Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2004
Елена Васильевна Рудникова родилась в Кронштадте. Учится в Российском христианском гуманитарном институте. В литературном журнале печатается впервые. Живет в Кронштадте.
1 Журнальный вариант.
Предисловие
“Кресты” “дышали горем”. Куда ни глянешь — везде наткнешься на горестные глаза матерей, полные безысходного отчаяния. Наверное, и у меня такие. Бог мой, как мне надоело это угрюмое здание с вечно грязной приемной и никогда не мытым, загаженным туалетом! И это в центре Питера! Впрочем, чему удивляться? В нашем городе прекрасно уживаются рядом богатство и нищета, чистота и грязь, красота и уродство. Соседствуют, нисколько не мешая друг другу. Вероятно, в этом своя прелесть северной столицы. Который раз я приезжаю сюда? Сбилась со счета. В хвосте очереди стоят две старушки лет восьмидесяти (может, и меньше, но горести годков прибавляют). Одна, совсем болезненного вида, с палочкой, говорит другой: “Провались все пропадом. В последний раз сюда приезжаю. Больше уже сил нет”. Другая, скользнув ироничным взглядом по своей соседке, отвечает: “А куды ты денесся? Ползком, а приползешь…” Я невольно подумала: “Интересно, а сколько мне еще сюда └ползать”?” Третья судимость у сыночка — это вам не хухры-мухры… Кругом разговоры, разговоры… В основном об одном и том же : сколько берут адвокаты, сколько дают судьи, все ли вещи и продукты доходят. Понятное дело — вопросы наболевшие. Многие от себя отрывают, чтобы детям передачи собрать да лекарства хоть какие. Им-то что, родимым, они свое “дело” сделали, теперь лежи на нарах да плюй в потолок, жди “дачек” с воли. А чтобы эти дачки собрать, родным ой как подганашиться надо. Но матери арестантов — народ особый, стойкий, двужильный. Они на своих плечах вынесут все: не только тяжеленные сумки, но и суды (не менее тяжелые), и зоны, и все унижения, с ними связанные. Судьба такая. От нее не убежишь, не спрячешься. Надо везти этот воз — и везешь, переложить не на кого. Бросить тоже нельзя. Нет у матери сил на то, чтобы бросить дитя свое, даже нерадивое, в беде.
Иной раз удивляешься: столько народу, а нигде не слышно ни ругани, ни скандалов. Была бы это очередь за колбасой, как в былые добрые времена, или еще хуже — за вином, давно бы уже все “перелаялись”, как собаки. Но здесь — совсем другое дело. Тишина, смирение, обреченность… Разговоры ведутся вполголоса (зачем афишировать?), хотя и скрывать особо нечего и не от кого. Тут одна общая беда, она роднит всех этих усталых и издерганных людей. Как-то один молодой парень из очереди высказался: “Сидеть — это тоже профессия”. Помню, я тогда подумала: “Да, но не дай бог оказаться матерью такого профессионала”. Эхма, “кресты”-крестики, крестики-нолики… В последние годы ваш контингент почти нулевой, то бишь одинаковый, — наркоманы, наркоманы… Какая прорва молодых и красивых парней пропадает! Причем из разных слоев общества: из благополучных и не очень благополучных семей, обеспеченных и не очень. Закономерность выявить невозможно. Наркотик не признает логики. Могли бы интересную жизнь прожить, возможностей сейчас уйма. Вместо этого прозябают в тюрьме. Теперь их дети (если они успели их заиметь) будут годами ждать мифических алиментов от своих отцов, выброшенных за борт жизни. Странно, но на этот раз здесь не так много народу, как обычно. Впрочем, в прошлый мой приезд тоже было мало людей. В чем дело? Просто повезло, будний день, или причина в том, что сократили сроки следствия? Да и под залог теперь выпускают. Ну уж “дудки”! Никаких залогов, даже если бы и были деньги. Нервы и так вымотаны до предела. Только-только перестала вздрагивать и холодеть от каждого звонка. Да и о чем я? Моему в освобождении под залог откажут, он — рецидивист, третий раз 158-я статья.
Пока стояла в очереди в стол заказов, разговорилась с одной женщиной, на вид нестарой, но совершенно седой. Рассказывает:
— Мой письмо прислал. Пишет, может, я обменяю нашу двухкомнатную квартиру на однокомнатную? Тогда можно будет адвоката получше нанять…
Ай, молодец мальчик! Даже из-за “колючки” умудряется матерью манипулировать. Оказывается, сыночек этой несчастной интеллигентной женщины, рано овдовевшей и целиком посвятившей себя сыну, пошел на ограбление ларька, когда из дома тащить уже было нечего. Она уволилась с работы (“было стыдно людям в глаза смотреть”) и все свое время и сбережения отдала борьбе за сына. Бесконечные хождения по следователям, по судам, адвокатам, потом еженедельные поездки в “Кресты”.
Борьба явно была неравной. Не первый раз я видела убитую горем мать. Что тут посоветуешь? Помочь все равно ничем нельзя. Разве что немного подбодрить, успокоить…
— Голубушка, ну нельзя же так. Возьмите себя в руки, а то совсем загубите свое здоровье. Что случилось — то случилось. Нельзя жить только своим горем…
— Да-да, я знаю, — слабо улыбнулась она, — но ничего не могу с собой поделать. Все мысли о нем…
У меня на глаза навернулись слезы. И ее жаль, и себя, и всех… Наконец подходит очередь. На прейскурант даже смотреть страшно — цены абсолютно бессовестные. Растут родимые, как грибы после дождя. Раньше, когда стол заказов обслуживала городская фирма, цены на продукты были, наоборот, ниже магазинных. Теперь же, когда тюрьма забрала эту добрую инициативу в свои руки, “лафа” для родственников закончилась. Или тащи тяжеленные сумки на своем “горбу”, или переплачивай втридорога. А ведь многие приезжают издалека, как я, к примеру.
Так что придется платить. Надо как-то изловчиться и не выскочить за пределы той суммы, которая в кошельке. Да, здесь не сэкономишь. Читаю наименования продуктов, и невольно разбирает смех: ну что за блажь — в перечень тюремного магазина включать шоколад, кофе, торты?.. За какие такие заслуги наших питомцев этими деликатесами потчевать? Работой они явно не перегружены, самый тяжелый труд — донести себя от нар до параши. Вот так, грустное и смешное всегда рядом. Ладно, главное — сигареты, чай, булка, сахар и масло, а там уже буду смотреть на монитор. Ты уж извиняй, сыночек, но ананасов не получишь, маме еще до дому доехать надо. Все же как здорово у нас научились наживаться на бедах людских! Вроде и передачка-то получилась маленькая, а кошелек уже пуст, как голова после “мыльной” оперы. И почему так страшно раздражает этот огромных размеров автомат с кока-колой? Он такого ярко-красного цвета, что даже глаз режет. Очередной “закидон” наших коммерсантов, “ноу-хау”, как сейчас говорят. Неужели не хватило ума сообразить, что ему здесь явно не место, особенно с годами не мытым туалетом? Логичнее было бы поставить лишнюю скамейку для пожилых людей, ведь по выходным здесь не протолкнуться. На кой ляд им ваша кока-кола? Все равно этим монстром никто не пользуется, на него только облокачиваются.
Каких только курьезных разговоров здесь не происходит! Как-то ко мне подошла молодая женщина.
— Скажите, вы не знаете, как передать деньги?
Я округлила глаза.
— А зачем?
— Ну, мало ли, — замялась она, — прикупить что-нибудь из еды…
— А вы не боитесь, что они прикупят как раз то, из-за чего здесь и оказались?
— Вообще-то, да, может быть. Значит, вы не передавали?
Вот поистине: “благими намерениями устлана дорога в ад”…
— Честно говоря, мне такая мысль даже в голову не приходила.
— А если не хватает продуктов? — не сдавалась она.
Меня так и подмывало ответить ей, что те, кому не хватает или у кого не хватает, найдут чем заняться.
Но мне стало жаль бедняжку, сыночек у нее, видать, тот еще…
— Знаете, я передаю самое необходимое и считаю, что этого вполне достаточно. Советую и вам так поступать, чтобы не навредить ему своей добротой. Хотя, конечно, дело ваше…
Вообще-то, я не любитель давать советы, но слишком хорошо знаю, во что нам обходится наша пресловутая доброта и как умело наши детки пользуются жалостью, играя на нежных материнских чувствах. Скорее всего, у этой женщины сын сидит первый раз. Во второй и в третий она уже не будет так терзаться, научится относиться к этому спокойнее. Боже упаси, я отнюдь не желаю ее сыну рецидивов, но в жизни, к сожалению, именно так и получается. По проторенной дорожке шагать легче…
НАЧАЛО ПУТИ
Когда это началось? Еще несколько лет назад ничто не предвещало наступления такой беды.
Лешка женился рано — в двадцать лет. Я не очень приветствовала этот брак, но не потому, что девушка была плоха (как раз наоборот), а потому, что сын не был готов к женитьбе и уж тем более к отцовству: ни жилья, ни работы, ни профессии, вообще никакой материальной базы. Но, похоже, была любовь (ведь Оля два года его ждала), и я сочла себя не вправе вмешиваться в их отношения. Кто знает.
Первые годы все складывалось благополучно. Лешка души не чаял в своем сынишке, он буквально не дышал над ним. Этот маленький человечек, поразительно скопировавший своего отца, был для него средоточием всего мира. Жили они у родителей жены. Леше это не очень нравилось, но что поделаешь, если нет своей квартиры. Так живут многие. Да и работа была не по душе: завод, грязь, низкая оплата… Но семью-то кормить надо, раз уж завел. Только тогда сын начал понимать, что семейная жизнь влечет за собой не только радости, но и определенные обязательства. Выполнять-то их можно, но неплохо иметь перспективу на будущее. К тому же Леша — кому знать, как не мне — был способен на большее. Встал вопрос об институте. Конечно, это было сопряжено с определенными трудностями (многое забылось после школы, тем более после вечерней), но я верила в способности сына. Подготовился, позанимался с репетитором и… поступил! Безусловно, Политехнический институт не самый престижный вуз, но все же лучше, чем ничего. Перспектива роста лишь вопрос времени. Лешка учился очень прилично (а плохо ему бы самолюбие не позволило) и первый курс закончил даже лучше, чем ожидал, исключительно благодаря своему упрямству — в хорошем смысле этого слова. Излишне говорить, как по-детски я радовалась успехам сына — словно не он, а я сдавала сессии. Увы, радость была недолгой…
В начале лета я стала замечать: Лешку что-то гнетет, гложет изнутри. Не понимая причину его замкнутости, считала, что это их внутрисемейные дела, влезать в которые я не имею права. Ох, уж эта щепетильность! Дорого же она мне обошлась! В разговоре со мной сын начал отводить глаза. С чего бы это? Слишком часто он был усталым, сонливым, с невероятными, непроходящими ожогами на руках. Впрочем, всему этому можно было найти объяснение (и я его находила!): тяжелая работа сварщика, сверхурочные, плохие средства защиты и как результат — красные глаза и многочисленные ожоги. Но глаза! Этот странный, бессмысленный взгляд…
Когда они с Олей заходили ко мне и я пыталась его накормить, он буквально засыпал над тарелкой! Мои вопросы оставались без ответа. Дальше — больше. Лешка начал занимать у меня деньги. Это было более чем странно: они оба работали, и им не хватало, а мне одной с ребенком должно было хватать.
В душу стали закрадываться сначала сомнения, а потом там поселилась уверенность: здесь что-то не так. Измученная своими догадками, наконец напрямик спросила Ольгу: “В чем дело? Что происходит с Лешей?” В ответ она тоже отвела глаза: “Не знаю…” Выглядело это как признание. Вот партизанка! Врать не умеет, а пытается прикрыть мужа; наверняка это он просил ее молчать.
В конце концов разговор с сыном состоялся…
Что чувствует мать, узнавшая, что ее сын сидит на “игле”? Разве можно передать это словами? Да таких слов во всем нашем богатом русском языке не сыщешь. Для матери — это конец света. В один миг рушится все: надежды, планы, мечты. Я проваливалась в вязкую черную пустоту, и Лешкины слова доносились откуда-то издалека. В какой-то момент мне показалось, что я умираю…
“За что?.. Почему он? — скакали обрывки мыслей. — Не хочу ничего… оставьте меня в покое… достали…”
“Вынырнула” из небытия от резкой боли в ноге. Лешка сидел рядом и таращился на меня во все глаза.
— Что же ты сделал, сын? — беззвучно прошептали губы.
— Так получилось, — промямлило чадо в ответ.
В ту минуту казалось спасением, если бы это были какие-нибудь таблетки или “травка” (кто в юности не балуется?), но нет, нет и нет. Это он, самый смертоносный из всех наркотиков, — героин. От него нет спасения. Здесь только два пути — кладбище и тюрьма. Но и тюрьма не панацея. В народе уже бытует поговорка: “Героин умеет ждать…” Это истинная правда. У него очень цепкая память, можно сказать — зловещая, на всю жизнь (как правило, короткую).
— Что же теперь будет?
— Я справлюсь, мама. Я преодолею это.
Слова, слова, одни слова. Какое они теперь имеют значение, если он сам себе не хозяин? На моей памяти нет ни одного, кому удалось бы справиться с “героическим” наркотиком. Это все равно как прыгнуть ласточкой с девятиэтажного дома и не разбиться. Правда, в тот момент я не могла думать, тем более прогнозировать. В голове мерзкие молоточки отстукивали только два слова: “Что делать? Что делать?..” Все радости жизни в один момент провалились куда-то в тартарары, и остались только эти два ненавистных слова, на которые никто не даст ответ. Неожиданно остро расхотелось жить, и в груди поселилась гнетущая тоска, высасывающая последние силы. Я еще что-то слышу, но не так ясно, и что-то вижу, но уже не так отчетливо, как раньше. Это был шок.
Несколько дней я жила как в тумане, почти утратив способность что-либо соображать, отвечая невпопад на вопросы и делая работу по дому автоматически. Донимала боль в ноге. Откуда она взялась? Словно я ступаю на оголенный провод, и меня пронизывает электрический ток. Позднее, когда консультировалась с врачом по этому вопросу, он невесело посмеялся: “Последствия шока бывают и тяжелее: люди слепнут и глохнут. Так что считайте — вам крупно повезло…” Да уж, если подходить с такой меркой, то окажется, чего доброго, что я ужасно везучая уже потому, что до сих пор жива. Вот говорят: “Бог смерти не дает…” Но если не дает, может, самой взять?.. Зачем ждать?
Фигушки тебе, слишком легко захотела отделаться, испей-ка чашу до дна. Опять же сына младшего надо в люди вывести.
Тем временем семейная жизнь моего Алексея быстренько подкатилась к своему логическому завершению. Скрывать было уже нечего. Да и какая жена будет долго терпеть мужа-наркомана? Оказалось, он таскал ребенка по каким-то сомнительным адресам, дома пропадали деньги, и в один из дней вместе со своими вещами был доставлен по месту прописки, то есть ко мне. Не скажу, что это было самое радостное событие в моей жизни. Но что мне оставалось делать — я смирилась. Бесконечной чередой потянулись дни, полные слез, уговоров, краж, скандалов…
Казалось, еще немного — убью его, до такого исступления я доходила. Безумно жаль было младшего сынишку, который невольно становился свидетелем и участником всех этих событий. В минуты просветления Лешку охватывали чувства стыда и раскаяния, но ничего поделать с собой он уже не мог. Несколько раз пытался “завязать” — хватало лишь на пару дней. На него было больно и страшно смотреть — так его крутило и выворачивало. В такие минуты болит каждый орган в теле человека, причем эта боль нечеловеческая, вытерпеть ее невозможно – по крайней мере, мне так казалось. Видеть, как корчится твой ребенок в муках, поверьте, зрелище не для слабонервных. Вот уж где профилактика против наркомании! Если дать возможность подросткам “полюбоваться” один раз на ломки наркомана, то этого хватит на всю жизнь. Картина незабываемая. Чем не “шоковая терапия”?..
Лешка понимал, что он серьезно “попал”. Я видела: ему с этим не справиться, назавтра он опять сорвется, снова в доме чего-нибудь недосчитаюсь — денег или вещей. Надо было срочно что-то предпринимать. Китайская мудрость гласит: “Дорогу осилит идущий…” Значит, в путь…
ГОСПИТАЛЬ
Наш военно-морской госпиталь всегда пользовался неплохой репутацией. Недостатка в медицинском персонале здесь никогда не было, условия содержания и питание больных гораздо лучше, чем в других лечебных учреждениях. Одно плохо — городской морг рядом, но тут уж ничего не поделаешь — надо же и ему где-то быть.
Нас пропустили через проходную — и вот мы в парке. Летом здесь просто замечательно, раздолье для больных. В самом здании госпиталя — кстати, очень старом — есть что-то торжественно-успокаивающее. Сколько оно повидало на своем веку, сколько событий пережило — и революцию, и войну, а продолжает стоять, словно монолит. Бомбили его нещадно, но после победы отстроили, обновили, и оно по-прежнему продолжает служить людям, олицетворяя собой незыблемость и стойкость. Одним словом, символ милосердия. Когда-то, во время блокады, здесь работала моя мама — самый чудесный человек из всех, кого мне когда-либо доводилось встречать в жизни. Я даже ощутила новую вспышку надежды, готовой перерасти в уверенность: тут обязательно помогут, ну просто не могут не помочь, ведь я так сильно этого хочу…
Мы сидим перед кабинетом заведующего неврологическим отделением. Он будет лечащим врачом, если, конечно, мне удастся его уговорить и если есть свободная палата. Как много всяких “если”…
Лешка начинает проявлять явные признаки беспокойства: озирается кругом, как загнанный зверь.
Не удрал бы…
— Ну что ты дергаешься? Успокойся, все будет хорошо.
— Мам, да это же психушка…
Ха! Сравнил. Я посмотрела на медсестру, которая закрывала на ключ дверь, ведущую в неврологическое отделение. Ну и что с того? Нормальный порядок. Больные-то разные, есть и с неадекватным поведением, есть и алкаши, глаз да глаз нужен.
— Какая еще психушка? Где ты видишь санитаров? Смотри, какие симпатичные медсестры…
— Ага, на надзирательниц похожи…
— Давай не будем привередничать, — резко оборвала его, — у нас не слишком большой выбор.
Лешка замолчал, но я чувствовала, что его “потряхивает”. Скорее бы врач пришел, что ли…
— Мааам, я боюсь, — снова подал он голос.
— Поздно пить боржоми, мы уже на месте.
— А вдруг я не выдержу?
— Да куда ты денешься? Это дома ты не мог выдержать, а здесь помогут.
Говорю, а сама чувствую, что мне все труднее и труднее его удерживать. Запаниковал, боится или просто не хочет? Последнее — самое страшное. Основная заповедь любого лечения — помоги себе сам. Если человек сопротивляется, не хочет и не верит, то все старания врача бессмысленны. Надо попытаться найти какие-то нужные слова…
— Леша, возьми себя в руки. Выкинь глупые мысли из головы, ведь мы все с тобой обговорили. Ты же сам захотел лечиться. Это тебе нужно, а не мне. Так?
— Да…
Он не сказал, а выдавил из себя это “да”. Плохо дело. Ну, где же этот врач? Уф, наконец-то!
Мне всегда нравились военврачи, в них чувствуется уверенность и стабильность. Да простят меня женщины, но в этой области мужчина все-таки более уместен. Борис Леонидович внимательно выслушал мою историю и долго размышлял. Мне показалось, что ему не очень хочется браться за лечение Лешки, вызывающий вид которого даже меня выводил из равновесия. Одет вроде прилично, но эта вальяжная поза! Развалился в кресле так, словно он делает одолжение своим присутствием всем окружающим, якобы все происходящее здесь абсолютно его не касается. Мне захотелось одернуть его и сказать: “Сядь как следует и веди себя скромнее”, но не смогла выдавить ни слова. Момент был слишком ответственный для пререканий. Сейчас решается: да или нет. Если нам откажут, я даже не представляю, куда идти дальше и к кому обращаться. Пауза затянулась. Боже, помоги! Чувствую, как у меня на глаза наворачиваются слезы…
— Ну, что ж… Давайте попробуем… Палата свободная есть…
Слава тебе Господи! Хоть какой-то сдвиг с мертвой точки.
— Но должен предупредить, что стопроцентных гарантий я тоже дать не могу. Конечный результат будет зависеть только от него самого. В таком деле никто вам не даст гарантий. Насколько сильно он захочет сам, настолько успешным окажется лечение.
— Да, я уже поняла это.
— Он сам изъявил желание лечиться?
— Да, но он не может сам справиться…
— Это понятно, — кивнул врач. — Только “ломка” не самый тяжелый этап. Болезненные явления мы снимем с помощью медикаментов, но потом наступит гораздо более сложная стадия; впрочем, об этом позднее. Вы готовы к тому, что лечение будет длительным, сложным, в несколько этапов, пройти которые надо до конца?
— Мы согласны на все, — отчеканила я с готовностью пионера, — лишь бы освободиться от этой напасти.
Но врач смотрел на Лешку, ожидая от него, по-видимому, какой-то реакции на свое заявление. Тот согласно кивнул головой. Процесс пошел…
В эти минуты меня меньше всего интересовали материальные вопросы. Точнее, они находились на заднем плане. Я уже давно прикинула в уме, где и у кого смогу занять. Сейчас главное — Лешкино здоровье. Мы обговорили с врачом вопросы оплаты лечения. За отдельную палату нужно вносить деньги в финчасть госпиталя, можно частями. По окончании стационарного курса лечения — отдельная оплата врачу. Ну и лекарства, конечно. Безусловно, сумма получалась кругленькая, но гораздо меньшая, чем в Питере.
Теперь наступил черед разговора врача с Лешкой. Мне показалось, что Борис Леонидович ставит вопросы довольно жестко, что называется, напрямик. Некоторые из них могли показаться нетактичными, и я чувствовала, как в голосе Лешки нарастает сопротивление. Ответы его были односложными. Атмосфера напряженности сгущалась, и я попыталась хоть как-то разрядить ее.
— Борис Леонидович, ему трудно говорить, состояние у него — сами понимаете…
Сказала и осеклась: “Вот сейчас он меня выгонит из кабинета, чтобы не мешала. И правильно сделает, между прочим…”
— Я знаю, какое у него состояние, — невозмутимо ответил тот. — Продолжим…
Каким-то образом ему удалось выудить у Лешки все необходимые сведения: как давно кололся, до каких доз дошел, какие вообще наркотики принимал до героина, сколько раз пытался бросить, отношение к алкоголю и т. д., и т. п. Казалось, вопросам не будет конца. У меня мелькнула мысль: “Интересно, а как он узнает, где тот врет, а где нет?” Впрочем, врачи прекрасно знают психику наркоманов, а потому, скорее всего, большинству ответов он не поверил до конца. Ну что ж, им предстоит длительное общение (ох, и не завидую я доктору!), возможно, удастся найти общий язык.
Здесь очень важен контакт больного с лечащим врачом, доверие, даже взаимопонимание. Только бы сын не замкнулся, не ушел в себя. Так хочется верить, что все будет хорошо! В конце концов, врачи знают методы подхода к таким людям. Осмотр закончен, первая беседа тоже. Перед уходом Лешка посмотрел на меня таким тоскливым взглядом, словно прощался со мной навеки. Сердце сжалось от боли. Да что же это такое, в самом деле, не на войну ведь провожаю! Всего лишь хочу, чтобы он снова стал нормальным человеком! Неужели этого хочу одна только я? А он? На словах — да. Что если слова эти только для того, чтобы успокоить меня? Но ведь пытался же он сам бросить, даже несколько раз, но не получалось, терпения хватало лишь на два-три дня. Своими собственными глазами видела, как крутило его в “ломке”, и он все на свете готов был отдать за то, чтобы облегчить страдания.
