Предисловие, примечания и публикация Владимира Белякова
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2005
Участник Великой Отечественной войны и обоpоны Ленингpада — АНАТОЛИЙ ГРИГОРЬЕВИЧ БЕЛЯКОВ (1911–1961) — написал с Ленингpадского фpонта более тpехсот писем жене Валентине Александpовне, находившейся вместе с детьми (Владимиpом, Геоpгием и Еленой) в эвакуации. Фpагменты из почти 70 блокадных писем А. Г. БЕЛЯКОВА были опубликованы в жуpнале “НЕВА” (2002, № 9, с. 216–223).
Хоpошим дополнением к этим письмам, пpедставляющим собой своеобpаный блокадный дневник, являются блокадные записи, котоpые А. Г. БЕЛЯКОВ делал с 29 августа по 15 сентябpя 1942 года. Записи охватывают (с pазной степенью подpобности) пеpиод вpемени с 22 июня 1941 года (то есть с пеpвого дня войны) по январь 1942 года.
Ниже пpедставлены (с незначительными сокpащениями) блокадные записи А. Г. БЕЛЯКОВА, имеющие, наpяду с письмами, несомненную истоpическую ценность, как свидетельство участника обоpоны Ленингpада.
29 августа 1942 года
Сегодня годовщина блокады нашего города1. К этому дню я приурочил начало ведения своих записей. Мне хочется, пока память окончательно не выкинула некоторые факты и лица, с которыми мне пришлось встретиться с начала войны, вспомнить их сейчас и кратко записать. Может быть, удастся когда-нибудь после войны2 заглянуть в эту тетрадь и прочитать ее. Я думаю, что это будет очень интересно. ‹…›
Утро 22 июня 1941 года застало меня дома, когда я не мог никак решить: везти ли мне на дачу мою семью (а это нужно было обязательно сделать, так как уже и лето было в полном разгаре и, к тому же, в ночь на 23 июня мне нужно было ехать дней на 10–15 в командировку в Лодейное Поле, Вознесенье и другие места) или же посетить стадион Ленина, где в этот день должны были состояться два футбольных матча на первенство Советского Союза3. Речь товарища Молотова сразу дала мне нужное решение. Я забыл о стадионе и стал готовить вещи к отправке на станцию Карташевская. Я никак не думал, что эти районы (Сиверской — Гатчины) станут ареной битв и будут временно заняты фашистской сволочью. Само начало войны с Германией для меня, как и для многих других, не было, конечно, большой неожиданностью. Хотя между нашей страной и Германией был заключен договор дружбы, я, как и многие коммунисты, никогда не доверял Гитлеру и его приспешникам, так как мы знали, что эти люди (если их можно назвать людьми) на все договоры смотрели, по-моему, как на простую бумагу (как и оказалось впоследствии). В 2 или 3 часа дня я и Валюшка собрали необходимые вещи и на поезде отправились в Карташевскую. ‹…›
Вечером, когда ехали обратно, в поезде было очень много военных и часть дачников, которые уже с вещами сматывались с дачи. Мне на это еще указала Валюшка, но я отнес этих людей к паникерам. Поздно вечером вернулись домой, и я стал собираться в отъезд. Так прошел у меня и семьи первый день Отечественной войны.
По своей работе я имел броню и был освобожден от мобилизации, но я знал, что все равно я, рано или поздно, сам уйду в армию. Так потом и случилось.
С 23 по 30 июня я был в Лодейном Поле, Свирьстрое и Ольховце. Ездил по специальному заданию и уже в дороге несколько превысил свои полномочия: приказал от имени Управления4 переходить училищам на выполнение оборонных заказов. По приезде я получил за это благодарность от начальника Управления Степана Владимировича Двойникова. Кстати, когда я вспоминаю этого человека, я всегда чувствую особую теплоту к нему. 30 июня вечером вернулся в Ленинград. Хотя я за это время раза два говорил по телефону с домашними, но все-таки здорово беспокоился за Валюшку с ребятами. Утром 1 июля, никуда не заходя, я поехал в Карташевскую. Нечего говорить, как рады были моему приезду Володик и Гарик. Валюшка и Шура (няня) приготовили хороший завтрак, потом — обед, и мы все очень славно провели этот день.
Да! Война нарушила нашу счастливую мирную жизнь. Мне, так привязанному к своей семье — Валюшке и ребятам, второй год приходится быть без них, и не знаю, когда их увижу и увижу ли.
