Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2005
Не помню уже, какая незадача заставила меня позже других поехать с театром на летнюю дачу. Но зато хорошо помнится, какой я оказалась дурындой, поверив адресу, выданному мне кем-то из друзей: “Доезжаешь до Горьковской, спрашиваешь Кокошкино — любой покажет”.
А там, в Горьковской, сразу же выяснилось, что про Кокошкино никто и слыхом не слыхивал. На меня смотрели с недоумением. И все-таки нашелся кто-то, кто указал нужное направление. И я, с тяжелым чемоданом, потянулась по горячему от летнего солнца проселку, по краям которого устремились к небесам высокие травы и цветущий буйный иван-чай. Потянулась, теперь уже вовсе не уверенная, что найду своих. Но нашла.
Беспечная молодость не зря полагается на свою беспечность: результат бывает иногда просто фантастическим.
Кокошкино, понятное дело, было Имя Выдуманное…
И радостно встретили меня сами выдумщики: наши педагоги Ц. Ю. и В. П., и ребята — весь пионерский театр имени Павлика Морозова при Доме пионеров Смольнинского района.
Это лето на съемной даче (ну, чем не МХАТ!), когда мы репетировали на природе новый спектакль по повести И. Карнауховой “Наши собственные” и купались до одури в озере Лебяжьем, и читали вслух пьесы Метерлинка, расположившись на песчаном холме под сосной, и снимали на узкую пленку кинофильм, придумывая комические переодевания и ситуации, — не забудет уже никто из участников…
А подарено это лето было нам педагогами: никто не мог бы заставить их на свой страх и риск снимать в складчину дачу, взваливать на себя всю ответственность за эту “самодеятельность”, за толпу живых, энергичных, влюбляющихся, страдающих от неразделенных чувств, увлеченных театром до самозабвения детей. Но наши педагоги сами же все это и придумали, и осуществили. Уж такими они были людьми: самоотверженными и увлекающимися, совсем как ребята, которых притягивало к ним как магнитом.
Есть люди, о которых постоянно говорят и пишут. И, как правило, люди эти достойны внимания, к ним проявляемого. Они действительно много сделали, после них остались книги, изобретения, научные теории: несгораемый вклад в сокровищницу человеческого познания и развития.
Это, образно говоря, верхний — или высший — слой.
А есть и другой, куда менее приметный, слой людей, после которых, на первый взгляд, не остается ничего, кроме памяти тех, кто был с ними близок.
И тем не менее роль этих людей необычайно велика. Их можно назвать, прибегая к торжественному слогу, созидателями художественной атмосферы. И отличает этих людей от других всего-то: преданность делу да искренняя вера в творческое и доброе предназначение человека, ну да еще, наверное, то, что можно назвать наивностью сердца.
Именно такими людьми, как я понимаю это сейчас, были Циля Юльевна Герасимова и Владимир Петрович Поболь, официальные руководители детского театра (сначала драматических кружков) при обычном Доме пионеров, ставшие для большинства кружковцев лидерами в самом высоком, духовном, если хотите, смысле слова.
Середина и конец пятидесятых годов были для страны временем не простым. Еще совсем недалеко ушла в прошлое война, но уже похоронили под вселенский плач Иосифа Сталина и уже прошел разоблачающий культ личности съезд партии. Народ жил трудно, медленно побеждая нищету и разруху. Но ощущение победителей не покидало тех, кто выжил. Я хорошо помню это по своим родителям, которым повезло, пройдя фронт и блокаду, остаться в живых. Тогда казалось, что все самое страшное уже позади, а впереди только самое хорошее. Даже для тех, кто военными сиротами переполнял детские дома.
В нашем пионерском театре были ребята из таких детдомов. И талантливые были ребята. И получали ведущие роли. И здорово играли. А руководители никогда не делали им скидок на “сиротство”, но всегда поддерживали. Потому что и сами пережили войну и прекрасно понимали, что значит для человека потерять всех близких.
Поначалу Ц. Ю. и В. П. вели два параллельных драматических кружка. Но однажды объединились и создали детский театр, побеждающий в городских конкурсах даже такой прославленный коллектив, как ТЮТ при Дворце пионеров. И не могли ни Ц. Ю., ни В. П., отрабатывая поденщину, ограничивать часы занятий теми, что стояли в расписании ДПШ. Полные сил, энергии и творческих замыслов, все свое свободное время они проводили с нами. И не раз случалось так, что обеспокоенные родители в двенадцать часов ночи колотили в двери Кикиных палат, чтобы вытаскивать нас со сцены.