Вот и сейчас сколько боли в его глазах! Нет, не могу больше на это смотреть, уводите поскорее. Последний поцелуй — и дверь за ним закрылась. На ключ. Остался еще один невыясненный вопрос, который я обязательно должна задать врачу.
— Скажите, Борис Леонидович, а он не убежит отсюда? Вообще, это возможно?
— Ничего нет невозможного, — усмехнулся тот впервые за все время разговора. — Недавно у нас один индивид даже окно выбил стулом…
Увидев мой испуг, он поспешил успокоить:
— Но вы не волнуйтесь, Алексей не убежит.
Ага, не убежит… Плохо он знает моего сына. Этот может сбежать откуда угодно, даже из тюрьмы, если очень захочет. Вот только зачем? От себя уж точно не убежишь…
Приковыляв домой (нога так и не отпускает — что за напасть?), я вновь принялась за чтение литературы по наркоте. Сколько нового я узнала из современных публикаций! Те наркотики, что были распространены в 70–80-е годы (во времена моей незабвенной молодости), просто игрушки по сравнению с убийственным героином, который за короткий срок превращает людей в безвольных монстров. Привыкание возникает чуть ли не с первой дозы, и дальнейший переизбыток эндорфинов заставляет бедный мозг работать в уже установленном режиме. Попробуй потом не подпитать его требуемой дозой — моментально даст болезненные импульсы всем органам тела. Дальше — больше, ведь дозы необходимо увеличивать, чтобы получить ожидаемый “приход”. Ну, здравствуй, ломка!..
Если не уколоться, то весь организм запротестует против такого голода: “Давай, сволочь, хоть разорвись, а подай! Укради, убей, но дай!” Будет болеть все, что только может болеть в теле человека: желудок, кишки, печень, сердце, голова — одним словом, все. Я видела, как сводит судорогами руки и ноги, а глаза буквально вылезают из орбит. Что там фильмы ужасов по сравнению с этим! Причем боли-то иллюзорные, а, поди, выдержи их! Конец ломке может положить только доза. А где ее взять? До последнего тянут из родителей, но, когда и там “кислород перекрывают”, остается единственный выход — красть. Кто имеет навыки в этом деле, тот гуляет на свободе дольше. Естественно, работать они не могут, а живут скопом, ибо родные их отторгают (кому охота быть обворованным до нитки?). Вот и катятся в пропасть… Дорога в никуда. Медицинская проблема перерастает в проблему социальную.
Героиновая память очень стойкая (даже если человеку удалось “соскочить” с иглы), она никак не хочет отпускать свою “жертву”. Затаится на некоторое время и выжидает лишь удобного момента, чтобы вновь напомнить о себе: “А вот она я!..” Именно поэтому спровоцировать наркомана чрезвычайно легко. Жизнь не может протекать гладко: бывают неудачи, стрессовые ситуации, не говоря уж о бедах, которые могут произойти в каждой семье. Нормальный человек может справиться с этим — преодолеть, побороть, погоревать, в конце концов, и жить дальше. Наркоман — нет. Его силу воли давно “скушал” героин, поэтому справиться с неприятностями, даже мелкими, он не в состоянии. Цепкая память услужливо подсовывает ему другой, более “приятный” и легкий выход из создавшейся ситуации. И вот опять круто ты попал…
В голове прочно засели слова врача о том, что Лешка никогда уже не станет прежним. Как же он говорил?
“Алексей никогда не будет таким, каким был раньше. Это участь всех наркоманов, они перерождаются. Некоторые качества характера он потеряет навсегда, а какие-то приобретет в работе над собой. Ему предстоит создать себя заново…”
Наверное, он хотел добавить: “если справится с собой”, но, скорее всего, пожалел меня. Нельзя же у матери отнимать последнюю надежду на выздоровление. Однако его слова меня ужасно озадачили.
Я прекрасно знаю, какое качество приобрел мой сын за последние месяцы — лживость. О, как я выходила из себя, когда он с честными глазами и чуть ли не с пеной у рта пытался выдать за правду совершенно очевидную ложь. Матери, которые оказывались в подобной ситуации, отлично поймут меня. Чувствуешь себя абсолютной дурой. В самом деле, соберешься в магазин, пересчитаешь деньги, а там уже сумма гораздо меньшая, чем была два-три часа назад. Но я ведь ни на что еще не тратила! А этот со слезами на глазах доказывает: “Да как ты могла такое про меня подумать?!” А что же остается думать — что у меня “крыша поехала”? Зато когда я ловила его с поличным, уже не могла сдержать себя. Впрочем, “объект” был абсолютно равнодушен к моим тумакам. Мол, бывает и хуже…
Не так жалко было терять деньги и вещи (хотя и они не с неба свалились), как обидна была его ложь — наглая и оскорбительная. Наверное, потому, что сама я врать так и не научилась — а не мешало бы иной раз. Смешно и нелепо, но я сразу немею и начинаю “проваливаться сквозь землю” от стыда только при одной мысли, что сейчас надо соврать. Лешка называл это “патологической честностью” и говорил, что с такой обузой жить хлопотно. Ну и пусть. Свыклась же я со своей формой носа, а в “необходимой” ситуации лучше промолчу. Беда в другом — хочется и другим верить, а не только самой себе. Лешка меня многому научил — теперь я пытаюсь использовать свое доверие избирательно. Получается плохо.
Леша — профессионал по вешанию “лапши на уши”. Есть серьезное опасение, что эту черту характера он приобрел навсегда. Или еще вот это вновь приобретенное качество — немотивированная агрессия. Безо всяких видимых причин, просто с “нуля” может завестись, наорать на кого-нибудь или даже полезть в драку. Возможно, такое поведение и является следствием наркомании — резкая смена настроения или так называемая “болтанка”…
Каким же теперь станет мой сын? Чем я смогу ему помочь в этой самой работе над собой? Да ничем.
Ему предстоит самому разобраться в себе. Воспитывать двадцатипятилетнего парня несколько поздновато, согласитесь. Да я и раньше не слишком плотно занималась его воспитанием, просто любила, и все. Нравоучения приносят только вред детям, им хочется поступить с точностью до наоборот, по себе знаю. Когда есть взаимопонимание, отпадает необходимость в нотациях. Но если Ваньку я еще позволяю себе поучить уму-разуму, то с Лешкой не было и этого. Он слишком рано повзрослел, стал самостоятельным и сам частенько учил меня, как надо жить. В нем я была уверена больше, чем в самой себе. То, что с ним произошло, не поддается никакой логике. Целыми днями ломаю голову над этим вопросом и никак не могу найти ответа: почему такое произошло именно с Лешкой? Возможно, это была лишь минутная слабость, у которой он пошел на поводу. Мол, попробую, а потом брошу… Что-то такое промелькнуло в его разговоре с врачом. Помнится, тот ему ответил: “Это только дети малые по недомыслию тянут в рот все, что под руку попадется. А разве ты не знал, что пробуешь?..”
КРАЖА
Итак, пройдя курс лечения в госпитале, Леша начал искать работу или делал вид, что ищет. В этих почему-то бесплодных поисках ему помогал новый знакомый Коля. Откуда он взялся — ума не приложу. Этот хорошо воспитанный юноша из интеллигентной семьи не вызывал у меня ни симпатии, ни доверия. Какова была причина такого предубеждения? Не раз я корила себя за то, что несправедлива к нему, ведь он ни словом, ни намеком не давал повода к такому недовольству. Скорее всего, это происходило чисто на интуитивном уровне. Бывает чай сладкий, а бывает переслащенный. Так вот и этот Коля походил на приторный чай — чересчур культурен и слишком предупредителен, почти как гоголевский Манилов. Чем они занимались целыми днями и куда ходили — не знаю, но поиски работы по-прежнему оставались безрезультатными. В институте начались занятия, по вечерам Лешка регулярно посещал лекции (а куда денешься — ведь мама заплатила за учебу). Даже отношения с женой у него стали налаживаться: осенью она с ребенком лежала в больнице, а он каждый день навещал их. Я ничего не говорила ей о своих опасениях и продолжала уговаривать себя: может, еще все обойдется… Если бы силой моего желания можно было сдвигать горы, то, верно, Урал откатился бы к Чукотке. Урал — да, но не Леша. Сердце матери, как барометр, чувствует бурю задолго до ее наступления.
Регулярно стала посещать церковь, ставила свечки иконе Богородицы, чтобы помогла моему сыну, ведь она тоже мать и знает, каково видеть, как гибнет родное дитя. Молилась исступленно, со слезами, не обращая внимания на окружающих. На кого еще могла я уповать? Но нет, наверное, счастье быть услышанным надо заслужить. Я оказалась недостойна. Меня ждали новые испытания…
В один “прекрасный” день ко мне примчалась невестка после выписки из больницы. По одному ее виду я сразу догадалась: произошло нечто из ряда вон выходящее. Оказывается, накануне Оля давала Лешке ключи от своей квартиры: надо было принести ей в больницу кое-какие необходимые вещи. Однако сегодня ее мать обнаружила пропажу крупной суммы денег, там были и доллары, и немецкие марки старшей дочери. Пропало все. Разумеется, я дала обыскать комнату, в которой сейчас перекантовывался Лешка, пока младший в лагере. Как и следовало ожидать, обыск ничего не дал.
— А вы ничего не могли напутать? — цеплялась я за последнюю ускользающую надежду. — Ведь он даже на сигареты у меня берет, а тут такая сумма…
— Да ну что вы! — возмущенно отрезала Ольга. — У мамы ведь нет склероза, но мы на всякий случай все перерыли, я сама искала. Других вариантов просто нет: сестра не приезжала, а моему отцу валюта сто лет не нужна, вы же его знаете…
Да, это правда. Дед у них хоть и выпивающий, но порядочный человек, честный трудяга. Делать нечего, сидим и ждем появления блудного сына и мужа. Состояние премерзкое — чувствую себя соучастницей преступления.
Пришли они вдвоем с Колей, ничего не подозревающие и довольные жизнью. Какое неподдельно радостное выражение лица было у Лешки, когда он увидел Олю! Расплылся в улыбке (искренней!) и полез обниматься: “Лялька пришла…”
Но в ответ был огорошен таким же искренним обвинением, брошенным прямо в лицо: “Где деньги?” В ответ — удивление: “Какие?” Станиславский отдыхает. Глядя на такое потрясающее правдоподобие, невозможно воскликнуть: “Не верю!”
Жена пытается объяснить мужу, о каких деньгах идет речь. Весь мир — театр…
Колю как корова языком слизала. Я выступаю в роли стороннего наблюдателя, мне так легче распознать фальшь. Увы, должна признаться, сын был настолько убедителен, что чаша весов тянула в его пользу. Более того, колебаться стала и сама обвиняющая сторона. Парадокс? Возможно. Но так было.
После Олиного ухода мы довольно долго еще обсуждали этот вопрос. От “несправедливых” обвинений у Лешки стояли слезы в глазах, ни дать ни взять — праведник.
— Мам, ну ты подумай: как я мог взять деньги, о существовании которых даже не подозревал? Да и потом, чтобы в их доме что-то найти, квартиру целую неделю перерывать надо, а я вот так сразу попал в “десятку”?
Безусловно, в логике ему не откажешь. Вот только чересчур убедительно доказывает свою непричастность. Перебор. Как будто заранее подготовился.
— Леша, давай не будем. О деньгах ты мог знать — это раз. Тебе совсем не нужна неделя, чтобы их найти, — это два.
— Да откуда, откуда я мог знать?!
Лешка распсиховался не на шутку. Он слишком вжился в роль невинной жертвы.
— Ну, а куда же тогда могли деваться деньги, — спокойно возразила я, — не сами же они ушли?
— А я знаю? Может, ее сестра приезжала и забрала, никому не сказав; а может, теща сама перепрятала, чтобы на меня все свалить, — она ведь меня терпеть не может… Да мало ли…
— Добавь еще: а может, дед начал по валютным ресторанам ходить. Тебе не кажется, что это подло — обвинять ни в чем не повинных людей?
Вечером Олина мать сама позвонила к нам, как и следовало ожидать. Нет, старшая дочь не приезжала, да у нее и ключей нет от квартиры, а дед вообще впервые слышит о какой-то там валюте. Мои уши горели от стыда.
— Если Леша не вернет то, что украл, я подам на него заявление в милицию.
Вот и весь разговор. Мне абсолютно нечего было возразить. Вещи надо называть своими именами, и кража на все времена останется кражей.
— Леша, почему ты не взял трубку? Ведь она с тобой хотела говорить. Почему я оказываюсь крайней?
— Не о чем мне с ней разговаривать.
— А мне есть о чем разговаривать с твоей тещей? Я-то тут при каких делах?
Сын молчал, уставившись в одну точку.
— Я не брал денег, — упрямо повторил он. — Конечно, я уже был судим, на меня легко свалить, но я невиновен.
— Ой ли, сын? — вырвалось у меня.
— Неужели и ты мне не веришь? — вскинул он черные от гнева глаза.
— Да пойми ты, не бывает так, чтобы все кругом были неправы, а ты один прав!
— Нет, бывает! Сколько угодно таких примеров!
О-о-о! Сейчас он, чего доброго, начнет мне примеры приводить из классической литературы, с него станется.
— Не пудри мозги своими примерами, тут ситуация совсем другая…
— Да какая другая? Все против меня! Но ты-то должна быть на моей стороне?!
Не хватало еще стать соучастницей…
— Не зарывайся, сын. Я на стороне правды…
— А я и так говорю правду! Как будто специально сговорились мне нервы трепать, чтобы я сорвался…
Ого! Вон он куда клонит. Да, я в курсе, что ему после лечения необходимо избегать стрессовых ситуаций. Конечно, если только он эту ситуацию сам не создает…
Вечером Леша сходил к участковому и нажаловался, что его хотят оговорить.
На что он рассчитывал? Сколь веревочка ни вьется…
Ночью мне приснился сон: как будто я ступаю по тонкому льду залива и ежесекундно боюсь провалиться. Куда я иду? Впереди ведь ничего нет…
Днем я автоматически выполняла работу, готовила обеды и наводила чистоту. В детстве меня учили: даже если землетрясение, в доме должен быть порядок. Но мысли были далеки от того, чем я занималась. Как бабочка, проткнутая булавкой, продолжала трепыхаться, понимая, что конец уже близок. Чепуха! Как раз бабочка, к ее великому счастью, этого не понимает…
Нет, не подвела меня интуиция и на этот раз. Кража в Олиной квартире — дело его рук. Убедилась я в этом очень скоро. Деньги “ушли” — не без участия того же Коли — на ту квартиру, где продавали героин, так что друзья могли теперь спокойно там отовариваться. Скрывать было уже нечего, и Лешка пошел “вразнос”…
Бесконечной чередой потянулись дни, похожие друг на друга как две капли воды, и вместе с тем каждый последующий был хуже предыдущего. Несчастья градом посыпались на наш дом. События нарастали в геометрической прогрессии: скандалы происходили чаще, деньги таяли быстрее, слез я проливала все больше и больше. Вот тебе и лечение. Даже на месяц не хватило. Кому это было надо?
Изо дня в день металась я по квартире, обнаруживая новые пропажи, — уследить за Лешкой было невозможно. У наркоманов, оказывается, потрясающее чутье на деньги: куда бы я ни прятала, он везде их находил, поэтому в конце концов пришлось носить их всегда с собой, даже спать с ними (!). Самое смешное, что это не спасало: ночью мой “наркот” умудрялся выудить у меня из-под подушки портмоне так, что я даже не просыпалась. Утром его и след простыл, а я долго хохотала диким, истерическим смехом над своей наивностью и глупостью. Наверное, нашему районному психиатру частенько по утрам икалось…
В диване у сына я постоянно находила шприцы, на кухне — обожженные ложки, а в ночных кошмарах меня преследовали точечные героиновые зрачки моего старшенького.
Как-то раз я даже избила парня, продававшего Лешке героин, — до такой степени потеряла контроль над собой. Дело было так. Утром, своевременно хватившись очередной пропажи денег, я выскочила во двор и “застукала” сына на месте преступления: он передавал деньги наркодилеру. Гнев захлестнул меня с такой силой, что я уже ничего не соображала, — на юридическом языке это называют состоянием аффекта. Мгновенно налетела на них, как коршун или как ведьма (если учесть, что утром не успела причесаться), Лешку оттолкнула, а “продавца” схватила за грудки и начала изо всех сил молотить головой о стенку дома. Откуда у меня взялось столько сил? Нападение было настолько неожиданным, что жертва, парализованная страхом, совсем не сопротивлялась. Парень даже не пискнул, только мотал головой из стороны в сторону, а я продолжала в исступлении бить его, не ощущая боли в руках. В тот момент он был для меня причиной всех бед. Яркой вспышкой в голове пронеслась фраза: “Убийство без отягчающих…” Что же я делаю? Этак недолго и в тюрьму угодить, а мне туда никак нельзя; но на душе стало легче — классный выброс адреналина. Потом, когда пришла домой, постепенно успокоилась и поняла всю нелепость своего поступка. Не этот, так другой продаст, не в нашем, так в соседнем дворе купит. Глупо, а главное — бессмысленно.
Жизнь на грани нервного срыва не может продолжаться долго. Все чаще и чаще в голову начали приходить мысли о самоубийстве. Манящим избавлением от всего этого ужаса, единственным выходом казалась только смерть. Иногда я убегала на залив и долго бродила там по берегу в полном одиночестве. Природа странным образом успокаивала мои расшатавшиеся нервы. Конечно, я не ждала, что деревья вдруг подскажут мне выход из тупиковой ситуации или волны нарисуют на песке классическую формулу исцеления. Просто я тянулась к природе, как к родной матери, которая все понимает, жалеет и разделяет твое горе. Чем она может помочь? Разве что дать чуточку энергии, поделиться тем единственным, что у нее есть. Я сидела на берегу в полном оцепенении, слушала тихий всплеск волн и с благодарностью принимала молчаливое сострадание нашей нежной и ласковой матушки-природы. Время растворялось в тихом покое. В сравнении с необъятным безмолвным небом над головой все мои проблемы казались временными, проходящими. Ни о чем не думалось. Я слушала тишину и наслаждалась покоем, и силы постепенно возвращались ко мне. Наверное, поэтому раненые или больные звери тянутся в лес. Если не пришло время умирать, то они обязательно получат здесь жизненную энергию, необходимую для дальнейшей жизни. Домой возвращаться не хотелось, но там оставался младший сын, а я была не вправе сиротить его во второй раз.
ЗДРАВСТВУЙ, ТЮРЬМА!
На некоторое время отпрыск затих (пропал куда-то) и никак не проявлял себя. Судьба подарила мне передышку в несколько дней. Необходимо было использовать ее по максимуму: решить финансовые вопросы, заняться младшим сыном (у него начала хромать учеба), да и домашние дела находились в полном запустении. К ночи валилась с ног от усталости. Однажды под утро я услышала шум, доносившийся откуда-то издалека. Сон или явь? Понять невозможно, а вставать лень. Приятная дремота окутывала с головы до ног нежным теплом забытья. Жутко хочется спать, спать…
Сколько времени прошло — не знаю, но проснулась от неожиданного холода. Сигнальной лампой вспыхнуло в мозгу: “Что-то случилось!” Стремглав несусь на полной скорости в кухню и останавливаюсь как вкопанная. Окна здесь нараспашку, холод невообразимый, все перевернуто вверх дном (похоже, когда влезали, задели стол), на подоконнике грязные следы. Сумка в коридоре оказалась выпотрошенной, карманы куртки тоже. Кошелек, естественно, пуст. Проклятие, все подмели! Вот мерзавцы! Расслабилась, называется. Недаром он выдерживал время, чтобы притупить мамину бдительность. И ведь знал же мою привычку оставлять деньги в коридоре! Один был, или дружки помогали? Скоты. Работенка не пыльная: ночью, когда люди спят, по домам лазить, тем более — квартира на первом этаже. Гадость какая. Да разве это люди? Моральные уроды. Действуют с беспредельной наглостью и цинизмом. Ну, хватит реветь — слезами горю не поможешь. Здесь налицо тонкий расчет: Ванькина комната ближе к кухне, но он спит всегда так крепко, что пушкой не разбудишь. А я?.. Ведь слышала что-то спросонья, но не могла сообразить. А может, и хорошо, что не встала? Треснули бы по башке впотьмах, и все дела. А что? Запросто. “Прости-прощай, Одесса-мама, спасибо, что меня ты родила…”
На следующий день вызвала мастеров, и мне поставили решетки на окна (на все три!). Непривычным кажется небо в крупную клетку. Зато теперь попробуй достань меня, сынок!
Буквально через несколько недель после “оконной” кражи (у меня уже появилась классификация) Лешку поймали с поличным на какой-то квартире.
Оказывается, даже вора у нас посадить не так-то просто. Последовала целая череда звонков из милиции: то его задерживали, то отпускали, то он сам сбегал из-под стражи. Вот смеху-то было! Приезжают ко мне на ночь глядя менты и спрашивают:
— Скажите, Алексей дома не появлялся?
— Как он мог появиться? — опешила я. — Он же у вас сидит в КПЗ…
— Да нет, — отвечают, — он сбежал. Если появится — сообщите нам…
— Ну, вы, блин, даете, ребята… Уж, конечно, сообщу. Только здесь он не появится, знает: сюда ему дорога заказана…
Несколько раз меня выдергивали в милицию, пытаясь выяснить местонахождение сына и предлагая на опознание какие-то вещи, которых я в глаза не видела. Сынок спер где-то на стройке кабель, а сказал, стараясь выкрутиться, что взял его дома. Интересно, каким местом головного мозга он думал, когда решил, что мать будет покрывать его? Я одинаково тупо смотрела и на кабель, и на следователя. За кого они меня тут принимают? На фига козе баян, когда она и так веселая?
Пару раз милиция приезжала на дом в надежде застать “бегуна” дома, выбирая для этой цели почему-то ночное время суток. И каждый раз я упорно приглашала их осмотреть всю квартиру, раз уж мне не верят на слово. Нет, я все понимаю: матери тоже бывают разные. Некоторые “прикрывают” детей до последнего, иные сами сажают, а другие отказывают в доме раз и навсегда.
Изрядно устав от всей этой чехарды, я сама пошла к участковому оперу и попыталась объяснить ему положение дел: Лешу я выгнала из квартиры и пускать не собираюсь, поэтому искать его у меня — бессмысленная трата времени. Причины тоже пришлось изложить. Опер понял все правильно, и меня оставили в покое.
Наконец Лешку посадили окончательно. Узнав эту новость, я почувствовала невероятное облегчение. Мне ничего не надо было предпринимать. К сожалению (или к счастью?), по гороскопу я — “козерог”, а этим животным не следует вмешиваться в ход событий. Все мои попытки кардинально изменить что-либо оборачивались впоследствии против меня же самой. Коза должна быть послушна и безропотна — судьба сама выведет ее на правильную дорогу. Ей не пристала роль “стрельца”, это не ее удел. Сиди на месте ровно и щипли травку…
Наученная горьким опытом, я стараюсь подавлять в себе тягу к кипучей деятельности и направлять жизненную энергию в более спокойное русло. Итоги моих не в меру решительных поступков обратно пропорциональны желаемым результатам. Разумеется, это всего лишь мое, возможно субъективное, мнение.
