Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2005
“НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ”
Я иду по дороге, освещенной солнцем. Косые тени деревьев лежат под ногами; ветерок смахивает с веток хлопья снега, кидает на дорогу.
Тяжело подымаются вороны и взлетают вверх, садятся на ближние и дальние ели, собираются стаями на верхушках деревьев и каркают, перелетая на другие верхушки. Декоративные ели отливают иссиня-зеленым блеском; дуб, так и не облетевший с осени, стоит в одежде из коричневых, сухих листьев.
Солнце скрывается, небо висит низко, и падает, падает снег, в котором утонули поляны, канавы, скамьи парка.
Я вхожу в санаторий, раздеваюсь, беру тетрадь и сажусь в зале у заснеженного окна. В санатории стоит послеобеденная тишина, и я начинаю писать.
ПРОЩАЛЬНАЯ ПОЕЗДКА
Дружба ли это, любовь ли это?
А. Мицкевич
Они прощались. Прощались насовсем они уже не впервые, но это прощание, кажется, и впрямь было последним. И каждый раз, прощаясь, он увозил ее куда-нибудь в пригород, совершенно ей неизвестный и потому волшебный.
Теперь, встретившись, он снова увозил ее в неизведанный край, на берег озера. Оба не верили в то, что прощаются навсегда. Впереди была целая жизнь, и трудно было представить ее друг без друга. Для нее в нем, этом небольшом человеке в помятом бежевом костюме, с закинутой назад головой, с копной белых рассыпчатых волос, был заключен весь смысл жизни.
Иногда она смотрела на него со стороны и думала об этом. Все, даже самые близкие родные — мать, отец, брат — отошли, как бы сместились, и всю душу заполонил свет его души, такой близкой и родной.
У него все было проще, и он знал, что никогда не женится на этой девушке с длинными волосами. Он даже придумал формулу их отношений: “jamais et toujours” — “никогда и всегда”. И она покорно согласилась, не давая себе ясного отчета, что таилось для нее в этих словах, сказанных по-французски.
Он был художником, и его глаз требовал классических пропорций и правильных линий, а у этой девушки, которую он нежно звал “головастиком” (голова была великовата), все пропорции были смещены.
“Ни одного плюса, одни минусы”, — как сказал его друг, не менее требовательный художник.
Она была некрасива, и на худом лице с крупным носом и маленьким ртом только светились прекрасные, “библейские”, как говорил Ник, глаза с густыми короткими ресницами. Да еще ее украшением были волосы до колен, необыкновенной густоты, каштанового цвета. И еще Ник любовался втайне ее великолепной и юной грудью.
Ник и Нелли ехали теперь в старом, расшатанном вагоне, стояли в тамбуре у открытого окна, подставив лица ветру. Он говорил, как обычно, а она слушала.
— Итак, мы прощаемся. Эти три года были для нас радостью, не правда ли?
Она молча наклонила голову в знак согласия.
— И даже не верится как-то, что прощаемся навсегда. Но ты так захотела, хотя я не вижу серьезной в этом необходимости. Мы с тобой сугубо серьезные люди и потому созданы друг для друга. Знаешь легенду о том, как Бог взял глиняную лепешку, разломал пополам и бросил на землю. Одна половина — мужчина, другая — женщина. И вот теперь половинки ищут друг друга. Ты, Нелька, моя половина, вот только если бы другой футляр, — добавил он, внезапно посерьезнев.
“Да, скрипка та, футляр не тот, — горько подумала она. — И потом, ты меня не любишь, не любишь! И зачем без любви целоваться? Ты просто пользуешься мной”, — думала она. Но вслух она ничего не сказала.
К одиннадцати часам они приехали на берег громадного озера, похожего на море. Вдоль берега ютились маленькие деревянные домики рыболовецкого совхоза. Они долго шли, утопая ногами в белом песке. Ник выбирал место. Он всегда был более опытен во всех практически вопросах, в таких случаях она целиком на него полагалась.
Он был талантливым режиссером в их “театре для себя”. А она только неопытным новичком, начинающей актрисой в этих придуманных им сценах.
Наконец, устав, опустились около кустов ивняка. Ник нашел где-то рядом большой кусок резины, которая хоть и чадила, но горела долго. Приготовили себе обед — гречневую кашу и чай в прихваченной Ником кастрюле, вынутой из рюкзака.