Лирическое отступление
Кикины палаты! Этот домик-пряник на улице Воинова (сейчас — Шпалерная). Дворец купца Кикина, частого персонажа наших капустников. Как много хорошего сумел вместить в себя этот дом во времена нашего там пребывания. Десятилетия прошли, а память это хорошее хранит.
Вернусь ли в Кикины палаты,
Где плотный занавес залатан
И круг скрипучий и ручной…
(Ручной в том смысле, что руками
В движенье приводился нами
Весь механизм его простой)…
……………………………
Верну ль друзей прекрасно юных,
Талантливых, слегка безумных
В своем актерском кураже —
Мальчишек этих и девчонок,
Чей мир был чист, и прост, и тонок —
Духоподъемен был уже…
Я помню Кикины палаты,
Где сцена явно тесновата,
Но для фантазии — простор.
Я помню всех — и все живые.
Такие славные, родные…
И длится с детством разговор…
Сумасшедшие это были времена. Пока маленький Витя, сын Цили Юльевны, долгими вечерами с тоской выглядывал в окошко, поджидая маму с работы, она с помощью бывшей смолянки учила нас, исполнительниц ролей в “Голубом и розовом” А.Бруштейн, манерам, реверансам, походке, законам гимназической иерархии.
Вся жизнь в ДПШ в короткое время стала концентрироваться вокруг театра. Практически все творческие кружки — рисования, пения, хореографии — становились задействованными в готовящихся спектаклях. И вот уже Э. И.Лисняк со своим ансамблем под аккомпанемент Г. В. Падве репетирует песню американских негров для спектакля “Том Сойер”. Т. И. Успенская и ее художники-кружковцы делают бутафорию и рисуют эскизы костюмов. Вот уже директор ДПШ Е. П. Прокофьев закладывает в жидкую дэпэшовскую смету пошив костюмов для нового спектакля в театральном комбинате. И мы ездим туда для примерки этих костюмов. И чувство необычайной профессиональной гордости закрадывается в наши неискушенные души. А вот В. П. и наши мальчики возятся на сцене с молотками и пилами: мастерят круг. Сцена крохотная, круг небольшой, в движение приводится руками. Но всем страшно нравится. Полина, дочка Эсфирь Израилевны Лисняк, выбравшая, может быть, лучший путь, чтобы быть с мамой чаще, — она стала участницей театра — сейчас говорит, что ей было порой неважно, круг ли двигать между картинами, костюмы ли гладить, звонки ли давать, лишь бы быть в коллективе. “Столько было рядом талантов, таких искрящихся, такая была атмосфера, что любая причастность радовала, делала счастливой”.
Репетиции сменялись спектаклями, спектакли — капустниками, капустники — этюдами, этюды — поездками.
А по воле наших педагогов ездили мы со спектаклями и концертами в такие места, о существовании которых порой даже и не догадывались. Была поездка в Дом детей-инвалидов где-то за городом. Я до сих пор помню искалеченных этих ребят, которые, как мне кажется, далеко не всегда понимали наши шутки и наше веселье, но все-таки были рады нам. А еще мы были в колонии для малолетних преступников. И девочки ходили там даже за сценой под охраной и получали неприличного свойства записки. Но было понятно, что и тут наш приезд — праздник. И ни разу после таких поездок В. П. или Ц. Ю. не говорили нам: “Смотрите, совсем не все люди живут, как вы. Есть на земле и беды, настоящие беды”. Но и без всяких слов это и так были уроки сострадания и милосердия. А еще В. П. возил нас в Шувалово, в действующую церковь, учил креститься, объяснял ритуалы. Это в те-то времена!..
И опять-таки нам не внушалась словесно мысль о том, что человек должен быть всесторонне развитым. Просто, не жалея собственного времени и сил, наши руководители старались развивать нас разносторонне. Потому что и сами были такими: образованными, интеллигентными, необычайно духовно богатыми людьми.
Актерская карьера Цили Юльевны — она заканчивала наш, ленинградский, театральный институт — не сложилась по семейным обстоятельствам. Но начинала она очень хорошо, и театр, безусловно, был ее настоящим призванием. А Владимир Петрович окончил школу-студию МХАТ, и в те счастливые годы, о которых сейчас речь, являлся ведущим актером молодежного репертуара театра имени Ленинского Комсомола.
