦДКА, на тот момент лучшую в Советском Союзе. К чести наших тогдашних спортсменов, они и под тоталитарным топором работали великолепно. Но сегодня молодые россияне, свободные люди, выступили, как минимум, не хуже. Так что вряд ли будет преувеличением сказать, что кислые оценки журналистов украли у нас с вами половину радости от замечательного спортивного праздника.
Но я, конечно же, нишу все это не для того, чтобы успокоить и утешить российских болельщиков. Гораздо важней, мне кажется, попробовать объективно разобраться: что же, судя по Афинской олимпиаде, происходит нынче в отечественном и мировом спорте?
В общем-то, происходит нечто вроде революции.
Еще пару десятилетий назад можно было без особого труда предсказать если не победителей в разных видах состязаний, то хотя бы претендентов на победу. Сегодня это дело почти безнадежное. Ну кто мог заранее догадаться, что второе место займет Китай, а четвертое Австралия, а пятое Япония? Что Южная Корея обойдет Великобританию? Или, например, что чемпионом в беге на 110 метров с барьерами станет не чернокожий американец, а китаец?
Мы по старинке считаем олимпиады местом единоборства США и России. Придется от этой двухполярности отвыкать. Как и от неумеренных амбиций. Конечно, мы хотим, чтобы наши побеждали на всех полях, площадках, снарядах и дорожках. Но ведь и все прочие хотят того же. В Афинах выступало больше сотни стран. И 75 из них не осталось без медалей! Даже Монголия. Даже Тринидад и Тобаго. Даже Эритрея. И не думаю, что на следующих играх миллиардная Индия удовольствуется одной медалью. Где гарантия, что она не “выстрелит”, как “выстрелил” в Афинах Китай?
Любопытно проанализировать первую десятку стран-победительниц. В ней восемь развитых демократических стран, наша Россия, которую, хоть и с оговорками, можно считать демократической, и одна тоталитарная держава — Китай. Почему побеждают развитые демократии, понятно: большой спорт нынче дорог, и то, что вполне по карману Австралии или Германии, не могут позволить себе Уганда и Судан, постоянно балансирующие на грани голода. Ну, а Китай — как объяснить его огромный успех?
Тут причины две.
Для тоталитарной страны спорт — своеобразная идеологическая витрина. Ведь и у нас в семидесятых было принято утверждать, что если Третьяк и Старшинов хорошо играют в хоккей, то и лично дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев — самый мудрый на планете государственный деятель. Диктатура имеет возможность, выдавливая из нищего народа последние средства, тратить их на подготовку сборных команд.
Вторая причина, пожалуй, еще понятней. Недавно в печати промелькнуло сообщение, что китайцам разрешили туристические поездки в Европу. Разрешили — значит прежде запрещали. И для молодых жителей громадной страны оставалась единственная возможность своими глазами увидеть Париж или Барселону — добиться выдающихся результатов в спорте. Рекорд для молодого китайца (как прежде для молодого жителя СССР или ГДР) становился чем-то вроде выездной визы, пропуском в большой мир. Вот и старались ребята, изнуряя себя, гробя здоровье допингами, дорваться до легендарных столиц, великих музеев и дешевых барахолок.
Слава Богу, для нас все это в прошлом. И пора понять, что Олимпийские игры — это именно игры, а не смертельная битва идеологических структур. И что главное — не побеждать, а участвовать. И что рекорд любого спортсмена славит прежде всего человечество, а не ту или иную государственную систему. И что не зря в античной Греции на время олимпиад останавливались даже войны.
Кстати, случайно ли наименее успешно в нашей команде выступили те, от кого даже не ожидали, а настоятельно требовали только побед, чьи золотые награды твердо планировали спортивные чиновники, кого громогласная пресса обязывала занимать исключительно первые места? Но в игре побеждают не по обязанности — побеждают на кураже. Может, именно куража, легкости, свободы чуть-чуть не хватило нашим любимцам: Свете Хоркиной, Ане Мыскиной, Леше Немову, Саше Попову, Олегу Саитову? Может, наши неумеренные надежды свинцом висели на них в Афинах?
Хочется в последующих играх, хоть олимпийских, хоть домашних, (их, надеюсь, будет еще много), пожелать нашим лидерам именно легкости и куража. Играйте, ребята, в свое удовольствие! Мы вас любим и за первое место, и за десятое, а больше всего просто за то, что вы у нас есть. Что же касается побед, они чаще всего приходят как раз к веселым и свободным.
