Предисловие Л. Крутиковой-Абрамовой
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2005
В год 60-летия Победы и в год 85-летия Федора Абрамова предлагаю читателям уникальные рукописные материалы из личного архива писателя 60-летней и 40-летней давности: “День Победы в Петрозаводске” и тезисы выступления на филологическом факультете ЛГУ 7 мая 1965 года. Свидетельства давних лет, они и поныне не утратили глубины мысли и силы чувств, взывают к нашей памяти, к совести, чувству ответственности за судьбу страны и свое поведение.
В июне 1941 года Федор Абрамов с третьего курса Ленинградского университета ушел добровольцем в народное ополчение защищать Ленинград вместе с другими студентами. Он был дважды тяжело ранен (в сентябре и ноябре 1941 года), чудом уцелел на поле боя, в блокадном госпитале и при переправе через Ладогу по Дороге жизни (февраль 1942-го). Долечивался в тыловых госпиталях, побывал на родном Пинежье и снова был призван в армию, но по состоянию здоровья служил в тыловых частях, в том числе в контрразведке Смерш (1943–1945). В октябре 1945 года демобилизовался и вернулся в университет.
Через много лет на вопрос, какие у него были самые радостные моменты в жизни, он ответил в телестудии Останкино (1981): “Но самая большая радость в моей жизни — это то, что я прошел через войну и остался жив. А на войне мне пришлось повидать много. В сорок первом году, когда добровольцами мы все ‹…› пошли на фронт, ‹…› уходило сто с лишним ребят с курса, ‹…› а вернулось человек десять, в числе их я. Мне страшно повезло, конечно, я был в переплетах самых ужасных: так, через Ладогу пробирался в апреле (ошибка памяти, это было в феврале. — Л. К.), там машины, одна впереди с ребятишками блокадными, другая — с ранеными сзади, пошли на дно. Наша машина как-то прошла под пулеметами и под обстрелом, под снарядами: ‹…› страшно много случайностей, в результате которых я остался жив ‹…›, для меня самый великий праздник ‹…› День Победы”.
Отдав все силы тетралогии “Братья и сестры”, повествующей о трагической и героической судьбе народа за 30 лет, о судьбе русского крестьянства, вынесшего все тяготы войны и послевоенного лихолетья, Абрамов одновременно много лет размышлял о фронтовиках, о погибших товарищах. О том — незаконченные произведения: рассказы “В сентябре 1941 года” (1943–1944), “Из фронтовой жизни” (1958), “Молодой командир”, “Белая лошадь” (1958–1979), которые он хотел посвятить погибшим сокурсникам, в их числе — Семену Рогинскому, повести “Разговор с самим собой” (1963–1978) и “Кто он?” (1958–1980). Названные вещи опубликованы посмертно и вошли в шестой том собрания сочинений.
О войне и нашем долге перед погибшими он не раз говорил в своих выступлениях и интервью: “Мы и сегодня живы ими” (1978), “Быть достойными их памяти” (1980), “Ответ читателям” (1982).
Особенно значимы дневниковые записи Абрамова, где наиболее остро выражены его думы о войне и современности. Некоторые из них помещены в конце публикации.
Л. КРУТИКОВА-АБРАМОВА
День Победы в Петрозаводске
10 мая 1945 г., Петрозаводск
Мы живем второй день в мире. Война окончена! Германия безоговорочно капитулировала!
Для памяти записываю события последних дней.
Еще днем 8 мая по всему Петрозаводску распространились слухи о капитуляции Германии. Ссылались на самые разные, однако, авторитетные источники.
В столовой военторга один офицер говорил, что в ЦК КФССР получена телеграмма из Москвы. Другой утверждал, что одной радиостанцией в Петрозаводске было перенято сообщение белградской и лондонской радиостанций о капитуляции Германии перед союзниками и нами.
Разговоры не переставали на эту тему в течение всего дня. Настроение у всех было приподнятое, взбудораженное, лихорадочное. Ортодокс Михайлов менее всего верил этим слухам и ожидал официального сообщения из Москвы. Лично я собственным анализом событий был уже подготовлен к восприятию этой вести, но, зная грехи за заграничными радиостанциями, также с нетерпением ждал правительственного сообщения.
