Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2005
Наша семья впервые приехала в Петербург в 1903 году. Поэтому в год трехсотлетия города можно было с полным правом отметить столетний юбилей пребывания семьи в городе.
Дед Борис переехал в столицу из Прибалтики с целью дать детям хорошее образование. По профессии он был фармацевтом. Приехав в Петербург, он открыл небольшую аптеку в районе Балтийского вокзала. Его аптека работала на основе семейного подряда. Дедушка сам закупал или готовил необходимые лекарства, а бабушка стояла у кассы. В семье было шестеро детей. Как только старшие дети подросли, они начали помогать родителям.
В 1917 году, сразу после революции, в аптеку явились красногвардейцы и объявили о ее национализации. Деду предложили работать директором аптеки. Но он как-то не был уверен, что будет соответствовать требованиям новой власти, и отказался от этого поста. Тогда же он начал работать на аптечном складе. А когда простудился и заболел, почувствовал, что не сможет больше таскать тяжелые мешки с лекарствами. Примерно в это же время открылась детская трудовая колония, известная под названием “Республика ШКИД” по книге Л. Пантелеева. Мой дедушка работал в этой колонии и жил с семьей в служебной квартире, на первом этаже.
Но об этом я узнала совсем недавно, в прошлом году. Дедушка Борис не дожил до войны. Он скончался в 1938 году, еще до моего рождения. Все остальные члены семьи в блокаду жили в осажденном Ленинграде.
В начале блокады в магазинах еще можно было купить продукты. Но мои близкие почему-то были уверены, что война скоро кончится победой. Они не закупали продукты и ни в коем случае не хотели покидать город. А позже нельзя было ничего купить ни за какие деньги. И у всех началась дистрофия. По рассказам близких, я уже немного начала говорить, но говорила лишь одно слово: “хлебца, хлебца…”
Несмотря на тяжелое положение семьи и на голод, мой дядя Николай продолжал работать. Он был преподавателем математики в педагогическом институте имени А. И. Герцена. Тетя Соня работала в средней школе учителем английского языка. А тетя Цецилия была корректором и служила в типографии. Кроме того, они трудились на оборонных работах. Моя мама Раиса, самая младшая в семье, не работала, поскольку я была еще очень маленькая. Другая тетя, Ольга Борисовна Порудолинская, в те годы работала в Театре комедии, куда ее пригласил из брянцевского ТЮЗа сам Николай Павлович Акимов. Артисты театра выступали на фронтах под обстрелом. За эти выступления тетя Оля получила медаль. Ее муж, ленинградский художник Георгий Пашков, был мобилизован и вскоре погиб на Ленинградском фронте. Его имя можно прочитать на мемориальной доске, которая находится в Доме художников на Малой Морской улице.
Когда появилась возможность эвакуировать работников Театра комедии, Николай Павлович Акимов предложил каждому актеру и сотруднику взять с собой в самолет одного члена семьи. Тогда тетя Оля решила спасти свою мать, мою бабушку Прасковью. А бабушка в ответ на это сказала, что уступает место моей маме и мне, справедливо полагая, что мы вдвоем можем сойти за одного человека. Так она спасла нас, подарив нам жизнь. Сама же она и тетя Соня погибли в Ленинграде от голода, скорее всего в начале 1942 года. О судьбе дяди Коли и тети Цили я знала только то, что они были эвакуированы из города по Дороге жизни и умерли от голода в Вологодском эвакогоспитале. Как это случилось? Когда и при каких обстоятельствах они выехали из города? Когда умерли? Об этом мне ничего не было известно.
Моя родственница Наташа услышала их имена в Музее истории Ленинграда на презентации книги “Реквием памяти эвакуированных ленинградцев, захороненных в Вологодской области в годы Великой Отечественной войны”. Эта книга была издана в Вологде в 1991 году на добровольные взносы граждан Вологодской области в Советский фонд мира. Таким образом, рассказы моих близких, оставшихся в живых. подтвердились документально. Но мне хотелось узнать более подробно об их гибели. И я написала письмо в центральный архив города Вологда. Сотрудники архива сообщили мне, что тетя умерла 9.05.1942 в возрасте 35 лет, а дядя умер 26.05.1942 в возрасте 34 лет. Они похоронены на Пошехонском кладбище города вместе с другими ленинградскими блокадниками. О судьбе же моей бабушки и тети Сони я все еще ничего не знала.
Однажды проводила я экскурсию в музей “Монумент” на площади Победы для своего китайского стажера, доктора наук Чжао Вэна. Там я рассказала ему о героической обороне Ленинграда, об истории блокады и о многих ленинградских семьях. Тогда-то мне и пришла в голову мысль попытаться найти имена своих близких в электронной Книге памяти музея. Я поднялась на второй этаж, где сотрудники музея долго искали сведения о них, но ничего не нашли. Решив продолжить поиски, написала я письмо в центральный архив Петербурга. Из архива мне ответили, что не располагают никакой информацией о моей бабушке и о моей тете. Тогда я обратилась в архив Адмиралтейского района, где жили мои близкие во время войны. Для того, чтобы внести их имена в Книгу памяти, нужно было знать точный адрес их места жительства, годы их рождения и время гибели. Но я знала только, что они как будто жили на углу Курляндской улицы и проспекта Газа (Старопетергофского проспекта) напротив кинотеатра “Москва”, и больше ничего. В молодости мы не задумывались так глубоко над историей своей семьи, поэтому все мои сведения о них были туманными. Сотрудница архива просмотрела много домовых книг, но, не зная их точного адреса, не нашла никаких координат. Тогда я решила искать их дом сама в том микрорайоне, где они жили, по рассказам моей тети и моей матери.
