Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2005
Б. Сарнов. Случай Эренбурга. М.: Текст, 2004
“Cлучай Эренбурга” — третий в сериале Бенедикта Сарнова на тему “Писатель и власть (советская эпоха)”. Первые — Зощенко и Мандельштам (теперь уже доработанный и переизданный) — написаны задолго до перестройки, а вышли при Горбачеве. Предполагались еще Маяковский и Гроссман. Эренбург не исключался, но сделан только он (методом отпочкования от мемуаров — последней работы Б. Сарнова). Случаи поэтому разножанровые: Эренбург вот мемуарен.
О чем пишет автор в двадцати главах “Случая Эренбурга”? О себе (в связи с Эренбургом), об Эренбурге (в связи с его работой), о своих разговорах с ним (весомые свидетельства!), об учебе в Литинституте в скудные и опасные сталинские годы, о редакциях, где работал в оттепель, о друзьях, товарищах, сослуживцах, о дружбе с дочерью Эренбурга — все это делает книгу живой.
Власть боролась с Эренбургом шестьдесят лет: с 1907 года Сарнова интересуют результаты — преимущественно во времена, когда сам был уже взрослым (примерно с 1945 года). Он ограничил себя и тем, что работает без архивных изысканий: только опубликованные тексты и собственная память (она завидно емкая — надежно хранит и личные впечатления, и свидетельства знакомых). Ограничения, оказалось, не так уж заметны: материала набралось много. Книга вышла солидная по объему и непростая по содержанию.
Б. М. Сарнов писал об Эренбурге и раньше. Прежние раздумья он частью включил в эту жесткую книгу итогов. В романтической молодости он причислял Эренбурга к своим учителям. Однако природа его дара не признает пиетета, а в текстах, бывает, и деликатности. За клавиатурой компьютера Сарнов свободен и пишет, как считает нужным. Потому и в 2005 году его книги читают широко и не отрываясь.
“Случай Эренбурга” не мемуары в чистом виде. Есть в нем, правда, и сугубо мемуарные сюжеты, уводящие в сторону (они собраны под заголовками “Вдруг вспомнилось”). Скажем, рассказы о приятелях — художнике Биргере (цитаты из его записок автору необходимы), о яростном спорщике “Шурике” Воронеле (вот кому полезно прочесть “Случай Эренбурга” — глядишь, и прекратит печатать в своем израильском журнале бесспорную чушь), о критике Белинкове (похоже, сериал Сарнова возник не без впечатления о его трудах) или о поэте Коржавине (он заявился к Эренбургу вместе с Л. Лазаревым и Б. Сарновым в их первый визит). Но в итоге все, что “вдруг вспомнилось”, работает на “Случай”.
Конечно, Сарнов пишет о книгах Эренбурга. Для читателей, их не знающих, глава “Тогда он все понимал” (о ранней прозе) — полезнейший ликбез. Рассуждения о книгах, написанных после 1934 года, кажутся высокомерными (исключение — военная публицистика). Теперешние-то зоилы пишут вообще наотмашь; поэтому-то Б. Сарнов и отвергает экстремизм Н. Горбаневской (“Забыть их — и дело с концом!” — разделывалась она с советскими авторами). Разумеется, Эренбург сочинил немало скороспелых, поверхностных книг (за них его и возвеличивала сервильная совкритика). Но, скажем, многие страницы “Падения Парижа”, написанные с мопассановским блеском (оценка Евгения Петрова, а что значил для классиков одесской школы Мопассан — известно)? Или хотя бы глава “Бури” о Бабьем Яре, написанная задолго до Гроссмана и А. Кузнецова, в сталинскую тьму? (Тут я должен привести телеграмму Ахматовой Эренбургу: “Радуюсь успеху „Бури”” — и поймать Б. М. на слове, которым он заканчивает рецензируемый “Случай”: “Ахматова слов на ветер не бросала”.) Жаль, что вскользь, между прочим говорится о работах “Перечитывая Чехова” и “Французские тетради” (с “Уроками Стендаля”, по которым ЦК, возмутившись, принял спецпостановление). Увы, “Случай” не монография, здесь нет многого…
Монологиста Эренбурга его гости слушали, раскрыв рот. Потом, читая о том же в его мемуарах, сетовали: многое причесано. Письменная речь Эренбурга — ответственнее устной. Рассказывая в мемуарах о старом дипломате Сурице, он написал: “Я не пересказываю его историй о Сталине — они могут показаться разоблачениями, внешне расширить, а по существу, сузить характер этой книги”. Читать это тогда (еще в “Новом мире”) было огорчительно. Но Эренбург писал книгу не о Сталине. Написать об отце народов подцензурно, но внятно ему оказалось не под силу, и он в этом признался. И, наоборот, он смог написать о М. Кольцове, потому что не только многое понял в его судьбе, но и мог сослаться на воспоминания Б. Ефимова.