В некоторых ситуациях — например, в истории с адвокатом — позарез необходимо было проявить пассивность. Дело складывалось следующим образом.
У меня и в мыслях не было брать Леше защитника, ситуация не та. В сложившихся обстоятельствах срок ему был обеспечен. Однако адвокат нашел меня сам.
Теперь, спустя некоторое время, я понимаю, что сама собственными руками выкопала себе яму. Оно мне было надо? То сынок “разводил” на деньги, потом эту эстафету приняли врачи, а потом и адвокаты… Ведь что получается? Каждый дает какие-то шансы (но не гарантии), всем надо заплатить, а “сваренную кашу” полной ложкой одна я хлебаю. Кушанье получается так себе, но кому-то есть надо…
Честно говоря, адвоката упрекнуть не в чем, он всего лишь выполнил свою работу. Пожалуй, даже слишком хорошо…
Познакомился Леша с ним в местном ИВС (изолятор временного содержания). Собственно, Вадим навещал его сокамерника, но сынок не мог упустить такую шикарную возможность и не пообщаться с интеллигентным человеком. Интересы и цели их, естественно, совпали: одному нужна помощь, другому — клиент, а мне отводилась “незначительная” роль спонсора. Кому как не маме оплачивать подобные “предприятия”? Результатом этого общения явился последовавший в тот же вечер телефонный звонок. Однако быстро же наши юристы находят себе клиентов! А уж обвести матерей вокруг пальца — это для них вообще плевое дело. Я имею в виду — навязать свои услуги таким образом, чтобы заказчик был абсолютно убежден в необходимости оных. Приятный мужской баритон “отбарабанил” мне список вещей, которые необходимо передать арестанту, и вежливо попросил о встрече, не замедлив указать при этом часы приема. Мягко говоря, меня немножко шокировала такая откровенная оперативность; появилось ощущение, что на меня пытаются давить. Ненавязчиво, аккуратно, но ощутимо.
Сначала я пыталась отговорить себя от этой встречи, но в назначенный час ноги сами понесли меня в юридическую консультацию, напрочь отказываясь повиноваться голосу рассудка. Разговор состоялся.
Адвокат оказался молодым холеным мужчиной с лукавыми глазами, как говорится, “упакованным” на все сто. Безапелляционным тоном он сообщил, что Леше “светит” довольно приличный срок, учитывая его первую судимость. Однако, просмотрев “дело” (ого, вот это натиск!), он берется сократить срок, обыграв кое-какие моменты. Все в таком духе. Я печально разглядывала золотую печатку на его безымянном пальце и в уме лихорадочно подсчитывала свои возможности. Безусловно, они оставляли желать лучшего. Нелепая вырисовывается ситуация: человек уже вроде начал работать, а я еще ничего не решила. Как-то не совсем порядочно с моей стороны. А может, все-таки послать его?.. Нет, не могу. Если он говорит правду, а не “вкручивает” насчет срока заключения, то это серьезно и надолго. Что же, одной ошибкой больше, одной меньше. Мы заключили контракт.
Со всеми вытекающими последствиями…
До сих пор не понимаю, как я умудрилась совершить эту очередную глупость. Да, срок, ну и что? Знал, на что шел. Но факт, что дали бы много. С помощью государственного защитника (его обязаны предоставить) Леша бы выкрутился. Он уже тогда неплохо знал законы. Но — что сделано, то сделано. Не пленка, назад не перемотаешь. К тому же сыграла роль обычная материнская жалость, которая до поры до времени притаилась в глубине души с тем, чтобы так невовремя выползти и ущипнуть успокоившееся было сердце. Да разве я одна такая? Когда человек уже несет наказание, самое место и время проявить к нему милосердие, даже если он того не заслуживает. Главное — не переборщить. Великодушие к наркоману можно проявить только тогда, когда он по ту сторону решетки. Нам, матерям, с жалостью надо быть особенно осторожными, выдавать ее порциями, по капельке, как смертельно раненному больному.
Письма летели одно за другим. Каждое — крик отчаяния, мольба о прощении, сожаление о содеянном, раскаяние. Ох уж эти письма осужденных! Сколько слез пролито над ними! Всю переписку я бережно храню, иногда перечитываю…
“Прости меня, мамочка, за всю ту боль, что я причинил вам. Очень сильно мучаюсь этой мыслью, все остальное на заднем плане”. И дальше: “Мне очень надо тебя увидеть и успокоиться. Если это возможно, мамуль, возьми свидание. Я ведь сижу здесь в полном неведении, время для меня остановилось на └картине” двухмесячной давности, и я ненавижу себя за свое бессилие. Мне необходимо вновь обрести уверенность, восстановить самолюбие и наполнить будущую жизнь каким-то смыслом, а это можешь дать мне только ты. Я понимаю, мои рассуждения о смысле жизни звучат смешно, но мне обязательно нужно определиться — с какой целью дальше существовать? Я потерял почву под ногами…”
Среди зэков сложилась любопытная поговорка: “Если жена не ездит к мужу, значит, плохая жена, а если мать не ездит к сыну, значит… плохой сын”.
Увиделись мы ровно через месяц. Тот, кто был на свиданиях в питерском “Централе”, знает — обстановка унизительно-угнетающая. По крайней мере, к откровенности не располагает. Разговор через стекло, по телефону. Слышно плохо из-за шума вокруг, говорить разрешено только на семейные темы. Иначе отключат.
То, о чем хотела спросить, моментально вылетело из головы. С ним, похоже, творилось то же самое. Смотрим друг на друга и молчим, только рука немеет от постоянно прижатой к уху трубки. Внешний вид у него, слава Богу, вполне здоровый. Даже поправился. Наверное, от малоподвижного образа жизни. Глаза немного растерянные и чуть сонные: мест не хватает, спят по очереди.
Разговор обо всем и ни о чем. Одним словом, намолчались вдоволь, а когда опомнились — конец свиданию. Это не страшно, главное — посмотреть друг другу в глаза. Я вспоминаю свидания на Металлострое — какой это был кошмар! Грязь, скопища тараканов, по зоне крысы бегают величиной чуть ли не с поросенка, а само здание никогда, похоже, не видало ремонта на своем веку. Мне казалось, что я насквозь пропахла тюрьмой, неделю потом отмыться не могла. Но самое противное — когда тебя обыскивают, словно ты сама преступница, только еще не догадываешься об этом. Нет, умом понимаешь: мера необходимая (всякое на зоне бывает), но душа не принимает. В те поездки я брала с собой Ваньку, тогда он учился в начальной школе. Считала целесообразным, если ребенок узнает все стороны жизни — и хорошие, и плохие. С тех пор младший сын твердо усвоил урок: тюрьма — это ад.
В “Крестах” родные избавлены от унижений, сопутствующих обыску, только “просвечивают” на предмет металла, причем быстро и без хлопот. Тем не менее приезжаешь оттуда полностью разбитая и морально опустошенная.
А письма идут одно за другим. Вот бы с такой регулярностью алименты на воле платил! Развели их еще зимой, Лешка уже сидел в тюрьме. Как оказалось, его присутствие на гражданском суде было совсем необязательно. Одновременно с разводом жена (теперь уже бывшая) добилась лишения его родительских прав.
Уведомление об этом пришло прямо в “Кресты”. Пережить в тюрьме лишение прав на отцовство — это, безусловно, очень тяжело; прежде всего потому, что у тебя нет возможности оправдаться, ты бессилен. Сын бился головой о стенку камеры и грыз зубами подушку. Порой мне казалось, что я слышу его крик: “Это же мой ребенок! Я его люблю!!” Поздно, слишком поздно. Что же ты думал раньше, сынок?..
А теперь ты пишешь, что он снится тебе ночами, и ты не хочешь просыпаться…
“По Васятке скучаю страшно. Читаю твои строки о нем, глаза закрою и… Вот он передо мной стоит, ручки махонькие тянет, обнять хочет. Слезы на глаза так и наворачиваются. Миленький мой, как ты там без меня? Господи! Когда я теперь увижу, обниму сынишку моего?!” И в конце каждого письма: “Обязательно поцелуй за меня Васю”. Терпи, сын, другого выхода нет. Может быть, судьба подарит еще шанс. У тебя стойкий ангел-хранитель (наверное, такой же интриган, как и ты), в последнее время ты ему много хлопот доставляешь; но надо отдать ему должное: ты до сих пор жив. Это только так кажется, что, находясь в тюрьме, от тебя ничего не зависит. На самом деле даже письма влияют на мои поступки. Видишь, тебе по-прежнему удается мной управлять, но я иду на это осознанно, с открытыми глазами. Понятное дело, ты не думал, что расплата будет настолько тяжела…
Еще одна ниточка оборвалась — институт. Меня просто “достали” из деканата: необходимо заявление с просьбой об отчислении. Через адвоката Лешка передал мне эту бумагу, которая разбивала последние надежды на образование. Представляю, каких усилий стоило написать ее! Учеба для сына не была пустым звуком, процесс познания ему нравился гораздо больше любой физической работы. К тому же в Лешке присутствовал полный комплект качеств, с которыми можно смело делать карьеру: самолюбие, тщеславие, амбициозность. С таким набором черт характера человеку трудно занять достойное место в жизни, не имея образования. Что с ним будет?..
Скрепя сердце, я отнесла заявление в институт. Староста группы дала мне характеристику для суда. С похоронным видом выслушала ее соболезнования: “Как жаль, Леша был одним из лучших наших студентов…” Стараясь подбодрить меня, высказала предположение: “А может, еще все обойдется? Опять восстановится…” Не хотелось разочаровывать эту милую девушку. Она искренне желала добра. Я была ей благодарна — это единственный человек, кто за последнее время сказал о моем сыне что-то хорошее…
ВСТАТЬ! СУД ИДЕТ!..
Время летит стремительно, вот и май подходит к концу. Весна в нашем северном климате слишком быстротечна, ее даже не успеваешь заметить. Только вчера деревья стояли бесстыдно голыми, а сегодня уже обзавелись молоденькой зеленой листвой (и когда успели?). Около моего дома стоит старая липа. Во время сильного ветра она бьет ветвями прямо по стеклу, словно пытаясь напомнить о себе. Меня это не раздражает, наоборот, я переживаю, как бы “старушку” не срубили работники садово-парковой конторы: ведь она, бедняжка, не может составить конкуренцию молоденьким своим соседкам. Каждый год я надеюсь поймать тот момент, когда почки на ее ветках распускаются в листики, но мне так и не удается этого сделать. Утром встаю — она уже зелененькая. Опять, в который раз, меня перехитрила! Вот лиса!.. Снова напомнила, с какой сумасшедшей скоростью летит время…
Неумолимо приближался день суда. Наверное, это последнее письмо:
“Ночь. Мне не спится. Внутри кто-то скрежещет опасной бритвой по сердцу. Мне так тошно и противно пребывание здесь, что кажется — отдал бы всю оставшуюся жизнь за проведенный на воле завтрашний день. Куда └сливать” адреналин?! Хочется прыгнуть грудью на дуло вражеского пулемета. За решеткой чудесная весенняя ночь, по-летнему тепло, с Невы даже рыбой пахнет, на нерест пошел судак. Но в то же время все это настолько нематериально, как по телевизору. Между мной и волей несколько лет помойки: с крысами, клопами, вшами и прочей атрибутикой тюремной жизни…”
Могу себе представить, как пасмурно у него на душе в ожидании предстоящего суда. Меня саму начинает лихорадить заранее. Никакой аутотренинг не помогает, не удается взять себя в руки, и все тут. Несколько раз виделась с адвокатом. Вот бы у кого позаимствовать толику оптимизма! Всегда весел, жизнерадостен. Похоже, пользуется советом Владимира Леви и тоже плюет на плохое настроение. Счастливый человек. Я тоже так хочу. Караул! Слюны нет.
“Раскисать” никак нельзя: впереди серьезные испытания. Да и грех жаловаться на отсутствие внимания: родные и знакомые, как могли, поддерживали меня.
Иногда заходил Лешкин друг — Гена. Во мне всегда будет жить теплое чувство благодарности к этому человеку, ведь он единственный из друзей, кто писал сыну в “Кресты”, носил передачи в КПЗ, даже вещи свои отдавал. Как он выкраивал время — ума не приложу. Вечерний институт, семья, две работы… Однако не поленился съездить на ту квартиру, где Леша якобы снимал комнату, чтобы забрать его вещи. Увы, весь гардероб уже успели “подмести” друзья-наркоманы.
Геннадию не удалось повлиять на Лешкино пристрастие к наркоте, хотя он и пытался это сделать по мере сил. Несмотря ни на что, Гена продолжал в него верить даже сейчас, когда все отвернулись от Леши.
Для меня остается загадкой, каким образом дружба могла связать таких разных людей. Между ними пять лет разницы, но это не главное. Совершенно различные темпераменты. Леше всегда мешали эмоциональность и чрезмерная вспыльчивость — сначала “наломает дров”, а потом начинает думать, анализировать. У Геннадия прямо противоположный склад характера: он терпелив, сдержан, а главное (редчайшая черта!) — терпим к чужим недостаткам и ошибкам. Когда они ссорились, сын ходил мрачнее тучи.
Гена работал тренером в спортивном клубе, где занимался мой младший сынишка. Кстати, до этого Ванька увлекался хоккеем и совершенно не рвался в бокс, ему больше нравились игровые виды спорта. Однако друзья решили, что из него получится первоклассный боксер. Не знаю, на чем основывалась такая уверенность. Общими усилиями перетащили Ваню в секцию бокса. В конечном итоге они оказались не так уж неправы: три года тренировок принесли кое-какие “плоды”, хотя и лени было предостаточно — на то он и русский Иван…
У Гены в то время был не самый счастливый период в жизни: он остро переживал развод с женой и разлуку с дочкой, которую нежно любил. Но я почему-то уверена — он справится, есть в нем этакий правильный “стерженек”. Удачи, тренер!..
Наконец наступил день суда. С самого утра буквально все валилось из рук. Долго ломала голову над смехотворной проблемой: что же такое надеть, чтобы меня не было заметно. В результате на заседание опоздала и влетела в зал, когда уже все были на местах — остаться незамеченной не удалось. Ого, сколько народу! Неужели так много свидетелей, или все это — любители “зрелищ”? Подсудимого пока не привели. Значит, есть время отдышаться и осмотреться. Жара сегодня невыносимая, даже в зале душно. Вот и знакомые лица: Лешкина жена (теперь бывшая) и теща. Слава Богу, адвокат на месте. Мы обменялись улыбками — сойдет за приветствие.
Ввели подсудимого. Сердце громко ухнуло и провалилось куда-то вниз. Те, кому довелось присутствовать на суде близких людей, поймут меня. Торжественность обстановки давит с такой тяжестью, словно ты находишься под водой на большой глубине, а все происходящее наблюдаешь через стекло водолазного скафандра. Противно сосет под ложечкой, и внутри дрожит какая-то до предела натянутая струна. Обстановка обязывает держать себя в руках, хотя комок в горле так и не удается проглотить…
Внешний вид у сына довольно пристойный, немного обреченный, пожалуй. Он не стал обводить взглядом весь зал, а прямо взглянул на меня. Молча поздоровались.
Судебное заседание началось. Изо всех сил я старалась сосредоточить внимание, но монотонные формулировки и постоянные повторения в обвинительном приговоре утомляли, и мысли рассеянно перескакивали с предмета на предмет.
Судья мне нравилась. Женщина хоть и в возрасте, но приятная. Я бы сказала, что ее внешность располагает к откровенности. В народе за ней закрепилась репутация лояльного судьи. Это отнюдь не говорит о ее мягкотелости, скорее о человечности. Когда того требуют обстоятельства дела, она может вынести довольно строгий приговор. Откуда-то издалека, сквозь густой душный туман, доносились показания свидетелей. Все правильно. Другого я и не ожидала. Невыносимо стыдно, словно нахожусь у позорного столба, как бывало в старину. Странно, но ощущение такое, как будто это со мной уже где-то когда-то происходило.
Мой сын — вор. Факты налицо, все доказано. Остается лишь “умыться” позором.
Скорее бы закончилась эта мука! Хочется глоток свежего воздуха…
Заслушали показания жены и тещи. Оля говорила решительно, категорично, хотя в голосе чувствовалось сильное волнение. Судья задала ей вопрос, как мне показалось, не относящийся к данному делу, а скорее подходивший для гражданского суда: уверена ли она в том, что Алексей — конченый человек, потерянный для семьи и общества. В ответ последовало: “Да, я уверена”. По рядам пронеслось оживление. В ужасе я посмотрела на сына — его уничтожающий взгляд был прикован к лицу жены. Если бы он мог им испепелить, то Оля уже горела бы ярким пламенем. Сколько же исков ему предъявлено? Я запуталась в подсчете сумм. Небось на штуку баксов наберется.
Адвокат задавал какие-то вопросы, старался обратить внимание суда на несовпадения, пытался “отмести” хотя бы один из исков. Бесполезно. Факты налицо. Будет платить (а будет ли?..). Мне показалось, что слабые “потуги” адвоката не могли сыграть решающего значения (впрочем, как знать…), хотя в заключительном слове он был весьма убедителен. Я заставила себя сосредоточить все внимание на его речи и в конце уловила слова: “…прошу ограничить меру наказания условным сроком”. В зале поднялся ропот: как так, столько эпизодов, и условно? Суд удалился на совещание. В перерыве больше всех возмущалась одна свидетельница обвинения, у которой Леша выхватил на улице сумку. Понять ее можно, меня бы тоже возмутил такой вопиюще наглый и циничный акт. Она утверждала, что таким “подонкам” надо давать по “максимуму”, потому что от них житья не стало. В адрес наркоманов я слышала “пожелания” и покруче: что-де их вообще расстреливать надо, все равно толку с них нет, только вред один. Что ж, нет проблем, патронов в стране хватит. Очистим страну от скверны! Уничтожим полмиллиона молодых парней, всего делов-то — по чести сказать, цифра может оказаться и большей. Да разве дело только в цифрах? Они ведь не с другой Галактики к нам прилетели (хотя и напоминают инопланетян), это ведь тоже “продукт” нашего общества. Да, подонки, да, мразь, да, дерьмо, но ведь наше же дерьмо. Значит, что-то с нашим государством не так, если в него смогла просочиться такая ужасная болезнь.
Женщина никак не хотела успокоиться и продолжала негодовать по поводу того, что в родном городе не может спокойно пройти по улице из-за этих скотов, которых надо уничтожать и уничтожать…
Я не выдержала:
— А если бы это был ваш сын?
Казалось, она только этого и ждала. Лучше бы я не заикалась!
— Мои дети никогда не будут такими! — выпалила она, словно плюнула мне в лицо.
О да, ваши не будут такими, будут только наши…
— А своего надо было воспитывать или лечить! — продолжала неугомонная пострадавшая, не пояснив, правда, одновременно это следует делать или в какой-то последовательности.
Это даже не камушек, а целый булыжник в мой огород. “Надо было вовремя слинять на улицу”, — мелькнула запоздавшая мысль, но у меня хватило глупости ввязаться в диалог:
— Думаете, не лечила? Ничего не знаете, а беретесь судить…
— Сужу не я, а суд! — парировала та.
— Вот и предоставьте это дело суду.
Нашу перебранку неожиданно прекратил какой-то мужчина (так и не поняла, свидетелем какой стороны он являлся), решительно вступившись за меня:
— Ну что вы на нее напали? Неужели непонятно, что она тоже хлебнула с ним лиха? Здесь все потерпевшие…
Разговор постепенно перетек в другое русло: стали осуждать тех, кто прикрывает наркобизнес, кто делает на нем огромные состояния, а люди страдают…
Адвокату тоже досталось от “моей” потерпевшей за то, что тот подвергает сомнению очевидные факты, пытается выгородить подсудимого и тем самым мешает свершиться правосудию. Не на того напали. Он очень ловко отмахнулся от наседавшей на него женщины, словно от назойливой мухи, сказав, что всего лишь выполняет свою работу, а каждый зарабатывает свой хлеб, как умеет. Он же не приходит к ней в бухгалтерию поучить ее дебиту-кредиту. Отведя меня в сторонку, он шепнул на ухо, что она явно перестаралась, наговорила на целые восемь лет.
Я аж ахнула:
— Что же теперь будет?
— Успокойтесь, думаю, все обойдется…
Вот “гусь”! Сначала напугал до полусмерти, а потом — “успокойтесь”…
Наступила решительная минута — чтение приговора. До чего же подло дрожат колени! Минуты тянутся невыносимо долго, чтению конца не видно. Только бы не рухнуть, только бы выдержать…
Что такое? Пять лет с условным отбыванием наказания? Этого не может быть!
Я что — сплю? В зале поднялся невообразимый шум. Значит, реальность — во сне так не шумят. Условный срок! Никто не ожидал такого исхода, а меньше всего я и Лешка. Ошарашенно смотрим друг на друга и ничего не можем понять. Зазвучали возмущенные голоса: “Ничего себе!”, “Валяй воруй дальше!” Та самая потерпевшая, обращаясь ко мне, сказала: “Наплачетесь вы с ним еще…” С подсудимого сняли наручники и освободили из клетки. Лешка, вконец растерявшись, обратился к своим конвоирам:
— А теперь мне куда?
— А теперь уж сам до дому дойдешь, без нас, — рассмеялись те, — привык, понимаешь, к сопровождению…
Люди начали расходиться, зал постепенно пустел, и только я продолжала стоять на месте как вкопанная, безуспешно пытаясь прийти в себя. Как мне надлежит реагировать? Радоваться или огорчаться? Ждала, что срок будет не очень большим, а он вообще никакой. Автоматически поблагодарила адвоката — впечатление такое, будто он сам не ожидал такого результата.
Мы забрали вещи из ИВС и молча пошли по улице, оба ошалело молчали. Дома Лешка явно себя чувствовал не в своей тарелке: он настроился на срок и мыслями был еще там, в тюрьме.
— Леш, ты что, разочарован?
— Да нет, просто не ожидал…
Но самой потрясающей была Ванькина реакция, когда старший приехал к нему в спортивный лагерь. Младшенький сидит себе на скамейке, тренькает на гитаре, ничего вокруг не замечает. Леша садится рядом. У Вани “отваливается челюсть”, а глаза обалдело таращатся на брата.
— Ты че, сбежал, что ли?
— Да нет, освободили, брат…
Спустя несколько месяцев…
ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ
Не знаю, какой реакции он ждал от меня, но я промолчала.
— Мама, ты что, не слышишь? — переспросил возмущенно. — У меня спид!
— Не ори — люди кругом. Или ты хочешь поделиться своей радостью со всеми окружающими?
Он растерянно посмотрел вокруг, но прохожих так и не увидел (хотя они были): для него не существовало в этом мире ничего, кроме своих глупых, надуманных проблем.
— Да ты просто не поняла!
Его покрасневшие глаза готовы были демонстрировать слезы.
— Да все я прекрасно поняла! Могу тебя поздравить.
— И все?..
— А что тебе еще? Усиленный паек? Я не умею лечить спид, так что помочь ничем не могу.