Одна из моих выпускниц, китаянка Ван Сухуэй, открыла ресторан почти на углу Курляндской улицы и Старопетергофского проспекта. Когда она пригласила меня в гости и я приехала туда, у меня вдруг возникло какое-то странное чувство: “Может быть, когда-то, в бессознательном возрасте, я уже была в этих местах? А что если здесь, именно в этой квартире, на первом этаже, жили и погибли мои близкие?” Я хорошо помнила, что тетя Оля и мама не раз говорили мне, что у них была пятикомнатная квартира на первом этаже. Уйдя из ресторана, я обошла все угловые дома. Но сердце ничего не подсказывало мне.
А потом, уже перебирая семейный архив, я случайно натолкнулась на конверт со старыми фотографиями, письмами и телеграммами. На обороте фотографии дедушки, на штампе учреждения, я прочитала: “Старопетергофский пр., д.19. Комендант ДТК”, и слова, написанные от руки: “На сей карточке действительно изображен Борис Порудоминский. 16 июля 1921 года”1. И тогда я вспомнила, что моя мама рассказывала: когда она гуляла во дворе дома, будучи подростком, беспризорники дразнили ее “красные губы”. Сомнений не оставалось. Конечно, семья жила именно в этом доме.
Я снова отправилась в архив Адмиралтейского района, и на этот раз сотрудница нашла все необходимые данные о моей семье. Тогда я поехала в музей Пискаревского кладбища. Там мне очень повезло. Научный сотрудник музея Ольга Валерьевна оказалась исключительно чутким, внимательным, доброжелательным и знающим человеком. Она занесла имена моих близких, погибших в ленинградскую блокаду, в Книгу памяти. У нас с ней был очень интересный разговор. Оказалось, что ее бабушка еще жива. Тогда бабушке было больше девяноста лет. Она пережила всю блокаду. Ольга Валерьевна рассказала мне о трудностях работы музея, особенно в том, что касается финансирования реставрационных работ, о конференциях, которые собирают не только русских, но и иностранных историков. Иностранные организации готовы были спонсировать музей с тем, чтобы привести в порядок его архивы и территорию кладбища. Насколько мне известно, сейчас заканчивается реставрация этого памятника с помощью как петербургских, так и федеральных властей.
На этом мои находки не закончились. В семейном же архиве нашла я потрясающие человеческие документы блокадного времени. Это, в первую очередь, письмо дворника Михаила Лыженкова, адресованное моей маме в г. Катав-Ивановск, где мы были у отца, и моей тете Ольге в Сочинский городской театр (где тогда работал Театр комедии). Это письмо он написал в ответ на ее просьбу сообщить о семье. Мне хочется привести это письмо полностью в виде ксерокопии и выдержку из него.
Вот его письмо (в сокращении).
Здравствуйте, многоуважаемая Ольга Борисовна!
Это пишет тебе дворник Михаил Антонович Лыженков. Многоуважаемая Ольга Борисовна! Я ваше письмо получил, которое вы писали 21 мая 1942 года. Получил 17 июня 1942 года, которое вы писали на коменданта Детдома. А теперь Детдома не имеется по этому адресу, выехал. Ольга, вы пишете о маме, Цецилии и Коле. Я напишу, верно, они эвакуировались 10 марта 42 года по направлению к вашему зятю. А потом и к вам приедут. Больные совсем, слабые. И куда бы они ни поехали, им не доехать живыми. Они недвижимые, так больные. А наняли машину через Ладогу переехать. Ольга, я вас прошу сердечно, напишите мне письмо на мой адрес. Буду ожидать с нетерпением. Может быть, в будущем будем знакомы. Мой адрес на конверте известен вам. Или напишу.
г. Ленинград, пр. Газа, д. 19/31, кв. 126.
Лыженков Михаил Антонович.
Ольга, до свидания. Писал Миша.
19 июля 1942 года.
Этот человек удивил меня как личность необыкновенной душевной чуткости и человеческой порядочности. Не будучи членом семьи, он трогательно беспокоился о моих близких и принял такое участие в их судьбе, что при чтении его письма у меня на глазах выступили слезы.
Одна из моих подруг, учительница русского языка, решила использовать это письмо на уроках с детьми.
Потом я прочитала те телеграммы, которыми обменивалась моя тетя Ольга с ее сестрой Цецилией. Эти телеграммы — поистине трагическая повесть о гибели одной ленинградской блокадной семьи.
Вот их тексты в ксерокопиях. Сами телеграммы были отпечатаны на упаковочной бумаге.
Что может быть красноречивее этих скупых горьких слов? И наверное, почти в каждой ленинградской семье у людей среднего и старшего поколения живет память об этом тяжелом времени. Важнее всего — сохранить эту память для следующих поколений. Потому что благородство, душевная чистота, чуткость, взаимопомощь, доброжелательность, ответственность друг за друга — наверное, это то, чего подчас не всегда хватает в современном обществе. Хотя, конечно, доброта и великодушие всегда сильнее эгоизма и низости. И именно альтруисты более жизнеспособны и стойки, чем эгоисты, которые часто губят самих себя и других.
Будем же благодарны всем, кто помог городу выстоять, и тем, кто погиб, но не сдался.
Кабытова Валентина Ивановна,
преподаватель кафедры русского языка СПбГАСУ (ЛИСИ)