Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2005
“…ВОТ ГАРМОНИИ ОТМЕННОЙ УРОК…”
Елена Елагина. Гелиофобия. СПб.: Издательство “Журнал └Звезда””, 2004
Современный литературный процесс лично для меня — тайна сия велика есть. Самый главный вопрос: что замечают и о чем молчат. Логика приоритетов. Таким образом, процесс этот распадается на две части: “формального технодизайна” и стихийной растительности.
“Но так было во все времена”, — скажет мне любой нормальный критик, иронично задрав бровь.
“Да, — соглашусь я, — с той только разницей, что раньше можно было уйти в андеграунд, а ныне — в └скорбное бесчувствие”. Особенно от глухоты собратьев по перу”.
Я не критик. Рецензий не пишу. Работаю в другом жанре литературы. Но, не дождавшись профессиональных комментариев по поводу явления этой книги, решила высказаться.
Не услышать голоса Елены Елагиной, на мой взгляд, невозможно. Зрелая, глубокая, антично отточенная органика. Она — вне моды и вне концепции. Это та самая поэзия, которая не бывает ни мужской, ни женской, которая не нуждается в придыханиях либо ненормативной лексике. Она просто обжигает горло, как ледяная вода. Чем больше пьешь, тем острее понимаешь, что тебя давно мучает жажда.
Я имею в виду книжку под лаконичным и четким названием — “Гелиофобия”, вышедшую осенью прошлого года. Да что и говорить, название слегка горчит.
Как фарфор проверяют на звук: стук-стук, динь-динь,
Так и строчка звучащая, пламень души пройдя,
Отзывается звоном, горчащим, как та полынь,
Что вобрала влагу павшего ночью дождя.
И солнце вместе со своими огненными протуберанцами несется по линии горизонта куда-то в космос. Как прямая в бесконечность. Солнце это, скупо прорисованное, точно петроглиф, все равно прожигает, несмотря на черно-белый цвет обложки, без намека на цветной глянец. И фамилия на белом листе угловато-стремительными знаками, как птичий росчерк на снегу. Книжку оформил художник Михаил Копылков, созвучие стиха и графики полное. Что, кстати, не так уж часто бывает в жизни.
Я заметила странную вещь: эта книга моментально “зачитывается”, заламывается ее нежный переплет. Может, оттого, что долго держишь страницу в руках, норовя каждое стихотворение попробовать на цвет и голос, такие стихи невозможно читать “про себя”, только вслух, они будто вырываются из-под руки, это вам не ручные канарейки, скорее стрижи, которые режут воздух острыми крылами. Да и ты сам перелистываешь страницу нетерпеливо и жадно. Точно крестьянин, который учится читать. Тебя просто сшибает с ног эта мощная энергетика чужой души, способной в мгновение ока вместить несовершенство мира, преобразовав его в совершенную гармонию стиха и дав душе твоей разбег за прибитую пылью линию горизонта:
А я-то думала, что навсегда уснула
В гробу хрустальном, с яблока огрызком
В натруженно-беспечной пятерне,
И что теперь один лишь Ангел смерти
Своим прикосновением разбудит
Для новых испытаний и тревог.
Как бы не так! Похоже, продолженье
Само собой возникло. Гроб хрустальный
Растаял льдом весенним. На ладони
Новехонькое яблочко с надкусом,
Живое и хрустящее…
Так и тянет процитировать целиком, с начала и до конца, хотя, в сущности, какое же начало, какой конец: здешние рифмы закольцованы самой жизнью. Даже любовь тут не частный случай биографии, когда смотрит женщина на себя в свое личное зеркало и вздыхает, но некий магический стереоскоп, как в рассказе Иванова, заглядываешь и постигаешь знаковое письмо бытия.
И еще есть некий фокус. Объяснить который пока не могу. Стихи — если, конечно, это стихи — запоминаю быстро и сразу. А здесь — вберешь в себя, причем осознаёшь, что взял, а некоторое время спустя откроешь книгу вновь, и — абсолютное ощущение новизны. Как если бы шел по липовой аллее, вдыхал излучения цветущей липы, потом воротился, а там уже не липа, а шиповник, к примеру, или вишня какая-нибудь. Правда, на этот случай имеется у критиков частичка с химическим привкусом “поли” (смотри слова: полимер, полихром, полином и т. д.), то есть указание на многомерность, многозначность, многогласность стиха. Ты, мол, в силу скудости своей, как пчелка, внимаешь сразу лишь один аромат и только потом летишь за другим. Но это было бы слишком просто и формально. Впрочем, оставим настоящей поэзии право на тайну, хоть какое-то право у нее должно ведь быть!
Композиция этой книжки сродни композиции человеческой жизни. Сначала благодатные “Недоумения Федры”, рождающие явную “Ассиметрию” и соответственно “Обидчиков”. Затем вдруг возникает “Световое пятно”, и ты возрождаешься “Диптихией” и тогда уже вновь что-то там такое водишь “Рукой и душой”, хотя и с “Оговоркой”.