Похоже, не он меня шокировал, а я его. Было смешно и жалко смотреть на его обескураженную физиономию. А чего ты ждал, родной? Что я обалдею от горя, зальюсь слезами, растаю от жалости, и — готова мама, “созрела”, кушай ее с маслом. Давай-ка, дружок, в следующий раз придумай что-нибудь более вразумительное. Подготовься как следует, чтобы “пробить” мамину броню недоверия.
Шутки шутками, но я все же рассказала о нашем инциденте Ольге. Та всерьез испугалась — кто знает, когда он подцепил эту заразу, если не врет, конечно.
— Да не волнуйся ты понапрасну, ясно же — блефует.
— А если нет?
— Ну хорошо, проверься на всякий случай, для собственного успокоения…
Не сказать ей об этом я не могла. Общеизвестно, что спид у наркоманов не такое уж редкое явление. Слава Богу, все обошлось. Стыдно признаться, но я тогда за Олю переживала больше, чем за собственного сына: ведь она была абсолютно ни при чем, а могла пострадать по вине моего засранца.
Следующая психологическая атака последовала через несколько дней. В первом часу ночи раздался звонок телефона (вот черт, забыла отключить!), и Лешка взахлеб сообщил мне “потрясающую” новость: Аню (его подругу) забрали в милицию. Очень мило…
— Поздравляю, ну а я здесь при чем?
Мне надо было сразу положить трубку, но я плохо соображала спросонья и продолжала слушать, не отдавая себе отчета, зачем мне это нужно. Леша скороговоркой вводил меня в курс дела: они попались на каком-то деле (воровали, поди), но ему удалось смыться, а ее забрали. Конечно, она его не выдаст — он в этом уверен, но ведь у нее тоже условный срок, поэтому могут не выпустить. И не стыдно же матери сообщать такие вещи!
— Что ты от меня хочешь, чтобы я ее освободила?
— Мам, ну мне не до смеха…
— Представь, мне тоже. Будишь посреди ночи, несешь какую-то околесицу, а мне ваши дела — до лампочки. Сами заварили кашу — сами расхлебывайте.
— Знаю, но тут такое дело, — он замялся, — я ведь жил у нее, а теперь куда мне деваться?
Ах, вот оно что! Нетушки, этот номер у него не пройдет. Я не собираюсь снова давать себя грабить.
— Знаешь что, это не мои проблемы. Живи, где хочешь. Сюда дорога тебе заказана.
— Но ведь я там прописан…
— Очень сожалею. Не пущу и даже не заикайся на эту тему.
— Что же мне теперь — бомжевать?
— А это как тебе угодно. Надо было раньше думать. И не звони больше, нам с Ваней рано утром вставать, не все же такие бездельники, как ты.
Жестоко? Да на здоровье! Чтобы выжить в моей ситуации, надо быть толстокожей.
Надо-то надо, но каково это? Все в один голос твердят: “Не пускай его!” Но разве кто-нибудь знает, какой ценой это дается? До самого утра не могла сомкнуть глаз: как представлю его, свернувшегося калачиком в какой-нибудь грязной парадной, так сердце кровью обливается. Зароюсь лицом в подушку, чтобы Ванька не слышал моих рыданий, и реву без удержу. Все мне Лешка маленьким представляется: вот он, мой синеглазый первенец, красивый до “чертиков”, умненький не по годам…
Как же я люблю его и как мне его жалко! Где он сейчас?..
Утром встаю с опухшими глазами, невыспавшаяся, но полная решимости. Снова “надеваю” на себя непробиваемую броню сильной женщины и продолжаю жить эту невыносимо тяжелую, сложную, но мою, и только мою жизнь.
Лешка не собирался отступать, он был таким же упрямым, как я. Через несколько дней нарисовался собственной персоной, но с той же, только видоизмененной проблемой. Остается лишь удивляться изощренной фантазии наркоманов. Как они изобретательны в придумывании разного рода экстремальных ситуаций и как потрясающе убедительны в их изложении! Какой актерский талант пропадает! К режиссуре опять же не придраться. Сколько таких “великолепных” баек выслушала я за последние годы? И не сосчитать. На этот раз история, преподнесенная мне, выглядела слишком простенько. Слепили на скорую руку? Нехорошо. Вы меня разочаровываете, ребята.
Оказывается, Аню отпустили, но ее мать строго-настрого запретила Леше жить у них. К тому же приехал ее брат, и там просто нет места. Тесновато, одним словом.
— Леша, я устала повторять тебе одно и то же: это не мои проблемы. Живи, где хочешь и как хочешь. Тебе недостаточно того, что я тебя не посадила? Не вынуждай меня применять силовые методы. Забудь сюда дорогу.
— Что же мне, в “ночлежку” идти?
А что? Вид самый что ни на есть бомжовский, там уж точно примут за своего…
— Сотый раз повторяю: мне без-раз-лич-но. Теперь понятно?
Каждый такой разговор был как нож в сердце: я ловила себя на мысли, что начинаю испытывать отвращение к собственному сыну. На смену жалости пришло раздражение, а потом и ненависть.
— Мам, а может, мне уехать?..
Ну-ну. Через силу взглянула на него: чужой грязный мужик, не более того…
— Давно пора.
— Но у меня денег нет на дорогу.
Круг замкнулся. Конечно же, на мне. Не удалось прорваться в квартиру — хоть закинуть удочку насчет денег. Боже, как все надоело! В такие минуты отчаяния хотелось бежать сломя голову куда угодно, лишь бы никогда его не видеть и не слышать.
— Мама, ну хоть сколько-нибудь…
Теперь будет канючить. Значит, все ресурсы выдумок на сегодняшний день исчерпаны. Остается взять мать “измором”. Вытряхнула все, что было в кошельке.
— На, подавись! И оставь, наконец, меня в покое!
Ура! Пропал на целый месяц. Ванька подсмеивался надо мной: “Почем нынче спокойствие?”
Ему легко рассуждать, а мои нервы никто, кроме меня, не побережет. Общеизвестно: здоровье ни за какие деньги не купишь. Что касается младшего, то, несмотря на его внешний оптимизм, чувствовалось, что ему не так легко “переварить” ситуацию, сложившуюся в семье в результате событий последних месяцев. Между братьями давно пробежала черная кошка, имя ее — наркота. Открыто выступать на моей стороне Ваня не решался: слишком большая разница в годах между ними, поэтому он следовал политике молчаливого осуждения.
Когда-то старший брат заменил ему отца: нянчился с ним, помогал в учебе, ругал за двойки и плохое поведение, даже в школу ходил не раз. Десять лет прошло с тех пор, как я похоронила мужа. Все это время, благодаря Лешке, Ваня не чувствовал себя обделенным мужской заботой и вниманием. Старший брат давал ему то, чего недоставало ребенку, рано оставшемуся без отца, и был для него безусловным авторитетом долгие годы. Неожиданно наступил крах. Что творилось в Ванькиной мятущейся душе, когда в одночасье он лишился друга и заступника в лице брата? Все перевернулось с ног на голову: теперь надо было обороняться от того, кто раньше был его защитником. Для любого человека крушение идеалов не проходит бесследно. Как оно скажется на моем Ване?
Живя в постоянном страхе и боясь, что один пойдет по стопам другого, я часто и подолгу беседовала с Ваней о вреде наркотиков. Вычитаю что-нибудь новенькое и — сразу к нему: так, мол, и так. Почему я решила, что наглядного примера для него недостаточно? Впрочем, меня можно понять: после всего случившегося со старшим сыном я вдвойне тряслась за младшего. Как-то раз после очередной беседы Ванька не выдержал:
— Мама, да хватит об одном и том же. Я уже все знаю об этих проклятых наркотиках. В школе постоянно читают лекции на эту тему, да ты еще дома…
— Ты же знаешь, почему это меня так беспокоит, — укоризненно возразила я.
— Успокойся, я никогда не буду таким, как Леша.
Сказано категорично. Хотелось бы в это верить. “Никогда не говори └никогда””, — всплыли в памяти слова из “бондиады”. В детстве, насмотревшись на пьяного отца, я тоже решила, что никогда не буду пить. И что?.. В жизни полно подводных камней и помимо наркоты, о которые можно разбить себе голову. Любой матери хочется оградить от них своего ребенка. Безусловно, у Вани будут свои ошибки в жизни, но лучше бы такие, которые не поздно в дальнейшем исправить.
Лето было в полном разгаре. Меня закрутил водоворот событий: спортивный лагерь, поездки в Питер, Петродворец. Так хотелось успеть насладиться отдыхом! Пока Ванька не закончит школу, уехать куда-нибудь надолго я не решалась, да и с Лешей полная неизвестность…
Пошел второй месяц с того дня, как я последний раз видела старшего сына. Сначала я наслаждалась наступившей тишиной и покоем, потом в душу начала закрадываться тревога, а на смену ей пришли неясные подозрения. То, что он нигде не “проявлялся”, никто его не видел, не слышал и не встречал, казалось мне странным. Разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы я по нему соскучилась (это явный “перебор”), но полное отсутствие информации наводило на грустные размышления. Если бы с ним что-то случилось, уговаривала я себя, то сообщили бы обязательно. А собственно, почему обязательно? Кто его, кроме меня, хватится? Если где-нибудь от передозировки “окочурится”, то его даже опознать не смогут, ведь он давно все документы растерял, даже трудовую книжку за долги отобрали. Все же не безродная собачонка, чтобы вот так бесследно сгинуть…
Вон в соседнем доме прямо на лестничной площадке наркоман умер (приметы с Лешкиными не совпали — это я первым делом выяснила), так он в нашем дворе жил, поэтому соседи сразу определили, кто таков. Конец моим опасениям положил телефонный звонок из милиции города Пскова (!) Спасибо, что не с того света.
На том конце провода вежливо поинтересовались, прописан ли такой-то по данному адресу. У меня уже привычно “засосало” под ложечкой — условный рефлекс, не иначе.
— Да, прописан, — жалобно протянула я. — А что произошло?
— Мы его задержали на предмет выяснения личности — у него никаких документов.
— И что теперь? — У меня пересохло в горле и по телу побежали подозрительные “мурашки”…
— Теперь поедет домой. Ему предписано покинуть пределы города в двадцать четыре часа.
Домой!.. Меня бросило в жар. Нет, только не это!
— Ребята! Помилосердствуйте! — взвизгнула я, чуть не выронив трубку из рук. — Зачем он мне здесь нужен?!
На том конце молчали, осмысливая, по-видимому, мою неожиданную реакцию на сообщение о возвращении блудного сыночка в родные пенаты.
— А что, так все плохо? — спросили сочувственно.
— Да не то слово! — вырвалось у меня. — Может, пусть там где-нибудь в деревеньке живет, лишь бы не в городе? А?
Еще немного — и я бы расплакалась. Трубка тяжело вздохнула:
— Нет, мы не можем его здесь оставить. Пусть уж с ним разбирается ваше районное отделение…
Ну вот! Значит, точно что-то натворил. Не живется ему спокойно. Моей тихой, размеренной жизни наступает конец. Недолго музыка играла…
Не прошло и двух недель, как Леша предстал “во всей красе”. Морально я уже подготовила себя к этой встрече, была, так сказать, во всеоружии. Главное — не дать ему почувствовать свою слабость, даже тень жалости. Запрятать эти чувства как можно дальше, чтобы никоим образом не дать ему возможности управлять мною. Надо “превратиться” в сфинкса, в монолит…
Я старалась смотреть на сына как бы со стороны, словно на совершенно постороннего человека. С трудом, но это удавалось. Во что он превратился? Ни документов, ни вещей (кроме того, что на нем), ни работы, ни дома… вообще ничего. Бомж. Стоп! Меня это не должно волновать. Как только поддамся — моментально превращусь в жертву. Должно быть, он и сам прекрасно оценивает свое незавидное положение, а попросту крах. Как теперь будет из всего этого выпутываться? Никто ему не поверит, никто не поможет. Единственная “соломинка”, за которую он инстинктивно хватается, — это мать, то есть я… Милый! О чем же ты раньше думал, когда “гадил”?
Итак, с Аней полный разрыв — это я уже поняла из его слов. Она даже отказалась ехать с ним вместе во Псков. Все-таки ее мать надеется вытащить (с помощью адвоката, разумеется) дочку из того “дерьма”, в котором она завязла по самые уши. Блажен, кто верует… Так или иначе, но Леша никак не вписывается в их планы. Неудивительно. В благородном деле спасения “заблудшей души” он им не помощник, а скорее помеха, еще точнее — угроза. Стало быть, жить ему негде. Это раз. Денег нет, и кормиться не на что — это два. На работу не устроиться без документов — это три. Таков печальный итог его злоключений.
Мне стало даже весело — извиняюсь, дурная привычка смеяться там, где впору заплакать.
— И что же ты хочешь от меня? Чтобы я тебе все это предоставила?
Лешка смотрел на меня с грустью. Взгляд у него был абсолютно очеловеченный (то бишь не на “дозе”). Тем более должен понять, что другого обращения он не заслужил.
— Хотел просто посоветоваться, — тихо, чуть слышно ответил он. — Думаю, ты не захочешь мне помочь.
— Правильно думаешь, — механически слетело с языка, но в мыслях было совсем другое.
Я старалась прислушаться к себе, разгадать свои ощущения. Что-то неуловимо изменилось в сыне…
Но что именно? Ах да, он ни на чем сейчас не торчит. Не осталось ни малейшего следа от агрессии. Неужто за время пребывания во Пскове отошел от наркотиков? Похоже на то. Взгляд чистый, даже на лицо поправился. Неужели еще и рассуждать начал здраво? Если это так, то ему придется несладко, когда он осознает всю безысходность создавшейся ситуации. Мне надо быть вдвойне осторожной, чтобы не принять желаемое за действительное. Совершенно не испытываю к нему злости: как бык на красную тряпку, я реагировала исключительно на героин, который вызывал у меня невероятное раздражение. Поэтому и видела врага в собственном сыне. Сейчас передо мной всего лишь несчастный, запутавшийся человек, в котором без особого труда можно узнать прежнего Лешку.
Оказавшись на самом “дне” жизни, он ищет и не находит пути к спасению, даже не знает, с какого боку подойти к решению проблемы, — отсюда такой обреченный тон. Но что из этого следует? А из этого следует то, что он сам должен найти эти пути, ни в коем случае не прибегая к моей помощи. Только сам. И только тогда будет толк. Мое же “добро” в очередной раз обернется злом. Думай, думай…
КОШМАРЫ…
Прошел месяц…
Ту страшную осень я не забуду никогда. Она намертво врезалась в память чередой ужасных потрясений, связанных с Лешкой, одно хлеще другого. Жизнь стала походить на дурной сон без единого шанса проснуться. Как я потом ни старалась, никак не могла восстановить точную хронологию тех событий. Жуткие картины, сменяющие одна другую, сливались в единый сплошной кошмар. Что там фильмы Спилберга или ужасы Стивена Кинга по сравнению с теми сюжетами, что преподносил мне собственный сын? Он приходил, избитый до неузнаваемости, умоляя пустить его, говорил что-то об огромных суммах, которые должен…
Как и следовало ожидать, торговля наркотой не привела его ни к чему хорошему. Срывался, торговал, снова срывался… А деньги-то за товар надо отдавать!.. То, в чем завяз Леша по самые уши, было непроходимой трясиной, и она затягивала его все глубже и глубже. При его появлении меня охватывал дикий, первобытный ужас и начинал бить мелкий озноб от страха. Звонки по телефону следовали один за другим, и я отключила его. Лешка приходил все чаще и чаще, с каждым разом синяков и кровоподтеков становилось все больше, а одежда на нем была все изорванней… Как раненый зверь, пытался он прорваться в свою берлогу, но, увы, его туда не пускали. От постоянных побоев, боли, безысходности он совсем ошалел, понимал только одно: ему надо спасаться, но как это сделать, сообразить уже не мог. Чего стоил только один затравленный взгляд!..
Когда я не открывала на звонки, он часами сидел на лестнице, пугая соседей своим видом. Иногда, сжалившись, выносила ему что-нибудь поесть или пару десяток на ночлег и снова гнала его прочь. Теперь у меня не было иного выхода, как только выдержать все эти пытки до самого конца. О ужас, до какого?!.
Я упорно ждала, когда он найдет пристанище или опять куда-нибудь пропадет…
Живя в постоянном жутком страхе и трясясь от каждого звонка, ежедневно ожидала появления каких-нибудь его кредиторов с требованиями денег. Хорошо, если это будут только требования, а не конкретные действия. Да и потом, смотря кто явится, а то ведь могут и не слушать никаких объяснений. Были уже такие случаи. У одной женщины (я знала ее еще в молодости) мужа расстреляли в собственной квартире, а ее с ребенком заперли в ванной. Не знаю, было ли раскрыто это преступление, но, думаю, вдове это без разницы. Разумеется, преступники должны понести наказание и все такое, но у женщин (по крайней мере, у большей части) есть удивительное свойство — думать больше о том, как поднять осиротевших детей, чем о возмездии. Какой-нибудь законопослушный гражданин, читая эти строки, воскликнет: “Да сами вы виноваты!” — и будет по-своему прав. Вот только в жизни иногда происходят странные повороты судьбы, как говорится: “От сумы и от тюрьмы…” Любая женщина, выходя замуж, мечтает о прекрасной семейной идиллии со своим любимым и уж никак не думает рано овдоветь… Человек всего лишь предполагает…
Но это уже лирика, а то, что происходило в моем доме, более походило на фарс.
Однажды ночью (или это было раннее утро?) я проснулась от настойчивого стука в дверь. “Хоть бы Ваньку пожалел”, — подумала спросонья. Когда открыла дверь (в противном случае он перебудил бы весь подъезд), то первым желанием было захлопнуть ее снова. То, что я увидела, напугало меня до полусмерти. Сон как рукой сняло. На пороге стоял, конечно же, Лешка. Вот только узнать его было невозможно, разве что догадаться. Весь он с головы до ног был вымазан землей: лицо, руки, одежда.
На меня смотрели глаза, полные невыносимого отчаяния. Что же это такое?! Почему?..
— Мамочка, пусти меня помыться. Я от самого кладбища иду, — быстрым, захлебывающимся голосом проговорил он и схватился за косяк двери, чтобы не упасть.
Все правильно, привидение может появиться только оттуда. Столбняк, охвативший меня, начал постепенно проходить. Чтобы не разбудить Ваньку, тихо и яростно зашипела:
— Ты что, с ума сошел? Как ты можешь являться в таком виде?
— Мамуль, меня закопали, но я откопался. Я пешком шел…
Не сомневаюсь, что пешком. Никто бы не рискнул подвозить ходячего покойника. Чревато…
Господи! Но такого же не бывает в жизни! Это какой-то дурной сон! Почему я не просыпаюсь?
Я не хочу такой реальности! Чур меня, чур. Не исчезает. Стоит. Придется признать действительность.
— Доигрался, значит, — вздохнула обреченно, — а в следующий раз не откопаешься…
Пока он мылся, я сидела и подпирала спиной дверь ванной, зажимая в руке несколько десяток — ясно же, что попросит. В голове было пусто, ни одна светлая мысль не посетила ее, лишь один-единственный, исконно русский вопрос: “Что делать?” Пошла на кухню, открыла дверь холодильника и тупо уставилась внутрь. Долго не могла сообразить, зачем я туда полезла. Поставила чайник и забыла о нем. Взяла чашку и тут же выронила ее. Что со мной происходит? Почему все валится из рук? Вспомнился фильм с Джейсон Ли в главной роли “Похороненный заживо”. Налицо русская киноверсия…
— Мам, можно я останусь?
— Нет, уходи.
— Но почему?
— Я боюсь…
— Никто не знает, что я здесь…
— ??
Нет смысла повторять одно и то же сотни раз. Те же самые вопросы, на которые следуют те же самые ответы… В этом вообще нет никакого смысла.
— Возьми деньги и уходи. Ты же снимал комнату, вот и иди туда…
— Но меня оттуда и взяли!
Ну вот, пожалуйста! Если уж вычислили, где комнату снимает, то узнать, где прописан, пара пустяков.
— Леша, не терзай меня. Пожалей нас с Ванькой. Я и так дрожу постоянно как осиновый лист, не зная, что ожидать от завтрашнего дня. Так что уходи от греха…
Ночами меня часто преследовали кошмары. Но некоторые из них были настолько реальны, что граница между сном и явью словно стиралась. Этих полуснов, четких и запоминающихся вплоть до мелочей, я боялась больше всего. Я не снилась себе — я там жила… Вот и теперь…
Незнакомый большой дом с широкими старинными лестницами и высоченными потолками. Мы с Ванькой находимся там в гостях у каких-то знакомых (но незнакомых!) людей. Причем живем в этом же доме, только в квартире через лестничную площадку (?). Пора собираться восвояси, но нас не хотят отпускать, уговаривают остаться еще. На душе тревожно, я чувствую: мне обязательно нужно домой.
Выхожу на лестницу и вижу какую-то суету. Что здесь делают менты? А народу-то сколько! Окружающие люди при моем появлении замолкают и смотрят как-то странно: то ли с жалостью, то ли со страхом. Да что тут происходит? По какому поводу сборище? И почему все шарахаются от меня, как от прокаженной? Направляюсь к двери своей квартиры и вижу: она приоткрыта. Помню точно, что утром запирала ее. Боже мой, неужели взломали? Навстречу выходит незнакомый мужчина и решительно берет меня за руку.
— Вам не надо туда ходить, — говорит мягко, но категорично и ведет туда, откуда я только что ушла.
От страха нет сил даже сопротивляться. Краем сознания понимаю, что произошло нечто ужасное, но боюсь угадать правду. Даже не могу разлепить губы, которые сковал дикий ужас. Я должна спросить… должна… О, этот жуткий страх перед необратимым! Быстрее перешагнуть через него, перескочить! Набрала побольше воздуха в легкие и выдохнула, как в воду ледяную нырнула:
— Что случилось?..
Тот же незнакомец ответил:
— Потерпите, скоро все узнаете.
Да что они тянут, как кота за хвост? Неужели этот мент (как я уже поняла) не понимает, что еще больше “накручивает” меня? Должна же я знать правду!
— Говорите… я выдержу…
Оказывается, в период моего отсутствия в квартиру проник Лешка с толпой своих “друзей”. Во время оргии, которую они там устроили, Лешку кто-то убил, нанеся несколько ударов ножом. Из квартиры никого не выпускают, выясняют все обстоятельства дела. Издалека доносились приглушенные реплики: “…как изуродовали”, “…кровищи-то”, “…ну и зрелище…”
Я решительно поднялась:
— Мне нужно видеть…
— Не надо…
— Нет, надо!
В квартире (какая она огромная!) жуткий бедлам: вещи разбросаны, книги на полу. В большой комнате какие-то парни и девки, более похожие на мутантов, нежели на людей. И почему-то голые!
Остановившийся взгляд, точечные зрачки, медленные движения — как все это знакомо!.. Обдолбанные.
Некоторые лежат, вырубившись, иные пытаются подняться. Эти копошащиеся тела вызывают чувство гадливости, меня начинает тошнить. Прохожу в другую комнату, но и там нет Лешки. Какая-то чертовщина… Кровать аккуратно застелена, даже крови нигде не видно. Значит, уже увезли…
Какие предусмотрительные менты — пощадили мои нервы. Но кто же пол вымыл? А, неважно…
Обожгла мысль: у меня были спрятаны деньги в книге. Так вот почему они все валяются на полу!..