Как бы то ни было, но 8 мая, как показалось мне, люди уже знали, что конец войны — дело нескольких дней. Русский менее других народов поддается на приманку сенсационно-громовых сообщений, но в этот день он не сомневался в возможной правдивости этого сообщения.
Каждый знал, что не сегодня-завтра радио возвестит о победе.
За несколько минут до трех часов, когда мы обедали в столовой, по радио раздались позывные станции “Коминтерн”. До сих пор все привыкли слышать позывные в четыре. Все офицеры вскочили из-за стола и бросились к репродуктору. Позывные продолжались долго. Никто не сомневался, что за ними последует желанное сообщение. Михайлов, совершенно распарившийся на жаре, стоически выжидал.
Но каково было у всех разочарование, когда в три диктор заговорил будничным голосом и стал передавать о займе!
Тем не менее слухи к вечеру стали еще более упорными. Многие утверждали, что в восемь вечера будет возвещена победа. Все жили как в лихорадке.
Вечером накануне великого дня я читал “Радугу” В. Василевской. Хотя я отдыхал после обеда, но меня клонило ко сну. В первом часу я лег в постель. Михайлов в соседней комнате допрашивал арестованного. Не помню, о чем думал, но вскоре я заснул.
Вдруг слышу ночью отчаянно-радостный крик Михайлова: “Федька, вставай! Война окончена!”
Меня словно подбросило на постели. В доме стоял невероятный переполох, сумасшедшие крики радости. По радио гремели победные марши.
Я быстро оделся. Подошел к вахтерам. В дверях меня встретили отчаянные крики: “Товарищ лейтенант, война окончена!”
Итак, я заснул во время войны, а проснулся в мирное время. Все сбылось, как предсказывали или желали К. Симонов и его почитательница Янина Левкович. Проснулся — и трава зеленая, и небо голубое.
Красноармейцы-вахтеры бросились целоваться со мной — такой обычай на нашей Руси. Чувства радости, небывалой радости взламывают и уничтожают всякие иерархические грани.
Вот что мне сообщили: в одиннадцать—двенадцать часов был передан приказ о взятии нашими войсками Дрездена. Затем стали передаваться народные песни, бодрая победная музыка. Вероятно, нетрудно было догадаться, что они являются вестником доброго события.
В два десять диктор торжественно объявил, что в два тридцать будет передано важное сообщение. И действительно, в два часа тридцать минут указом Президиума Верховного Совета было возвещено о победе. Пакт о безоговорочной капитуляции с нашей стороны подписан Жуковым.
Узнав эти сведения, я пошел к Михайлову. Столь великий день мы хотели ознаменовать немедленной пьянкой, но водки не оказалось.
Но радость, которая заливала нас и делала сущими мальчишками, должна быть чем-то выражена.
Мы решили салютовать в честь победы из личного оружия. Захватив пистолеты, мы вышли на улицу и у самых дверей дали по шесть выстрелов.
В Петрозаводске это были первые выстрелы в честь победы. Да, первые, не преувеличиваю.
Утро Победы едва не закончилось для меня трагедией. Отсалютовав, мы вошли в комнату дежурного. Стали разряжать пистолеты. Кстати, у меня почему-то все время заедало. Совершенно не допуская, что в дуле может быть патрон, я стал пробовать спуск. Раздался оглушительный выстрел, с потолка посыпалась штукатурка. Михайлов, совсем рядом со мной, и дежурный стояли бледные. Я дрожал.
После этого мы пошли гулять по Петрозаводску. Из многих домов выскакивали люди, кричали: “Победа! Война окончена!” Знакомые шли к друзьям и подругам. Петрозаводск не спал. Во всех домах светились окна. Мы прошли до комендатуры, потом вернулись.
Еще полчаса бурного ликования, и разошлись по своим комнатам. Но я почти не спал в это утро. Как пьяный, я лежал в постели. Думалось о многом: о радости, которая затопляет Россию, о встречах и т. д.
Природа тоже отметила утро советской победы — восходом великолепного солнца. Как ни странно, но только в это утро я услышал первые птичьи голоса в весну 1945 года. Под окошком заливались воробьи, хотя утро было холодное. Да, утро 9 мая 1945 года в Петрозаводске было ясное, холодное. Как говорят местные, май в Петрозаводске вообще холодный.
