Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2005
ОБ АВТОРЕ
Мариус Стефанович Плужников — потомственный петербуржец, врач, известный ученый, заслуженный деятель науки России, действительный член Академии естественных наук, президент Международной академии оториноларингологии — хирургии головы и шеи, лауреат первой национальной премии лучшим врачам России — “Призвание”, член-корреспондент Германского научного общества оториноларингологов, директор кафедры оториноларингологии с клиникой Санкт-Петербургского медицинского университета имени академика И. П. Павлова. Можно еще долго перечислять все титулы и почетные звания профессора М. С. Плужникова.
Главное в этом человеке — гармоничное сочетание острого ума, эрудиции и доброго сердца, способного тонко чувствовать, остро видеть, пробуждая своим творчеством лучшие свойства человеческой души, — сочувствие и сострадание, готовность придти на помощь, разделить радость и откликнуться на беду.
Читателя ждет встреча с умным, искренним собеседником. В его рассказах, забавных, обманчиво простых, таится поэзия философской притчи, обращенной к памяти сердца, опыту чувств.
В цикле “Собачьих рассказов” автор с добрым, мягким юмором, а подчас с горечью напоминает нам, что “Собака бывает кусачей только от жизни собачьей. Только от жизни собачьей собака бывает кусачей”, об ответственности за тех, кого мы приручили.
“Я — позитивист, и хочу верить, что есть добрые и благородные люди, которые совершают хорошие поступки — говорит Мариус Плужников. — Конечно, в нашей жизни появилось, открылось много грязи, цинизма, пошлости, но концентрация только на негативном опасна для общества, для каждого из нас , особенно для молодых. Надо вселять веру, противостоять. Вот потому, наверное, и писать начал, чтобы сохранилось наше время, не кануло в Лету”.
Писатель Андрей Битов, познакомившись с творчеством автора, заметил: “…я не критик и ничего не хочу └анатомировать”, тем более имея дело с врачом. Мне просто кажется, что было бы очень хорошо, если бы люди прочли его рассказы, которые продолжают давнюю российскую традицию писателей-врачей. Я уговорил его напечататься. Читайте”. (Из аннотации к книге прозы М. С. Плужникова Э. М. Романовской.)
о котах, но больше — о собаках
В доме у нас всегда были животные. Сперва кот Пушок, известный сибарит, а затем замечательный во всех отношениях Шипик, который при рождении зашипел, чем немало удивил повивальных бабок — отсюда и происходит его имя, ничуть не отражающее доброй и добродушной натуры нашего кота. Прожил он у нас в семье 18 лет баловнем и любимцем, а затем как Лев Толстой ушел из дома и…. Тяжело писать: он скорбно покоится на нашем крохотном дачном участке, а над его могилкой я высадил пышную такую веселую елочку, которую облюбовал в лесу. Елочка эта прижилась и так задорно смотрится, прямо как молоденькая, крепкая деревенская девушка, выросшая на молоке со сметаной.
Вот бывают люди благородные, аристократичные, с хорошими манерами и достойными поступками. Бывают и коты именно такими и, знаете ли, от этого начинаешь задумываться: а может быть и в самом деле случается переселение душ, о котором что-то невнятное поговаривают премудрые индусы, а Владимир Семенович Высоцкий прямо и без всяких оговорок утверждает “что этот милый человек был раньше добрым псом” (цитирую по памяти). Да, кстати, я хотел бы поделиться одной мыслью (в духе индусов, наверняка, не такой уж оригинальной). Как показывают наблюдения, собаки (и даже может быть коты), очень похожи на своих хозяев. Если хозяин сукин сын, то его пес наверняка такой же в прямом и переносном смысле. Да вот и внешность у собак уж больно часто напоминает их хозяев. Так и хочется спросить: не родственники ли они — хозяин и пес? Идет такой гражданин, с виду похожий на Топтыгина или порождение Гориллы, мрачно уставившись в землю, а рядом с ним, чуть ли не в ногу, шествует огромный мясистый ротвейлер без намордника, — ну, чем не родственники?
— Почему собака без намордника? — смелым писклявым голосом спрашивает интеллигентная субтильная старушка, всегда стоящая на страже попранных интересов общества.