Белесое небо и высоко стоявшее солнце, казалось, не грели. С озера дул ветерок, и их тела белели, как будто не принимая загара.
Належавшись всласть, вошли в холодную воду озера, окунались, плескались у берега. Ник был неспортивным юношей и едва умел плавать, не отваживаясь уплыть подальше. Нелли тоже плохо плавала.
Потом снова ушли загорать и снова окунались. Затем Ник достал фотоаппарат и увел Нелли подальше от людей, в заросли кустов.
На память остались фото. Вот она стоит спиной к дереву, по пояс в траве, с поднятыми руками и обнаженной грудью, вот с распущенными волосами — русалка в воде.
И еще: он сидит на валуне, она стоит рядом, с усталым, нефотогеничным лицом. Это фото он назвал “камень преткновения”, намекая на сложность их отношений.
Солнце опустилось, багряным шаром висело над озером. Ник стоял, обратив к Нелли лицо, красное от заката.
“Вот ты какой! Сатана…” — вдруг неприязненно подумала она. Его власть над ней была каким-то дьявольским наваждением.
Потом он спал; озеро накатывало свои волны на берег, шумел прибой, а она лежала рядом с Ником с раскрытыми глазами, смотрела в высокое небо, и на душе была горечь.
Она думала о том, что вот прошло три года со дня их встречи и то, чему она упорно верила, мол, он со временем, поймет, что любит ее — не состоялось.
И уже не было никакой надежды, что когда-нибудь он скажет, ясно посмотрев ей в глаза: “Я тебя люблю”.
Он прекрасно относился к ней, часто с нежностью и теплом, всегда по-дружески, но упорно не считал свое отношение к ней любовью.
А она с максимализмом юности ждала этой заветной фразы, хотя позже в своей жизни поняла, что вовсе не обязательно было произносить эти слова: и так по его отношению было ясно, что это любовь!
Они дружили мирно, никогда не ссорились, и можно было сказать, что Ник относится к ней серьезно. Он сам говорил, что вложил в нее душу, а позднее считал, что Нелли — его боль. Так что отношение его было сложным.
Когда солнце село и зажглись огни рыбацких костров вдоль лагуны озера, они пошли искать себе ночлег.
Постучались в первую попавшуюся избу. Хозяева радушно поставили на стол кружки с молоком и хлеб.
Потом они лежали на узкой кровати в маленьких сенях, и он осторожно охлаждал ладонями ее горячие от загара спину и плечи.
Встали рано и ушли, не разбудив хозяев. Ник оставил под кружкой на столе записку со словами благодарности и деньги. Нелли показалось, что он оставил слишком много денег, и ее умилила его всегдашняя щедрость.
Они уходили, и их шаги звучали гулко в предрассветной рани.
Над ними вместе со вставшим солнцем в небе высоко-высоко светился бледный месяц.
Молча они доехали до города, и он еще проводил ее до дома.
Еще в вагоне, когда они сидели друг против друга, она быстро написала записку.
— Дай прочесть, — требовательно сказал Ник.
В записке было написано: “Да святится имя твое, да приидет царствие твое, и да будет воля твоя”.
Я кончила писать рассказ, за окном стемнело.
* * *
Мы переписываемся с Ником уже тридцать лет. Я пишу ему: “Дорогой Николенька”, а он мне отвечает: “Милая Нелли”.
Николеньке теперь около пятидесяти. Он живет в Москве, женат, стал ли он великим художником, как мечтал, — неизвестно, но плакаты и панно, которые он рисует, мне нравятся. Он член Союза художников, колесит по Москве на своей машине и пишет мне письма, пронизанные легкой грустью о прожитой жизни.
Я вынимаю из сумочки последнее письмо Николеньки. Его письма для меня праздник, и я подолгу читаю и перечитываю их.
“Милая Нелли!
Вот уж скоро мне исполнится пятьдесят лет! Кажется, что двадцать было только вчера. Жизнь пролетает незаметно, и чем дальше, тем все скорее. Все время я живу в беличьем колесе: сроки, сдача работы, скорей, скорей… Некогда остановиться, оглянуться. Жизнь пролетает, как сон, как кино. Хожу на выставки. Театры переношу плохо — почему-то не нравится все: и игра актеров, и декорации, и режиссура. Кажется все убогим. Жалким. Впечатлений мало. Давно не путешествовал по нашей стране, а уж о загранице и не мечтаю — стало очень дорого. Машина простояла целый год — не могу покрасить.