От
Иль рукой — кожу, иль пером — имя,
Даже не имя — облик и лик.
В чем больше счастья: жить в вечном Риме
Или разведать свой материк?
В чем больше счастья: стыть со своими
Или с чужими пламень познать?
Что рукой — кожу, что пером — имя,
Что рукой — душу… Все — благодать!
до
О Господи, Ты Сам умеешь все устроить,
И даже иногда к добру все, может быть,
И что, скажи, Тебя напрасно беспокоить,
Когда Ты знаешь Сам, о чем Тебя просить?
Наш литературный процесс, как водится, не стоит на месте. Сейчас вот пишут верлибры, в ходу опять разнообразные “измы”, чуткие к концепции авторы меняют литературный язык, дабы не выпасть из процесса, а, наоборот, “впасть”. И то верно, простотой в XXI веке никого не удивишь, перещеголять можно лишь “интеллектуализмом”. Кстати, с интеллектом у поэта Елены Елагиной все в порядке, но наравне с ним наличествует и абсолютный художественный вкус, вот откуда он — “гармонии отменной урок”. На ум здесь идет отчего-то Веласкес, с его здравой, но пленительной ясностью, и, разумеется, Тютчев.
Перечитала почти все, что написано Еленой Елагиной в издаваемом виде. Книжек было не так много — четыре. Включая билингву “Там звезды одне” и новый труд — “Гелиофобию”. Плюс изысканное издание сборника “Автограф”, плюс периодические публикации в журналах, плюс участие в антологии современной русской поэзии. И везде оно, это “кровоточенье словом”, мучительное проживание в ритме стиха, не скольжение, не графика, но темпера: то ли на живом желтке, то ли на секретном клею. Как скрипка Страдивари. Все думала, кого бы этот поэт мог любить. И как озарение — Тютчев! Поэтическая строка, конечно, может и порхать, и струиться, и завиваться в кружева, но — мыслить. Мысль через все, острая, беспощадная, прорицающая, сдирающая кожицу с души. Такая поэзия не вписывается в модный литературный процесс, разве что в стихийный.
Елена Елагина два раза номинировалась на престижную премию “Северная Пальмира” и оба раза проскакивала, что-то, должно быть, упорно не связывалось, в смысле “соответствия”. Могу понять, но не могу принять. Перечитываю ее прекрасные стихи, дивясь строгости походки, вполне классической, но без застывших поз, поскольку сей плотный воздух разрежен изрядной долей элегантной самоиронии.
Впрочем, Тютчев и тот вписался в классики не сразу, а чуть ли не век спустя. Утешение, конечно, небольшое. Но кто сказал, что поэту нужно утешение. Талант, тот, что от Бога, он не столько дар, сколько крест. Тем паче в России, стране, мало приспособленной для телесного комфорта.
Тело — для роста боли,
Душа — для роста страданья,
Лишь дух — просто для роста.
Вот вам, пожалуйста, и верлибр, хотя и усеченный. Краткость — результат стремления автора к точности. Умение не произнести лишнего дорогого стоит. Афоризмы Елены Елагиной блистательны. Моменты истины как четкие снежные вершины.
Но все же, все же почему — “Гелиофобия”? Откуда взялась эта метафора? И метафора ли? Автор отвечает на сей повиснувший в воздухе вопрос предельно внятно: “…боязнь любви тебя настигает, как светобоязнь при кори…” Без любви, может, оно и проще в земных-то берегах, хотя душа делается шершавой, “в цыпках”, словно детские ладошки на весеннем ветру. Но мне представляется, дело здесь не в одной любви. Точнее, не только в человеческой любви. Скорее, в осознании Бога внутри себя как источника света.
Есть ведь еще и Божья любовь. Точнее, есть такие доисторические понятия прошлого века, как вера и надежда.
Мечемся в поисках света в кромешной тьме, а потом, став кротами, уже и забываем, что свет — это счастье. Где оно, и что оно нам сулит, кроме “многая печали”? Ровный Свет брезжит лишь там, за горизонтом, куда ты должен донести крест. Если сумеешь. Но блаженная эта легкость страшит земного человека, привыкшего к тяготам и разучившегося летать.
К этому состоянию возвращают нас поэты, вольно или невольно. Вытащив на Божий свет такую болезнь XXI века, как Гелиофобия:
Если смысл и бывает в нетвердом земном пути,
То никак не в скоморошьем приплясывании за сохой.
За рукой следи, за перстом, теплотою Божьей горсти,
Чтоб порхнуть оттуда, а не просыпаться пылью,
cором,
трухой.
Стихийный литературный процесс напоминает мне луговой дерн, мощный пласт земли с цепкими длинными корешками, из которых вырастает все на свете: и колокольчик, и хлебное зернышко, и пахучая кашка с капелькой живой росы…
ТАТЬЯНА КУДРЯВЦЕВА