— А пошла ты подальше! — совсем беззлобно, но с чувством отвечает родственник ротвейлера и проходит мимо старушки с таким видом, как будто он увидел под ногой ползущее насекомое и не удосужился его раздавить.
Собачники, как сами себя называют владельцы собак, заприметив еще издалека важно шествующих “людособакоедов”, сбиваются в возмущенную компанию, дружно честят и хозяина, и пса. Как показывают наблюдения, большинство собачников — это люди высшей пробы, подобравшие из жалости животных на улице. Думаю, что можно считать хорошими людьми и тех, кто отдает предпочтение собакам особо чистой породы. Обе группы ежедневно по вечерам оживленно обмениваются информацией о своих питомцах, их удивительных поступках, состоянии драгоценного здоровья и разными нудными историями про собак, которые принадлежат друзьям, знакомым и пр.
Большинство не знают имен друг друга, и воспринимаются обществом примерно как “мужчина с пуделем Кокой” или “дама с болонкой Лизой”. Я в этой компании фигурирую как “тот, у которого две собаки”. Почему-то английские имена Бьюти и Блэки никак не укладываются в их головах, хотя, как известно, кличка Джек, весьма популярная в народе, тоже британского происхождения.
Среди “кошатников” нет таких общественных группировок, и, когда котов выводят на травку, их хозяева стремятся к уединению. На мой взгляд, это вполне соответствует индивидуалистической природе кошек и, по-видимому, их владельцам.
Антагонизм собак и кошек хорошо известен. Даже только произнесение слова “кошка” вызывает моментальную реакцию обеих моих собак, которые со всех ног бросаются искать в квартире кошку, сопровождая поиск яростным лаем. Говорят, что, выросшие вместе щенки и котята, впоследствии живут дружно и мирно сосуществуют. Мне, к сожалению, этого не доводилось видеть, зато однажды я наблюдал довольно неожиданное и противоположное общепринятому явление.
Я вышел во двор с Бьютой (это было задолго до рождения Блэки). На лавке благодушествовали два славных, таких колоритных типа “с закусочкой на бугорке”, а перед ними прохаживалась серая, абсолютно обычная и тощая кошка с поднятым трубой хвостом.
Моя Бьюта, увидев кошку, издала боевой клич и радостно от предчувствия победы, бросилась к ней. Но не тут-то было: кошка развернулась на все сто восемьдесят градусов навстречу приближающейся Бьюте и пружинисто бросилась на нее подобно ягуару. Собаке удалось увернуться, и она со всех ног кинулась наутек, преследуемая кошкой. Оба животных неслись друг за другом с бешеной скоростью, словно это был заезд на ипподроме — впереди Бьюта, а за ней кошка, подбадривая криками двух болельщиков, явно ощутивших спортивный азарт и поставивших на кошку:
— А ну дай ей, Машка, дай ей, сучке, как надо!
Я, пораженный зрелищем, застыл на крыльце, не успев что-либо сообразить из-за стремительности развития событий. В это время умная кошка стала срезать угол, чтобы перехватить Бьюту на уровне закругления периметра двора возле арки, ведущей на улицу.
— Ну, — мелькнуло у меня, — собачонке моей конец! — и я, было, дернулся с места ей на помощь, но тут произошло непредвиденное. Из-под арки во двор на иностранном, удлиняющемся поводке гордо прошествовал голубой пудель, изумительно подстриженный, видимо только что из парикмахерской.
Пудель, Бьюта и кошка Машка оказались в какой-то момент на одной и короткой линии. Бьюта рванулась в сторону и, с характерным бабьим причитанием “Ой-ой-ой!”, кинулась ко мне. Машка, ненавидящая вообще всю собачью породу, наверное, подумала про себя: “А какая разница!”— и слету, всеми четырьмя лапами вцепилась в подстриженную голову несчастного пуделя.
На весь двор раздались ужасающие вопли пуделя и его возмущенной хозяйки, сопровождаемые затихающим аккомпанементом Бьюты: “Ой-ой-ой!”, которая прижалась к моим ногам и требовала, чтобы я срочно взял ее на руки.
Два “болельщика под газом”, продолжавшие занимать наблюдательный пост на полуразбитой скамейке посреди двора, громко пояснили, что у кошки Машки только что утопили котят, и она вымещает злобу на всех и вся.
