Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2005
Майя Эммануиловна Тульчинская окончила Ленинградский институт культуры и Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии. По образованию режиссер. В настоящее время работает советником генерального директора управляющей компании. Живет в Санкт-Петербурге.
Уже третий день мы все ищем старую записную книжку. Такая длинная, толстая, в белой клеенчатой обложке. Кажется, наверху была нарисована ростральная колонна или решетка Летнего сада. Внизу — изящная надпись: Ленинград. Посередине — след от чашки. Всегда эта книжка лежала здесь, на этой полке, среди всяких ненужных квитанций, старых поздравительных открыток и растрепанных блокнотов со вкусными рецептами. Начнешь вытирать пыль — обязательно эту стопку заденешь, и все на пол падает, рассыпается…
— Мам, ну давай выбросим эти бумажки. Или хотя бы разбери. Кому это нужно?
Иногда она раздраженно отвечает:
— Разберу, разберу, не приставай.
А в другой раз мстительно обещает:
— Вот умру скоро — выбросишь все, что захочешь. Потерпи. Не так долго терпеть осталось.
Мы обе прекрасно знаем, что ей эти бумажки не нужны, но ничего, пусть лежат. Честно говоря, я не так уж часто пыль вытираю. И вот тебе раз, понадобилась ей эта книжка. А все — из-за выборов президента Грузии.
Наша мама политику и политиков не любит и поэтому всегда смотрит новости, которые она тоже не любит. Еще она не любит передачи о насилии и преступлениях, бессмысленные ток-шоу и примитивные сериалы и поэтому тоже всегда их смотрит. Но я рада. Чем больше мама возмущается выступлениями депутатов, ростом преступности и косноязычием журналистов, тем меньше времени у нее остается возмущаться мной, моим мужем Витькой и ее внучкой Светкой.
И вот сразу после выборов нового президента в Грузии мама вдруг громко сказала:
— Надо наконец позвонить Тате в Тбилиси. Дай-ка мне мою старую белую записную книжку.
Я к полкам, а книжки нет.
Сначала мы просто перерыли всю стопку, потом на других полках посмотрели. Нету книжки.
— Кто брал?
Никто не брал.
— Кто видел?
Все видели. Все помнят. Все сто раз выбросить хотели, но никто не выбрасывал, честное слово.
— Вот тогда тот, кто хотел выбросить, кому эта книжка мешала, пусть тот и ищет, — справедливо решила мама.
Маме книжка не мешала, поэтому мама искать не будет. Она будет поисками руководить.
— А вот там, наверху, смотрели? А за книгами? На пианино, среди нот? А у Светки в столе?
— Бабушка! Нет ее у меня в столе! Там только мои вещи, не лезьте! Ничего я не брала!
Три дня так и ищем. Всякие интересные, давно потерянные вещи нашли, чистоту немыслимую в доме навели, за диванами, за креслами, за плитой и даже за холодильником многолетнюю пыль убрали. А книжки нет.
Витьке первому искать надоело, да и мебель устал двигать.
— Зачем мы вообще эту книжку ищем, — говорит. — Есть же, наверное, междугородная справка, консульство какое-нибудь грузинское. Позвоним туда-сюда и узнаем телефон вашей Таты. Все-таки в век информации живем. Диктуйте, Нина Ивановна, как фамилия вашей Таты и как ее зовут. Не Тата же она, в самом деле.
— Я Тату Цацулей называла, — говорит наша мама. — Звали ее Наташа. Нет, Нателла. Фамилия была такая грузинская. Нанишвили, Цикашвили… Не помню. Зачем мне была ее фамилия?
— Ну, — с облегчением вздохнул Витька, — вспомните, тогда и искать будем.
Все по своим делам разошлись. Витька — в гараж, Светка — за уроки, мы с мамой — на кухню.
— А ты помнишь Тату? — спрашивает мама.
— Конечно, мама, я помню Тату. Разве можно забыть Тату?
Она всегда появлялась неожиданно. В один прекрасный день звонил телефон, и мама радостно кричала:
— Цацуля! Ты где? Здесь? В Ленинграде? Конечно, приезжай! Мы дома, дома, где же нам еще быть? Ждем!
Кажется, одна минутка прошла, — а Тата уже звонит в дверь. Я точно знаю, что это она звонит, потому что она даже звонит по-особенному. Громко и весело. Тата вся особенная. Высокая, черноволосая, изумительно пахнущая неведомыми, не нашими запахами. Шуба, или пальто, или плащ — всегда нараспашку, платье роскошное, шуршащее, губы и ногти кроваво-красные. Еще минута — и мы все в ее помаде, а помада тоже пахнет удивительно, то ли цветами, то ли конфетами:
— Нинка, Машка, родные мои. Гамарджоба! Ах вы, мои дорогие! Как же я рада! Ну-ка, покажитесь вашей Тате! Нинуля! Совсем не изменилась, только седая немножко. Ай вай, почему не красишься, не следишь за собой? Посмотри на меня, я старше тебя, но себе спуску не даю, хочу, чтобы в меня студенты влюблялись! И влюбляются, черти! А где моя Машуня, девочка-припевочка? Совсем большая стала, скоро Тату догонишь, только, Бог даст, в сто, нет, в тысячу раз краше будешь! Ну, пойдемте на кухню, Тата вам всякого вкусненького привезла, тащите тарелки, плошки, подносы и рассказывайте, как вы живете? Как вы здоровы?