Наверное, нам всем очень повезло оказаться под крылом этих людей.
Тон задавал, безусловно, Владимир Петрович. Очень молодой, легкий на подъем, переполненный идеями — казалось, что фантазия его просто фонтанирует — он заражал своим энтузиазмом и неистовством. Неистощимый на выдумку, любящий шутку, он заразительно смеялся, он летал по сцене, он учил так обживать ее пространство, чтобы на главную идею работало все.
Другой была Циля Юльевна — куда более сдержанная, более взрослая, она любила аккуратность, была дотошна в мелочах, тонко чувствовала фальшь и решительно отметала даже намеки на пошлость, если угадывала их на сцене. И она была больше склонна к глубокой проработке характеров и к психологическому анализу состояний героев.
Они удачно дополняли друг друга.
И оба много работали с детьми — с нами. Работали, не делая никаких скидок на возраст. Наверное, поэтому и спектакли, ими выпускаемые, были профессиональны. Наверное, поэтому не стыдно было показывать эти спектакли и ведущим мастерам театра. Так, спектакль “Голубое и розовое”, в котором Циля Юльевна выступала режиссером, смотрел тогда уже совсем преклонных лет А. А. Брянцев. И даже выразил желание пообщаться с актерами за кулисами после спектакля, потому что заподозрил в некоторых исполнительницах взрослых актрис. Однако, увидев наши “школьные” физиономии, просто поздравил нас с успехом, а начальнице гимназии Сивке даже поцеловал руку! Об этом эпизоде Циля Юльевна часто напоминала! Смешно! Потому что забыть такое просто невозможно. Мне, советской девочке, дочери военного летчика, до этого никогда в жизни руку не целовали…
Вообще, в театр часто приходили люди профессиональные: артисты, режиссеры, театроведы. Приходили, в частности, и для того, чтобы найти исполнителей для кино. Володя Особик впервые снялся в киноленте “Ребята с Канонерского”, а потом уже была его замечательная работа в “Дикой собаке Динго”. Так что можно сказать: наш театр был полноправной единицей культурной жизни огромного и прекрасного города.
И я убеждена, что тот заряд, который мы получили в детстве от наших педагогов, для многих определил развитие жизни. Однажды окунувшись в творческую атмосферу, когда самостоятельность и изобретательность только поощрялись, когда поддерживались любые, самые сумасшедшие, идеи, когда сочинительство казалось таким же естественным процессом, как дыхание, — невозможно было уже существовать в этом мире без выдумки, без постоянного движения вперед. Наверное, поэтому из тогдашнего нашего театра вышло так много людей творческих: артистов, режиссеров, театроведов, писателей… Тут бы и перечислить их имена, но останавливает то обстоятельство, что не ставшие артистами и режиссерами ребята тогда, в том нашем театре, в детстве были не менее творческими единицами, чем ставшие. И не хочется, чтобы мальчик, игравший Сида, и не поступавший в театральный институт, а избравший для себя трудный путь работы с беспризорными детьми, выглядел менее состоявшимся, чем тот из нас, кто театральный институт закончил. Тем более, что это совсем не так.
Жизнь идет вперед. Мы выросли из нашего детства. И каждый пустился в свободное плавание, а иногда, что уж тут скрывать, и в барахтанье, по этой жизни. И, конечно, есть некоторая несправедливость в том, что ученики рано или поздно практически забывают своих учителей, но собственной-то молодости никто не забудет! А молодость эта (детство) была необычайно счастливой. И счастье это неизбежно возвращает память к наставникам.
В 1991 году ушел из жизни Владимир Петрович Поболь. В 2004 году скончалась Циля Юльевна Герасимова.
В одном из последних телевизионных интервью З. Я. Корогодский говорил о том, что не бывает хорошего педагога без родительского чувства к своим ученикам.
Это чистая правда. Наши педагоги были этим чувством наделены сполна.