Ей-Богу! Это все было на моих глазах: собак гоняла и трепала кошка. Однако, удивительно то, что все истории, связанные с животными, будь то с дикими или домашними, вызывают у большинства людей неподдельный интерес, сочувствие и жалость. Ну, скажите, кто не плакал, читая Муму, или не радовался успехам Каштанки? Любой, даже бесхитростный простой рассказ из жизни животных воспринимается живо и с большим любопытством. Прежде, чем перейти к “Собачьи рассказам”, хочу привести два примера, так называемой, “дрессировки”.
Один из жизци кошки по имени Ксюша, а другой — про мою Блэку.
Так вот о Ксюше. Когда я раньше часто ездил в Москву, то обычно останавливался у Елены Ивановны, поразительно душевного человека, в ауре которого отогревал душу и не отказывал себе в удовольствии во время беседы о насыщенной событиями жизни хозяйки испить чайку с ее фирменными беляшами. Однажды за чаепитием Елена Ивановна предложила познакомиться с музыкальными способностями Ксюши. Ясное дело, я тут же согласился, заинтересовавшись, во что же это может вылиться. Елена Ивановна скомандовала:
— Ксюсь, трынь-брынь! — кошка тотчас вспрыгнула на книжный шкаф, на котором сверху между двумя вбитыми гвоздями была натянута гитарная струна, и стала энергично лапой дергать струну, издавая громкий, сочный гитарный звук. Каково, а?
А теперь про Блэку, которую научили мои дети “говорить”. Известное дело, когда бы мы ни сели к столу, Блэка уже тут как тут кружится с умильно-умным видом. Так вот, ребята, перед тем как ее угостить чем-нибудь, стали настойчиво повторять команду:
— Говори! Говори!
И, знаете ли, сначала она издавала звуки типа короткого ворчания, а потом все более и более продолжительного и, наконец, мои упрямые дети частыми повторениями команды довели Блэку до полного вокального совершенства, напоминающего певческие рулады. Нет, не завывания, а именно горловые, ворчащие, переливчатые рулады, переходящие из басового регистра в дискантовый и обратно, и все это непрерывно до тех пор, пока ей не давали кусок мяса или сыра, который она обожает. Угощение, конечно, прерывало рулады по физиологическим причинам: надо было не петь и “говорить”, а жевать и глотать, но позвольте вас спросить:
— Откуда это у собаки столько “интеллекта”, чтобы не лаять, а “говорить” по команде?
Впрочем, моя Блэка не оригинальна, ведь приучают собак лаять, когда им дают команду: “Голос!”
А вообще, чем больше я наблюдаю домашних животных, тем более склоняюсь к мысли, что они живут не только инстинктами и на основе условных рефлексов. У них, несомненно, есть все признаки высших психических проявлений, достаточно сложных. Например, ласковость кошек или преданность собак — разве это можно объяснить только рефлекторностью?!
КУЗЯ
Довелось мне, а правильнее сказать, посчастливилось познакомиться, а потом и подружиться с одним замечательным человеком щедрой и добрейшей души — Николаем Михайловичем Цветковым. По годам мы были с ним одного поколения, но жизненный путь его был куда богаче моего, а потому любил я, когда выдавалась возможность, посидеть с ним за чашкой чая и потолковать о том, о сем. Слушать его было большое удовольствие. Люблю умных людей с широким взглядом на вещи, у которых не отнять зоркой наблюдательности и умения к месту, в нужный момент отпустить острое словцо, а то и быль привести, да такую, что потом все забудешь, а ее помнишь, как будто с тобой самим это было.
Однажды зашел разговор о собаках, и мы немного заспорили. Тут Николай Михайлович говорит:
— Знаешь, сколько в жизни всего было, не упомнишь, даже событий важных, крупных, но воспоминания и о них помаленьку затухают, как угольки в костре на рыбалке под утро, а вот одна история, скорее случай, казалось бы ничего особенного, так и застрял во мне, в мельчайших подробностях, как будто кто-то нарочно на прочность попытался испытать мою зыбкую память.