Вообще от забот стал уставать. Видимо, работа держит постоянно в состоянии стресса.
Как ты себя чувствуешь? Целую. Пиши.
P. S. А то, что было у нас, это, по-видимому, была настоящая любовь. Ник”.
ЖЕНСКАЯ ДРУЖБА, ИЛИ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Я была с Ритой знакома давно. Рита была чудесным человеком, жизнерадостным, отзывчивым, сочувствующим всякой беде.
Она была очень общительна, и поэтому ее окружала масса друзей, как девушек, так и юношей, которым она что-то всегда доставала. Мне она постоянно приносила билеты в театр, в Большой драматический, на самые лучшие места. Наша десятилетняя дружба ни разу ничем не была омрачена. Я всегда могла быть уверенной, что Рита выручит и поможет, если это понадобится.
Каждый год, 2 мая, Рита праздновала свой день рождения. Заодно праздновался и Первомай. Но для меня этот день каждый раз становился настоящим испытанием. Собиралось обычно человек тридцать, все ели, пили и… молчали. Хотя сама Рита много читала, много ходила в театр, умела поговорить и казалась интересным человеком, друзья у нее были на редкость неинтересные.
Может быть, Рита в пылу своей вечной общительности была неразборчива в выборе друзей, может быть, она что-то в них находила, чего не видела я, но каждый раз, получив приглашение, я уже заранее тосковала, готовилась к скучному вечеру.
Но отказать подруге в такой торжественный для нее день я не решалась. Вот и теперь я, выбрав подарок, ехала к ней в гости.
Я опоздала немного, длинный стол был накрыт, и все гости уже сидели за ним. Осталось только одно место, около сероглазого парня с короткой модной стрижкой, и я, окинув взглядом всех этих чужих и неинтересных мне людей, устремилась именно к этому парню. Среди всех скучных лиц только это лицо мне что-то говорило, я оживилась и решила, что на этот раз мне будет не так уж скучно. Я осведомилась у парня, как его зовут, и попросила разрешения поухаживать за ним. Мне стало весело.
— Сереженька, вот этот салат положить вам или вот этот? — спрашивала я ласково, проникнувшись сразу доверием к его открытому лицу и не обращая уже никакого внимания на всех остальных.
Сергей тоже, явно оживившись, обращался только ко мне и подливал мне вино.
— Ну, где же хозяйка дома, где именинница? — заговорили гости. — За кого поднимать тост?
И тут я увидела, что Рита протискивается к Сергею и занимает место по другую сторону от него. По тому, как Рита неофициально и дружески обратилась к нему и поддерживала с ним тихую беседу, я, к своему ужасу, поняла, что Сергей — Ритин молодой человек. Я вдруг вспомнила, что имя Сергей Рита уже упоминала, недавно рассказывая мне о своем новом знакомстве. Все рухнуло для меня, и снова предстоящий вечер показался пустым и тоскливым. Не было ни одного среди этих тридцати людей интересного собеседника, в течение всего вечера никто не вспомнил ни одного анекдота или забавной истории, не было сказано ни одного интересного тоста. Во всяком случае, так мне казалось. Все молча ели и пили, в тишине лишь звенели вилки и ножи.
Только одна Рита не замечала этого, бегала из комнаты в кухню, приносила новые блюда, разливала клюквенную воду и была, как всегда, оживлена. Улыбка не сходила с ее красивого лица, открывая белые зубы. Улыбка ей очень шла.
Немного грузное ее тело легко двигалось по комнате, и видно было, что ей нисколько не скучно. И она довольна.
После холодных закусок решено было отдохнуть и потанцевать во второй комнате. Проигрыватель был кассетный, записи все модные и самые последние, но и это не спасало. Заранее зная, что меня никто не пригласит, я села в стороне и закурила. Вообще, я совсем не курила, только в праздники, на людях, иногда бралась за сигареты. И курила неумело, забавляя заядлых курильщиков. “Почему это в толпе острее чувствуешь одиночество, чем оставшись одной в пустой комнате?” — размышляла я, рассматривая веселящихся и танцующих и оглядываясь на Риту. Довольная тем, что и музыка, и пластинки на высоте, она улыбалась. Она распоряжалась всеми и всем и немного танцевала — по очереди со всеми мужчинами, своими друзьями. Меня все это уже начинало тяготить, как вдруг около меня появился Сергей.