Готовясь к бодрствованию в великий день, я напрягал всю волю, чтобы заснуть. Но мне удавалось лишь на несколько минут забываться беспокойным, легким сном.
Часов в пять ко мне в комнату вошел пьяный вахтер. Радость русского всегда находит выражение в вине. Извинившись за визит, он вышел в коридор и по своей примитивности заорал, быть может, единственную песню, которую он знал: “Шумел камыш”. Значит, радость может выражаться в песенной форме любого содержания.
Все утро девятого по городу раздавались выстрелы. Это опьяненные радостью офицеры приветствовали день победы. Приятно сознавать, что мы с Михайловым первыми в Петрозаводске салютовали великому дню.
9 мая я встал в девять часов. Оба с Михайловым, мы прочистили глотки несколькими песнями.
Выйдя на улицу, мы увидели, что город разукрашен флагами. Кругом сновали празднично одетые люди.
Ресторан с раннего утра был обложен толпой. У Управления железнодорожного депо шел митинг. Праздничная толпа стояла под открытым небом. Кто-то трафаретными фразами возвещал о победе. Впрочем, сегодня говори как угодно: все поймут, никто не осудит.
Подвыпивший мужчина у всех на виду целовал другого, вероятно, поздравляя с победой.
В столовой мы осушили в честь победы по стакану. Везде и всюду гремела победная музыка.
Днем мы были у девушек в общежитии. Поздравляли с победой.
Перед обедом Михайлов снова салютовал из окна своей комнаты. В этот день мы много пели, веселились по-всякому, как юнцы.
Вечером собрались в ДКА. По дороге были перехвачены четырьмя пьяными бабами. Волей-неволей пришлось зайти к ним. Состоялась разнузданная пирушка ‹…›
Но я ушел. Мне казалось невозможным и кощунственным отдать этот день бесстыжим тварям. Михайлов, вероятно, не избалованный успехами, остался.
В ДКА шли танцы. При входе в зал я сразу же наткнулся на мою знакомую девушку из Управления республиканской сберкассы. Стал танцевать с нею. Тяжелое, воловье лицо с большими меланхолическими глазами. При всем этом Вера обладает великолепной фигурой, танцует восхитительно.
Сегодня она оказалась не в меру разговорчивой. В первом же танце она дала понять мне свои чувства ко мне.
Как ни хорошо было танцевать с нею, но я помнил свое обещание. Маленькая студентка Ниночка (ох и везет мне на Нинок) была бы очень опечалена, если б я не встретился с нею в этот вечер.
Почти под тем же предлогом, что и с престарелыми потаскушками, я распрощался с Верой. В первом часу я уже входил в танцзал университета. Здесь было меньше офицеров и ребят, но зато больше хорошеньких девочек. Белокурая Машенька сообщила мне, что Ниночка весь вечер ждала меня и, не дождавшись, ушла домой. Это было и хорошо, и в то же время грустно за наивную девочку.
Но, по-видимому, Ниночка столкнулась со мной при выходе или в коридоре. Не успел я выразить банальные сожаления, как, маленькая, улыбающаяся, она подошла ко мне. Я упросил ее раздеться. Разумеется, она не сопротивлялась, тем самым открыто афишируя свое отношение ко мне.
Мы танцевали до окончания танцев. Много болтали о пустяках, смеялись. Я проводил ее. Но, не имея никакого желания играть в кошачью сентиментальность, я еще на вечере непрестанно жаловался на болезнь в ногах от тесных ботинок. Бегство было подготовлено.
Когда я вторично пришел в ДКА, там шел последний танец.
Прежде чем писать о своих похождениях, следовало бы отметить еще одно выдающееся событие этого дня.
В девять вечера выступал Сталин. Я лежал на койке у вахтеров. Все мысли мои, все чувства были обращены к великому человеку.
Я думал, что речь его сегодня будет горяча, жгуче-радостна. Ведь люди, для которых Сталин — бог и совесть нашего века, после этих кошмарных лет войны, так нуждаются в теплом отеческом слове!
Но речь Сталина была сталинской, лаконичной, сдержанной.
“Товарищи! Соотечественники и соотечественницы!” — так начиналась она. В ней возвещалось об окончании войны и переходе на мирную работу. Из-за акцента я не понял полностью.