Дело это было в 1942 году, в самую зиму. Был я тогда мальчишкой ранних школьных лет и наверняка сгинул бы в холодном умирающем Ленинграде, если бы маме чудом не удалось вырваться из блокадного города и вытащить меня с собой. Эвакуировались мы на ее родину, в старинный русский городок Устюжну, где жили две ее сестры — Любовь и Серафима Пахомовы. Были они обе младше мамы и в семье звали их просто Любой и Симой.
Остановились мы в доме у Любы, с которой жила и мамина мама — моя бабушка. Сима же со своей семьей имела отдельный дом на другом берегу Мологи, куда мы перебирались иногда по зимнику, когда ходили в гости.
Однажды (не помню почему) послала меня бабушка к Симе с поручением. Когда отогрелся я после перехода через реку чаем с брусничным листом и черным сухариком, тетушка Сима говорит мне:
— Колюшка, сынок, просьба у меня до тебя есть. Тут днями наша Жуча щенят принесла, так мы одного оставили. А потом думаем, время-то голодное, зачем нам две собаки, самим есть нечего. Ты вот возьми малого, да, когда пойдешь через Мологу домой, брось его в прорубь, что посредине реки, а я тебе за это десять рублей дам. Протянула мне червонец. Я взял деньги, а сам подумал:
— Вот повезло: не гадал, не чаял — второй раз на “Два бойца” прорвусь. Схватил щенка, сунул его за пазуху и быстрехонько зашагал назад.
Мороз в тот день стоял лютый, так что деревья то там, то сям потрескивали от стужи. От этого зимник был прочный, и им пользовались все еще из-за этой проруби, откуда люди таскали ведрами воду, кто на коромысле, кто так, а женщины иногда полоскали белье. Чтобы случайно не угодить в сумерках в прорубь, ее огородили досками и поставили для заметности четыре маленькие елочки.
Я скоро добрался до полыньи и, не задумываясь, бросил щенка в воду. Никого рядом не было. Щенок плюхнулся с брызгами и пошел ко дну, но сразу же выплыл и быстро-быстро выбрался на лед.
Я подошел к тому месту, где он вылез, и столкнул его валенком снова в воду. Он забарахтался в быстрой воде, от которой шел тяжелый холодный пар, и снова, цепляясь своими крохотными лапками за скользкий лед, вылез на край проруби. Я опять, как ни в чем не бывало, уже во второй раз легко столкнул его ногой в воду.
Раздался тонкий отчаянный визг этого маленького, живого еще комочка, и он, безумным усилием, борясь с черным смертельным течением, из последних сил, весь трясясь, вновь выполз на лед.
Не знаю, что со мной случилось в этот именно момент: внезапно острейшая жалость, как молния, испепелила все у меня внутри. Я закричал что-то бессознательно, не своим голосом, бросился к несчастному щенку, схватил его и, разрывая на груди рубаху, сунул к себе прямо на голое тело, и опрометью, рыдая, понесся к нашему дому.
Когда я вбежал, задыхаясь, заливаясь слезами, бессвязно что-то выкрикивая, бабушка пришла в ужас. Меня кинулись раздевать, потом я упал и потерял сознание. В высокой лихорадке я провалялся довольно долгое время.
Наконец, когда пришел в себя, то почувствовал, что мама сидит у изголовья, ласково гладит по голове, приговаривая:
— Сыночек, миленький, очнись, очнись, жив Кузя, жив он и всегда будет жить с нами, а Симу бабушка строго наказала , не разговаривает с ней. Она уже второй день как ходит и просит у нее и у тебя прощения. Бес ее попутал, бес, глупую!
Вскоре я уже пошел в школу, вернул тетке злосчастную десятку, чуть не запоганившую мне душу, и каждый день недоедал свой завтрак, сберегая для Кузи кусочки хлеба. Бабушка заметила это как-то, изругала меня, но ничего со мной поделать не могла.
Кузя быстро рос и любил меня больше всех. Стал он большим, хорошим псом, и прожил в нашей семье двадцать лет. Когда я ходил в лес по ягоды или по грибы, он всегда был рядом со мной. Посмотрю я, бывало, ему в глаза, и каждый раз тяжкий стыд от моего смертного греха непомерным грузом совести терзает сердце.
24 мая 1999 г., Санкт-Петербург