— Разрешите пригласить, — он склонил голову.
Я встала.
Кажется, в первый раз в гостях у Риты я танцевала. Спокойно положив руку на плечо Сергея, я смотрела ему в глаза, стараясь поддержать беседу. И в то же время я понимала, что делаю нечто такое, что делать не следовало. Я не хотела отбивать у подруги мужчину. Подруга была дороже.
После танца я сказала:
— Пожалуй, пора домой, — и пошла одеваться.
Ко мне тут же подошел Сергей:
— Мне тоже пора. Я вас провожу.
Рядом стояла Рита, по-видимому, ошеломленная предательством Сергея.
Мы с Сергеем вышли, и я вспомнила, что уже поздно, а я не позвонила маме домой. Я вошла в телефонную будку и набрала номер. Сергей стоял рядом, наше дыхание сливалось, и ему ничего не стоило наклониться и поцеловать меня. Но… он, по-видимому, робел.
Долго ждали трамвая в наступившей темноте.
— Рита — очень хороший человек, — говорила я.
— Да, — вяло соглашался Сергей, — она хороший человек.
— Я слышала, — продолжала я, — что вы знакомы недавно. И Рита мне рассказывала, как вы ее встречаете с работы, с букетом цветов. Ну что же, я очень рада. Вам повезло.
Сергей молчал и смотрел в сторону. Мы сели в пустой освещенный поздний трамвай. Сидели рядом, и всю дорогу я расписывала достоинства подруги.
— И провожать меня не надо, я сама дойду, — сказала я, легко соскочив в темноту из освещенного трамвая.
Но Сергей соскочил вслед за мной. Остановились у моей парадной.
— Хочется пить. Может, угостишь стаканом чая? — сказал вдруг Сергей.
Было уже поздно, и я совсем не хотела, чтобы Сергей появлялся у меня дома, но ох уж эта моя интеллигентская мягкотелость! Не могу отказать, если меня о чем-нибудь просят.
— Только побыстрее, уже поздно, — ответила я.
Мы поднялись, вошли в квартиру, мама уже спала в своей комнате. Я тихо поставила чайник, положила в блюдечко яблочного варенья и нарезала батон.
Выпив стакан чая, Сергей взглянул на часы.
— Уже поздно, — сказал он. — Трамваи не ходят. Позволь переночевать у тебя. Вот тут на диване.
И опять разумом я понимала, что нельзя соглашаться, нельзя идти у него на поводу, но все совершалось как бы само собой, помимо моей воли: словно бы некий бес побуждал меня действовать вопреки разумным доводам. Я словно бы нарочно испытывала свою судьбу.
— Хорошо, — сказала я. — Только смотри не лезь ко мне. В восемь часов утра уходи.
— Хорошо, — легко согласился он.
Я быстро легла, повернулась лицом к стене и уснула. И, конечно, все получилось так, как и должно было получиться. Сергей меня обманул. Перед рассветом он проснулся и лег ко мне. Я боролась с ним, я, конечно, могла закричать, но в тот момент меня больше всего заботила мысль, чтобы на шум из соседней комнаты не прибежала мама. Хороша же я буду в ее глазах. Сергей был сильнее меня, и он овладел мной. Я была наказана за свою доверчивость. Так мне казалось в тот момент. Потом Сергей сел и закурил.
— Убирайся, — сказала я. — И больше не приходи сюда.
— Приду, — сказал он. — Знаешь почему? Ты — красивая.
— Ладно, не заговаривай зубы, — грубо сказала я. Мне и впрямь он был сейчас неприятен. — Уходи, да побыстрее. Я опаздываю на работу.
Сергей ушел.
Днем на работу мне позвонила встревоженная Рита.
— Послушай, — взволнованно говорила она. — Пожалуйста, не кокетничай с Сергеем. У тебя еще будут мужчины, а этот Сергей — мой последний шанс выйти замуж. Было что-нибудь между вами?
Я некоторое время молчала. Я колебалась, не знала, что лучше: сказать правду или скрыть все от Риты, солгать. Наверно, это и будет то, что принято называть святой ложью.
— Нет! Ничего не было и не будет, — сказала я наконец. — Можешь не волноваться.
И я положила трубку телефона.