Впрочем, в сдержанности чувств — великая мудрость. Это я постиг даже на собственном опыте.
В десять вечера (кажется, так) Москва салютовала в честь победы тридцатью залпами из тысячи орудий.
Днем по всей стране, в том числе и в Петрозаводске, состоялись митинги на площадях.
12 мая 1945 г. 17.00
Все газеты исполнены ликования нашего народа. Еще бы! Ужасное чудовище германского фашизма повергнуто в прах. Реальный Кащей загнан в свое логово и раздавлен, размолот. Жизнь восторжествовала над смертью, справлявшей кошмарную оргию более пяти лет на континенте Европы. Невиданный изувер Гитлер подох, если это не трюк проклятых немцев. Муссолини и его шайка казнены итальянскими патриотами. Их обезглавленные трупы были выставлены на публичное осмотрение на площади в Милане. Большая часть гитлеровских генералов пленена. Геринг и Гиммлер скрылись. Лаваль интернирован в Испании. Петэн вернулся в Париж. Вероятно, предстанет перед судом.
8 мая в пригороде Берлина подписан акт о безоговорочной капитуляции всех германских вооруженных сил.
Этому событию предшествовало обращение германского правительства гросс-адмирала Дёница к германскому народу. В нем, между прочим, указывается, что германский народ в течение пяти лет вел героическую борьбу против наших врагов и вынужден капитулировать под давлением непреодолимых сил.
Сукины дети! Героическую борьбу! Сейчас на свете творятся сногсшибательные вещи. Поистине каждый час нашего времени равен десятилетиям.
В Чехословакии гитлеровские банды под руководством генерал-полковника Шерера еще сопротивляются. Ничего, русские пушки успокоят их.
В Сан-Франциско с 25 апреля идет конференция представителей объединенных наций по созданию международной организации безопасности.
Советская делегация возглавляется Молотовым. Молотов — один из четырех председателей конференции. Руководство ее (организационное) возглавляет Стемминиус. Судя по нашей прессе, Молотов пользуется колоссальным успехом. Однако его заявление о приглашении на конференцию демократической Польши не удовлетворено.
Франко “натянул” “нейтральную” рубаху и просится в лоно объединенных наций. Пока никто не обнаруживает желания лобызаться с франкистской Испанией.
Вокруг польского вопроса по-прежнему много шума. Союзники боятся советизации Польши и по-прежнему подкармливают лондонских эмигрантов. Они ратуют за более широкую демократизацию польского правительства, безусловно, имея в виду включение в него лондонских реакционеров.
В польском вопросе борются две силы: капиталистический Запад и социалистический Восток.
В американской прессе снова вытащена теория санитарного кордона, и Польша должна явиться именно такой страной, которая станет на пути проникновения коммунизма в Европу.
Все славянские государства обязаны своим избавлением от германских оккупантов Советскому Союзу. Советский Союз — воистину старший брат среди славянских народов. Славянские страны более других страдали от германской агрессии.
Ныне, в век демократизации славянских государств, создаются все условия для подлинного объединения славянских народов вокруг Советского Союза. Судя по газетам, они сами понимают необходимость этого (в широком смысле — тесного сотрудничества с Советским Союзом в военной, экономической и торговой областях) и готовы признать гегемонию Советского Союза.
Если бы Славяне объединились вокруг русского народа, тогда не было бы на свете силы, способной разрушить их мир и благополучие.
В единении Славян — их сила! И она уже есть: Болгария демократична, Югославия живет по образу Советского Союза, Чехословакия любит и уважает нас (назначение Свободы главнокомандующим), но Польша — дурацкая страна!
Интересный анекдот (он отражает наше влияние на Польшу):
— Пан, сколько у Вас республик?
— Шестнадцать.
— А семнадцать не думаете строить? (намек на возможность советизации Польши).
Второй анекдот, также говорящий о роли советского элемента в жизни Польши:
Советский подданный поляк-коммунист прибыл на службу в польское войско. По обычаю поляков он, вопреки своим атеистическим взглядам, вынужден был идти в костел. Во время молитвы он один стоял, не молясь. Подходит ксендз, спрашивает: “Пан офицер почему не молится?” Офицер отвечает неловко: “Не могу”.
