Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2005
Подражание раннему творчеству Валерия Попова
(повести “Нормальный ход” и “Южнее, чем прежде”)
Вздрогнув от чего-то жуткого во сне, попробовал приоткрыть щелочки глаз. Слабая надежда встать с больной головы на здоровую окончательно рухнула, — просыпался я на грани полной потери вялого своего самочувствия.
Никакого вовсе сознания, один пульс дятлом в распухшей как у марсианина голове, а остального тела как бы и нет вообще.
Рашпильно шершавым языком какой уже раз ощутил пугающее множество зубов во рту, прямо частокол какой-то. Легкие от вчерашнего курения до одурения стали тяжелыми.
Рукой по стене, прошаркал рваными тапками в конец узкого коридора, долго тупо стоял над универсальным тазом, не в силах управлять никакими своими ни мышцами, ни отправлениями. Не ощущая нужды справить нужду.
Пришел было в себя мыслью плюнуть туда вниз с досады, но и этого не смог. Не нашлось и слюны во мне, какое-то холерное обезвоживание организма. Что ж — слово, подходящее моменту. Холера ясна, пожил не напрасно.
Такая, значит, теперь у меня жизнь!
Опять придется поскуливать от стыда, восстанавливая потертые звенья нестрогой памяти в чугунном затылке, где мыслям нынче тесно, как скользким иваси в той бочкотаре.
Так что же все-таки вчера было?
Помню, под занавес шло у нас выступление по полной программе. Сначала турнир по бриджу, но на водку и в финской бане, потом пиво в буфете филармонии, потом боулинг шарами по винным бутылкам, потом двойное-золотое кофе в обществе буддистов-нумизматов в заказниках Эрмитажа, потом. … Тут кадры обрываются, титры тоже.
Добрел тем временем до кухни, чудом не разбив о медный кран стакан с белой в исчезающих пузырьках водой, газировка что ли? успел удивиться. Сделал маленький осторожный глоток и с ужасом долго слушал, как там внутри что-то заскрипело, заекало, заскрежетало, как будто бросили с девятого этажа пустую консервную банку в квартирный мусоропровод в Купчине. Мысль о пустой пивной бутылке скорее отогнал, и без того муторно.
Началось-то все в июле, сразу по завершении курса моего принудительного лечения от перхоти, когда повязала меня болгарским крестом эта окаянная восторженная любовь, смешные ситуации через повороты событий.
Был я тогда веселый и наглый от молодости, крутой затылком как запорожец за Дунаем. Юнец совсем, мужского начала ни на грош — один конец.
Но угораздило же познакомиться в том душевном трепыхании со своей любимой. Она тогда как раз, точнее как два (второгодница), заканчивала ПТУ с уклоном на педикюрш-международниц. Красный диплом, импортный лак. Туманное распределение в Монголию.
Шла, помнится, мне навстречу, как ко мне на встречу, по теневой стороне моего родного проспекта вся такая утомленная солнцем, вызывая у сексуально обеспеченных прохожих не столько желание, сколько смятение, а точнее сметение, от слова “смета”, в своих возможностях.
Но уж только не у меня. Мне палец в нос не клади.
В своих линялых и протертых где надо джинсиках показалась она мне родной до неузнаваемости. Хотя с меня-то в ту пору, после лечения, что было взять кроме анализов? Жил в однокомнатной коммуналке, никому-то не нужный. Как виагра евнуху.
С утра только вернулся в свой город, зашел гуляючи по вокзалу в киоск “На нашем перепутье”, купил расческу в подарок отрастающим волосенкам, читаемые с детства журналы “За рублем” и “Звание-сила”, бутылочку жигулевского. Тут же по пробке как по календарю и число прикинул.
Выпил в скверике напротив за приезд, за светлое будущее страны. Закурил без спешки. Привычно сдавило железной рукой горло от затяжки любимых сигарет “Отелло”. Самый кайф зато приходит потом, когда утихнет кашель и высохнут слезы.
Где-то уже начало созревать озорное желание в гастроном.
Вот тут-то она и проявилась.
“Знаешь, Фрэнк, — условно так меня окликает, — сходили бы мы с тобой куда-нибудь перекусить типа в ресторан, или где?”