Сумма для меня немалая, так долго собирала… Переискала все — нет. Ну, спасибо тебе, сынок. Даже перед смертью умудрился матери свинью подложить. Ловлю себя на кощунственной мысли, что мне не так жалко Лешу, как украденные сбережения. Старалась подстраховаться на “черный” день, и на тебе. Конечно, таких дней у меня навалом, но все же… Как будто мстил мне напоследок…
На что теперь я буду хоронить его? Меня заполняла не жалость к сыну (не дошло еще), а яростная злоба. Эх, автомат бы! Да перестрелять всех этих сволочей, что ползают на полу моей квартиры! Кстати, интересно, что менты собираются выяснять у этих нелюдей? Или они намерены ждать, когда те придут в себя? Тогда это надолго…
Я рассказала следователю о пропаже. Он внимательно выслушал меня.
— Вероятно, из-за денег его и убили. Скорее всего, он их нашел, а кто-то решил отобрать… наверное. Но у присутствующих их нет, значит, убийца ушел с деньгами…
Тела “мутантов” загрузили в машину, и я осталась одна — без денег, без сына, посреди бардака в опустевшей квартире и с полным отсутствием желания жить. Слезы заливали лицо, и… я проснулась.
Не первый раз начинаю плакать во сне, а продолжаю наяву. Наверное, и не последний…
После такого сна довольно долго приходишь в себя. Я лежала и со страхом думала: какие новые испытания готовит мне грядущий день? Будет ли конец моим бедам, и каков он будет, этот финал?
Дело в том, что снов я особенно боюсь. Гораздо больше, чем каких-то примет в реальном мире. Причина кроется в том, что некоторые из них сбывались в моей жизни с абсолютной точностью. Для себя я называю их снами-предостережениями. Так было года за два до маминой смерти: мне приснились все обстоятельства ее кончины вплоть до мельчайших подробностей. У-у, как я рыдала у мамы на плече, а она, тогда еще совершенно здоровая и не подозревающая о своей болезни, пыталась успокоить меня, хотя сама была не на шутку встревожена…
Потом я не раз ловила себя на мысли, что в жизни моей имеют место какие-то эпизоды или разговоры, ранее виденные или услышанные во сне. Они не слишком беспокоили меня, думаю, с другими людьми тоже случается нечто подобное. Но за год до убийства моего мужа вновь снится “провидческий” сон: я оказываюсь в чужой незнакомой квартире, с зелеными обоями на кухне и с видом из окна на пустырь. Ощущение полного одиночества и гнетущей тоски. Только одна мысль: “Его уже нет… он умер…” После пробуждения — снова слезы, а муж только посмеялся над моими страхами: “Вечно тебе какая-то ерунда в голову лезет…” Когда через несколько месяцев после его смерти и непланированного переезда на другую квартиру я увидела кухню с зелеными обоями, меня прошиб холодный пот. Можно было не смотреть за окно — я уже знала, какой вид там открывался…
Несколько лет меня не посещали подобные сновидения, а вот сегодня снова. “Ну почему это должно непременно сбыться? — успокаиваю сама себя. — Просто я измотана, издергана, вот и результат”.
Я вытерла слезы (они текли непроизвольно) и попыталась проанализировать увиденное. Какие признаки того, что это может быть предостережение? Вот оно! Главное — реальность. Любые, казалось бы, несущественные мелочи я помню абсолютно точно: названия книг, валяющихся на полу, глаза незнакомца-следователя, рисунок покрывала на кровати и даже лепку на потолке. Отчего все эти детали так четко врезались в память? Если сон предвещает беду, то разве я могу ее предотвратить? Или все же могу? Но как? Надо подумать об этом на досуге. Какая все-таки подлость со стороны собственного мозга принимать и запоминать такую мерзкую информацию! Теперь живи и мучайся…
А память услужливо подсовывает еще одно давнишнее воспоминание. Когда Лешка был маленьким, мне несколько раз снился один и тот же сон: мой ребенок тонул. Я стояла почти рядом и ничего не могла сделать! Видела, как он уходит под воду (в его широко раскрытых глазенках застыл смертельный ужас), но не могла двинуться с места, словно приросла. Как будто силой кто-то втемяшил в меня мысль: “Если ты бросишься его спасать, утонешь сама”. Я твердо знала, что погибну, и не бросилась. Почему? До сих пор не пойму. Противоестественно. В реальной жизни я бы кинулась, даже не раздумывая, не размышляя ни секунды…
Интересно то, что после пробуждения было неизвестно, утонул Лешка или нет. Да, видела, как он тонет, но это еще не факт гибели. Многие люди, даже не умеющие плавать, оказываясь в экстремальной ситуации, выплывают… Спасется ли мой сын?..
АРЕСТ
Его взяли на квартире, где сработала сигнализация. Арестовали сразу. Незамедлительно позвонили из милиции и сообщили эту новость мне. Я почувствовала невероятное облегчение, словно огромных размеров камень свалился с души.
— Ну, наконец-то! — радостно выдохнула я.
Трубка обескураженно замолчала. Наплевать! Вот она, долгожданная свобода! Не надо больше бояться за свою жизнь и имущество, вздрагивать от каждого телефонного звонка или стука в дверь. Теперь я могу спать спокойно и видеть вместо ночных кошмаров нормальные человеческие сны, а просыпаясь утром, радоваться наступившему дню. Эгоистично? Еще как! Но я беззаботно летала по квартире от внезапно нахлынувшего счастья, словно за спиной у меня выросли крылья. Хотелось петь и танцевать, душа готова была вот-вот вырваться из тела. Мне стало тесно в четырех стенах, и я “вылетела” на улицу. Свободна! Свободна!! До чего же я люблю жизнь, и людей, и природу, и собак, и кошек, и птиц! Вспомнился мой любимый роман Михаила Булгакова. Мастер освободил Понтия Пилата от изнурительной вечной муки, от боли, страха и неизвестности. Он крикнул ему: “Свободен!” Мой собственный дьяволенок по имени Леша сделал для меня нечто подобное. Воланд недоделанный… Впрочем, Сатана никогда не стал бы делать того, что ему не хочется или, по крайней мере, не доставит удовольствия. Если посмотреть с другой стороны, то в таких “клинических” случаях, как с моим сыном, тюрьма — единственное спасение. Что же получается? Спас меня, а заодно и себя? Ловкую лазейку нашла ты, мать, для оправдания собственного эгоизма. Прямо какая-то патология — так радоваться заключению сына в тюрьму…
Дальнейшее развертывание событий я знала наизусть: начнет писать письма с бесконечными просьбами передать продукты, вещи (какие?..), приехать на свидание и т. д. Но это все будет потом, и я подумаю об этом после. А пока, в данную минуту, нужно насладиться ощущением свободы и душевного комфорта. Какие бы неприятности ни ждали меня впереди, они будут казаться мелочью по сравнению с тем, что осталось за плечами. Живи, дыши и радуйся!
Однако долго блаженствовать мне не дали. Леша значительно сократил “сценарий” (письма — это долго) и решил действовать прямо через следователя, категорически заявив, что никаких показаний давать не будет, пока та не позвонит его матери. Следователь, совсем зеленая девочка, перечислила мне целый список вещей, которые необходимо передать, и я ужаснулась: откуда я все это возьму? Можно подумать, его голым забирали. Следователь деликатно объяснила, что его скоро отправят в “Кресты”, а там вещи нужны обязательно. Вот смешная — не понимает, что мне не жалко, просто у него ничего нет. Но ее меньше всего интересовал вопрос, где и как я буду добывать все необходимое. Ее “донимал” Леша, а она в свою очередь донимала меня. Немного поразмыслив и поняв, что все равно не отстанут, собрала по родным и знакомым, что смогла, прикупила продуктов и отнесла в ИВС. А куда денешься? Больше некому: с женой в разводе, друзья от него отвернулись, а собутыльникам и торчкам он тем более не нужен. Все замыкается на мне одной… Зато когда на третий день я все же приволокла сумку с вещами (“с миру по нитке”), следователь обрадовалась мне так, словно увидела мать родную. Совсем, видно, затерроризировал девчонку.
До чего же не хочется таскаться опять в эти “Кресты”! На кой ляд мне свидание, если я совсем не хочу его видеть? О чем говорить? Вот, мол, допрыгался, такой-сякой-разэтакий, я так и знала и т. д. Как будто он сам не знает, какой он. Об адвокате даже речи быть не может (что я, враг сама себе?), да Леша сам не хуже любого адвоката законы знает. Кодекс, поди, наизусть выучил, рецидивист, как-никак. Стыдоба…
Письма летели одно за другим…
“Мамуля, я понимаю, что это всего лишь слова, которых было сотни тысяч, но иначе никак: прости меня, мам. Ты много раз говорила, что прощение надо заслужить, но это будет потом, а твое материнское прощение мне нужно сейчас; ты мне нужна сейчас, мам…”
Интересно, зачем это я ему понадобилась в срочном порядке? Наверное, уже накопил просьб…
Ага, вот и подтверждение моей догадки, этакая “незначительная” приписка:
“Если все-таки соберешься приехать сюда, прошу, привези антибиотики с витаминами. У меня опять начали покрываться язвами ноги, просто камерная напасть какая-то…”
Ну вот, теперь все стало на свои места. Ясно как божий день, зачем ему понадобилось мое прощение. Схема-то проста, как чертеж равнобедренного треугольника: сначала прости — потом дай. И ведь знает, стервец, что отвезу. Совесть не позволит пренебречь его болячками. Но Леша — “кадр” еще тот. Дашь палец — всю пятерню отхватит. Уже в следующем письме я получила такой длиннющий список вещей, что у меня невольно “глаза на лоб полезли”. Размахнулся, однако. Ну, уж это я смогу (если смогу) собрать только к судебному заседанию, не раньше.
Скоро суд. Идти или не идти? Вот в чем вопрос… С одной стороны, и стыдно, и времени жаль, а с другой — любопытно узнать, какие еще эпизоды он “намотал” в своей беспутной жизни и как будет теперь выкручиваться. Суд — это тоже представление, где главные роли исполняют судья, прокурор и адвокат, а подследственному отводится роль марионетки, судьба которой будет решена в зависимости от того, кто больше представит убедительных доводов в его защиту или обвинение. Все остальное — лирика. Личность обвиняемого по большому счету никого не интересует. Наверное, так и должно быть — эмоции мешают делу. Я тоже понемногу начинаю привыкать к этой процедуре. Таким образом, в перечне моих вредных привычек появилась еще одна — привычка таскаться по судам… Волнуюсь теперь поменьше (все-таки “ветеран”!), в ситуацию “врубаюсь” получше (по той же причине), и даже появилось что-то вроде хладнокровия. Опыт, приобретенный с годами, выработал свой стереотип поведения.
В атмосфере народного суда нет ровным счетом ничего романтичного (если не сказать человечного), поэтому я вписалась как нельзя лучше в эту обстановку, просидев все заседания каменным изваянием в углу небольшого зала.
Лешке, можно сказать, повезло: прокурор была совсем молоденькая девушка. Безусловно, возраст еще не говорит о некомпетентности, только об отсутствии опыта работы, но в юриспруденции опыт — немаловажный фактор. Надо отдать ей должное — она старалась изо всех сил. Вот только обвиняемый достался не совсем простой…
Лешка был доставлен на суд в полной “экипировке”, вооруженный Уголовным и Процессуальным кодексами (из них торчали закладки), выписками и тетрадью с ручкой. Подготовился он, по всему видать, основательно и собирался биться “не на жизнь, а на смерть”. Что ж, его право, в конце концов — это его жизнь и его годы. Впечатления раскаявшегося грешника он не производил, напротив, был решителен и спокоен. Ни в какой жалости Леша определенно не нуждался. Увидев меня, широко улыбнулся и приветливо потряс наручниками. Решил поддержать меня? Спасибо, тронута. Я надела на лицо гримасу, которая должна была означать улыбку, и, кажется, не снимала ее до конца судебного заседания. Лешку завели в клетку, сняли “кандалы”, и он разложил на скамейке все свои “орудия” борьбы.
“Встать! Суд идет!” Каждый раз, когда слышу эти слова, у меня, согласно условному рефлексу, начинают подло дрожать колени. Битва началась…
Судья на этот раз был мужчиной. Если верить слухам, довольно “крутой” мужик. Как писал Лешка в письме, “от него сантиментов не дождешься”. А по виду не скажешь: улыбка с лица не сходит, глаза веселые. Вот так радостно влепит “десяточку”, словно новогодний подарок вручит. И — по тундре…
Судья долго и монотонно читал обвинительное заключение, согласно процедуре. Суть дела: подсудимому вменяют три эпизода квартирных краж и соответствующую статью 158. Посмотрим, что из этого багажа попадет в приговор. Гладко такие мероприятия, как суд, не проходят. Вот и теперь, не явились несколько свидетелей и, как ни странно, одна из потерпевших. Но и показаний пришедших хватило, чтобы вырисовалась весьма нелицеприятная картина: взламывая двери в квартиры, “обносил” почтенных людей. Ужас. Куда деваться от стыда? Захотелось уменьшиться до размеров букашки…
Безусловно, все эти “подвиги” он совершал не один, но никто не смог доказать наличие подельника, а Леша не такой дурак, чтобы вешать на себя “групповуху”…
“Срок за мной, как земля за колхозом…” — вспомнилась фраза из его письма. Интересно, какую позицию он выберет, чтобы не схлопотать “десятку”, которая уже нависла над ним, как дамоклов меч? В сумме с условным получается… Стоп! Я не ослышалась? “Отказка”? Вот это финт! Нахал — ни больше ни меньше. Учитывая, что он шахматист не из слабых, с его стороны это ход ферзем — отказаться от показаний, данных на следствии, и признать, что оговорил себя (?). Позиция, достойная возмущения и одновременно восхищения своей беспрецедентной наглостью.
Лицо у судьи почему-то пошло красными пятнами, хотя улыбка на губах и доброжелательность в голосе не исчезли. Мы переглянулись с конвоиром (хороший, кстати, парень, душевный), и он состроил гримасу, означающую “вот это да!”. Я подавила смешок.
Все пошло не так. Атмосфера в зале стала напряженной, даже воздух уплотнился. Чувствовалось, что никто, и прокурор в том числе, не ожидал такого поворота событий.
Я лихорадочно соображала: раз Леша повел себя именно так, значит, он рассчитывает “отмести” вменяемые ему эпизоды (а ввиду отсутствия прямых улик это вполне возможно), доказать их несостоятельность и свою непричастность. Умно, ничего не скажешь, — тогда на него не смогут “повесить” исполнительные листы с возмещением материального ущерба. Но как он собирается это провернуть? Нет, не зря я пошла на суд… От одного эпизода — попытки кражи — ему никак не удастся отбрыкаться, ведь его взяли, что называется, с поличным, тому есть прямые свидетели. Правда, потерпевшая претензий не имеет и исков не выставляет (?!).
Значит, останется только попытка (это два-три года) плюс трешка испытательного из пяти условных. Стало быть, он “бьет” на минимум. А ежели потом амнистия или УДО (условно-досрочное освобождение), то такими темпами через пару-тройку лет дома окажется, испугалась я. Господи помилуй, что я с ним буду делать? Невольно прониклась симпатией к молоденькой прокурорше: девочка, дорогая, “работай его” как следует, ведь чем больше ему дадут, тем больше лет спокойной жизни мне отмерено. Ну а что, в самом деле? “И не стыдно тебе?” — попрекнул внутренний голос, но как-то уж слишком тихо. Да пошел ты!.. “Злая ты, нехорошая”, — продолжал шептать тот же премерзкий голосок. Цыц, я сказала! В конце концов, это его выбор, вот и пусть сидит. Ну хорошо, хватит пререкаться, слушаем дальше.
Оговорить-то оговорил, а с какой целью? Тут уж не только прокурор, но и судья вцепились в него “мертвой” хваткой: каковы были причины такого оговора? Ничего вразумительного они так и не добились. Лешка стоял на своем: мол, причины сугубо личного характера, и говорить о них он не хочет. Мне стало не по себе: на что намекает этот “темнила”? Не та ли причина личного свойства, что сидит скромненько в углу зала в моем лице и почти не дышит? Помнится, я как раз советовала ему пойти “посидеть”… Да нет, похоже, он просто блефует. В другое бы время такое поведение на суде было расценено не в его пользу, но сейчас заговорили о правах человека, так что… пришлось проглотить эту горькую “пилюлю”. Заседание отложили.
Тихонько брела я по аллее парка домой и пыталась привести разбегающиеся мысли в порядок.
На душе было муторно. Казалось, вот-вот я должна уловить что-то очень важное, понять, догадаться, но это что-то неизменно от меня ускользало. Как же так получилось? Почти в каждом из нас присутствует дух авантюризма, но почему не направить его в мирное русло? Неужели Лешка не мог найти другого применения своим способностям, как только в криминальной среде? Вон в письмах пишет, что “поднаторел” в составлении кассационных жалоб. Сначала написал за какого-то полуграмотного мальчонку-первоходка, который ни одной бумаги составить не умел. Денег на адвоката у него нет (пареньку двадцать лет только), а из родных одна только старая бабушка. Леша составил за него кучу жалоб и ходатайств в разные инстанции, в том числе и в прокуратуру. Через полтора месяца пацана отпустили…
Потом другие стали обращаться за помощью, так и пошло. Теперь с его “легкой” руки уже четверо на свободе гуляют. Не исключено, что кто-то из них и в самом деле невиновен… Догадаться нетрудно, на чем Лешка строил свои жалобы, будучи достаточно грамотным в этом деле. Ничего удивительного, что любые ошибки следствия он обратит в свою пользу, ведь Уголовный и Процессуальный кодексы стали его настольными книгами. В них Леша ориентируется, как рыба в воде.
За несколько дней до суда, перед описываемыми событиями, мне приснился очередной сон (как они меня достали!) недвусмысленного толкования. В нем не было ни людей, ни событий. Это даже был не совсем сон, а просто какое-то сообщение. Перед глазами встала почему-то огненная цифра шесть, а незнакомый голос издалека оповестил, что мой Алексей приговаривается к шести годам лишения свободы. Проснувшись, я никак не могла понять, зачем мне снится то, что я все равно не в силах изменить. Глупость какая-то. Похоже, мое подсознание играет со мной злые шутки. Ну, погоди! Теперь буду перед сном заниматься аутотренингом, давать себе установки на эротические сны. Посмотрим, как оно теперь себя поведет; я заставлю-таки плясать под свою дудку…
ПРИГОВОР
Возвращалась домой усталая и опустошенная. В голове уже не было никаких мыслей. Они иссякли.
В этот момент недалеко от своего дома я увидела женщину-бомжа. Бедное создание так увлеченно рылось в деревянных ящиках из-под фруктов, которые стояли возле рыночной помойки, что не замечало никого вокруг.
Для неопытного глаза прохожего предмет ее поисков был совершенно пуст, но профессионал, каким, несомненно, являлась эта женщина, мог извлечь из него массу полезных и вкусных (?!) вещей. Несведущим не понять. Она с такой скоростью обшаривала все эти многочисленные ящики, легко порхая руками, подобно пианисту-виртуозу, что я невольно залюбовалась ее работой. Красота! Опомнившись, отвернулась: зачем смущать человека? От сумы и от тюрьмы… А вдруг и меня на старости лет ждет та же участь? Мысль больно обожгла каленым железом, и я живо представила, как Лешка, вернувшись из лагеря уже матерым зэком, вытуривает меня из квартиры, и я рыскаю по помойкам в поисках какой-нибудь еды, подобно бездомной бродячей собаке… Что за бред? Меня аж передернуло от такой по-нездоровому разгулявшейся фантазии.
Подобного никогда не произойдет просто потому, что быть того не может, и все. В конце концов, Лешка меня любит. “Ага, как собака палку”, — подло съехидничало мое второе “я”. Ну и ладно. Однако, если рассуждать здраво, неплохо было бы подстраховаться от такого жуткого варианта и в течение тех лет, которые он отбывает, что-то изменить в своей жизни. Получится ли? Но почему бы и нет? Если задаться такой целью, вполне можно осуществить ее: либо разменять квартиру (хотя что тут менять?), либо найти себе какого-нибудь мужика, который приютит меня, а если повезет, то и защитит. Мечты, мечты… Первый вариант все же предпочтительней, тем более что с мужчинами мне в жизни катастрофически не везло. Или им со мной?..
Заседание откладывали еще шесть раз: одна из потерпевших по-прежнему не являлась в суд. Когда не приходят свидетели, это можно как-то объяснить: они не слишком заинтересованы в процессе. Многократное отсутствие пострадавшей можно объяснить только одним: значит, не слишком пострадала…
Эпизоды отметались один за другим, и мне показалось, что судья больно часто соглашается с подсудимым и отказывает прокурору. Защита построена была юридически грамотно, почти безукоризненно. Это стало понятно даже такому дилетанту, как я. Лешка значительно облегчил адвокату задачу тем, что основную работу по защите проделал сам. А что ему оставалось? Государственный адвокат не будет вникать во все тонкости дела: он работает не по контракту.
Появлялись новые свидетели, которые подтверждали лишь сам факт кражи, а подсудимого в глаза не видели. Какой-то “неуловимый Джо”… Наконец заслушали последнюю потерпевшую (“выловили”-таки): да, квартира была взломана, магнитофон исчез, подсудимого никогда раньше не видела, исков о возмещении выставлять не собирается. На вопрос “Почему?” так и ответила: “Да я не доживу!..” Ситуация складывалась немного комично, но явно в Лешкину пользу. Ну не верят люди, что им когда-нибудь что-то там возместят, или же время свое ценят дороже украденных денег и вещей. Проще плюнуть и забыть — так рассуждают многие. Как говорится, “умерла так умерла”… Мне самой изрядно надоело просиживать часами в этом неприветливом здании (знамо дело — не ресторан, чай), но я решила: коли начала, то буду истязать себя до конца.
Уголовных дел в суде был “завал”, одно по времени накладывалось на другое, поэтому с расписанием творилась полная чехарда. Приходишь к назначенному часу, а там другое слушание. Ожидание может протянуться до обеда. Наконец сообщат, что дело будет рассматриваться завтра. Кому это понравится?
Кто-то с работы отпросился, у кого-то дети маленькие, а кому-то просто терпения не хватает на такую волокиту. Одна из потерпевших сетовала: “Нет, меня точно выгонят с работы. У нас сейчас самое горячее время — отчеты…” Разговорились. Женщина оказалась очень приятной в общении. Как оказалось, ее уже третий раз грабят. “Просто я невезучая, ко мне так и липнут неприятности”, — сокрушалась она.
В ожидании очередного заседания я слонялась по коридорам и от нечего делать перечитывала списки назначенных слушаний, в основном мелькала одна и та же статья 158 — кражи, кражи… Иногда проскальзывали 161 и 162 — грабеж и разбой. Господи, что делается?
Скоро праздник — юбилей Санкт-Петербурга, и, похоже, наши “блюстители порядка” пытаются освободить город от приклеившегося к нему ярлыка — “бандитский”… К тому же летом судьи в отпуска уходят.
В списках “дел” промелькнула пара знакомых фамилий: вот этот стоял у самых истоков “свободной торговли” и “бомбил” наш рынок с наводящей на всех ужас наглостью; а этот, известный всему району, вообще на свободе слишком долго загулялся. “Вор должен сидеть в тюрьме!” — золотые слова, ей-богу.
Хорошо, если бы сегодня и моего чада судьбу решили, а то я так намозолила всем глаза, что меня скоро за своего работника принимать станут.