Вечером 1 июля с Валюшкой приехали в город. 2 июля вышел на работу и понял, что работать не могу: необходимо идти в ряды Красной Армии. В этот же день подал заявление в Куйбышевский райком ВКП(б) с просьбой зачислить меня в ряды армии. Конечно, не обошлось без Валюшкиных и мамашиных слез. В этот же день увидел, что Валюшку с ребятами необходимо взять с дачи и, если будет возможность, — эвакуировать. 3 июля привез их вещи, а 4-го приехали и мои малыши. Куда ехать им — определенно ничего не знал, так как у нас были только обещания. ‹…›
5-го утром пришел на работу и сразу же пошли на Мойку, в здание Педагогического института, где формировалась Куйбышевская дивизия ЛАНО (Ленинградская армия народного ополчения. — В. Б.). К часу дня я получил назначение на должность начальника полковой мастерской 1-го саперного полка (числа 7-го я был переведен на должность полкового инженера). После этого я зашел на работу, встретил Бориса Комендантова из Обкома и, сказав ему, что не знаю, как поступить с женой и детьми, поехал домой. Степан Владимирович и Борис обещали принять все меры к Сорокину, чтобы помочь мне отправить семью. И верно: не успел я дома побриться, как позвонили по телефону и вызвали меня за путевкой. Собрав свои небольшие вещички, я поехал в Управление с Валюшкой и Володиком. Милый мальчик! Чувствовал, видимо, что он уезжает от своего папки и, может быть, надолго. И на вокзале, когда я уже прибежал вечером перед отправкой поезда, был он такой грустный. Гарик же, конечно, как и всегда, озоpничал, стараясь выпрыгнуть в окно, и этим смягчал тяжесть расставания. Я прибежал на вокзал с пункта обмундирования и был здесь минут 15. Встретил Сергея Игнатьева — он тоже отправлял свою семью. Поехал обратно и уже перед самым закрытием пункта получил зеленую одежду. Нам всем разрешили до полудня 6 июля быть дома. Забежал в Управление (перед этим зашел к “Елисееву”5 за “живой водой”), там переоделся и оттуда поехал домой, представ перед нашими солдатом Красной Армии. Вот мое первое знакомство с армией и первый день в рядах ее.
После этого я уже больше стал привыкать к полку, особенно, когда появились первые друзья. Из краткого пребывания в этом полку мне особенно запомнились беседы в нашей роте, хождения в штаб дивизии, учения с моими ребятами — саперами. ‹…› Наиболее близок мне в этот период был Владимир Федорович Стурницкий, бывший доцент Института связи, участник войны 14-го года и Гражданской, командир нашей роты. Он был моим первым учителем саперного дела. Старый сапер, хороший командир, он пользовался особой любовью наших ребят. ‹…›
В этот период мне особенно памятны: полковой врач Таня Панич (погибла 17 сентября под Урицком6, командир 1-го батальона капитан Теплов (тоже, как говорят, погиб), начштаба Сальтонс, Кацнельсон, Мишин, командир полка капитан Иванов и девушка врач Тоня Мошкова. От нее я и узнал о Тане и Теплове. Ее я встретил уже в этом году, 4 августа, на Кировском проспекте и 18-го зашел к ней в госпиталь (на Песочной7),где хорошо провел пару часов. Особенно ярко помню одну милую девушку, лет 19-ти (награжденную медалью в Финскую войну). Она была дружинница. 20 июля, с группой врачей дивизии, она уехала на фронт и, как Тоня рассказала, героически погибла. Милая, славная русская девушка с красивыми голубыми глазами.
