Неизвестный автор. Перевод с немецкого И. Дунаевской. Постскриптум Редактора СТ
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2005
Патриотическая заметка фельдфебеля германской армии, сохранившаяся среди трофейных бумаг, добытых разведчиками 268 сд летом 1942 года.
Перевод И. М. Дунаевской, 942 сп.
Утро 8.07.41, наступившее после не прекращавшегося всю ночь дождя, застало нас недалеко от вокзала. Мы только что перебрались по переправе, под яростным артиллерийским обстрелом сооруженной для нас саперами.
Огонь русской артиллерии смолк. Наступившая тишина показалась всем тревожной, как будто предвещающей нам горячий день. Следуем дальше. Перед самым вокзалом приводим наш взвод в боевую готовность. Лео, наш командир взвода, и я вместе со связным и коневодом скачем вперед верхом. Внезапно навстречу нам несется крик: “Танки! Впереди нас танки!” И в тот же миг, обгоняя нас, мимо проносится в сторону вокзала наша противотанковая батарея.
Чем больше мы приближаемся к вокзалу, тем сильнее в нас чувство тревоги. Вот и русские возобновляют стрельбу. В ранние утренние часы из-за разящего артиллерийского огня противника и недостатка боеприпасов нам пришлось отступить на всем участке от высоты до вокзала. Бледные, много дней небритые лица, брызги и комья грязи на одежде, темные круги под глазами от переутомления — таков вид людей, лежавших теперь в укрытии по правую сторону дороги. По выражению их лиц понятно, как велико было напряжение последних дней. Но главное, чего нам недоставало, были боеприпасы!!! Однако, едва мы прибыли к тому месту возле вокзала, где разместился командный пункт нашего дивизиона, как сразу подоспел полковой транспорт с боепитанием. Доложившись командиру дивизиона, мы тут же получили боевое задание. Немедленно догоняем свой взвод и занимаем позицию примерно в 200 м восточнее вокзала. Высота перед нами как будто не занята врагом. Однако, похоже, русские готовят один из своих пресловутых ложных “плановых отходов”, то есть, демонстративно отводя свою пехоту, начинают палить из пушек так, что стволы их едва выдерживают. А за высотой они поставили одну из тех передвижных установок, которых у нас особенно опасаются, называя “рач-бум-батареями”. И вот теперь этот “рач-бум” поливает нас так, что едва сам не разлетается в клочья. Ну, это уже слишком! И мы тоже изготавливаем наши орудия к бою и, благо боеприпасы у нас теперь в достатке, выбираемся из укрытий и стреляем в полную мощь.
Общее направление мы определяем по звуку выстрелов противника, а затем, забирая, насколько можем, вправо и влево, производим по 20 выстрелов из каждого орудия. Противник молчит… А мы сразу отводим наши отстрелявшиеся пушки в укрытие. Но стоило нам вообразить себя в безопасности, как русские начинают обрабатывать нас снарядами более крупного калибра. Наши расчеты и артиллерийская обслуга спешат укрыться в бывшем русском блиндаже, метров на 50 дальше от переднего края. Здесь мы надеемся пересидеть обстрел. Но что это? Раздается оглушительное “рач-бум”! И снова “рач-бум”! Звуки так сильны, будто разрывы происходят совсем рядом с нами, там, где размещены передки наших орудий. Я вылезаю из блиндажа. И что же я вижу?! Будь они прокляты! Этого только не хватало! Их второй залп пришелся как раз перед лошадьми нашего первого орудия. Насколько могу судить, обе передовые лошади убиты. “Ну, — говорю я сам себе с надеждой — хоть бы в наших ездовых не попало!” Сейчас, в момент, когда мы сами не ведем огня, самое главное для меня— оказать помощь! Так что живей туда, на место, где стоят наши орудийные передки! Прибегаю, и тут же Герберт, командир отделения, мне докладывает: “Господин фельдвебель, в Иоахима угодило!” Я сразу спрашиваю — “Насмерть?!” “Нет, — отвечает он, — в правое предплечье. Мы уже оказали ему первую помощь, наложили повязку”. — “Слава Богу!” — думаю я и расстаюсь с последним своим индивидуальным пакетом, чтобы перевязать ему руку получше.
Но теперь пора подумать , как поживей убраться из этого пекла! Поддерживая нашего бравого Иоахима, я помогаю ему немедленно укрыться в блиндаже. Тем временем русские как будто бы начинают проявлять к нам некоторое сочувствие: стреляют то с недолетом, то с перелетом, поверх наших голов. Это позволяет нам немного прийти в себя и добраться до блиндажа целыми и невредимыми. Мало того, равная любовь нашего ездового к лошадям и своим товарищам побуждает его, в остальном вполне здравого парня, втащить в блиндаж также и уцелевшую лошадь. Зато Соне и Блюхеру уже ничем помочь нельзя: крупный осколок снаряда, рассекший им головы в лобной части, обрек обеих лошадей на скорую смерть. А Лотти, заводной лошади нашего ездового, досталось так много осколков, что оставалось лишь немедленно ее пристрелить.
Тем временем наступил полдень и начал накрапывать дождик. Мы решили, что теперь и русские захотят передохнуть. Но вышло иначе. Русские придумали новый трюк: на нас посыпались 210-мм снаряды. Этими “штучками” противник перепахивает всю высоту, расположенную перед нами, от макушки до самой подошвы, у которой мы как раз и находимся.