Стоит передо мной вся в изгибе бедра, такая прямо девчонка-фальшивоминетчица, жемчужные зубы.
“Зовут, — смеется с хрипотцой, — меня Оксаной. Но я больше люблю, когда Ксаной, а “О” добавляют спереди для выражения мужского одобрения моих женских данных”.
Присвистнул тут я раком на горе, одернул макинтош.
“В лучшем виде, — отвечаю вставая, — и не иначе как в таксомоторе несмотря на двойной тариф. Да тут и недалеко, за углом, возле театра оперы, балета и трудовых резервов”.
И пошли с ней рука в руке, как выпускники белой ночью, вывели друг друга на свежий воздух, на чистую воду.
А на стоянке такси водители не на шутку завелись со своим блиц-турниром. Со скуки, но в шашки и на деньги под интерес. Пот с них ручьем, как с гусей вода.
Что за дела такие!
Смышленые, сдвинули сразу четыре машины радиаторами, и вроде клетчатая такая доска из шашечек на капотах у них образовалась. Режутся как проклятые, и счетчики все тикают. Вместо шахматных часов с кнопками.
Все равно пассажиров нет. А так проигравший сразу по всем счетчикам расплачивается, — такая у них забава. Кураж и уже не до клиентов.
Хотя и очередь тем временем нарисовалась. Кто при деньгах или там в загуле — тачку требует, но большинство — просто так, люди случайные, болельщики.
Зашикали на нас подошедших — как раз проходная пешка прет на ближайшем капоте.
Любимая моя притихла от чужого азарта. “Я, — говорит, — хоть и поела бы, но диета у меня на похудение фигуры тела, с индийских йогов переписанная. Так разве что-нибудь из дичи — ну, скажем, шейку матки утки, не больше”.
Такие внезапно сложности, такая палка преткновения возникла между нами.
Возле стеклянного куба вечернего ресторана знакомый маленький шустрый армянин торговал из-под полы армяка сомнительной закуской. Быстро и весело поторговавшись, не хотел, но купил у него лосося в собственном поту, тарелку студня. “Ст-ю-дня”, как пошутил бы мой институтский друг Славка, который теперь доцент, но собой недоволен и живет поэтому в другом месте.
Прищурился Хачик на мою подругу, сравнил возможности.
“Я, — поясняет без нужды, — сам с Кавказа буду, из узкого ущелья Нью Оупен Гейзер. Там у нас один долгожитель горячий источник в земле зубочисткой проковырял. Людно стало. Уехал я, решил сдать экзамены в вечерний Университет марксизма-ленинизма, но получил “пару” как два сапога. Прижился тут у вас, вот приторговываю: то шубу продам с чужого плеча, то куплю по случаю у старушки бюро зимнее Мичурина, то вот студень этот”.
В зеркальном зале ресторана ухал попсу ансамбль “Разулабистые ребята”, закусывали командировочные.
Сели мы с любимой за шаткий столик в углу, заныкал я свой студень на подоконнике под кепку — нельзя “приносить с собой”. Ждем меню, чтоб удивить заказом.
Вдруг ощутил спиной чей-то липкий взгляд, оглянулся — так и есть, такая встреча в духе единства и борьбы противоположностей. Там возле эстрады за пальмой сидел пожилой человек с шишковатой головой, покрытой редкими, но черными волосами.. Это был несомненно сам Джим Сейшн, внештатный корреспондент их заштатной газетенки “Дэй ли, найт ли”, а с ним его неизменные спутницы — миссис Ипи, шпионка на договоре, и ее дочь от первых двух браков, молоденькая стажерка ЦРУ мисс Ури.
Ягодки не нашего поля, тревожное настроение.
Чашка моего терпения переполнилась, закипела. Пора было делать ноги.
“Рванем, — говорю любимой, — не заплатив, как в шаловливой юности. Тем более что у меня подписка не находиться в одном месте с иностранцами”.
Ну рванули, конечно. Только потом в бузине и вспомнили, что и платить не за что было, не заказали дичь еще. Даже наоборот, свое там оставили, студень и кепку. Да ничего — теряли и больше.
Но ощущение что надо от чувства опасности позади, долго смеялись потом.
1977, Ленинград