ПОЧЕМУ МЫ ЖИВЕМ ХОРОШО?
Все последние годы наши публицисты разной направленности терзаются одним и тем же вопросом: почему мы живем так плохо? Почему на много лет отстаем по уровню жизни не только от Португалии, но и от Словакии, и от Болгарии, и даже от Литвы? Вопрос, наверное, существенный. Но для того, чтобы честно разобраться в крайне болезненной проблеме, мне кажется, для начала нужно ответить на другой вопрос, противоположный и не менее актуальный: почему мы живем так хорошо? Почему на годы ушли вперед от остальных стран бывшего СССР, кроме трех прибалтийских (о них разговор дальше)? Почему сотни тысяч граждан Украины, Беларуси, Молдовы, Грузии, Азербайджана, Армении, Таджикистана, чтобы прокормить свои семьи, правдами и неправдами стремятся в Россию, а вот в обратном направлении движение нулевое?
В девяносто первом, в момент развала общей страны, подобного казуса ничто не предвещало — иначе все республики не разбежались бы с таким восторгом в разные стороны. Конечно, главная ответственность за развал Союза лежит на коммунистических бонзах: первым секретарям республиканских компартий уж очень хотелось именоваться президентами, принимать рапорт почетного караула и давать в собственном дворце обед в честь высоких гостей. Но будем справедливы: на всех референдумах огромное большинство наших бывших сограждан тоже высказалось за отделение от России — им казалось, что, освободившись от диктата Кремля, они по уровню жизни быстро обгонят неповоротливого “старшего брата”. Ожидай они иного экономического результата, итог всенародных опросов, вероятно, оказался бы другим.
На старте все осколки империи были в примерно равных условиях. Почему же именно Россия добилась наибольших успехов?
Приходится слышать, что вся причина в наших богатейших недрах. Но так ли это? Казахстан дарами природы не бедней, как и Туркмения с ее нефтью и газом, и Азербайджан с той же нефтью, и Грузия со своими субтропиками, и Украина с развитой промышленностью, богатейшими черноземами, мощными портами, огромной курортной зоной, и Молдова с ее садами и виноградниками, и Узбекистан с его хлопком, газом, золотом. Не говоря уж о том, что именно на России повис громадный государственный долг Советского Союза — полтораста с лишним миллиардов долларов.
Да и недра наши, при всем к ним уважении, не стоит переоценивать: Россия все-таки не Кувейт, где бесконечно много нефти, очень мало народа и совсем нет вечной мерзлоты. Так уж вышло, что пресловутые “кладовые родины”, на которые не перестает публично уповать ленивая и корыстная левая оппозиция, расположены в самых неудобных и безлюдных местах отечества — под промерзшей тундрой или болотистой тайгой. Сами по себе никакие полезные ископаемые жизнь народа не улучшают: лишь поднятые на поверхность и доставленные к месту применения они приобретают ценность.
Может, мы просто инициативней и трудолюбивей бывших собратьев по державе?
Да нет, вряд ли — все мы из того же совка. И вряд ли любим работу больше, чем украинцы, молдаване и таджики — иначе наши прорабы не нуждались бы в их услугах на бесчисленных казенных и частных стройках. И вряд ли инициативней — иначе жители солнечных республик не стояли бы за прилавками чуть ли не всех российских рынков. И ложью будет утверждать, что полулегальные гости вероломно захватывают наши рабочие места: много ли россиян согласится по четырнадцать часов маяться у лотков с овощами и фруктами или от темна до темна, в жару и дождь сидеть на ящике у дороги возле груды арбузов, ночуя тут же поблизости в крохотном грязном шалаше?
Может, мы добросовестней и честней? Увы, и этот ответ не пройдет. В стране, где подавляющее большинство чиновников “берет”, а подавляющее большинство казенных работников “тащит”, на высокую нравственность лучше не ссылаться. За семьдесят лет диктатуры мы отучились качественно работать, зато приобрели в массовых масштабах иные навыки: нигде в мире, ни в одном языке не найдется столько красочных синонимов к слову “украсть” — от спортивного “приделать ноги” до высокоидейного “скоммуниздить”.
А теперь попробуем разобраться в том, с чего я начал эти заметки: почему, живя лучше прочих стран СНГ, мы уступаем странам Прибалтики? Почему их валюта тверже нашей, а уровень жизни выше?
Причин несколько.
