Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2005
На мой взгляд, эпиграф к книге Аллы Михалевич “Деревьями ветвящаяся мгла” (Санкт-Петербург, вышла из печати в середине 2004) написан Набоковым:
Мой друг, я искренне жалею
Того, кто в тайной слепоте,
Пройдя всю длинную аллею,
Не мог приметить на листе
Сеть изумительную жилок,
И точки желтых бугорков,
И след, зазубренный от пилок
Голуборогих червяков.
Зрение – Муза стихов Аллы Михалевич. Ходасевич угадывал в душе “дар тайнослышанья”, Алла Михалевич владеет особым даром тайновиденья, позволяющим поэту рассмотреть мир живой природы с удивительной подробностью, точностью и любовью. Новизна этих стихов в том, что такие научные дисциплины, как энтомология и ботаника, становятся предметом непосредственного лирического переживания, загадочным образом включающего в себя строгий взгляд естествоиспытателя. Лексика поэта обогащена профессиональным глоссарием биолога, который может с научной уверенностью сказать:
Я по ветвлению определить могу
Каштан и липу, клен, рябину красную,
Черемуху, застывшую в снегу.
Не случайно книга называется “Деревьями ветвящаяся мгла”. Тема сплетения — сквозной мотив поэзии Михалевич: “А мы сплелись ветвями на земле”; “Деревья все ветвятся, но – по-разному…”; “лишь в тишине ветвиться можем мы”; даже дым из трубы “ветвится деревом и тучами плывет”. Поэтическая реальность Аллы Михалевич предполагает переплетающееся единство и родство вещей, напоминающее нам о сложности и красоте жизни. Эта красота открывается поэту во всем: не только в поэтически “легитимных” бабочках, осах, стрекозах и цветах, но и в самых маргинальных предметах:
Прищепки висят на веревке, как рыбки
сушеные,
Качаются мирно все вместе и вместе
с веревкой,
И хвостики их деревянные тоже
раздвоены,
И рот приоткрыт, и глазок боковой
на головке.
Кто еще может полюбить прищепки – только дитя и поэт. “Единое живое волокно” мира для Михалевич — залог осмысленности структуры бытия, ткань которого тоже сплетена из боли и страдания, любви и смерти, сострадания и жестокости.
На изломанных ветках березы,
Искореженных, как инвалид,
Засверкали весенние слезы,
Там, где сухость изломов болит,
Чуть смягчая. Привычность созвучных
“Слез-берез” – не случайна она,
И защелкивает, как наручник,
Наши судьбы язык и страна.
В стихах Михалевич человеческое и природное неразделимы: береза уподоблена инвалиду, влюбленные напоминают зимних клестов, скрестивших клювы, поэт сравнивает себя с летящей стрекозой – это позволяет автору, переиначивая Державина, гордо и смиренно заявить: “Я лист, я червь, я зверь, я раб”. Взыскательный читатель обнаружит в этой книге стихи, где избыточная рациональность повествования, вопреки желанию автора, расплетает текст на отдельные логические нити, тем самым обедняя ветвящуюся запутанность поэтического высказывания. Сама Михалевич прекрасно понимает, какова должна быть поэтическая мысль: “А мысль мелькнет из тьмы, / Как лис и в рыжих звездах рассыпаясь”. И когда поэт безоглядно, забыв о логике, о рифме, о том, “что такое хорошо и что такое плохо”, для регулярного русского стиха пишет свой “Карандашик покатился…” – возникает шедевр. Это стихотворение заканчивается словами:
Так чешуйки облетают
С легких крыльев мотыльковых,
И прозрачная основа
Нам становится видна.
Книга стихов Аллы Михалевич – свидетельство поисков, обретений и утрат прозрачной основы жизни, преображенной словом.
ЛЕВ ДАНОВСКИЙ