На поминках в ее доме дочь Цили Юльевны Ольга раскрыла маленький чемоданчик — солдатский, давних годов — и чего-чего там только не оказалось. Циля Юльевна бережно хранила все, что относилось к временам нашего театра, и все, что касалось нашей дальнейшей жизни: афиши, программки, фотографии, вырезки из газет. Вот “Театральный Ленинград” с фотографией Поболя на обложке. Вот статья из газеты “Смена” — “Роль для баловня судьбы” — про Володю Особика (до сих пор не верится, что Володи уже нет с нами). Вот рецензии на спектакли Славы Пази. Вот телеграмма: “Поступила театральный курс Лебедева счастлива спасибо подробно письмом Сережа однокурсник — Люда”, — конечно, от Старициной. А Сережа —это красивый и талантливый Сережа Вагинов (тоже несправедливо рано ушедший из жизни). Вот наше коллективное письмо к Ц. Ю. после отыгранного на телевидении спектакля “Том Сойер”. Письмо написано моей рукой, но в нем множество приписок, в том числе и эта: “Ц. Ю.! Это я В. П. Скорей являйтесь пред наши очи. Ждем! Ни о чем не волнуйтесь. Целую. В. П.”. Отдельно лежит “Проект приказа № …от 2/6–1959”.
Это шуточный приказ по Дому пионеров, выносящий выговоры всем нашим педагогам “за организацию попойки”. “Поболя В. П. вывести из членов профсоюза и сослать на месяц в деревню к курам”. “Падве Г. В. вынести легкий выговор, учитывая слабое состояние здоровья”. “Лисняк Э. И. — на лук и воду. Отобрать имеющиеся при ней папиросы”. “Т. И. Успенской, как примкнувшей — сделать предупреждение и посадить на абстрактную живопись”. “Директора Дома пионеров Прокофьева Е. П. заключить на 15 суток (условно). Пусть одумается!” И так далее… Тут же сочинение Наташи Нестеровой и стихи самой Цили Юльевны от имени кота Касьяна:
“Привет Вам, Тимовцы, привет!
Я тронут Вашей лаской — особенно колбаской”…
Еще одно лирическое отступление
Касьяна тоже помнили и любили многие. Особенно те, кто побывал в Кокошкино. Задал он нам тогда жизни. Потом даже песня была сочинена “Касьяно, я к тебе взываю рьяно!”… на мотив популярной тогда мелодии из кинофильма “Возраст любви”.
КАСЬЯН. ВЕРНОСТЬ
Нам Циля Юльевна оставила кота —
на попеченье и обеспеченье.
И началась кошачья маята,
и начались ужасные мученья.
Был кот Касьян отчаянно упрям,
сбежал в кусты и носа к нам не кажет.
Не жрет, не пьет — позорище и срам —
на рыбу не клюет, на блюдце с кашей.
Зовем его и маним — но, увы,
дичает где-то за пределом дачи.
Да, не сносить нам, видно, головы:
сидим кружком и о котяре плачем.
Но вот хозяйка всходит на порог.
И объявился кот — тощущий, грязный…
Вот настоящей верности урок.
Вот расшифровка слов:
“Он к ней привязан”…
Наши педагоги были живыми людьми. И хотя жизнь их не была легкой (порой — просто тяжелой), они шли по ней с достоинством. Они веселились и огорчались, они переживали разочарования и знали творческие победы, и очень надеялись на нас: они были преданы нам. И огромное им за это спасибо! Земной поклон!
Лирическое отступление — заключительное
Нам очень повезло. Всем нам, и благодарным ученикам, и неблагодарным. И времена, которые теперь принято считать плохими для страны, были временами очень счастливыми для нас, тогдашних пионеров и комсомольцев, артистов пионерского театра. Нам повезло, что учителя наши были людьми свободными и творческими, и нам всем передавали эти свои качества. Кому-то привились, кому-то нет. Жить свободно и творчески всегда труднее, чем жить стандартно. Так что некоторые, может быть, и поплатились за свое, обретенное в детстве богатство. Но среди множества приоритетов, для многих из нас, по-прежнему остаются главными эти: свобода и творчество.
СИНЕЕ КРЫЛО
Память сохраняет этот холм,
эти сосны на песчаной круче,
терпкий запах хвойных летних смол,
ветерок обманчиво летучий…
Озеро внизу прозрачно спит,
каждый камень дна — как на ладони…
Солнце в небе — матовый софит.
Где-то дятел радостно долдонит.
Поболь наш, учитель и артист,
вслух читает пьесу Метерлинка.
Путь в мечту так искренне лучист.
Свод мечты — пронзительная синька.
Голос удивительных времен
на крыло ложится синей птице —
и летит со мной… И этот сон
в явь неотвратимо превратится…