Берут деньги за перевалку российских грузов? Да, берут. Но Украина с Беларусью тоже берут плату за нефтяную и газовую трубу, да еще и подворовывают при надобности — но им это мало помогает. Главное все-таки в ином.
Прибалтам относительно повезло: у них советская власть была не семьдесят лет, а сорок — еще не вымерло поколение, жившее при нормальной конкурентной экономике, поколение, у которого сохранилось рыночное мышление. А что такое рыночное мышление? Не обманешь — не продашь? Да ничего подобного! Человек с рыночным мышлением уважает себя и свой труд, он борется за качество не потому, что кем-то наверху объявлена соответствующая пятилетка, а потому, что халтурно сляпанную вещь никто не купит — так какой же смысл ее производить? Человек с рыночным мышлением очень дорожит репутацией, хотя бы потому, что репутация сама по себе весьма хорошо зарабатывает: за ярлык знаменитой фирмы люди готовы удвоить цену. Я еще помню, как в середине шестидесятых оценивали молочные продукты на рижском рынке: ложка, воткнутая в сметану, должна была стоять вертикально.
А главное — те экономические реформы, которые в России тормозили, уродовали, а то и просто блокировали сперва Верховный Совет, а потом Дума, в Прибалтике провели быстро и решительно. Там не стали поддерживать за счет бюджета безнадежно убыточные, устаревшие заводы, сразу создали земельный рынок и без колебаний начали возрождать капитализм, не до конца умерший в сознании граждан. Твердые законы, защищающие собственность, и относительно низкая стоимость рабочей силы привлекли в Прибалтику европейский капитал. У правительства Гайдара руки были связаны коммунистическим парламентом. В Прибалтике же коммунистов прогнали из властных структур практически сразу — их место заняли социалисты. Многие из них, естественно, прежде были членами КПСС, но им и в голову не пришло бы таскать на митинги портреты усатого тирана. Результаты последовательных рыночных реформ сказались безотлагательно: сегодня уровень жизни в Литве, Латвии и Эстонии в полтора-два раза выше, чем у нас. Видеть это обидно, особенно учитывая явно антироссийскую устремленность многих прибалтийских политиков, парады бывших эсэсовцев в Риге, откровенный расизм местных “патриотов” и т. д. — но не зажмуриваться же!
Прибалтам помогло еще одно: у них не было идеологического тормоза, который в течение даже не десятилетий, а веков мешал России войти в число самых передовых и динамичных стран планеты. Наши влиятельные идеологи на разные лады утверждали, что для России не годится западный, то есть европейский, путь развития. Восточный, азиатский, впрочем, тоже не годится. А какой годится? А тот загадочный, который умом не понять. Любопытно, что поиски этого недоступного уму пути всерьез никогда не велись: даже самые оголтелые его сторонники в глубине души прекрасно понимали, что мираж потрогать нельзя. Но понимали и другое: что стремление к миражу престижно и выгодно, ибо вполне позволяет его трубадурам жить интересно и безбедно. Они, кстати, и сейчас живут безбедно, а время от времени даже проходят в Думу, составляя там малочисленные, но горластые фракции. Прибалты же, о мировом господстве никогда не мечтавшие, едва освободившись, единодушно выбрали европейский вариант, то есть путь к процветанию на базе свободного рынка, частной инициативы и демократической формы правления. Европейская традиция оказалась результативней подземных богатств…
Впрочем, Прибалтика и прежде была не совсем Советским Союзом, поэтому сравнение с ней не слишком актуально…
А теперь вернемся к основному вопросу этих заметок: почему же все-таки Россия живет лучше прочих стран бывшего СССР?
Ответ я нахожу единственный: потому что в постсоветскую эпоху российская власть оказалась умней, дальновидней и, простите за выражение, патриотичней, чем начальство в большинстве прочих стран СНГ. То есть Ельцин при всех своих очевидных недостатках оказался для своей страны более эффективным руководителем, чем Кравчук для Украины, Лукашенко для Белоруссии, а Шеварднадзе для Грузии, а Путин лучше подготовлен, более прагматичен и точнее ориентируется в сложной современной реальности, чем его нынешние коллеги из близлежащих стран. Россия начала рыночные реформы сразу после краха диктатуры, а соседи задержались, иногда надолго, — и отыграть эту фору пока никому из них не удалось.