Были мы вместе в этом полку дней 20, но так привыкли друг к другу, стали одной семьей. И когда у нас взяли тысячи 1,5 наших бойцов в другую дивизию (в том числе и мою роту), было так тяжело. И мы со Стурницким долго ходили по опустевшим комнатам роты, а потом пришли Таня и Тоня и мы долго сидели и говорили о наших милых ребятах. Где они сейчас и много ли их осталось?! Да и где мой Владимир Федорович? Про эти 20 дней хотелось бы очень много сказать: каждый день, каждый час был насыщен каким-то особенным переживанием, которое я уже после не испытывал. В конце июля, когда от нас взяли основную часть бойцов, наш полк расформировали. Правда, разговоры об этом были и раньше, но каждый раз это изменялось. А на этот раз стало явью. Оставшиеся пошли: часть — в Горвоенкомат, а часть — в Василеостровскую дивизию. В последнюю попал и я. Пробыл там, правда, только два дня, а потом выпросился в Горвоенкомат для того, чтобы получить направление в железнодорожный полк. В этот полк дня за два до этого попал Федя Блохин (вместе учились в институте; потом, за месяц до войны, я его перетянул в Управление для работы директором Тихвинского железнодорожного училища), и я хотел быть с ним. ‹…›
29 июля я был в Горвоенкомате, а 30-го уже уехал в Ораниенбаум, во 2-й запасной железнодорожный полк. Там я пробыл до 7 или 8 августа в роте резерва начсостава. ‹…› В Ораниенбауме я был в первый раз, и мне очень понравился парк. Как-то мы купались на Красном пруду. В это время наши “ястребки” вступили в бой с фашистскими бомбардировщиками, и те беспорядочно сбросили бомбы. Правда, далеко от нас, но это было своего рода первое впечатление от бомбежки. Особенного ничего в Ораниенбауме у меня не было. Встретился там, конечно, с Федей Блохиным и дядей Васей8: оказались все в одном полку, правда, ненадолго. ‹…› А когда приезжали папаша с мамашей, хорошо проводил время с ними (часа 3–4) в парке, ‹…› и вспоминали нашу мирную жизнь, ребятишек, их проказы. Как-то там Валюшке теперь одной, в положении9 и с двумя малышами?! В конце июля я уже наладил регулярную переписку с Валюшкой, часто получая от нее письма. Доехали они до Галича и там остановились. Первое время она с ребятишками жила в школе (в классе). Просила в это время послать чего-нибудь вкусного для ребят. Одну такую посылку я сумел послать в конце августа. ‹…›
10 августа 1941 года по приказанию свыше я выехал из Ораниенбаума в распоряжение начальника передвижения войск Октябрьской железной дороги, прибыл в Ленинград и получил назначение в Торговый порт, на станцию Новый Порт10 — дежурным помощником военного коменданта Ленинградского узла (комендантом был майор Васильев, теперь он подполковник. Оригинальный человек, и я его обожал за простоту и прямолинейность). 12 августа первый раз заступил на дежурство, и началась моя деятельность на новом поприще. Первое время моим напарником был Маракулин, который пробыл со мной до конца сентября. Долгое время со мной был Костя Рутов — хороший работник и замечательный товарищ. Они вместе с Маракулиным ушли на КУКС (Курсы усовершенствования командного состава. — В. Б.), и после я их не видел. Где они сейчас, не знаю. Потом, уже в октябре, дали Женьку Широкова, который и остался после моего ухода со станции Новый Порт. Он служил со мной в Ораниенбауме. Как товарищ, он мне не подошел, а, вообще, добрая душа. Правда, в работе как тюлень: он полный и неподвижный, а иногда и забегает. Сейчас он на Бадаевских складах на том же поприще.
Придя на станцию, я застал там дружный коллектив. Нужно отдать должное в этом начальнику станции Макееву (орденоносцу) и его заместителю Кондратьеву Анатолию Ивановичу. С последним я довольно скоро и близко сошелся, но первые дни у нас с ним были скандалы: видимо, щупали друг друга. ‹…›
Этот коллектив, при близком участии начальника Оперативного пункта Ивана Сергеевича Сергеева, многое сделал для отражения и ликвидации вражеских бомбардировщиков.
Помню осенние ночи сентября и октября, когда мы все, находясь в полной готовности, бросались тушить постройки и зажигательные бомбы. Многие тогда совершали героические поступки. ‹…› А девчата заводили патефон и начинали танцевать.‹…› Хорошие девушки — Тося Волнухина, Оля Ловань и ряд других. Олю недавно видел. Она из немногих, которые остались на станции. Вообще, там очень много умерло, часть людей погибла, а другие перекинуты на другие участки работы. А Новый Порт замер и, видимо, очень надолго. Его жизнь — это жизнь порта, а порту нужно вновь воскресать. Как много он пострадал от фашистского зверя! День и ночь — первый мой приход сюда и теперешние посещения.
Хочется отметить здесь еще ряд лиц. Это Федосеев, Фрейдман (погибли от голода), Куликов и многие другие. Недавно был там и никого не встретил из старых работников.