Несовпадение устных и письменных мемуаров случается не всегда. Сравните горестно-деликатное описание С. Липкиным (уже в перестройку) ненужной ссоры Гроссмана с Эренбургом (Липкин — ее удрученный очевидец) с тем, как детально живописуется она со слов того же Липкина в “Случае”. Конечно, общаясь с Эренбургом, Б. Сарнов неделикатности допустить не мог, ну а рецензируемый “Случай” Илья Григорьевич, надо думать, уже не прочтет (представляю, что стало бы с Б. М., попадись Эренбургу на глаза, хотя бы фразочки о Лизлотте Мэр…).
Кто-то назвал Сарнова королем цитат. И правда, пространные цитаты — визитная карточка его текстов и его стиля, проявление уникальной и точно работающей эрудиции. Книги Сарнова антологичны. Как протоколы небасманного суда, где все получают слово и все слова разбирают всерьез. Иных свидетелей, признаться, охота окоротить (скажем, беспардонная формула “главный фокусник Илья” из очень давнего опуса Солженицына в “Случае” обсуждается, оспаривается, отвергается и все же поминается снова, вполне по-русски: “не с потолка же”).
Давно уже сочинений об Эренбурге не бывает без еврейской темы; в книге Б. Сарнова она тоже есть и — существенна. Важнейший сюжет февраля 1953 года (сбор подписей знаменитых евреев под письмом в “Правду” и обращение Эренбурга к Сталину) изложен в “Случае” безупречно, и полемика писателя Сарнова с историком Костырченко (знатоком бумаг, но не воздуха эпохи) абсолютно убедительна и строга.
А вот в сюжете со статьей Эренбурга “По поводу одного письма”, увы, опущена важная деталь. Сообщение Маленкова Сталину (сентябрь 1948-го) Сарнов обрывает на фразе: “Эренбург согласился написать статью”. Но здесь не точка, а запятая, и за ней: “…и высказался против того, чтобы статья вышла за несколькими подписями”. Сталинский план коллективно подписанной статьи позволял переиначивать текст Эренбурга, втыкая любые пассажи, и от такого безнадежного варианта Эренбург, говоря со сталинскими сатрапами, решительно отказался. Он взял всю ответственность за текст на себя — перед историей, то есть перед вечностью…
ХХ век завершился и поступает в ведение истории — события, продукция, лица. Кладовщики занимаются инвентаризацией, эксперты — расценками, судьи — приговорами. “Случаи” Б. Сарнова — отчеты по некоторым из дел департамента литературы. Критерием и анализа, и заключений в них избрана метафора Пастернака о художнике (“Ты вечности заложник у времени в плену”). Критерий для советской эпохи строгий и не атеистический.
Срок подачи кассаций, похоже, не установлен.
Тут я вспомнил две крылатые фразы: “Платон мне друг, но…” (это о Сарнове) и “Юпитер, ты сердишься…” ( это уже обо мне). Они меня смущают.