О недостатках реформ говорено-переговорено. Но ведь результаты их мы видим каждый день — и не только видим, вовсю пользуемся! Можно только поражаться, как быстро исчезло казавшееся вечным проклятие России: пустые прилавки, бесконечные очереди, тотальный дефицит всех товаров, кроме разве что танков да автоматов Калашникова, которые в огромном количестве уходили в третий мир откровенно бандитским режимам, причем уходили бесплатно, за одни только лицемерные речи о выборе социалистического пути. Где те режимы, где тот социализм с перекошенным лицом, где наши валютные миллиарды, которые нам должны, но никто никогда не вернет? И где тот неистребимый советский дефицит? Сегодня страна, до всех своих дальних рубежей, завалена товарами, а школьникам приходится популярно объяснять, что такое очередь.
Высоки мировые цены на нефть? Но при Брежневе они были вдвое выше — и тем не менее всё в державе, от сосисок до носков, не покупалось, а добывалось с боем. Кстати, попытайтесь втолковать тому же школьнику, что скрывается за понятием “закрытый распределитель”. Мой друг, в конце восьмидесятых преподававший в Америке, так и не сумел расшифровать студентам-юристам одну из статей нашего Уголовного кодекса — тюремный срок за укрывательство товаров от продажи…
Медленно растет так называемое “реальное производство”? Да, это так. Но зато как быстро выросло его качество! Случайно ли так прочно вошли в моду именно отечественные продукты питания? А попробуйте, как было недавно, на глаз отличить российские брюки или ботинки от импортных! Конечно, наша “десятка” уступит не только “мерсу”, но и “рено” — но как далеко она укатила от еще недавно дефицитного “Москвича”. Медленно, с трудом, но российская экономика все же вписывается в мировой рынок.
Впрочем, так ли медленно? Гайдар отпустил цены всего лишь двенадцать лет назад. А сколько времени ушло у Сингапура, Тайваня или Кореи, прежде чем они стали конкурентоспособны на том же вселенском торжище? Разве они быстрее уходили от допотопных хижин и жалких зарплат? И это при том, что у них изначально была пусть не развитая, но демократия, был рынок, была привычка к конкуренции, была рабочая сила, не развращенная многолетней халтурой “плановой экономики”. Но все равно прошло лет тридцать, прежде чем робкие азиатские кошки стали тиграми…
Когда мы говорим, что хотели бы жить лучше, это вполне естественно. Когда мы говорим, что имеем право жить лучше, — это уже перебор. Откуда у нас такое право? Страна, первая в мире по потреблению водки на душу населения, страна, где курят даже семиклассники, где половина мужчин не доживает до пенсии, где наркомания легко овладела массами, а СПИД вот-вот станет эпидемией, никаких прав на достойную жизнь не имеет. Пора посмотреть правде в глаза: мы живем не хуже, а лучше, чем заслуживаем.
Мы без конца ругаем власть — и правильно делаем: власть, которую не ругают, перестает ловить мышей. Но есть вещи, которые от власти зависят минимально. Власть, что ли, виновата в нашем оголтелом пьянстве? Власть виновата, что из-за повального курения в стране растут рак легких и туберкулез? Неужели чтобы повысить продолжительность жизни наших мужиков, нужны какие-то особые законы? Не надо бороться с пьянством — надо просто не пить. Не надо бороться с курением — надо просто не курить. Не надо бороться с наркоманией — надо просто не колоться. И, простите, не дело власти надевать нам презерватив — уж с этой-то процедурой вполне можем справиться сами…
Когда-то бородатые основоположники марксизма одарили человечество афоризмом на все времена: “Каждый народ имеет то правительство, которое заслуживает”. Эта блистательная формула имеет допуски — иногда чуть лучше правительство, иногда — народ. А в нашем случае?
При демократии всякая власть вынуждена заискивать перед народом — иначе, не дай Бог, провалит на выборах. Но мы-то не власть, нам перед собой заискивать незачем. Так если мы действительно хотим жить в свободной, процветающей стране, почему бы нам для начала не сказать самим себе правду о самих себе?
КТО ПРИДУМАЛ ЛЬГОТЫ?
Едва ли не весь последний год в стране шла яростная дискуссия: льготы или деньги? Все, кто норовил хоть куда-то избраться, на всех трибунах рвали на груди дорогие рубашки: защитим народ, не отдадим льготы! Даже депутаты от правящей “Единой России”, которым и по прямой, и по косвенной логике положено поддерживать правительство, трусовато его ругали. А что делать — хоть и не скоро, но ведь придется встречаться с избирателями…
Я никуда избираться не собираюсь, поэтому хочу использовать редкий шанс: сказать о взрывоопасной теме все, что думаю.