Было много проведено хороших дней и вечеров, много хороших разговоров! А сколько сложено партий домино! Ярыми были я, Арсентьев, Куликов, Кондратьев, Волнухина и Картошкин. Причем у Картошкина и Кондратьева было по одной руке, но это не мешало им стучать вовсю.‹…›
В конце августа к нам на станцию прибыл зенитно-пулеметный взвод (подвижный), специально смонтированный на трех вагонах. Он до этого был придан к восстановительным поездам, а затем должен был служить как прикрытие для станции. Этот взвод представлял собой дружную семью, к которой я очень привык, да и меня там уважали. Так как он был рядом со мной, то я там бывал очень часто. Командовал этим взводом Анатолий Смирнов, с которым я подружился. В это время враг начал делать попытки налетов на Ленинград, и мы часто днем, забравшись на крышу вагона, в бинокль наблюдали воздушные бои наших самолетов с немецкими. Откровенно говоря, сначала наших самолетов было мало да и зенитный огонь был не такой интенсивный, какой давали в эту весну, и, конечно, первое время фашистские самолеты, когда им удавалось прорваться к городу, почти безнаказанно бомбили город. Но это было только первое время. Запомнился первый день, когда была сделана весьма сильная бомбардировка. Это было 9 сентября11. Стояла хорошая солнечная погода. Я весь день был на территории станции и довольно долго — во взводе. Часов около 6 вечера я шел по направлению к зданию станции. Когда я сюда подошел, около дверей стояли Макеев, Кондратьев, Сергеев, Вишухов и много девчат. В это время забили зенитки, и мы увидели большую группу фашистских самолетов, которые неожиданно прорвались в город и направились к Московскому району. Тревогу объявили позднее. Вскоре в той стороне (над Бадаевскими складами, как я после узнал) появились большие клубы дыма. Пожар был вызван большим количеством зажигательных бомб. Как говорят, туда же были сброшены и фугасные.
Когда я после этого позвонил домой, то узнал, что в нашем районе было сброшено много зажигалок и одна упала на крышу нашего дома12. Ее потушил Виктор Катаев, который стал героем дня для нашего дома. Ночью, уже повторив налет, самолеты сбрасывали много фугасных и зажигательных бомб. У нас в порту начались пожары, правда, многие сразу же потушили. Пострадал только Морской вокзал. Пришлось пережить пару неприятных моментов, так как у вокзала стояли эшелоны с эвакуированными женщинами и детьми и вагонов 40 с боеприпасами. Правда, благодаря быстро принятым мерам, составы вывели и все обошлось благополучно. Было еще много дней, когда приходилось чувствовать себя не в своей тарелке. Очень сильно район порта пострадал (особенно институт Виктора13) 11 сентября.
Один раз я был дома, когда объявили воздушную тревогу. Наши пошли в убежище и я с ними. Вскоре бомбы упали в дом на 5-й Советской и у нас в убежище был сильный толчок.
Особенно близко от меня разорвались бомбы 8 ноября. Днем, часов около 4-х, я шел с Широковым по Садовой улице14 и бомбы (3 штуки) разорвались в районе Апраксина. Мы успели лечь и отделались грязными шинелями, так как легли прямо в лужу.
1 сентября 1942 года
‹…› После двух дней довольно холодных, сегодня очень теплая, хорошая погода, но в воздухе чувствуется особая бодрость сухой осени. Я весь день был в порту, на одной из наших батарей у капитана-лейтенанта Дмитриева или, как я его зову, Феди — очень хороший “парнишка”. Я за эти дни, что вожусь там с дровами, здорово загорел на лицо, а, может быть, обветрило.
Мне хочется записать одно из наблюдений последнего времени. Сегодня, проходя по улице, видел трех женщин, и одна, с грудным ребенком, показывала его другим, а одна из тех говорит ей: “цинга”. Это случайно услышанное слово навело меня на мысль, что слова: цинга, дистрофия, дистрофик, витамин C — получили распространение только во время блокады. Вряд ли, раньше на улице можно было услышать эти слова. Во всяком случае, слово “дистрофия” я, как и многие ленинградцы, узнал только зимой этого года.
10 сентября 1942 года
Пишу с большими перерывами. Это объясняется отчасти тем, что сейчас я больше занят: учитывая прошлогоднюю зиму, необходимо к этой тщательнее подготовиться. Кроме того, больше устаю, так что, когда и бываю свободен, то лень писать.