Ну, наконец-то чтение приговора! Спокойно, мать, нервы — в кулак! Последний бой — он трудный самый…
До чего же длиннюща речь судьи, аж на несколько страниц… И хочешь сосредоточиться, но никак не получается. Все-таки осталась только попытка кражи, и, разумеется, с прибавкой… Оба-на!
“…Приговаривается к шести годам лишения свободы с отбыванием в колонии общего режима”.
Дьявольщина! Опять сон “в руку”… Но почему не строгого?
Теперь можно перевести дух. Во все глаза смотрю на Лешку, как он реагирует. Нет, он не доволен приговором: расстроен, подавлен, руки дрожат. Господи помилуй, а чего же он ждал?! На что надеялся?
Прокурор вообще запрашивала девять лет, уж она-то точно недовольна приговором. Да, сынок, тебе трудно угодить… Суд закончен, пора надевать наручники, но конвоиры не торопятся: все равно ждать машину. Небольшая передышка, чтобы прийти в себя. Шесть лет! Ё-мое… Это еще предстоит переварить.
Нервными движениями Лешка складывал в пакет свои записи и книжки. Растерянно посмотрел на меня, в глазах — беспомощность.
“Успокойся”, — сказала ему одними губами. Он понял и кивнул головой…
Машину так и не дождались. Да и зачем она нужна? Отделение совсем близко, в двух минутах хотьбы. Так дружно и пошли пешком: Леша посередине, конвоиры по бокам. А я бодренько вышагивала рядом, провожая своего (уже осужденного) сидельца вместе с сопровождением до милиции. По дороге даже развеселились. Один из конвоиров подтрунивал: “Это все мелочи, Леха, ты, главное, скажи, куда золото-бриллианты закопал?..” Напряжение спало. Шли, перешучивались. Лешка обернулся ко мне:
— Мам, ну и как тебе срок? Шесть, представляешь?
“До него пока не дошло, — поняла я. — Небольшой шок, перевозбуждение…”
— Срок не мне, а тебе, однако, — отозвалась в духе шутливого разговора. — Нормально. Я уже знала, сколько дадут…
— Откуда?? — выпучил глаза и даже приостановился.
— Да мне эта шестерка снилась за несколько дней до суда, — призналась я.
— А-а, — протянул он, видимо, вспомнив о моем “нюхе” на такого рода гадости.
Некоторое время шли в полном молчании. Лешка тяжело вздохнул:
— Да, пути Господни неисповедимы…
А ведь переживает. Каково ему сейчас будет в изоляторе? Словно в ответ на эти мысли, сердце мгновенно сжалось и заныло… А, была не была. Незаметно достала из сумки пятидесятирублевку, перед поворотом во двор сунула ее в руку одного из конвоиров и прошептала скороговоркой:
— Пожалуйста, купите ему пива, пусть успокоится… нервы же… сами понимаете…
Он все прекрасно понял. От Лешкиного зоркого глаза тоже не ускользнул мой порыв. Все мы люди, все мы человеки… Что такое стресс, мне хорошо известно.
Дома на меня обрушился с расспросами младшенький:
— Ну что, “отстрелялся”? Сколько дали?
— А тебе сколько хотелось бы?
— Чем больше, тем лучше! — выпалил он.
О, жестокий максимализм семнадцатилетних!
— Не обольщайся, дали шесть лет…
— Жаль… А почему не девять? Выкрутился?
Ну что за назойливый мальчишка! Дал бы матери передохнуть…
— Ну, ты бы на его месте точно не выкрутился, не с твоими мозгами, — невольно съязвила я, но тут же опомнилась: — Ой, сынок, не дай Бог тебе оказаться на его месте, я этого уже не переживу…
Ванька притих, сел со мной рядом. Немного погодя неуверенно спросил:
— Мама, тебе что, уже его жалко? Ты все забыла?
— Да ничего я не забыла. Пойми, его уже осудили. Теперь можно проявить и милосердие. Лежачих не бьют.
Ваня смотрел на меня своими ясными серыми глазами (какой разительный контраст с братом!), и в его белобрысой головенке шла серьезная мыслительная деятельность.
— И на зону, значит, поедешь? А помнишь, говорила: “Ни за что!”?
Ну, говорила, в пылу ярости могла и не такое брякнуть. Куда я денусь? Ведь больше к нему никто не приедет. Конечно, помню, как не раз грозила Лешке, что ноги моей больше не будет в тюрьме после всего, что он мне устроил… Только знаю совершенно точно, что пройдет какое-то время, и чувство долга погонит меня в дорогу. Разве я должна ему? Нет, тут что-то другое… Трудно объяснить, но это сильнее меня. Может исчезнуть любовь к мужчине, сойти на “нет”, а любовь к своему ребенку (пусть даже большому) не исчезнет никогда. Даже если он превратится в законченного мерзавца и скотину, жалеть его не перестанешь. Поэтому спустя какое-то время ноги сами понесут к нему, повинуясь приказу сердца, над которым ты не властна. Мы сами, добровольно становимся должниками своих детей… На всю жизнь… Я — мать, хорошая или плохая, но — мать, а значит, просто не смогу иначе, не сумею. Как все это объяснить младшему сыну?
— Поживем — увидим, — попыталась я уклониться от прямого ответа. — Ваня, я очень устала, не доставай ты меня сейчас…
— Ну, я-то к нему точно не поеду и письма писать не буду, — решительно высказался сын.
— Да кто ж тебя заставляет, чудак человек? А насчет писем — так ты просто лентяй писать. Ну все, тема закрыта.
За исключением Ваньки, все остальные посочувствовали тому, что Лешка получил столь немалый срок. Шесть лет — вполне солидный отрезок жизни, который он проведет в изоляции, в обществе таких же уголовников, вынужден будет врастать в эту жизнь, жить ее законами, критериями. Кто получает длинные сроки, тот очень тяжело потом (после отсидки) адаптируется на свободе. Редко кому удается выскочить из этого замкнутого круга. Основная масса рецидивистов предпочитает возвращаться к более привычному укладу жизни, то есть в тюрьму. Кому-то и “помогают” туда вернуться… У меня так много знакомых среди этого “контингента”, что печальную закономерность выявить нетрудно. Вот и Лешка… Так и не смог жить на свободе, не нашел себя, не справился… Или просто не захотел? Почему, ну почему, сынок, ты выбрал именно эту дорогу в жизни? Неужто она для тебя так интересна? Кем ты себя видишь в этой среде? Ну, не Робин Гудом, уж точно. Откуда вообще взялась пагубная страсть к легкой наживе? Лучше пойти в тюрьму, чем преодолеть ее?.. Даже любовь к сыну не смогла удержать здесь, на воле. Что теперь говорить Ваське: почему папа опять пропал неизвестно куда? Последний раз, когда внук был у меня, он достал мои альбомы с фотографиями (они ведь на видном месте) и подолгу, внимательно разглядывал снимки, где изображен его отец. В его глазенках отчетливо можно было прочитать вопрос, но все-таки спросить он постеснялся. Или побоялся услышать правду: ведь он умница не по годам. Я молчала. Пусть лучше Ольга скажет. Она — мать, должна найти нужные слова, а я не могу. Горько, стыдно, обидно…
Как подумаю, сколько лет мне мотаться по тюрьмам и зонам, так черная тоска душу заволакивает. Разве это ему дали шесть лет? Это нам дали. Да еще и общего режима. Почему? Как рецидивисту ему вполне могли дать “строгий”, логичнее было бы. Говорят, там порядка больше. Я даже лелеяла надежду, что его увезут куда-нибудь подальше, в Сибирь… на лесоповал… И ездить не надо, только посылочки изредка… Так нет же, будет здесь, в области, “бить баклуши”. Общак — это сплошной бардак и беспредел, он и сам в этом признается. Чем там можно заниматься? Бездельем маяться да ленью обрастать… Чует мое сердце — начнет донимать просьбами: приедь да привези ему то одно, то другое… Все они мастера душу родным мытарить. Разве у меня одной такой нытик? Нет, почти у всех одна и та же история: бесконечные мольбы и просьбы, тоска зеленая, одним словом. Едешь с грузом на сердце и с поклажей в руках, а возвращаешься с еще большей тяжестью на душе. Ох, и горька доля матери каторжанина… Тяжела ноша, а бросить никак нельзя…
Со смешанным чувством радости и боли открываю почтовый ящик и достаю очередное письмо:
“…да, срок немаленький, а с ним и время, которое дает возможность что-то еще поменять в моей жизни, если это возможно. Хотя, конечно, возможно, ведь я нахожусь в самом начале пути, по сути дела. Этот путь даже еще не начат, и Бог знает, каким я выйду через шесть лет… Перспектива далеко не веселая, но в этом исключительно моя заслуга. Не нашлось во мне ни ума, ни желания жить по-другому, что-то внутри оказалось сильнее элементарного здравого смысла. Чтобы побороть это что-то, время есть. Буду думать…”
“КРЕСТЫ”
“Кресты” — одно из старейших зданий в Питере. Организация здесь (как и все гениальное) достаточно проста. Два здания соединяются в виде креста. Символика, хочется думать, взывает к милосердию, а не к чему-то иному… Каждое крыло этого креста — корпус по сто двадцать (!) камер. Всего восемь корпусов, из которых один больничный (основной контингент — “вичевые”), плюс пристройка — девятый корпус, — там сидят “тубики”. Подвалы тоже не пустуют. Тут располагается комендатура — это “собачники”, “спальники”, где собирают этапируемых и вновь прибывших. Здесь же находятся карцеры — одиночные изоляторы для провинившихся. Вахта свиданий тоже помещена в подвале. А еще куча всяких кабинетов от оперчасти до ДПНСИ, куда лучше не попадать, как пишет сын.
Когда приходит автозак с преступниками, конвой сдает этап в комендатуру, те распределяют подопечных по разным категориям: тех, кого только что “закрыли” (арестовали) в один собачник, кто ездил на следствие или на судебный процесс — в другой, а кто осудился и получил срок — в третий, лиц с нестандартной сексуальной ориентацией — в четвертый…
Тех, кто вернулся со следствия, наутро поднимают из подвала по своим камерам. Тех, кто осудился, сажают на “осужденку” соответственно полученному режиму. А вот с теми, кого только что закрыли, сложнее: “шмон” (осмотр) на предмет чесотки, вшей и других насекомых, рентген-флюшка, анализ крови (спид, сифилис, гепатиты…), отпечатки пальцев, фотки фас-профиль… Потом неделю сидят в карантине и ждут распределения по “квартирам”. Карантин — это те же камеры, только необжитые. “Выдергивают” оттуда тоже очень интересно, даже своеобразно. Завели их, вместе с Лешкой, семь человек. Через два дня одного фтизиатр забрал на тубик — значит, флюшки готовы, и одному не повезло… Еще через два дня двоих на вич выдергивают… Ага, опять пронесло… В конечном итоге оставшихся выводят на один из корпусов, где опер задает типичные вопросы: где родился, сидел ли раньше и т. д. Только потом уже определяют в соответствующую камеру, то есть на “квартиру”. Такова стандартная картинка тюремной организации.
Интересно то, что отношения между арестантами вышли совсем на другой уровень по сравнению с тем, что было 5–10 лет назад. Очень многое делается во избежание беспредела в камерах, для поддержания больных, вновь прибывших. Все это организовано самими заключенными. Есть положенец “Централа” (вор или жулик), смотрящий за “Крестом”, есть смотрящий за корпусом. Каждый может написать им “маляву” для разрешения любого спорного вопроса или конфликтной ситуации, возникшей в камере. Это люди, которые не просто живут этой жизнью. Не будет преувеличением сказать, что они душой страдают за это дело — поддержание людского уклада жизни. Самое главное — везде оставаться человеком. “Многие сильно удивятся, узнав о тех изменениях, что здесь происходят”, — пишет Лешка. Ну, еще бы!
Во-первых, никто не вправе физически надавить на сокамерника. Для разрешения конфликта существует смотрящий. Во-вторых, здесь “не разденут догола в игру”. Для того чтобы с тобой сели играть “под интерес”, оппонент обязан сначала убедиться в твоей платежеспособности, да и много проиграть просто не дадут. И еще куча негласных правил, помогающих сохранять человеческий облик в “доме нашем общем” — по выражению сына. Если сложить начальные буквы, то получается просто-напросто… ДНО. Публика здесь, как и в пьесе Максима Горького, такая же разношерстная…
На каждом корпусе существует “общак”, с которого “греются” карцер, карантин, больница, этапы. Уделять внимание в общий котел — святая обязанность каждого уважающего себя “порядочного” арестанта. Зато в минуту острой (!) нужды любой может туда обратиться. Все это вместе взятое порой расслабляет некоторых, и они забывают, где находятся. Нахалов приходится “ставить на место”, а потом обосновывать свои действия смотрящему. Но ежели не смог обосновать или в твоих действиях углядят (там психологи очень даже неплохие) беспредел, “сучье” или “козье” поведение, то спрос по всей строгости арестантской жизни: отнимут здоровье где-нибудь в бане да еще клеймо прилепят такое, что потом нормальной жизни ни в одной зоне не дадут. Одним словом, в этом мини-государстве одинаково не живут: одни лучше приспособились, другие хуже. Кто-то живет за счет своих мозгов, кто-то за счет физических данных, кто-то все купил — даже камеру, кто-то “сучит” на ментов, кто-то “балуется под хвост”… кто во что горазд… Намного легче людям коммуникабельным, которые заезжают, как к себе домой, и знают, как органично вписаться в тот или иной коллектив по одному беглому взгляду. “Сейчас, перед праздниками, — ужас: что ни └новосел” — то бомж… Его, очарованного, еще └белочка” стегает (то бишь горячка), а они его в камеру, да еще статью на уши…” — посмеивается Лешка в письме. Вот уж где истинно учишься терпению — люди разные, и ладить надо со всеми. Нравится он тебе или нет — кого это волнует? Может, на свободе ты бы его за три версты обходил, а здесь приходится спать на соседней шконке. Сколько людей — столько и судеб, и среди них немало кровавых… Читаю письмо, а у самой мурашки бегут по коже:
“Такие дела приходится выслушивать, что волосы даже на руках дыбом встают. Иной раз думаешь: Господи, ведь мясник — пробы негде ставить, руки по самые плечи в крови (три трупа!), а он все туда же — жаловаться…”
В камере Леша сдружился с одним пареньком, близким ему по интересам. Был у его товарища реальный шанс на волю уйти по замене меры пресечения, но ничего не получилось. “Досадно, — пишет сын, — мы столько времени и сил потратили, а оказалось недостаточно…”
Ваське (такое “погоняло” дал ему Лешка) инкриминируют рядовое ограбление. Парень из самой что ни на есть интеллигентной семьи: мать всю жизнь в техническом вузе высшую математику преподавала, отец — музыкант, сестра закончила Финэк и имеет свою фирму.
Как водится, в семье не без урода… В прошлом Васька — мастер спорта по теннису: сила удара, резкость, глазомер — все на невероятном уровне, но… наркотику это до “лампочки”, и не таких обламывал. За пять лет “дружбы” с героином у него не осталось ничего, кроме цирроза печени и простреленного колена. В позапрошлом году завязал, женился, дочке сейчас девять месяцев. Однако криминальная репутация далеко не отпускает: забрали за ограбление, которого он, по всей видимости, не совершал. Лешка почти уверен в его невиновности, но никакие жалобы, составленные и грамотно, и обоснованно, все равно не помогают. Не исключено, что его просто убрали “с пробега”. После праздников вполне возможно, что выпустят, но только не сейчас. У Васи жена на десять лет моложе его, и он очень переживает, чем она там занимается. Со стороны это может показаться смешным: чем может заниматься девчонка, у которой девятимесячный ребенок на руках?.. Но ведь это со стороны, а ему там не до смеха. Правда, жена и на свидания к нему бегает, и приветы стабильно по радио два раза в сутки передает — одним словом, живет одной его тюрьмой… Есть такая радиостанция “Русский шансон”, по которой все в “крытке” с ума сходят. Репертуар — блатата и барды. У них есть программа под названием КПЗ (концерт по заявкам), выходит она три раза в сутки. Люди звонят в прямой эфир, передают приветы своим родным и заказывают песню соответствующего репертуара. Выглядит это примерно так:
— Хочу передать привет Васильеву Николаю на Арсенальную набережную, дом 7, в “квартиру” 671 (!!)…
Правда, пробиться в прямой эфир по телефону достаточно трудно, и сообщения шлют на пейджер для абонента КПЗ… Вот веселуха для заключенных! Такое развлечение — отдушина.
Но весело бывает далеко не всегда. Суд остался позади, и Лешка ждал этапа…
“Возвращаюсь к моей скромной персоне. Мам, твоя фраза: └Мой сын — вор”, ты мне льстишь…
Если серьезно, то выкинь это из головы. Перед кем стыдно? Зачем это? Да, все запущено, но на то мне и срок дан. И неизвестно, что и как будет через шесть лет. Положение может триста раз перевернуться, надо только жить, и все. Шесть — нормально, а может, и много — я еще не понял. Вот режим явно не по мне. Во всяком случае, кассацию писать не собираюсь. Ты права, я получил минимум, но совесть здесь ни при чем. Все более чем обосновано: рецидив (вменили-таки) плюс пять лет └рюкзака” (то есть условного), из которых мне и добавили неотгулянную трешку. Приговор у меня на руках, там все подробно расписано. Я └пробил” каждое предложение — нарушений нет, докопаться не до чего. За что боролся на суде, я добился: эпизоды └отлетели”, денег на меня никто не повесил. Все учли и дали… минимум… шесть… Поэтому какой смысл писать кассацию, если жаловаться не на что?.. Если честно, то порядком устал от всего этого └жевалова”… Одно льстит — прокуроршу я все-таки └уделал” и свое навязал. Остались └пустяки” — срок отсидеть…”
Ошибаешься, сынок. Не такой народ прокуроры, чтобы вот так быстро сдаваться. Буквально через пару недель выяснилось, что прокурор направила в городской суд кассационное представление, в котором она просит отменить приговор и направить дело на рассмотрение в другом составе суда. Чуяло мое сердце, что эта девочка еще себя покажет. А что? Она молода, энергична, амбициозна, ей надо делать карьеру, а каждый выигранный процесс укрепляет ее репутацию. Неужели дело будет пересмотрено? Если жалобу в городском суде удовлетворят, то приговор отменят, назначат новое разбирательство, вся тягомотина пойдет по второму кругу, а это по срокам, как минимум, год. Даже если дело окончится для Леши благополучно (то есть прокурорскую жалобу не удовлетворят), то все равно до осени ему этапа не видать как своих ушей. Тем более если учесть, что летом судьи отдыхают, а отпуска у них будь здоров…
В любом случае отчаиваться не стоит. Леша, не будь дураком, тоже отправил в городской суд свои возражения на протест прокурора: ему эти девять лет, которые она хочет навязать, на фиг, не нужны. Написал, что считает приговор справедливым, законным и обоснованным.
Два месяца малоприятного ожидания закончились для Лешки удачно (я же говорю — везунчик).
Прокурорскую жалобу направили в районный суд (почему — непонятно), и я отправилась туда с целью узнать результат, а заодно и подписать заявление на свидание. У меня не было никаких причин таить на судью обиду, поэтому поведение мое было как нельзя более доброжелательно.
Судья все так же улыбался в своей обычной манере, а после моего вопроса даже рассмеялся:
— Да, хитер этот Алексей… Даже меня, старого “зубра”, провел…
Призвав на помощь все артистические способности, какие у меня были, я сделала абсолютно невинные глаза:
— О чем вы, Владимир Николаевич? Я даже не в курсе…
Он смотрел на экран монитора и производил какие-то манипуляции с “мышью”.
— Отказался от своих показаний, и все тут, — судья взглянул на меня, продолжая улыбаться, и вдруг неожиданно закончил: — Все правильно, вывернулся, молодец.
Смутившись, я пробормотала что-то насчет того, что Леша меня в свои планы не посвящал… Кстати, это была правда, многие моменты на суде для меня самой явились полной неожиданностью. А судья продолжал весело улыбаться…
— Ну что ж, передайте ему, что жалоба прокурора не удовлетворена. Езжайте на свидание…
“Боже мой, чего доброго, он еще и привет ему передаст?..” — обескураженно подумала я, а ноги уже несли меня по улице, оставляя далеко позади набившее оскомину здание суда…
“ПЕРЕСЫЛКА”
В Горелове расположена пересылочная тюрьма. Раньше тут была обычная зона, а теперь, когда “Кресты” “разгрузили”, здесь дожидаются “законки” — ответов на кассационные жалобы — либо отбывают маленькие сроки — до трех лет. В это Богом забытое место даже письма идут три недели. Расположена тюрьма далеко в стороне от самого поселка, автобус туда не доходит, и люди вынуждены идти пешком с тяжелой поклажей в руках. Летом благодать: природа кругом замечательная, птички поют, воздух — пей — не напьешься, а вот зимой… холодно, темно, скользко, и стаи голодных бродячих собак носятся по окрестностям. Лешка попал сюда летом. Первый раз, не зная дороги, я добиралась аккурат четыре часа. Действовала по принципу: “Язык до Киева доведет”. В Лигове приставала к каждому второму прохожему, пытаясь выяснить, как добраться до гореловской тюрьмы. Кто-то пожимал плечами (вот счастливцы!), а кто-то давал лишь приблизительную информацию. В результате умудрилась сесть не на тот автобус, и в Горелове пришлось “голосовать”, чтобы как-то добираться дальше. Увы, ни одна машина не останавливалась. Почему? Не думаю, чтобы их так пугал мой внешний вид. Я, конечно, не Софи Марсо, но и не Фредди Крюгер… Подошла к первой попавшейся машине у шиномонтажа и обратилась к стоявшему рядом водителю:
— Будьте так добры, объясните бедной провинциалке: у вас тут что, когда голосуют, останавливаться не принято?
Устремив на меня подозрительно-испытующий взгляд, водитель, видимо, успокоился (а может, даже что-то понял) и довольно добродушно отозвался:
— Точно, у нас не останавливаются…
Посмотрев на заманчиво приоткрытую дверку его машины, я решилась идти ва-банк — видимо, от усталости:
— Ну, тогда вы меня довезите, — улыбаясь, снахальничала я и решительно полезла в салон.
Оказавшись в безвыходной ситуации, мужчина сначала растерялся, но потом, похоже, решил, что я имею право на такое бесцеремонное поведение. Довез с ветерком, до самых ворот тюрьмы, не забыв при этом “сорвать” с меня полста рублей за быструю доставку, а заодно и за мою наглость.
Позже, когда привыкла и освоилась, мне удалось сократить время на дорогу до двух часов. Правда, по дороге назад опять застревала — слишком большие днем перерывы между электричками и паромами.