Далее по церемониалу службы все опускаются на колени и касаются лбом пола. Один офицер не делает этого. Снова подходит ксендз и снова спрашивает: “Пан офицер почему не встает на колени?” Офицер, набравшись смелости, наклоняется к уху ксендза и говорит: “Понимаете, я член партии и молиться не могу”. Тогда ксендз отвечает ему: “Вот и хорошо, что член партии. Я председатель партийной комиссии. Завтра заходите ко мне”.
Илья Эренбург сошел со сцены. Странно не слышать этого глашатая гнева и мести гитлеровским каннибалам в дни торжества1. Кто, кто, а Эренбург в дни войны верно служил народу, он воспитывал в нем гнев, месть и сознание своей силы, дьявольски издевался над немецкой военщиной и воспевал величие советского человека. Недаром Гитлер, говорят, сказал, что за голову этого еврея он отдаст свою лучшую армию.
В конце апреля в “Правде” появилась статья Александрова “Тов. Эренбург упрощает”. В ней говорилось, что в своих статьях Эренбург отождествляет германский народ с гитлеровской кликой, называя герм. народ колоссальнейшей толпой убийц и бандитов.
Разумеется, со строго политической точки зрения это неверно. Неверно в том смысле, что отождествление германского народа с правительством ставит его под топор гильотины, ибо объединенные нации решили беспощадно наказать военных преступников. В этом смысле статьи Эренбурга могли и, безусловно, явились лишним козырем в руках гитлеровской пропаганды для пропагандирования идеи сопротивления немецкого народа до последнего, так как участь его окончательно предрешена.
Но Эренбург говорил голосом народа, а голос народа, принявшего от немцев столько мук и страданий, не всегда сообразуется с принципами международной политики. Это аксиома, что всякий русский не прольет ни слезинки, если Германия хоть сегодня провалится в царство Сатаны со всем ее проклятым населением. “Мне мщение, и аз воздам”. Только во всеиспепеляющей мести народ может утопить свое горе и беды.
Мир возвращается к миру. Как ни велика будет наша армия, но все пожилые возраста не в этом, так в следующем году вернутся к плугу, к станку. Деревни сейчас пусты. Мужское население только в городах. Четыре года наши деревни страждут по мужскому духу. Невыразима радость встречи будет, но не менее страшны и потрясающи будут плач и вой осиротевших. Жившие все эти четыре года одной надеждой встречи, они только тогда поймут постигшее их горе, только тогда дойдут до глубин России непоправимые бедствия этой войны. В чем же найти удовлетворение осиротевшим семьям, бедным бабам, как не в сознании того, что их горе сторицей отплачивается?
Но наше правительство не упирается в корыто будней. Чтобы сцементировать миролюбивые нации, в союз которых хотят внести раздор реакционные элементы, мы иногда жертвуем индивидами, так сильно наше желание создать благополучие для коллектива, общества.
Несомненно, И. Э. именно такая “жертва”. Впрочем, жертвование индивидом ради блага коллектива, народа — вот подлинный гуманизм.
Всякая настоящая политика исключительно гибка. Как правило, лозунги ее на разных этапах (реализуют) популяризируют отдельные личности и, как правило, одной личностью, которая вкладывает всю свою душу в популяризацию одного лозунга, хватает только на один лозунг.
В разгар борьбы с немцами был выдвинут лозунг “Убей немца!”.
Эренбург с редкостной силой, страстью и жаром проводил этот лозунг в своих статьях. Тогда не разбирали, кто немец — рабочий или фашист. Раз немец, значит, подлежит смерти. Тогда, хотя Сталин и тогда предупреждал и заявлял, что мы различаем германский народ и гитлеровскую клику, Германия представлялась нам огромной бандой убийц, грабителей, варваров. Такова Германия, слышим мы, и сегодня, но формально различаем в германском народе рабочих, крестьян и фашистов. Как ни жаль, но Эренбург должен был перестать на время писать статьи. Но он может не беспокоиться: наши основательно поработали в Германии, чтобы навсегда отбить у ней охоту к войнам.
Место Эренбурга в “Правде” занял Л. Леонов. Я читал его две статьи “Утро победы” и “Русские в Берлине”. В них нет зубов Эренбурга. Правда, они написаны русским человеком, вернее, русофилом.