Интересное явление. Сегодня наш дивизион вел интенсивную стрельбу, на которую так же активно отвечал противник (я как раз дежурил на КП). После стрельбы пошел сильный дождь. И это я замечаю после каждой большой артиллерийской стрельбы. Так, например, было в июле и в начале августа.
7 числа отправил Валюшке посылку с зимним пальто, ванночкой и т. п. Это дало мне большое облегчение, так как я все время чувствовал себя удручающе из-за того, что ей опять придется зимовать в летнем пальто, тогда как зимнее без толку валяется в шкафу.
Вчера видел хорошую знакомую Лиды Кашкиной (Тепляковой)15. Я очень рад, что Лидушка хорошо живет со своим сынишкой в Москве. Но удручает то, что от ее мужа Дмитрия нет никаких известий.
Из разговора с Ф. Л. Эйдман (так зовут знакомую Лиды Кашкиной) я узнал, что москвичи в дни опасности, нависшей над их городом, вели себя, в большинстве своем, панически. Это говорит о том, что наши ленинградцы-питерцы более стойки и гораздо организованнее, чем москвичи. Действительно — герои!
Какие хорошие сентябрьские дни в Ленинграде стоят: солнечные, свежие, с особой приятной прохладой. Деревья парков и садов в своей молчаливой северной суровости в это опасное время особенно отличаются своей красотой. Я очень люблю сейчас любоваться на наши улицы, особенно, на Кировский проспект, на парки и сады. Хотя много гады постарались попортить город, но он, как и прежде, — северный красавец. Сейчас разбирают почти все деревянные дома на дрова. Я думаю, что после войны в своем обновлении, как вновь рожденный, этот город героев будет еще прекраснее.
Вернусь к воспоминаниям. В Новом Порту я пробыл до 17 ноября, а 18-го утром выехал на станцию Мельничный Ручей16, куда получил назначение.
13 сентября 1942 года
В свое время мы с Валюшкой собирались снять дачу в районе Бернгардовка — Мельничный Ручей, но так и не собрались. Только вот военная обстановка занесла меня на эту станцию. Комендатура наша помещалась в здании станции, а жить мы расположились в двух комнатах одной из дач, прямо в лесу, метров 800 от станции. Уже начались большие заморозки и там сосновый воздух был чудесный. Речка Мельничный pучей уже замерзла и мы, в целях сокращения пути, ходили прямо по льду. Жили мы там в следующем составе: я, лейтенант Покатаев (комендант, сейчас, как будто, уехал в Академию), лейтенант Долгов (зимой переведен в Хвойную), техник-индендант 1-го ранга Иванов Иван Ильич (последнее время был где-то в госпитале, а сейчас не знаю, где) и лейтенант Забелов (он сейчас, как-будто, на Бадаевских). Был у нас повар (забыл его фамилию), бывший руководящий ресторана “Октябрьская гостиница”. ‹…›
В это время (с 20 ноября) нас посадили на самый скудный паек. Запишу его, как представляющий собой интерес: хлеб — 300 гр., крупы — 110 гр., овощи и пр. в заменителях — 40 гр., жиры — 40 гр., сахар — 20 гр., мясо — 50 гр., папиросы — 1 пачка в день. Это сравнительно прилично, населению приходилось гораздо хуже. 1-я категория: 250 гр. хлеба, 1,5 кг крупы (здесь и ниже нормы , кроме хлеба, указаны в расчете на месяц. — В. Б.), 1,5 кг мяса, сахар, масло, да и то в декабре и январе это выдавалось нерегулярно. 2-я категория еще хуже: 125 гр. хлеба, 600 гр. крупы, 800 гр. мяса, 400 гр. масла. В конце декабря нормы на хлеб прибавили: 1-я категория — 350 гр., 2-я категория (иждивенцы) — 175 гр. И в конце января: 1-я категория — 500 гр., 2-я категория (служащие) — 400 гр., 3-я категория (иждивенцы) — 300 гр. Прибавили также крупу до 2-х кг (1-я категория) и стали регулярно выдавать продукты.