Практически все политики и все СМИ исходили из того, что льготы придуманы в интересах бедных. Это — ложь. Никогда в истории льготы не защищали бедных. И при царе колоссальные привилегии были у аристократов и дворян — а какие льготы были у крепостных?
Но у нас дворян нет. Откуда же взялись льготы?
В романтический период революции большевики ратовали за отмену всех привилегий. Кто не работает, тот не ест! Однажды Владимир Ильич погорячился, написав, что зарплата чиновника не должна превышать зарплату квалифицированного рабочего. Был даже введен партмаксимум, при котором беспартийный инженер мог получать больше партийного директора.
Большевики терпели, но недолго.
Гениального основателя оплакали и положили в мавзолей, и великий продолжатель принялся перестраивать партию в мафию — так было надежней. Усатый лицемер всех времен и народов не любил отменять утвержденные порядки — он предпочитал их дополнять или по-новому истолковывать. Партмаксимум тихо и без почестей похоронили. Но что делать дальше? Повысить оклады номенклатурщиков в десять, пятнадцать, двадцать раз? Можно, но чревато: трудящиеся на встречах с местными, а то и высшими вождями то и дело норовили задать неделикатный вопрос о руководящей зарплате. Вот и ввели так называемые “пакеты” — вторые оклады, больше первых, без всяких вычетов и ни по каким документам не проходившие. Из лапы в лапу. То есть они были, но официально их не было. И партийному начальнику на вопросы слесарей или ткачих можно было, называя цифру легальной зарплаты, не врать и не краснеть: оклад, за который он расписывался, был солидным, но не безумным.
Однако “пакеты” — это все-таки были деньги, то есть нечто, что можно сосчитать. А вот прочие льготы вычислить было невозможно.
Формально система советских льгот охватывала десятки миллионов людей. Расходы на коммуналку, на лечение, на образование, на отдых оплачивались из общественного фонда, который значительно превосходил фонд зарплаты. Но размеры общественных трат были засекречены, как ракетные установки.
Скажем, всем полагалось бесплатное жилье. Правда, одни получали его сразу, а другие стояли в очереди тридцать лет. Но главным было даже не это. Площадь каждой квартиры делилась на жилую и полезную. Учитель или врач после долгого ожидания мог рассчитывать на квартиру из расчета девять метров на члена семьи плюс пятиметровая кухня и совмещенный санузел с сидячей ванной. На четверых получалась трехкомнатная жилой площадью метров в тридцать шесть, а общей — в сорок пять. Партийный чиновник получал на члена семьи те же девять метров плюс двадцать за должность, так что на тех же четверых выходила четырехкомнатная жилой площадью метров в семьдесят. Побольше, но сравнимо. Однако для чиновников строили специальные дома, и у этой четырехкомнатной кухня могла быть двадцать метров, прихожая двадцать, лоджия пятнадцать, кладовка десять, а самая большая сорокаметровая комната с двумя огромными окнами именовалась холлом и в жилую площадь не входила. То есть по бумагам в квартире было семьдесят метров, а в натуре — двести. Квартплата тоже была льготной для всех, она дотировалась щедрым государством — просто мать-одиночка в коммуналке получала дотацию на семь метров, а номенклатурщик — на двести.
Лечение было бесплатным. Но в каждой области из множества больниц имелась одна обкомовская, на которую уходила половина медицинского бюджета области.
По льготным путевкам отдыхало полстраны. Просто одни в доме отдыха в комнате на шесть коек, а другие — в санатории с обедами на заказ, лечебным корпусом высшего уровня и лифтом к морю.