Около 15.00 снова прояснилось. Но что это? С неба доносится всем нам хорошо знакомый воющий звук… Невзирая на продолжающийся огонь тяжелой артиллерии, мы все выскакиваем из блиндажей. Там, в небе, видны два самолета, похожие на ястребов. Из всех глоток одновременно вырывается вздох облегчения и громкий возглас: “Это — штукас”. У нас такое ощущение, будто с души свалился тяжелый камень.
Русские тут же прекратили стрельбу. Но поздно! Наши “штукас” уже обнаружили их, так что теперь они обречены! “Штукас” проносятся над нами и продолжают свой полет в направлении русских артиллерийских позиций. Вот наши хищные птицы уже кружат над ними… Но что это? Не сбросив ни единой бомбы, наши ястребы поворачивают обратно. Как это понять? В полном недоумении мы разочарованно переглядываемся…
Но не прошло и получаса, как над нами загудела целая эскадрилья “штукас”, а спустя пару минут перед нами с громким воем стали уже дождем сыпаться мелкие осколки. Еще несколько секунд, и мы ощутили, как под нами содрогнулась почва. Только теперь нам стало ясно, какое задание было у предыдущих “штукас”. Это была всего-навсего разведка.
Так мы стали свидетелями того, как противник попал в лапы наших хищных птиц. Теперь перед нами открылся путь из Балти, а мы сами таким образом приняли боевое крещение.
Песня пехотинца в России (1942, июль на мотив “Где волны Северного моря…”. От переводчика: в 1942 году мелодия названной песни мне была неизвестна, а теперь она, вероятно, и немцами забыта поэтому перевод сделан в произвольно выбранном размере.)
Где над Нарвою-рекой кружат самолеты,
где по вязкому песку топает пехота,
только слышен стон и вой:
“Мы хотим в свой рейх, домой!”
Здесь на земле обетованной
солдат встречал нас в форме драной,
насквозь промокший, весь больной,
просился в рейх, к себе домой.
Но выходных тут не бывает,
наш бедный полк изнемогает.
Стой на посту едва живой,
тебя не пустят в рейх, домой.
Наш рейх такой не знает стужи;
на нас мороз наводит ужас,
и полумертвый часовой,
стеная, рвется в рейх домой.
Но быть на русском фронте — честь!
Смельчак-комдив над нами есть.
Полковник Крейпе, дорогой,
отправьте всех нас в рейх, домой!
Перевела И. Дунаевская
ПОСТКРИПТУМ
БОЕВАЯ СПЕЦИАЛЬНОСТЬ
Ирина Михайловна Дунаевская три с половиной года провела на фронте. Выпускница Ленинградского университета, в совершенстве владеющая немецким, она была переводчиком. О них мало пишут. А между тем переводчики сыграли важную роль в психологической войне с противником.
Допросы военнопленных, изучение документов (письма, дневники) давали обильную пищу для размышлений о моральном состоянии солдат вермахта в каждый данный момент боевого противостояния. В Ленинграде обобщением такого рода материалов занимался 7-й отдел политуправления Ленфронта, и, в частности, Юрий Васильевич Басистов, наставник спецпропагандистов и военных переводчиков.
Однако обобщения обобщениям, выводы — выводами. А действия?
Позже полковник Басистов в своих лекциях, основанных на собственном опыте, о них рассказывал. Это — и листовки, написанные с использованием сведений, почерпнутых из солдатских писем, это — и распропагандирование военнопленных и отпуск их обратно, в “родные” расположения, с заданием раскрывать сослуживцам глаза на правду об идиотизме гитлеровской затеи воевать с Россией, это — и вещание через мощные громкоговорящие установки (МГУ) на языке противника и многое, многое другое.
В свое время 7-й отдел одобрил идею художника Бориса Власова — создать игральные карты, на которых в карикатурном виде изображались бы главные “фигуранты” третьего рейха — Гитлер, Геббельс, Геринг, Гиммлер. Художник блестяще справился с задачей, офсетная фабрика отпечатала, а авиация забросила вместе с листовками пропагандистские колоды игральных карт в стан врага. И представьте: когда взломали блокаду, в немецких землянках наши бойцы находили замусоленные, то есть вконец “заигранные” карты, исполненные художником Власовым.
И. Дунаевская вспоминает, как работала диктором на МГУ — читала короткие проникновенные тексты, рассчитанные на сентиментальных немцев, а потом динамики “выдавали” немецкую музыку, начиная чуть ли не с “Ах, мой милый Августин!”. Немцы млели, а потом вдруг начинали веселиться. “Они плясали! — уверяет Ирина Михайловна. — Раза три мы так выступили, а на четвертый наши устроили разведку боем с целью взять └языков””.
По МГУ вещали и сами немцы. Известно, например, что обращения Вальтера Ульбрихта, будущего лидера ГДР, и поэта-антифашиста Эриха Вайнерта к соотечественникам, оказавшимся в страшном Сталинградском котле, многих “инфантеристов”, преданных своим командованием и обреченных на верную смерть от голода и лютых морозов, склонили к добровольной сдаче и спасли им жизнь.
Переведенная И. Дунаевской “патриотическая заметка” — не что иное, как организованный (такое практировалось) по ведомству доктора Геббельса пропагандистский материал, рассчитанный на тиражирование в “фатерлянде” — для поднятия боевого духа населения, а песня — образец окопного фольклора, бытующего во всех армиях мира, с кем бы и где бы они ни воевали.
РЕДАКТОР СТ