15 сентября 1942 года
Резко в памяти сохранилась зима 1941–1942 гг. Идешь по улицам, занесенным снегом, и видишь вереницами покойников. Мрут от истощения. Конечно, здесь было не до обрядов погребения. Завернутых в холст, в простыни, в одеяла везли на детских санках, досках. Редко-редко встретишь в гробу. Часто можно было видеть, как люди от голода и холода падали на улице и тут же замерзали. Конечно, окружающие не могли, как правило, оказать помощь, так как все были почти накануне того же. Помню, 10 января я шел пешком из Полюстрова17 в Мельничный Ручей. На одном из перегонов, где стоял воинский эшелон, лежал мертвый красноармеец и еще один человек, разрезанный поездом. В другое время это была бы ужасная картина, но тогда на это смотрели, в большинстве, спокойно. Только стиснешь зубы и еще большей злобой наполняется сердце против фашистской сволочи. Когда особенно большие стали морозы, то почти везде прекратилась подача воды. Начались пожары в домах от неосторожного обращения с буржуйками. За эту зиму наша квартира обзавелась несколькими. Мы до начала февраля все держались за печь, но когда стало видно, что дров не хватит, перешли на буржуйки, причем почти в один день достал я, а также папа и тетя Нюта18. Я все смеялся, что когда будет мир, то эти буржуйки использую на даче. В самом деле, они в дачной местности, летом, на улице — очень удобны.
На станции Мельничный Ручей я пробыл до 25 декабря и 26 был откомандирован в Ленинград. ‹…› Когда приехал в Ленинград, узнал, что буду работать военным диспетчером на Финляндском вокзале и неофициально получил разрешение жить дома. Фактически к работе я приступил только 16 января, а до этого выполнял небольшие поручения. 31 декабря утром поехал за вещами в Мельничный Ручей, где мне, кроме того, удалось достать 1,5 кг хлеба, крупы, 100 гр. сахару, 150 гр. шпика, 200 гр. кокосового масла. Перед отъездом оттуда, вечером, срубил небольшую елку и купил себе ватник (штаны и куртку). Вот с этим грузом (мешок вещевой с ватным одеялом, русскими сапогами, котелками и прочими премудростями, фляга с пивом, елка, ватник и продукты) я сел в 8-ом часу вечера в поезд в надежде попасть домой часов в 10 и как следует встретить Новый год. ‹…›
Ну вот, сели в поезд я и чета Забеловых. Ехали все время благополучно, даже попали по блату в теплый вагон. Да, к тому же, я еще в валенках, а под гимнастеркой шерстяной свитер. Доехали до Кушелевки (оставалось 4 км до вокзала) и стоп. Тут мы все, конечно, здорово понервничали. Простояли до 20 минут 12-го. О ужас! В Ленинград приехали только в 11 часов 30 минут, и я с этим грузом старался развить максимальную скорость и, конечно, на углу Литейного и Пестеля загремел (вообше, этот угол для меня был несколько раз “камнем преткновения”). Бой 12-ти часов застал меня на углу улиц Восстания и Некрасова. Представляю, какое несчастье для меня это было тогда. Не сбавляя курьерской скорости, весь в поту продолжаю путь. Музыка по уличному радио играет вовсю. Вот и дом. 10 минут первого. Наши, наверное, волнуются. Стучу минут 7 — 10 в дверь. Наконец, открывают. Говорят, думали, что я остался в Ручье. Ну, представляете их радость, когда я с этим запасом продуктов сажусь за праздничный стол. А мамаша из всех скудных запасов все-таки смогла сделать его приличным. Была даже жареная рыба (это я получил паек вместо мяса). Кстати, с 26 декабря по 1 марта я паек получал в сухом виде на руки, относил домой, и там мама готовила. Это в известной степени помогало и ей. Конечно, все мечтали, что 1943 год будем все встречать общей семьей в лучшей обстановке, у зажженной елки. Эту же елку нарядили и зажгли 1-го числа. Она у нас простояла числа до 20-го и приносила нам какую-то радость. В эти дни у елки особенно часто вспоминали Валюшку, ребятишек. Мамаша, конечно, и поплакала. Помню, какие радостные были для нас вечера, когда мы все соберемся, а именно: папа, мама, я и тетя Нюта. Садимся обедать и к чаю ставим в печку несколько кусочков хлеба, чтобы получились сухари, и потом дуем этот чай до седьмого пота. И думалось, когда будет много хлеба, то насушим много-много сухарей и будем блаженствовать. Я всегда говорил, что если удастся после войны встретиться всем, то к праздничному обеду особым блюдом нужно поставить эти сухарики. Тяжело было без водопровода, особенно несколько дней в конце января, когда с перебоями стали работать даже хлебозаводы и столовые. В эти дни все население города, вооружившись ведрами, ваннами, кастрюлями, кто на санках, кто так, совершали паломничество к прорубям на Неву. И это все в жуткий январский мороз, полуголодные. Раза два или три я тоже совершил такие паломничества19. Потом опять стало легче, когда появилась вода в ближайших водоразборах. Да и день стал прибавляться, солнце веселее глядеть и успехи на фронте, речь товарища Попкова20 подняли дух населения. А, вообще, это героический народ — ленинградцы! В эти дни я особенно чувствовал тяготение к семье и даже во время дежурства старался прибежать домой, пообедать, несмотря на то, что все пешком, да и морозно. Но час, проведенный вместе, давал закалку еще на сутки. В это время письма от Валюшки были редки, и я черпал бодрость от наших.