В них постоянные экскурсы в русский фольклор, народную историю.
Введения очень романтичны, но зерна в них нет, вернее, оно есть, но в разбухшем состоянии. Перемешение фольклорных выражений с газетными не всегда удачно, искусственно.
Но Леонов русский. Наш век такой, что о русском должен писать русский.
Стиль Эренбурга крайне своеобразен. Он — отражение лихорадочного темпа жизни нашей эпохи. В нем перемешано все. Сочетание бытовых деталей с высокими вещами и идеями. Очень остро действует на интеллект и чувства. Статьи Эренбурга — сплошные зубы. Они написаны человеком, снедаемым ненавистью к врагу и безграничной любовью к своему народу.
Хочется, чтобы Илья воскрес!
13 мая, воскресенье
Военная эпоха в основном закончилась. Конечно, войны с Японией не миновать. Хватит! Довольно! Более двадцати лет она грозила нам войной и не раз вторгалась в наши земли.
Япония заслуживает строгой кары, и, безусловно, наше правительство воспользуется моментом и покарает ее. Народ с удовольствием встретит весть о выступлении против самураев.
На восток идут эшелоны. По слухам, там Василевский. Армии на востоке кадровые. Техники уйма.
Своим отказом продолжить договор Советское правительство дало понять, что мы не гарантируем Японии дальнейший мир.
Война с Японией будет стоить для нас малых жертв. Их уменьшает, во-первых наш военный опыт и техника, во-вторых, в войне с Японией мы будем придерживаться тактики наших союзников на западе — захват каштанов чужими руками. Спешить на востоке нам некуда и ни к чему.
Думается, что Советский Союз вернет Порт-Артур, КВЖД, Корею (?), полную часть Сахалина.
Итак, возвращаюсь к первому положению: война закончилась.
Начинается мирная созидательная работа. Перед каждым встает вопрос о выборе профессии.
Я уже давно мучаюсь этим. Остаться в контрразведке или уйти на гражданку — вот дилемма.
Что я выигрываю от того, если останусь в органах:
а) хорошая материальная обеспеченность;
б) возможность получения генеральского чина;
в) возможность в отдаленном будущем поездки заграницу (перехода в НКВД) и больше, пожалуй, ничего.
В чем проигрываю:
а) полнейшее отсутствие свободного времени;
б) прощание навсегда с грезами жизни о Schriftsteller и т. д.;
в) нелюбимая работа, вечные сомнения об упущенных возможностях и т. д.,
г) прикованность к одному месту, невозможность странствования, скованность в действиях и т. д.
Мой характер требует постоянного обновления, изменчивой, подвижной работы.
Пожалуй, надо уйти.
Выступление на филологическом факультете ЛГУ. 7 мая 1965.
1. Привычная и знакомая трибуна. А выступать сегодня нелегко. Потому что сегодня у нас не только великий праздник. Но сегодня и день национальных поминок.
2. Мысленно я с теми, кто в 41 году сидел здесь. Большой курс. Одних ребят на нем было не меньше 100, а может быть, и больше. И кто сегодня в живых? Константин Старцев (в Москве), Николай Соколов (доцент), Николай Доброхотов, еще 2–3 человека встречал я после войны. Ну я в живых. А где остальные? Остались лежать под Ленинградом.
3. Каждому свойственно, вероятно, идеализировать свое поколение. Но мои сверстники не нуждаются в идеализации. Это в самом деле были удивительные, глубоко верующие, прямо-таки святые ребята. И разве не доказала это война?
4. Мое поколение было духовно подготовлено к войне с фашизмом. Мы были воспитаны и взращены на примерах революционной героики великого Октября и гражданской войны. Наши герои — Чапаев, Павел Корчагин. Нашей любимой песней была “Каховка” Светлова. Мы с жадностью следили за первыми битвами с фашизмом в Испании. А некоторые из моих сверстников, курсом постарше меня, Георгий Степанов, Захар Плавскин, сами воевали в Испании.
Да, мы подготовлены были духовно к войне. И когда началась война, мы не ждали повесток из военкомата.