Что такое бесплатные лекарства, я знаю очень хорошо: мои родители на склоне лет стали инвалидами первой группы. С льготными рецептами я ходил из аптеки в аптеку, но мне постоянно не везло: нужного лекарства не было. Однако стоило спрятать рецепт и достать деньги, как дефицитное снадобье тут же находилось. Впрочем, не любое. Целый ряд жизненно необходимых старикам лекарств врачи просто не имели право выписывать — их приходилось добывать через знакомых в “Кремлевке”. По счастью, я был москвич, а большинство российских деревень собственными кремлями, а значит, и импортными лекарствами обеспечены не были…
Перечисление начальственных льгот заняло бы слишком много места: дачи с бесплатной прислугой, персональные машины с водителями, возившие жен на рынок, загранки на казенный счет, охрана, спецраспределители с любым дефицитом и копеечными ценами… Как-то в ЦК комсомола на партсобрании самому румяному из комсомольских вождей задали вопрос: почему в кремлевской столовой обед, которого хватает на всю семью, стоит сущие гроши? Румяный ответил, что эта столовая была создана по указанию Владимира Ильича и отменить существующий порядок было бы кощунством по отношению к памяти Ленина…
Постепенно высокопоставленные льготники образовали внутри страны нечто вроде особой державы для избранных. Самыми популярными словами у них были “специальный” и “закрытый”. Они получали квартиры в спецдомах, жили на закрытых дачах, к которым вели закрытые дороги, покупали продукты и вещи в закрытых распределителях по спецценам, спецмашины возили им обеды из закрытых столовых, они лечились в закрытых больницах и отдыхали в закрытых санаториях, их дети обучались в спецшколах и спецвузах, после чего устраивались на спецдолжности, желательно подальше от родных осин и поближе к Парижу и Лондону. Жизнь этой льготной Номенклатурии была отделена от огромной нищей страны словно бы невидимыми стенами, впрочем, и видимыми тоже, достаточно вспомнить их дачи за кирпичными стенами, по высоте и прочности мало уступавшими кремлевским. Льготы номенклатурщиков превышали их зарплаты в десятки и десятки раз.
Постепенно чиновники все больше наглели, все больше благ уходило в систему льгот, все ниже опускалось реальное значение рубля и, соответственно, реальное значение труда: какой смысл зарабатывать деньги, если на них нечего купить? К середине восьмидесятых экономика практически развалилась: место никому не нужного “деревянного” рубля заняли ордера, талоны, путевки, заказы. Не нужно было работать — нужно было оказаться поближе к кабинетам, где распределяют льготы.
В начале девяностых диктатура рухнула. Система льгот, к сожалению, осталась.
Недавно в прямом эфире “Эха Москвы” один депутат Госдумы, один государственный чиновник, один независимый эксперт и одна журналистка попытались сообща подсчитать, во что обходятся налогоплательщикам, то есть нам с вами, чиновничьи льготы. Вышло, что средний чиновник получает в этой скрытой форме 41 тысячу долларов в год. Чиновник высшего уровня — полмиллиона долларов в год.
Возможно, они того и стоят. Но почему тогда не отменить все их льготы и не платить им официально именно такие зарплаты: среднему чиновнику — сто тысяч рублей в месяц, высшему — миллион двести тысяч. По крайней мере, тогда нам станет понятней, за кого голосовать на выборах, а чиновникам станет сложнее утверждать, что брать взятки их вынуждают низкие зарплаты.
Нам без конца твердят, что бизнесу пора выйти из тени. Конечно, пора! Но пусть сперва из тени выйдут чиновники и депутаты. Пусть покажут пример.
Когда Зюганов и Рогозин ратуют за сохранение льгот для сирых и убогих, это понятно: они профессиональные льготники и пуще глаза берегут цифру своих подлинных доходов. Но почему журналисты в очередной раз дают обмануть себя демагогам? Почему позволяют им прятаться за спину пенсионеров и ветеранов? Почему не вытаскивают из тени на свет этих “народных заступников”?
Разумеется, всякая попытка отнять у стариков или инвалидов их гроши отвратительна. Но ведь повсеместная замена льгот деньгами заставит выйти из тени не только новых номенклатурщиков, но и само наше государство. Вы, наверху, сколько реально вы платите ветеранам, чей трудовой стаж перевалил за полвека? Сколько получает одинокая мать? Инвалид детства? Жертва Чернобыля или чеченской войны?
Мелкий лавочник или нефтяной магнат свои большие или малые деньги все-таки зарабатывает. А вот чиновнику с депутатом платим мы. И потому имеем право знать, сколько слуга народа получает официально, а сколько ворует у хозяина в форме льгот…
P. S. Защитники льгот приводят, как правило, один и тот же лукавый аргумент: мол, корыстные дети стариковские “лекарственные” деньги пропьют, а наглые внуки потратят на мороженое. Но ведь тут есть предельно простое решение. Почему бы лечащему врачу не выписывать болящему рецепт, который еще неизвестно, где и как “отоварить”, а просто выдавать коробочку с нужными пилюлями или пузырек с каплями? Или законодатели полагают, что нашему социально ориентированному государству труднее добраться до льготной спецаптеки, чем хромому инвалиду?