Пpедисловие, пpимечания и публикация Владимира БЕЛЯКОВА
1 Полное блокирование города по суше произошло 8 сентября 1941 года, когда немцы захватили Шлиссельбург. Однако фактически Ленинград был отрезан от страны уже 29 августа 1941 года, когда к вечеру 28 августа немцы вышли к Неве в районе станции Пелла и перекрыли все железнодорожные, автомобильные и речные пути, связывающие город со страной. Именно к этой дате отец относит начало блокады Ленинграда.
2 В этих блокадных записях, как и в письмах из блокадного города, отец часто пишет о послевоенной жизни, как о деле уже решенном и само собой разумеющемся, нимало не сомневаясь в победоносном завершении войны.
3 22 июня 1941 года на стадионе имени В. И. Ленина (ныне стадион “Петровский”) должны были состояться матчи между командами “Спартак” (Ленинград) — “Спартак” (Москва) и “Зенит” (Ленинград) — “Спартак” (Харьков).
4 Управление трудовых pезервов (Инженерная ул., 9). Ныне здесь банк “Уpалсиб”.
5 То есть в “Елисеевский гастроном” (Невский пр., 56).
6 Поселок у станции Лигово.
7 С 1940 года — улица профессора Попова. Военный госпиталь № 861 находился в доме 35.
8 Василий Владимирович Лысенков — дядя отца по его матери Клавдии Владимировне. Умер в Ленинграде 20 июля 1942 года, в военном госпитале.
9 27 октября 1941 года в Галиче родилась дочь Елена.
10 Станция Новый Порт Ленинградского железнодорожного узла. Находится на Гутуевском острове, близ Морского торгового порта.
11 По официальным данным — это было 8 сентября 1941 года.
12 Советский (ныне Суворовский) пр., 19/15, на углу 7-й Советской улицы.
13 Ленинградский институт инженеров водного транспорта (ЛИИВТ). Виктор — брат отца, Виктор Григорьевич Беляков (1913 — 1988), перед войной окончил этот институт. Во время войны работал в Архангельском порту.
14 В то время называлась улицей 3-го Июля. Отец называет ее по-старому — Садовой. Упоминаемый ниже Литейный проспект назывался тогда проспектом Володаpского.
15 Подруга мамы — Лидия Ивановна Кашкина (по мужу Теплякова), скончалась в 1991 году в Москве.
16 Станция Мельничный Ручей находилась тогда на железнодорожном участке Дороги жизни, включавшей в себя также водный (зимой — ледовый) путь через Ладожское озеро.
17 Станция Полюстрово — одна из станций Ленинградского железнодорожного узла на линии, соединяющей Финляндское и Московское отделения Октябрьской железной дороги.
18 Анна Федоровна Лысенкова (1896–1962) — жена В. В. Лысенкова, дяди отца.
19 Тетя Нюта рассказывала мне, как отец, после очередного такого паломничества, уже поднимаясь по лестнице(мы жили на 2-м этаже), опpокинул ведра с водой и, сев на обледенелую ступеньку лестницы, заплакал.
20 Попков Петр Сергеевич (1903–1950) — председатель Ленсовета (1939–1946), а затем 1-ый секретарь Ленинградского Обкома и Горкома ВКП(б) (1946–1949). Расстрелян по так называемому “Ленинградскому делу”. В БСЭ (3-е издание) указана дата смерти (1 октября 1950 года) без комментария. Речь, о которой здесь упоминается, прозвучала по радио 13 января 1942 года (“О продовольственном положении в Ленинграде”) и затем была опубликована в “Ленинградской правде”.