Она говорит и говорит, а на столе появляются удивительные вещи: пахучая лиловая трава реган, бледно-золотистый лаваш, невиданные плоды фейхоа, твердые и сочные виноградные палочки с орехами, тонкие ломтики бастурмы. И мандарины. Много.
— Это вам орехи, они растут на дереве прямо у меня во дворе. А вот ткемали от моей мамочки. А это “Киндзмараули”, настоящее, Тата сама для вас покупала. Ну, выпьем за вас, мои дорогие, чтоб вы были здоровы и благополучны! Одну бутылку откроем сейчас, а другую оставим, чтобы вы, мои дорогие, выпили это благословенное вино в Новый год и вспомнили обо мне…
— Маш, а ты помнишь, как я познакомилась с Татой?
— Конечно, помню, мама. Ты ведь столько раз мне об этом рассказывала.
Если честно — я вру. Кажется, они познакомились на каком-то вокальном конкурсе. Мама была просто концертмейстером, а Тата — не просто концертмейстером, а профессором Тбилисской консерватории. Это я помню, но не хочу слушать длинный рассказ о том, кто как там пел, кто как играл и какое было несправедливое жюри. Мне тогда было лет десять, а дочка Таты уже училась в музыкальном училище играть на флейте-пикколо, и Тата рассказывала, что училась она очень плохо. Это я помню потому, что мне очень нравилось слово “флейта-пикколо”, и потому, что Тата не ругала свою дочку, а смеялась. Она вообще всегда смеялась.
— Ничего, где-нибудь будет потом “пикать”, — говорила Тата. — А еще лучше — пусть замуж скорее выходит. Внуков хочу. Много. Хочу их всех любить!
Она всегда говорила:
— Хачу.
Мне это так нравилось, что еще долго после ее отъезда я говорила:
— Хачу мороженого! Не хачу в школу!
А мама ругалась и кричала мне, чтобы я не обезьянничала.
— А помнишь, Машка, как Тата благословила Тато?
Вот это я помню, мама, хотя никогда этого не видела.
Так повезло, что мама поехала с концертами в Тбилиси, и Тата, конечно, поселила ее у себя дома. Она жила в двухэтажном старинном доме, с настоящим шумным грузинским двориком, полным соседей, родственников, гостей, запахом свежемолотого кофе и жареного миндаля. Татина беспутная болонка Лялька нагуляла неизвестно от кого щенков. Когда маме надо было уезжать, они еще были слепые и глухие, но Тата взяла одного из них и сказала:
— Возьми, Нинка, с собой моего сыночку.
— Я не довезу его, — сказала мама. — Он еще слишком маленький. Нельзя отрывать его от матери.
— Я его мать, — ответила Тата. — И я говорю тебе: возьми его. И ты довезешь его, потому что я благословляю его, да простит меня Господь. — И она перекрестила щенка.
Мама везла его через всю страну, три ночи и два дня кормила молоком из бутылочки из-под корвалола, которую грела в стакане с чаем.
— Не жилец, — говорила соседка по купе, глядя на маленькую личинку, дрожащую от холода и страха.
— Жилец, жилец, его ведь благословили, — отвечала мама.
А соседка плевалась:
— Тьфу, ты, Господи, безбожники. Собаку, тварь такую, благословили.
Тата больше никогда не приезжала к нам. Как-то не получалось, не случалось, не складывалось.
Сначала она иногда звонила, расспрашивала обо мне и о своем сыночке, которого мы назвали в ее честь Тато. Потом мы пару раз звонили ей, но все как-то неудачно. То она была на гастролях, то лежала в больнице. Так, ничего страшного, скоро выпишут. Да, да, мы перезвоним, передайте привет, пусть выздоравливает.
А новая страна под названием Грузия становилась все дальше и дальше. Мы видели ее в новостях, мы слышали, что в Тбилиси нет света, мы знали, что там стреляют.
— Надо позвонить Тате, узнать, как они там, живы ли, здоровы. Какой все это ужас, разве мы могли себе все это представить… Ах, Тата, Тата, — говорила мама и почему-то не звонила.
— Машка, а у тебя сохранилось Татино колечко?
— Какое?