Деревня — она и есть деревня, даже канализации здесь нет. С передачами творится полная белиберда: сигареты россыпью, конфеты разворачивать, домашнее нельзя. Целая куча непонятных запретов. С каждой приехавшей комиссией вводят новые изменения. Постановления следуют одно за другим, родные не успевают перестроиться. То крупы и макароны нельзя, то можно, то опять запретили… Какие могут быть запреты, если жрать, извиняюсь за выражение, нечего? Баланда, что дают заключенным, попросту непригодна для употребления в пищу, а недоваренной перловкой можно клеить обои… И при такой кормежке вводить запреты?! Абсурд! Тут вся надежда на родных, иначе можно и ножки протянуть… Есть матери, которые каждые выходные сюда мотаются. Заключенные здесь худеют катастрофически, некоторые теряют до десяти, даже до пятнадцати килограмм. Казалось бы, времена, когда арестантов морили голодом, давно должны были отойти в прошлое. Ан нет. Зато физиономии у здешних ментов — хоть сейчас на заклание… Здание, в котором находится помещение для свиданий, давно просит какого-нибудь ремонта — лучше капитального. С потолка капает вода (а иногда и льется), поэтому линолеумные полы вздулись и источают запах сырости наполовину с гнильцой… Куда я попала? Какое-то средневековье… Трубки телефонные допотопные (им самое место в музее), шнуры оголены во многих местах, и провода скреплены кое-как, вручную. Бедные посетители орут в эти трубки что есть мочи, желая быть услышанными, но, учитывая, что перегородок здесь нет (это в “Крестах” подобие кабинок), они лишь перекрикивают друг друга. Получается страшный бедлам…
Среди посетителей подавляющее большинство матерей, а заключенные, естественно, сыночки от восемнадцати до тридцати пяти… дальше, видимо, матери не выдерживают…
Правда, попалась в нашем “стаде” и молоденькая овечка. Девочка (точь-в-точь кукла Барби — такая премиленькая) приехала к мужу на свидание. У того срок небольшой — три года, вполне может дождаться. Она уже знала здесь весь персонал, прекрасно с ним ладила и чувствовала себя как рыба в воде. Самое интересное, что ей даже дали пообщаться со своим суженым не через стекло, а, так сказать, “в натуре”… Рядом с помещением для свиданий есть маленький узкий коридорчик, где стоит одна-единственная скамейка. Вот там они и пристроились…
Как говорится, “голь на выдумки хитра”. Когда мы выходили уже за ворота тюрьмы, эта лапушка объявила во всеуслышание, что они “прекрасно все успели”, и мамаши дружно разразились оглушительным хохотом… Молодец, девчонка! Голод не тетка. Так держать! Кстати, парень-то, оказывается, оставил ей на свободе деньги, и она, как человек порядочный, считала своим долгом и адвоката ему нанять, и ездить на свидания, и засылать передачи. Да и любовь, наверное… Что ж, всегда приятно узнать, что не перевелись еще на Руси Волконские и Трубецкие, хотя сравнение это весьма относительное. Мальчик-то сидит отнюдь не за политические убеждения, а за хранение и сбыт наркотиков. Мне довелось пообщаться с его матерью. Та уже ни на что хорошее не рассчитывала — вторая судимость у сына. Откуда, мол, оптимизму взяться? Она бы с большим удовольствием прекратила эти поездки, если бы невестка чуть ли не силком не тащила ее сюда. Мать с горечью выложила мне всю “эпопею” буквально в нескольких словах, и я невольно остолбенела — история, как две капли похожая на мою, вплоть до мелочей, за исключением невестки.
— Это он в последнее время приторговывать начал, — рассказывала она, — а до этого два года душу из меня частями вынимал. Чего только не делала — и лечила, и в деревню увозила, все бесполезно. Из-под ареста даже в наручниках сбегал, менты сколько раз домой приезжали… Сейчас я хоть живу, а тогда до инвалидности дело доходило… Да разве всего расскажешь? — махнула она рукой.
— Били? — без уточнений спросила я, будучи уверенной, что мать поймет как надо. Здесь все схватывается на лету — настолько близка и понятна тема.
— Конечно, еще как! И его били, и он бил, и уже ничего нельзя было понять… — Помолчали некоторое время, вспоминая страшные синяки на родных физиономиях, заплывшие глаза, переломанные руки и сотрясения головного мозга…
— Зато с невесткой вам повезло, — осторожно вставила я.
— Мне — да, а вот ей… — Она покосилась на девушку, стоящую неподалеку, и придвинулась поближе. — Они ведь недавно сошлись, она его толком узнать не успела, да и молодая… А я помалкиваю, пусть себе ездит, мне легче, а ему тем более…
Но почему бы и нет? Я решила подбодрить свою соседку, которая, похоже, мучилась угрызениями совести:
— У них все может сложиться хорошо. С такой девчонкой не пропадет…
— Хотелось бы, — задумчиво продолжала она. — Только не верится мне… Друзей у него нет, учебу давно забросил, работать не любит, да и не хочет. Одно знает: дай да дай… Не письма — сплошные списки. Хорошо хоть, что мне не звонит. Когда закончится это “дай”, где брать будет? Опять на “легкие заработки” потянет…
Да, печально. Мой тоже недалеко от этого ушел в деле “дайканья”. Да все они такие…
На первом свидании Лешка показался мне сильно исхудавшим, а на втором я его просто не узнала. Наголо остриженный, весь в черном и… в очках. Он и раньше жаловался на зрение, но теперь дела совсем плохи. У нас в родне не было близоруких. Неужели героин сделал свое “черное” дело? Говорит, с расстояния в два метра уже все расплывается. Не просто плохо — скверно. Да, Ванька в порядке. Экзамены в вуз с “успехом” завалил (аж в два!), теперь пойдет работать. Сейчас играет целыми днями в футбол да купаться ездит в спортивный лагерь, еще любовь крутит. Так что у него полный “ажур”.
Помнится, ты говорил когда-то, что придет время, и я буду гордиться своими сыновьями. Часом оно еще не наступило? Может, мне уже пора начинать гордиться? А если серьезно, то я чувствую себя с вами бессильной, как тот боксер после нокаута. Два сына, а ни одного не могу в люди вывести… Внука вижу редко, его Ольга на дачу увезла. Правда, на день Военно-морского флота привозила. Мы встретились в луна-парке, на аттракционах, я покатала Ваську на каруселях, сфотографировала. Конечно, пришлю фотки, какие проблемы. Я могла бы долго болтать таким образом, если бы не пришлось сильно напрягать голосовые связки из-за шума вокруг. Лешка слушал мое тарахтенье, а сам большей частью помалкивал. Внешне он изменился очень сильно. Дело даже не в том, что сильно похудел, а как-то еще больше отдалился, что ли. Совсем чужой стал. Правда, одно качество осталось прежним: глаза неизменно разгорались при виде денег; поэтому, когда я достала из кармана пятидесятку, он среагировал моментально. Дело в том, что я специально выбрала для свидания угловое место: там было треснуто стекло, и через образовавшуюся щель можно было вполне протащить любую бумажку. Мысли наши, как это часто бывало раньше, совпали: взгляды перекрестились на этой трещине. Мы поняли друг друга. Благополучно проскользнув через щель в перегородке, купюра молниеносно исчезла в “талантливых” Лешкиных руках. Реакция последовала незамедлительно:
— А еще нет?
Это вместо спасибо! Теперь вижу: сын остался верен себе. Глаза как у кота, завидевшего мышь…
— Леша, у меня осталось только на дорогу, передача все “съела”…
— Понимаешь, мам, — замялся он, — здесь котируются только сотенные…
— А пятисотенные не котируются? — улыбнулась в ответ на его прозрачный намек. Понял. Что-то промямлил.
— Сынок, если она тебя не устраивает, можешь вернуть назад тем же путем, — засмеялась я.
— Нет, ну что ты, все нормально…
Я смотрела на осунувшееся лицо сына и поражалась изменениям в его внешности. Насколько быстро отражается на нем недоедание! А может, и смена обстановки сказывается… Глаза ввалились, скулы обтягивает кожа, даже нос заострился. Куда делось все, что он наел в “Крестах”? Чересчур резкая перемена. Интересно, надолго ли ему хватит моей передачи?..
— Леша, расскажи о себе. Чем вы там занимаетесь?
— А чем тут можно заниматься? — невесело усмехнулся он. — Рыскаем целыми днями в поисках жратвы, как те собаки… Голодно здесь, мам… (Не скули, а то расплачусь, я ведь тоже не железная…)
Последние два месяца у Лешки были сплошные переезды. Порядком устал он от постоянной смены коллективов. Правда, здесь довольно занятно. Вместо камер — секции (казармы, оставшиеся от воинской части), человек по сто каждая. Все щели зарешечены, и на улицу выводят только на часовую прогулку, но все равно места несоизмеримо больше по сравнению с “Крестами”. В бытовом плане примерно как в зоне: кормежка ужасная, поэтому кашеварят прямо в секциях. Электроплитки разрешены официально. Заключенные слоняются из одного конца секции в другой в поисках чего бы сварить. Как обстоят дела с питанием, я уже знала: в очереди только об этом и говорили. Животрепещущая тема… Библиотека здесь неплохая, каждые две недели книжки приносят.
— Ванька так и не хочет мне написать? — неожиданно спросил Леша. — Ну хоть немного, хоть пару строк…
— Не любит он писать, ты же знаешь. Девчонке своей целый месяц письмо сочинял, да так и не отправил…
Не хотелось говорить ему, что Ваня не просто не пишет, а категорически отказывается даже говорить на эту тему. Почему этот мягкий и добрый характер превращается в кремень, когда я завожу разговор о старшем брате, — для меня загадка. Жалеет всех кого угодно: собак, кошек, инвалиду может последние деньги отдать, а вот Лешу воспринимать больше не желает. Словно черная кошка пробежала меж ними…
— А статья эта — ерунда, — прервал сын мои размышления. Какая статья? Ах, да. Я посылала ему газету, в которой пишут об операциях на центр наркотической памяти. Кажется, его блокируют… У Лешки на этот счет свое мнение. О данном способе лечения наркомании он уже много читал; мало того, сейчас с ним сидит человек, который сам прошел через эту процедуру. А результат — вот он, здесь. Какое тут может сложиться мнение? До операции человек должен не принимать героин двадцать один день. Большинство обратившихся к ним просто не выдерживали такого подготовительного периода. Да еще и сама операция (довольно дорогая) дает лишь 55–70 % успеха. Даже если что и получалось, считает он, то не так это много для такой восторженной статьи. Вот они и “свернули” программу, больше не оперируют.
“Через пять лет тебе никакая операция не потребуется, это не двадцать один день”, — подумала я. Пожалуй, в этом главный плюс тюрьмы, если не единственный…
— Мама, гляди, какую рубаху выменял я на те кеды, что ты мне прислала, — похвастался Лешка, — они все равно малы были, Ванькин размер…
— Тебе идет, — похвалила я и сама себе ужаснулась: когда я научилась так врать? Рубашка траурно-черного цвета резко подчеркивала Лешкину худобу, хотя для зоны — самый раз.
— Ага, — радостно подтвердил он, — подлецу все к лицу…
Свидание оборвали: время вышло.
ГОРЕЛОВО (продолжение)
Как все-таки тесен мир! Особенно наша область… Оказывается, соседний поселок — Ропша — находится буквально рядом. Там отдыхает Лешкин сынуля, всего в двадцати минутах ходьбы…
Казалось бы, рукой подать, а не потрогать, не увидеть хоть одним глазком… Не было ни одного письма, в котором сын не вспомнил бы о Ваське. Фотографии — единственный выход, чтобы как-то ощутить его рядом. Их я и высылала буквально пачками, на целый альбом набралось. Только так Леша может видеть, как растет его ребенок…
“Я даже Ваську, сына своего родненького, на последней фотографии признал-то не сразу. Вылупился на меня с фото какой-то гусь долговязый, я аж засомневался, а потом пригляделся: точно, я. Ну до чего же вырос за лето!..” И в конце каждого письма неизменное: “Поцелуй Васю…” Да, растет внучек. Чем дальше, тем разительнее становится его сходство с отцом: манеры, повадки, выражение глаз и даже привычки… Только бы не такая судьба! Все что угодно, только не это. Один раз заикнулась Ольге о том, чтобы свозить внука на свидание с отцом. Получила решительный отпор: “Не надо травмировать психику ребенка”. Больше не заикалась. Это ее право: отказать отцу, не выполняющему своих обязанностей по отношению к сыну, видеть его. А насчет психики — не знаю, не уверена. Я видела, что детей на свидания возят, особенно на зоны, это никогда не возбранялось. Что же, они все — садисты? Когда я ездила с Ванькой на Металлострой, мне даже в голову не приходило, что я поступаю непедагогично. А как иначе они узнают жизнь и научатся преодолевать трудности, если не будут знать всех ее сторон — как хороших, так и плохих? Когда Ваня увидел огромных тюремных тараканов, он сразу научился мыть за собой тарелки, а потаскав тяжелые сумки с продуктами на зону, научился ценить еду и перестал оставлять куски. Думаю, и немало других полезных для себя выводов сделал. Тюрьма дает огромную пищу для размышлений не только тем, кто в ней сидит, но и тем, кто туда ездит.
На обратном пути из Горелова мы все вместе дружно застревали на остановке в ожидании автобуса, который ходил как Бог на душу положит. Каких только историй не наслушались мы здесь! Исповедь одной женщины буквально потрясла меня.
Они жили с мужем почти тридцать лет в любви и согласии. Он был капитаном первого ранга (теперь уже в отставке), а она работала в салоне причесок. Пользовалась огромной популярностью среди клиентов как мастер экстракласса — обслуживала довольно известных людей. Женщина необыкновенно милая и обходительная, она источала какую-то ауру доброты, расположения. Такие люди (их, к сожалению, не так много) обычно непроизвольно притягивают к себе окружающих. Они с мужем имели двух сыновей с разницей в десять лет — как у меня, надо же. Семья была прекрасно обеспечена: ни мать, ни дети никогда и ни в чем не испытывали нужды, а любовь между супругами была такая, о которой впору стихи писать. Это была полная идиллия… “Мне иногда даже страшно было за наше счастье, — рассказывала она, — ведь так в жизни не бывает, чтобы все было хорошо…” Дети выросли, получили отличное образование. Старший живет отдельно — женат, имеет квартиру, фирму и маленькую дочку. А младший…
В семье были очень строгие правила, как это часто бывает там, где отец военный. Когда младший сынок провалил в институт, родитель не стал откупать его от армии (хотя мог при его должности и знакомствах), а сказал так: “Пусть послужит. Пора становиться мужчиной…” Сережа вернулся из армии, поступил на заочный в институт и начал работать. Казалось, все складывается благополучно. Жили они в прекрасной пятикомнатной квартире в центре (дом — полная чаша), а во дворе у них открыли ночной бар, где работал бывший одноклассник сына. Кто же знал, что в этом заведении продавали наркоту! Как смог этот “друг” уломать Сергея на то, чтобы он попробовал эту дрянь, одному дьяволу ведомо. Но, увы, процесс пошел…
Когда мать, неожиданно встав посреди ночи и зайдя на кухню, увидела, как сын сидит там с мутными глазами и клюет носом, она (так же как и я в свое время) не могла ничего понять и поверила жалобам сына на усталость. Ничего удивительного — человек, не имеющий абсолютно никакого опыта общения с наркоманами, никогда вот так, с ходу, не сможет распознать тревожные симптомы. Только потом эти детали стали накладываться одна на другую: пустой взгляд, точечные зрачки, нехватка денежных средств и хроническая пропажа ложек в доме…
“Мы с мужем были совершенно невежественны в этом деле, — оправдывалась бедняжка, — среди наших знакомых ни у кого не было наркоманов… Даже представить себе не могли…”
Именно поэтому сыночку довольно долго удавалось скрывать свое пристрастие и “дурить” голову своим родителям, но рано или поздно приходит время для информации со стороны или неосторожно забытого шприца… В один “расчудесный” день, узнав наконец, в чем дело, с ней произошло примерно то же самое, что и со мной. Когда эта новость всей тяжестью обрушивается на вашу голову, она буквально сбивает с ног, плющит. Бедная женщина изо всех сил старалась скрыть это от мужа — приверженца строгих нравственных устоев, своего рода консерватора, к тому же решительного и категоричного. Но, как известно, шила в мешке…
Учеба и работа полетели, пробовали лечить — хватило только на месяц, все по известному сценарию. Деньги на героин достать не было проблемой. Мать — классный мастер, каждый день солидные чаевые. Чего еще надо? И она давала! Растерянно моргая когда-то красивыми, а теперь поблекшими глазами, объясняла:
— А что было делать? У нас в доме много чего можно продать: аппаратура, меха, драгоценности… Мне же надо было все это сохранить. Представляете, что было бы с мужем, если бы все это ушло на наркотики? Ведь он не наворовал, а честно заработал. Знаете, какой он порядочный? И ему даже адмиральскую должность предлагали, а он отказался — не захотел другу переходить дорогу… Для него понятие чести — это все… а тут такое…
В огромных глазах женщины застыло выражение невыразимой муки и какой-то детской беспомощности.
— И что же дальше? — спросила я, приблизительно уже догадываясь о дальнейшем развертывании событий. — Удалось что-нибудь сохранить?
— Да какое там! — Она обреченно махнула рукой. — Разве напасешься денег на этот героин?
Помолчали. Видимо, ей совсем уж стыдно было перечислять те вещи, которые “увел” у нее любимый Сережа. Бедняжка, как же ей приходилось изворачиваться, чтобы удовлетворить растущие потребности сыночка, с одной стороны, и создавать видимость благополучия перед мужем и знакомыми — с другой. Приходилось лгать, выкручиваться… Двойная жизнь в чудовищном варианте. Наверняка многие догадывались, но молчали — такое скрыть почти невозможно. С чего бы вполне обеспеченной женщине работать на “износ”, почти без выходных и тем самым гробить свое здоровье, угасая буквально на глазах? А здоровье, по всему видать, подорвано основательно.
— Вы думаете, такой я была три года тому назад? — печально улыбнулась она, поймав на себе мой изучающий взгляд. — Мимо меня мало кто из мужчин мог пройти, не взглянув… А теперь?..
Да, сейчас в такое поверить действительно трудно. Рядом со мной сидит вымотанная до предела женщина. Безусловно, красавица в прошлом. Что же с ней произошло?! Нервная система дала такой сильный сбой, что это привело к нарушению обмена веществ, и за три года мытарств у нее вылезли почти все волосы (у шикарной-то блондинки!) и выпали один за другим зубы. Боже мой, и это в пятьдесят лет!.. Результат трех лет жизни в аду…
Муж, узнав правду, пытался применить к Сергею силовые методы воспитания (вояки — что с них возьмешь?), но они дали обратный результат: сын стал агрессивнее, хитрее, изворотливее. Отношения накалились до предела. Наступил момент, когда отец не смог дольше терпеть в доме сына-наркомана (он бы, безусловно, наступил раньше, но вмешивалась мать) и приказал ему убираться к друзьям, а жене поставил ультиматум: “Или я, или он!”
— Надо было гнать, — вырвалось у меня.
— Надо было, да? — с какой-то надеждой переспросила она (ей тоже не давали покоя поиски правильного выхода из тупиковой ситуации). — Вот и сын старший так же говорил. Но ведь нас все знают, каждая собака, знакомых кругом полным-полно! Как же он будет где-то спать по парадным, бомжевать?.. Я не смогла…
А я вот смогла. Если бы рядом с этой женщиной не было сильного мужа, то и она смогла бы. Просто вынуждена была бы взять на себя функции мужчины. Другой выход — погибнуть самой. Между радикальными мерами, граничащими с жестокостью, и собственной гибелью чаще выбирают первое. Проскользнуть между этими двумя вещами и остаться целой и невредимой никому не удается. Страшный выбор, но делать его приходится.
— И ведь понимаете, — продолжала она доверительно, — я же знала, что сама, своими руками гублю собственного ребенка, давая ему деньги на героин…
— Успокойтесь, вы ни в чем не виноваты, обстоятельства вынуждали к этому, — попыталась я ее хоть как-то успокоить.
— Нет-нет, вы не понимаете, — возбужденно замотала она головой, — я же знала, что это не может продолжаться вечно! Должен быть когда-то конец всем нашим мучениям…
И тут она поведала страшный эпизод из своей жизни, который произошел примерно год назад.
Вконец отчаявшись, потеряв всякую надежду на изменение положения, она дала сыну деньги на двойную дозу(!!!)… Сначала он не понял, чего хочет от него мать, но она упала перед ним на колени и стала умолять его сделать себе передозировку. Тогда они похоронят его по-человечески, и навсегда прекратятся эти всеобщие муки. Мать плачет, умоляя сына уйти из жизни, — что может быть страшнее, ужаснее этого??
История закончилась так, как она и должна была закончиться, учитывая присутствие мужчины в доме. Отец все-таки выгнал сына, пригрозив, что пристрелит его (оружие у него было), если он или появится, или будет продолжать тянуть деньги из матери. Молодец, мужик!
Сыночек, лишившись привычного дохода, пошел на кражу и по неопытности попался сразу.
Теперь он сидит здесь, в Горелове. Срок маленький — три года, отсидел только треть.
Целый год втайне от своих родных (как она считает) несчастная мать ездит к нему и снова ведет, по ее словам, “двойную жизнь”. Отец перекрестился, когда узнал, что сын наконец-то сел в тюрьму. Когда от того пришло письмо с зоны, он порвал его и заявил: “У меня теперь только один сын. Того подонка я знать не хочу! Не может у меня быть такого сына. Не должно!” Таков вердикт отца — он похоронил младшего. Одному Богу ведомо, чего это ему стоило… Бедная женщина со страхом думает о том времени, когда сын освободится. Что с ними со всеми тогда будет? Мать есть мать, она все равно мучается угрызениями совести: она-де виновата в случившемся, упустила, проглядела, не справилась… Вот такая история… А я думала, что у меня все слезы давно выплаканы…
Любопытная все-таки вещь — “пересылка”. Ассоциации в пользу перевалочной базы или вокзала, где застряли люди, едущие в разных направлениях. Они там спокойно звонят с мобильников домой. Честно говоря, меня уже эти ночные звонки “достали” — после двенадцати ночи тариф, видите ли, дешевле. Да по мне хоть бесплатный — я спать хочу. Знаю, что каждый такой звоночек неизменно сопровождается какой-нибудь “ненавязчивой” просьбой. Алло, гараж, сколько можно “доить”? Спеклась Буренка… Стоит только один раз пойти на поводу — и готово, следующий раз уже будет восприниматься как должное. Сама виновата — попалась на “крючок”. Имела глупость (опять же по Лешкиной просьбе) положить в сахарный песок деньги. Первый и второй раз дошли, а на третий, обыскав передачу, изъяли. Я что, такая богатая? Нет. Просто идиотка. В письме его отчитала — сказала, чтобы на подобные авантюры он больше меня не толкал. Понял. Присмирел. Надолго ли? В следующий раз будет очередная просьба. Я все понимаю: им надо выживать любой ценой, желательно без ущерба здоровью. Как это еще сделать, если не с помощью тех же матерей, кому они хоть и нагадили достаточно, но которые продолжают их любить и жалеть. А как же насчет совести? Когда она пробудится? Когда эти “милые” создания поймут, что не грех немножко умерить свой аппетит, попридержать самих себя? Заслужили, в конце концов, наказание. В создавшейся ситуации доля аскетизма совсем не повредит. А без лишений наказания не прочувствуешь. Ждать от них какой-то благодарности — дело совсем уж безнадежное. Каждый раз собираюсь все это высказать ему на очередном свидании, но язык не поворачивается. Вижу перед собой его глаза, и сердце оттаивает… Кто, если не я? Ау, сынок, список готов? Я еду…
СВИДАНИЕ
К тюрьме мы подъехали с запасом времени. Как положено, сдали сумки на хранение и присоединились к очереди. По мере освобождения мест запускали по одному человеку. Нет, к этим порядкам невозможно привыкнуть. Во всех тюрьмах паспорта выдают после свидания, а здесь надо, оказывается, предъявлять его при впуске. А как мы их предъявим, если мы их сдали? Забрать там и отдать здесь? Что за ерунда? Зачем это? Лишняя морока людям. Узнав эту “приятную” новость, мы отправились в вагончик за своими паспортами. Там нас ждала еще одна неожиданность: на двери висел замок. Вот это “попали”! Выяснилось, что она повела людей на длительное свидание. Там долгая канитель — обыск вещей, которых немерено. И что нам теперь делать? Когда она соизволит прийти — неизвестно. Не торчать же здесь до вечера? Мы с Аллой решили выяснить все это на проходной. Нервишки были уже на пределе.