Первую неделю мы работали на Карельском перешейке. Рыли противотанковые рвы. А 2–3 июля мы уже колоннами шагали на фронт. Необученные, необстрелянные, в новых непригнанных гимнастерках, в страшных солдатских башмаках. Помню, была ужасная жара… Но все время над колонной звучала песня “Вставай, страна огромная”.
5. Надо сказать, что о войне у нас были самые наивные представления. Мы, например, были убеждены, что война продлится недолго и к осени мы вернемся на свой родной факультет.
И многие из нас, уходя на фронт, сдавали последние экзамены. Идти на фронт без хвостов — это был лозунг дня. Конечно, не все были такими наивными ослами, но я, например, принадлежал к числу их.
К 22 июня я сдал три экзамена из четырех. И вот когда я вернулся с Карельского перешейка, я первым делом записался в народное ополчение, а потом пришел в общежитие на Добролюбова и принялся за зубрежку. Идет война, над городом летают самолеты, в общежитии в каждой комнате песни, пирушки, а я сижу и зубрю историю русского языка. Зубрил полдня, зубрю ночь, а назавтра пошел сдавать экзамен Марии Александровне Соколовой, преподавателя на факультете не оказалось. Что делать? Поехал на квартиру. А потом прямо с экзаменов, с чистым матрикулом поехал в казарму. И уверяю вас, я не самый был наивный.
6. Война внесла серьезные поправки в наши представления о жизни.
Наш батальон назывался особым артиллерийско-пулеметным батальоном. Но артиллерии в нем не было. Пулемет на роту один. Автоматов нет. Винтовки… (Федор Абрамов потом рассказывал, что они ждали, когда убьют впереди ползущего товарища, чтобы взять его винтовку. — Л. К.). Так мы воевали.
7. Сегодня иногда приходится слышать: о войне надо писать правду, но правду такую, которая бы не разоружала нас духовно. Я думаю, есть одна правда. И настоящая правда никогда и никого не разоружает. А потом — разве правда о войне с оговорками не оскорбление тех, кто погиб?
8. В коротком выступлении невозможно упомянуть всех товарищей. Но нескольких моих друзей мне хочется назвать
Семен Рогинский. Леонид Сокольский. Иван Маркин. Николай Лямкин.
Все они погибли в первых боях. Они не награждены орденами и медалями. Их имен нет в приказах. И только одна награда может быть для них сегодня — наша память о них.
Помните: в этом зале учились ребята, которые сегодня были бы украшением. Они отдали жизнь, чтобы могли работать и жить мы с вами. И этого никогда нельзя забывать.
ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ
9.V.1969
Чуть ли не первый праздник, в который я работаю. И работал успешно — придумал концовку “Несмышленышей”.
Но главная моя победа — новый рассказ “На курорте”.
Родился он прелюбопытно. Мы с Люсей поехали на Каменный остров проветриться (у нее болела голова), было жарко, непривычно после холодов, и я начал нервничать. А тут еще новый правительственный особняк, обнесенный глухим железобетонным забором (новое чудо строительной техники. Какой-то инженер наверняка получил премию). Я начал, по обыкновению, клясть бюрократов, и не только шепотом, а во весь голос. Люся стала нервничать, умолять прекратить это. И вдруг, спускаясь в садик, там, где, по рассказам, была дача Шаляпина, меня осенило: в одно мгновение родился рассказ.
Мы сели на скамейку, я рассказал Люсе. Ей понравилось. Вот так рождаются рассказы. А идея его во мне зрела давно. Меня еще лет 9–10 назад, когда мы были в Ялте с Люсей, поразила социальная пропасть между тем, кто отдыхал на общем пляже, и на пляже для слуг народа — рядом, за огромной железной, специально выкованной оградой (“срочный заказ”), с подъемником, с закрытой купальней. И всего на этом пляже была только одна толстозадая баба.
С победой, писатель! На этот раз с двойной!
10.V.1969
Что больше всего меня поразило в День Победы в этом году? Горячие, раскаленные батареи на лестнице в доме Ивана Кривенко (Гаванская, 17), лето, духота страшная, в тени 25╟С, а тут вовсю калят батареи.
В чем дело? Может быть, кочегары с ума сошли или запьянствовали? Ничего подобного. Отопительная организация Василеостровского района выполняет план.
Оказывается, зарплата, прогрессивки и все прочее в этом роде начисляется в зависимости от нагретого тепла. А так как зима была сухая, то решили нагнать это сейчас.