— Какое? А разве у тебя их несколько?
Конечно, мама, разве ты не помнишь, как Тата сажала меня к себе на колени, гладила волосы, целовала в нос и называла красавицей. А потом снимала с пальца кольцо или вынимала из ушей серьги и клала мне в ладошку со словами:
— Это для тебя, моя красавица, моя умница.
А мама говорила:
— Тата, не балуй ребенка. Она никакая не умница, в школе одни тройки. И не красавица она, обыкновенная девочка. Это ты у нас красавица.
— Нет, Нинка. Не говори так. Надо говорить, что красавица, что умница. Тогда такой и будет. И надо, чтобы у девочки было что на пальчик надеть и в ушки. Вот вырастешь, Машенька, золото мое, приедешь ко мне в Тбилиси, я поведу тебя к старику Араму, он тебе лучшее в мире украшение сделает. Приедешь к Тате?
— Приеду, тетя Тата, приеду!
— И не называй меня тетей! Какая я тебе тетя? Разве я похожа на тетю?
— Нет, Тата, ты не похожа на тетю, ты ни на кого в мире не похожа! Расскажи мне про Тбилиси.
И Тата рассказывала. Как мы будем кататься на фуникулере. Как мы будем пить самую вкусную в мире газированную воду, в которую наливают сто разных сиропов, секрет которых давно утерян. Как мы поедем к ее матери в горы и я увижу, как пекут лаваш, как растут мандарины и цветет миндаль.
— Нинка! Приезжайте ко мне этим летом! Отдохнете, попьете козьего молока, молодого вина…
Мама молчит. И Тата замолкает. Она знает, что Тбилиси — это очень далеко, а мы с мамой живем вдвоем.
— Ничего, — говорю я ей на ухо, чтобы не обидеть маму, — я вырасту, заработаю много денег, приеду к тебе и маму привезу.
— Конечно, моя девочка, — шепчет Тата, — все будет так, как ты хочешь. Ну, мне пора, мои дорогие, меня такси ждет.
Она всегда куда-то торопилась, ее всегда ждала машина, но еще долго в доме пахло ее духами, и еще долго-долго мы ели ее мандарины, потому что мама разрешала брать только по две мандаринки в день.
Почему я так и не поехала к ней в Тбилиси? Почему я не купалась в Иссык-Куле, не увидела минареты Самарканда и не бродила по подземельям Киевской лавры? Жизнь казалась такой большой и длинной, а страна такой необъятной, и все было впереди.
Если бы кто-нибудь тихонько сказал, подсказал, посоветовал: собирайся, поезжай, скоро все изменится, все будет не так, все будет по-другому. Не сказали, не предупредили, не подсказали.
Далеко-далеко за границей теперь новая страна Грузия.
Конечно, мы бываем за границей. Мы уже отдыхали в Испании, в Египте, в Тунисе. Там хорошо, тихо и спокойно. Глупо ехать отдыхать в Грузию. Но мне так хочется, чтобы меня кто-нибудь назвал красавицей и умницей! Приезжай к нам снова, Тата! Прилетай на самолете, приплыви на пароходе.
У нас теперь продаются ткемали и лаваш, и мандарины лежат повсюду круглый год. Приезжай, Тата! Я сниму колечко с пальца и выну сережки из ушей — передай их своей внучке. У меня теперь всего много, надеюсь, у нее тоже, но пусть будет что-нибудь на память обо мне.
Приезжай к нам, Тата! Привози своих внуков. Мы будем кататься по Неве на катере, мы будем есть вкусные сладости, какие захочешь, со всех стран мира. Потом я отвезу тебя к нам на дачу, и мы будем пить настоящее “Киндзмараули”, я знаю, где его можно купить. Я хочу, чтобы ты увидела мою Светку. И хотя она в школе учится так себе и нос у нее Витькин, смешной такой, картошкой, я стараюсь называть ее красавицей и умницей, потому что хочу, чтобы она такой выросла.
Приезжай к нам, Тата! Или хотя бы позвони. Вдруг у тебя дома, где-нибудь на полке, лежит старая записная книжка — а там наш номер телефона!
Или вспомни нашу фамилию, ведь она такая простая. Меня зовут Маша, мою маму — Нина. Найди нас, Тата! Твой сыночка Тато жил с нами очень долго. Теперь его нет, но мы покажем тебе его на фотографиях и расскажем, каким он был веселым, смелым и независимым, как ты, и как его любили все алкоголики нашего двора.
…Я верю, что где-то далеко, за границей, ты живешь в своем старинном доме, в окружении друзей и внуков. А во дворе по-прежнему пахнет свежемолотым кофе и жареным миндалем.
Мы найдем тебя, Тата, мы приедем к тебе.
Я знаю, что где-то далеко, на холмах Грузии стоит город Тбилиси.
А в нем есть ты.