— А чего? План, — сказал Федор Мельников, бывший администратор. — Не сделал планового количества калорий — не получишь зарплаты.
И так по всей России. Из года в год. Да что же это такое?
Да, немцы нас не разбили, а бюрократизм, может быть, и разобьет.
9.V.1975
Празднуя день Победы, вот что надо запомнить на всю жизнь:
1. Мы, вышедшие из ада войны, — великие счастливцы, ибо судьба нам подарила 30 лет лишних жизни. А потому — радуйся, радуйся и с высоты этой радости смотри на все свои неудачи, огорчения. Иди победителем по жизни.
2. Будь мужествен, будь человеком, будь солдатом всю свою жизнь, и это лучшая твоя память о погибших.
12.XI.1978
Проблема из проблем: выполняем ли мы свой долг перед павшими? Они отдали жизнь, стояли насмерть, а мы? Не разжирели ли? Не переродились ли? Что делаем? Как себя ведем?
Увековечить ребят в мраморной доске надо. Но достаточно ли этого? Самый ли это главный памятник павшим?
Главный памятник павшим — это наши дела сегодня, наше поведение. Выдержали ли мы экзамен? И не тяжелее ли выдержать проверку жизнью (долгой), чем проверку войной?
5.V.1979
“Великая Отечественная”, телефильм в двух сериях.
Фильм первый — 22 июня 1941 года. Тенденциозное, “кремлевское” объяснение войны, но фильм потрясает.
Снова и снова поражаешься: откуда только у русского народа взялись силы?
Но вот извечная трагедия Руси: внешних врагов победили, а своих… А свои победили ее.
Полная бесперспективность. Ни единого союзника. Все ненавидят Россию. И, в общем-то, есть за что. Сама не умеет жить и другим не дает.
Конечно, конечно, виноваты, в первую очередь вожди. Но расплачиваться-то придется народу. И что, что ожидает его, несчастного?
9.V.1980
35 лет Победы. Каковы итоги? В магазинах шаром покати — ничегошеньки.
В народе шутят: что есть праздничного? Газеты.
Да, год от года все хуже и хуже.
Знают ли об этом наверху?
А что им знать? У них свой, особый мир. У них все есть. Народу плохо? Народ — быдло. А русский народ вдвойне: все простит. Знают, знают там эту присказку: все вытерпим, все перенесем, лишь бы войны не было.
О, бараны бестолковые. Именно потому-то и будет война, что вы все терпите.
28.XI.1981
Вдруг вспомнил: в этот день 40 лет назад меня ранило. Второй раз. Боже, как давно это было и как недавно!
А остался ли кто в живых из тех, кто был тогда со мною? Мика, Левин? Но они ко времени моего второго ранения с войной уже рассчитались. Ни одного, ни одного знакомого не было со мною, когда меня ранило второй раз.
41 год после войны. А мертвые все еще не подсчитаны. Да и подсчитают ли когда-нибудь?
А ведь подсчитать нетрудно. У нас в Верколе убито 128 человек, а жителей перед войной было человек 700. Значит — 1/4. Такую же цифру называют выходцы из других деревень.
40 млн. убитых на войне. Вот самый великий памятник социализму.
4.IХ.1982
Только что написал завещание. А что делать? Жизнь есть жизнь, и надо быть ко всему готовым.
Многочисленные исследования в институте пульмонологии (в течение целых пяти дней) не дали окончательного ответа. Рак исключается лишь на 90 %, а на 10 %… Короче, все врачи в один голос: надо ложиться под нож.
И вот во вторник уже операция.
Я спокоен, можно сказать, совершенно спокоен. Чему быть — тому быть. До сих пор меня выручала Судьба, может быть, не отвернется от меня и сейчас. Ну, а если отвернется… Пожил. И немало пожил: ведь мои товарищи погибли еще в 41 году.
Господи, сорок лет нет Сокольского, Рогинского, Феди Яковлева, а никто так не помогает мне жить, как они. И как знать, может быть, память о погибших — главная духовная опора людей всех поколений во все времена.
1 Ф. Абрамов не совсем прав. После месячного молчания И. Эренбург напечатал статью “Утро мира” 10 мая в “Правде”.