— Ничего не понимаю, — возбужденно говорила Алла на ходу, — зачем людей туда-сюда гонять? Какой дурак такое придумал? Неужели приемщица не могла наши паспорта на проходную передать?
— Все для нашего удобства, — в тон ей съязвила я.
Мы довольно долго уговаривали женщину, дежурившую на проходной, чтобы она пропустила нас, ведь та, другая, будет проходить здесь же, и ничто не помешает забрать у нее документы. Ни в какую. Не положено — и все тут. Дать бы тому, кто это положил, по башке как следует! Алла горячилась (дома ждал внук в обстановке, далекой от нормальной), она начала открыто называть установленные здесь порядки бардаком. Я потянула ее за рукав (не так откровенно, подруга!) и тихонько вытолкала на улицу. Бесполезно с ними ругаться, а оскорблять вообще опасно. Покурили, успокоились. Надо попытаться по-хорошему. Снова пошла объяснять стражу порядка, что приехала издалека, а с девяти утра не могу попасть на свидание. Где же тут справедливость? Не опоздала, ничего не нарушила, а попасть до самого вечера не могу; мне ведь потом еще домой добираться, к ночи только приеду.
— Ну, так и не приезжайте, — последовал лаконичный ответ.
— А что же мне, здесь ночевать?
— Так мы же не виноваты, что столько народа.
— Позвольте, но кто же виноват в том, что столько кассационников и бригадных в один день собрали?..
Нет, прорваться не удалось. Нервы начали сдавать. От усталости и долгого ожидания у меня на глаза навернулись слезы. Зачем, спрашивается, я приперлась сюда? Настроение на неделю вперед испортить? Они правы: сами тащимся, никто нас не принуждает.
— Во всех тюрьмах побывала, но нигде нет такого, — не могла угомониться Алла, — час, от силы два ждешь, но не целый же день!..
Другие посетители полностью разделяли ее мнение: мол, порядок прохождения на свидание нигде не прописан, а люди должны каким-то образом сами догадываться что и как.
Когда появилась девушка с паспортами, мы накинулись на нее всем скопом, но рядом с ней был внушительного вида охранник, который моментально осадил нас. Все же нам удалось высказать ей то, что мы думаем по поводу наплевательского отношения к людям, то есть к нам. Девушке наше мнение, что называется, “до фени”.
— Скажите спасибо, что вообще вас записала…
Премного благодарны!
В помещение для свиданий прошла в ужасном настроении: общаться, улыбаться, что-то рассказывать не было никакого желания. Страшно хотелось домой — отмыться, зарыться в теплую постель, уткнуться головой в подушку и забыть обо всем на свете.
Моего заключенного довольно долго не приводили, хватило времени оглядеться и даже рассмотреть других зэков. Все наголо острижены, в одинаковых робах с пришитыми бирками, указывающими фамилию осужденного. Бог мой, одни молодые парни! Ни единого старика или даже мужчины среднего возраста. Вот они — наши цветы жизни…
Помещение приятно удивило чистотой, оно даже в сравнение не шло с гореловской пересылкой. На минуту мне показалось, что я вижу фрагмент из зарубежного фильма. Зажмурилась. Сейчас открою глаза и увижу перед собой Сильвестра Сталлоне. Увы…
Идеально гладкие столы, расположенные в форме овала, разделяла перегородка из прозрачной пластмассы. Чувствовался недавно сделанный ремонт (естественно, руками самих заключенных): стены и пол блестели безукоризненной чистотой. Даешь Европу!
Что и говорить, по благоустройству Яблоневка далеко перегнала все другие зоны.
Лешку своего увидела издалека: благодаря высокому росту его трудно было не заметить. Чадо мое записали и пропустили внутрь отгороженного перегородкой помещения. На нем была новенькая роба, и фамилия на табличке выведена красивым каллиграфическим почерком. Как всегда, дотошен даже в мелочах. Сдержанная улыбка осветила жесткое лицо сына.
— Тебя что, по всей территории искали? — не выдержала я.
— Давно ждешь? — спросил Лешка, не изменяя своей давней привычке отвечать вопросом на вопрос.
— Да уж полчаса прохлаждаюсь здесь.
Рассказала ему о тех мытарствах, что вытерпели мы, пытаясь попасть сюда. Он слушал внимательно, серьезно. Подтвердил: да, здесь порядки во многом отличаются от других тюрем. Даже слишком строго. За малейшую провинность можно понести наказание.
— А что считается провинностью?
Лешка объяснил жестами, что по телефону это говорить нежелательно. Я ему ответила, что ерунда, мол, проскочит…
— Опоздал, не так одет, не так ответил, не снял шапку, не побрился, не там оказался и не в то время, — скороговоркой перечислил сын, — но в основном опоздания — на работу, на перекличку…
— А как наказывают?
Лешка посмотрел на меня таким взглядом, который мог означать только одно: “А ты сама не догадываешься?”
“Бьют?” — одними губами спросила я.
В ответ он закрыл глаза. Видимо, на моем лице отразилось что-то наподобие изумленного испуга, потому что Лешка рассмеялся:
— Нет, сто грамм наливают. Какая ты смешная, мам…
Значит, недаром среди родителей разные слухи ходят…
— Стало быть, исправляют недостатки нашего воспитания? — подытожила я.
— Что-то вроде того. Вообще-то, жить можно. Когда втянешься в режим, то привыкаешь (к чему — к побоям?) и работа уже не такой нудной кажется.
Ужасно скучает по Ваське, хоть бы одним глазком увидеть. Нет, это нереально. Теперь, когда он работает, будут высчитывать деньги в пользу исков, в том числе алименты.
— Мам, ты ремонт еще не сделала?
— Мне самой его не сделать. Жду, когда у дяди Вити будет посвободнее со временем, вот тогда…
Лешка о чем-то задумался. Я окинула взглядом зал и увидела, что Алла так и сидит одна: зятя до сих пор не привели.
— И дорогие обои?
Зачем это ему понадобилось знать? Ответила уклончиво.
— А какие-нибудь дешевые можно найти? — продолжал он гнуть свою линию.
— Леш, не темни, говори: почему это тебя интересует?
Ему надо рулонов шесть, чтобы оклеить помещение, где он работает, да еще бордюр плюс розетки. Скромненько. Совершенно очевидно, что у меня не хватит сил привезти такую тяжесть. Если только Виктора попросить, но неудобно. Тут я сделала очередную непростительную глупость: вздохнув, достала ручку и листик бумаги — мои верные друзья в борьбе против склероза. Разумеется, Лешка и рад стараться.
Оказалось, что ему необходима целая куча зимних вещей, включая фуфайку и ботинки. А я-то рассчитывала, что с вещами покончено. К этому списку добавились рыльно-мыльные, а также овощи, станки, крема, трусы, тетради, щетки с пастами, газеты и т. д. Конца не видно. У меня закончилась бумага, а он все продолжал диктовать. Остановись, мгновение! В открытом взгляде синих глаз не было ни малейшего намека на совесть. Захотелось вдруг встать и уйти. Не ругаться же с ним здесь?..
— Леша, тут нужен грузовик, — усмехнулась я, представив себя нагруженной фуфайкой, обувью, овощами и рулонами обоев.
— Понимаешь, здесь “гуманитарка” поощряется, — опрометчиво попытался он оправдаться, — у меня было нарушение в “Крестах”, я его “канцелярией” закрыл — это плюс. Чем больше плюсов, тем короче может быть срок. Хорошая работа, “гуманитарки”, погашение исков — все учитывается при УДО.
Спасибо, что разъяснил. Теперь все стало на свои места. На чужом горбу в рай — вещь хорошая, а когда этот горб мамин, то, наверное, приятно вдвойне.
— Вот что, сынок, — подытожила я (спорить не хотелось), — насчет фуфайки забудь, вам их здесь выдадут, я это точно знаю. С обоями тоже ничего обещать не могу, если только Виктор согласится, но у него и так дел невпроворот. Что смогу, то привезу, но только в ноябре.
Лешка заговорил о длительном свидании — его, мол, надо заказывать за два месяца, и то могут назначить в любой день. Насколько я поняла, бросай все дела и рви сюда. На душе стало совсем тоскливо. Целые сутки он будет мучить меня своими бесконечными просьбами, пока не вырвет обещания, которое уже не смогу не сдержать. Нет, к этому я категорически не готова.
— Мам, так что, заказывать свидание на январь? — прервал он мои мысли.
— Конечно же, нет, — испугалась я, мгновенно придя в себя.
Лешка метнул на меня испытующий взгляд. Видимо, он понял: что-то пошло не так. Вот и думай сам, где ты перегнул палку, а я ничего объяснять не буду, да и конец свидания скоро. Буренка взбунтовалась. Он рассказывал о том, как мало идет на лицевые счета тех, у кого даже исков нет. К чему это? Ах, ну да. Для того, чтобы я не расслаблялась с продуктовыми передачами.
— А я слышала, что тут неплохо кормят, — закинула на всякий случай удочку, хотя ответ знала заранее.
— Слушай поменьше, что говорят в очередях, — вспылил он, но тут же опомнился, — кормят так же, как и в других тюрьмах, не лучше и не хуже.
Разумеется, Леше не выгодно, чтобы я слушала других. Когда я ничего не знаю, то и ему проще мне лапшу на уши вешать. Свинство с его стороны — продолжать использовать мать по полной программе. Мне показалось невыносимо тягостным присутствие здесь. Я перекладывала телефонную трубку из одной руки в другую, но уже устали обе. Когда же нас начнут выгонять? Еще немного, и меня начнет мутить. Припомнила, что за весь день ничего, кроме кофе с булочкой, не ела. В очередной раз начали пересчитывать заключенных. Зачем эту процедуру повторяют каждые пятнадцать минут? Неужели отсюда кто-то может исчезнуть? Странные порядки. Родственники один за другим начали покидать зал. Ряды зэков пустели: ребята возвращались на зону. “Цветы жизни” одного сорта…
Что? Ванька? Да, работает, но зарплаты от него еще не видела. Скорее всего, и не увижу: он собирается все деньги откладывать на учебу. Покуривает, чертенок. Начал болеть — сказывается отсутствие тренировок. Видимо, организм отчаянно сопротивляется изменению образа жизни не в лучшую сторону, но Ваня упорно не желает этого понимать. Сложно с ним.
У младшего сына характер по-своему упрямый, но если Лешка пытался все же думать, размышлять, то Ванька не отягощает себя такой работой — он действует скорее интуитивно. Вынуждена справедливости ради констатировать, что в последнее время наши с ним отношения строятся в ритме напряженности. Ваня старается уйти из-под моей опеки, хотя я и так пытаюсь свести контроль к минимуму, но в своих неуклюжих попытках самоутвердиться он совершает одну глупость за другой. Спорить, подобно Лешке, он не будет, ему проще согласиться, но сделать все равно по-своему. Короче, врет напропалую…
Очнулась от неожиданного вопроса (оказывается, все это я вспоминала мысленно):
— А как продвигается твоя рукопись?
Молча достала из кармана пиджака распечатку с предисловием и прижала к стеклу (или как там оно называется?). Лешка быстро пробежал глазами текст, скосил глаза в сторону наблюдательной “будки” и растерянно проговорил:
— Нет-нет, убери, этого нельзя…
Однако какие же они тут запуганные! Ну, на нет и суда нет. Прочитает в готовом виде — если она вообще будет издана.
Посетители один за другим покидали помещение для свиданий. К выходу направилась Алла, всего какой-то часик пообщавшись со своим зятем. Впрочем, она и не собиралась долго задерживаться в этом образцово-показательном зверинце.
Пора и нам прощаться. Нет смысла ждать, когда отключат связь. Улыбка получилась натянутой. Извини, сынок, другую изобразить не удалось.
Вырвавшись на свежий воздух, почувствовала себя намного лучше. Чтобы я добровольно арестовала себя на целые сутки — да ни за что на свете! Обойдется без длительных свиданий, ничего страшного. За целый день он у меня всю душу по частям вынет.
Печально. Леша ни на йоту не меняется. Вынь да положь, а как я это сделаю — ему неинтересно. Надо найти в себе силы и начинать почаще отказывать, иначе он замучает меня в течение этих лет. Постепенно привыкнет. Обходятся же другие.
Назад мчались “на всех парах”, остановились только в метро. Прощаясь с Аллой, решили обменяться телефонами, чтобы хоть изредка созваниваться. Я достала тот самый список продиктованных Лешкой вещей и приготовилась записывать — там как раз осталось место для номера. Взгляд Аллы упал на мой листок, она быстро достала из кармана свой, где тоже записывала просьбы зятя, не надеясь на свою память. В недоумении я сравнила оба эти клочка бумаги, которые были испещрены одинаковыми рисунками: треугольники, квадраты, прямые, но жирные линии…
У Аллы вырвался нервный смешок:
— Смотри-ка, похоже, у нас одинаково “едет крыша”…
Факт. Рисунки геометрических фигур почти невозможно было различить…
Тюремные свидания надолго выбивают из колеи. В течение нескольких дней преследуют не только воспоминания, но даже устойчивый запах зоны. Тюрьма подавляет всей тяжестью своих запретов и ограничений. А эти нескончаемые просьбы!..
Домой возвращалась мрачнее тучи. Полная опустошенность. Скорее смыть с себя всю грязь уголовщины! Долго отмокала в ванной, но никакие шампуни не могут уничтожить тюремный запах, который впитался, казалось, намертво. Неужели это мое разыгравшееся воображение? К сожалению, мозги шампунем не промоешь — знаю, что воспоминания долго будут преследовать меня по пятам. Ерунда, справлюсь. И все-таки, все-таки…
Почему осталось чувство недоговоренности? Ясно как божий день, что для Лешки по-прежнему существует одно только его “я”. Такими темпами характер может меняться в одну сторону — худшую. А куда же еще хуже?
Дома, не торопясь, вновь перечитала список вещей, продиктованный сыном, и ужаснулась: откуда я все это буду брать? А главное — на какие “шиши”? Показалось, что пелена упала с глаз. Нет, пора категорически отсекать эти бесконечные просьбы. Видела я, кто туда привозит “гуманитарки”: солидные дяди на машинах, им-то есть с чего…
Неужели я на них похожа? Да он с ума сошел. Нет, но я-то хороша. О чем думала, когда записывала всю эту дребедень? Загипнотизировал он меня, что ли? То-то смотрел как удав на кролика. Нет, шалишь, не поддамся. Не познаешь лишений — не почувствуешь вину. Превращать тюрьму в санаторий за мамин счет я не позволю. Решено. Буду ограничивать передачи до минимума. Хватит уже мне голову дурить, фуфайки и ботинки выдадут казенные, равно как и шапку. И никаких “гуманитарок”. Раз зона рабочая — должны кормить. Думаю, нескольких лет мне хватит, чтобы подготовиться к его выходу из тюрьмы. Полностью пройду программу реабилитации для родителей, похожу к психологу. Надо же как-то починить свою “крышу”, чтобы не протекала. Я просто обязана (перед собой в первую очередь) быть здоровой и сильной, а главное — грамотной, готовой к любым сюрпризам со стороны любимого сыночка. Что нас там ждет впереди? Амнистия или УДО — неважно. Через сколько он выйдет — это дело десятое, главное — каким?
Настраиваться на худшее совсем необязательно, но возможны любые варианты. Кто-то утверждает, что тюрьма не только не помогает избавиться от зависимости, а скорее наоборот. Человека-де насильно сажают, а следовательно, отказ вынужденный, а не добровольный. Логика в этом есть. Что делается насильно, то не идет во благо. Но ведь не у всех же одинаково! Иные выходят из тюрьмы обозленными на весь белый свет (таких примеров масса), а некоторым все же удается перевернуть свою жизнь, изменить, наладить — таких, к сожалению, немного. Неумолимая статистика. Сейчас не хочется об этом думать, иначе мой запас оптимизма быстро иссякнет. Будем учиться жить: надеяться, но не обольщаться, помнить и помогать, но не до самопожертвования, работать и еще раз работать над собой. Короче говоря, искать золотую середину…
Примерно с такими мыслями я вступаю в новую фазу своей жизни.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Нет, это не окончание книги. Это конец целого периода жизни (или ее отрезка, как хотите), именуемого кошмаром. Мне самой до сих пор не верится, что я выскочила из него живой и невредимой. Ну, может быть, не совсем… Нет-нет, спешу вас заверить: я до сих пор жива, а те незначительные “дыры” в своем здоровье, которые пришлось штопать, кажутся сейчас такими мелочами… Все можно наладить со временем (зависит от степени хотения), и душу можно вылечить, если она есть.
Я переворачиваю эту страницу жизни. Дальше — чистый лист. Что будет написано на нем — никто не может предугадать. Это зависит от многого. Сомнения, сомнения… Куда от них денешься? Чувство вины, неуверенность в своих поступках и даже в мыслях…
Сомневаюсь во всем, но стоит услышать определенный совет или какое-то указание, как надо поступать, тут же чувствую внутреннее сопротивление. Откуда этот человек может быть уверен в своем совете? Когда он успел накопить такой опыт, чтобы абсолютно уверовать в свою правоту? Но если даже накопил, то ведь это — его опыт, а не мой. А если та истина, которую он вывел, окажется неприемлимой для меня? Или то, что он посчитал за ошибку, обернется для меня единственно верным шагом? Даже цветы не всегда приживаются на чужой почве. А люди? Они настолько разные, что у каждого складывается свой, индивидуальный опыт ошибок, поступков, действий и отношения к ним. Даже опыт отношения к себе.
Хочется закончить на оптимистичной ноте. Если отбросить прочь неутешительную статистику (тьфу на нее!), то я слишком тороплюсь причислить Лешку к слабой категории людей, которые не хотят или не могут справиться с собой. Только время покажет “ху из ху”. Остается лишь поблагодарить сына за то, что он натолкнул меня на путь познания самой себя. Да-да, не столкнись я с такой бедой, по-прежнему жила бы интуитивно, повинуясь чувствам, настроению и минутному порыву. Получается: “Не было бы счастья, да несчастье помогло”. Пусть так. Не знаю, обретем ли мы душевный покой, научимся ли жить в мире с собой — время расставит все точки над “и”. Наберемся терпения. И ему, и мне предстоит долгий путь…
На первое собрание группы “Пробуждение” я ехала в смятенных чувствах. Успокаивало одно — соблюдение анонимности. Я нуждалась в психологической поддержке, так же как рыба, выброшенная на берег, нуждается в воде.
Меня пригнали сюда одиночество, тоска, страх за себя и за своих сыновей. Невыносимо тяжело было на душе. Как я буду говорить о своих проблемах чужим, посторонним людям?..
Чужим? Нет. Как раз здесь-то я и встретила близких мне людей, которые поняли и приняли меня такой, какая я есть. Взаимопонимание, доброта, поддержка — какое это счастье! Мне помогли преодолеть барьер скованности, я почувствовала искреннее дружелюбие и радушие. Всех объединяла общая беда, но люди смогли подняться над ней, стать лучше, чище, мудрее. Будто в ласковых солнечных лучах, грелась я в теплой атмосфере доверия и понимания. Оттаяла душой…
Сколько же лет тыкалась я, подобно слепому котенку, пытаясь наугад найти выход из тупиковых ситуаций? Ошибалась, страдала, замыкалась в одиночестве, вместо того чтобы идти к людям? Теряла годы и здоровье.
Не сразу я вникла в суть реабилитационной программы “Двенадцать шагов”, но, вникнув, поняла: это мой путь, и я ни за что с него не сверну. Дело даже не в самом оздоровлении, а в принятии нового образа жизни. Переоценка ценностей. Люди освобождаются от ненужного груза негативных эмоций, учатся иному взгляду на жизнь. Можно сказать, возрождаются из пепла и становятся по-настоящему хозяевами своей жизни, своих чувств и своего поведения. Происходит это не сразу, конечно, а в результате огромной работы над собой, но я сказала себе сразу: “Я обязательно буду нормальной, здоровой и счастливой!”
Для меня явилось открытием, что многие обнаруживают в себе такие способности, которые им раньше и не снились. Какой же ерундой занималась я до сих пор! Пыталась влиять на того, кто был неуправляем и болен, контролировала не свою жизнь. Зачем? Никому это не было надо, и мне в том числе, потому что в результате я ограбила саму себя. Бессмысленная война закончилась поражением обеих сторон. Недоверие и раздражительность, жалость к себе и обида на весь мир — целый багаж негативных качеств вырос, как на дрожжах. И что мне теперь со всем этим делать? Не тащить же такое “богатство” дальше по жизни! Да ни за что! Срочно освобождаться! Легко сказать. Нарастало все это постепенно, годами, незаметно для меня и сразу не исчезнет. Что ж, будем работать.
Первое открытое собрание общества анонимных наркоманов явилось для меня откровением. Сначала чувствовала себя не в своей тарелке: какое-то несерьезное сборище молодежи — шумят, галдят, обнимаются. Чему радуются? Откуда такой восторг? Потом (не сразу, конечно) все поняла и в конце смеялась уже вместе с ними. Так же как мы, матери, эти пацаны и девчушки находят поддержку в лице друг друга, пытаются выжить. Только они молодые и свою радость не скрывают, а выражают открыто, искренне. Им одиноко и неуютно в окружающем их мире (еще бы — там они изгои!), и только здесь ребята чувствуют себя защищенными, среди таких же, как они. Отсюда и сердечность в отношениях, единство, сопереживание… Они только учатся радоваться жизни естественно, а не искусственно…
Откровенные высказывания участников собрания могли бы повергнуть в шок человека непосвященного, далекого от проблемы наркомании. Здесь им незачем лгать, в этом нет никакой необходимости. Пожалуй, это единственное место, где ребята могут высказать всю правду, не боясь осуждения или непонимания. Такая искренность дорогого стоит…
Глядя, как эти исковеркавшие свои жизни ребятишки пытаются залечить, залатать раны души, пусть даже неумело и кое-как, невозможно остаться равнодушной. Поэтому и приходят сюда матери — почерпнуть веры, надежды на выздоровление своих и чужих, но ставших тоже родными детей. Именно поэтому здесь все кажутся близкими и всех до единого хочется обнять, поддержать и жалеть, жалеть…
“Наркомания неизлечима”, — с грустью вспомнила я неутешительный вердикт медиков. Об этом теперь знают все.
Подобно дамоклову мечу, этот диагноз будет всегда висеть над присутствующими, угрожая срывом. Сколько же сил им потребуется! Только с Божьей помощью они могут выкарабкаться, исключительно благодаря своей вере…
Да и на кого еще они могут уповать, кроме Господа? Ведь в слабой и больной (а порой и преступной) человеческой душе таких и сил-то нет…
В компании этих симпатичных парней и девчонок, как и многие другие матери, я тоже обрела надежду. Некоторые из присутствующих уже по нескольку лет находились в трезвости и пытались по мере сил наладить свою жизнь. У кого-то были срывы, но потом они все равно возвращались сюда и продолжали заниматься по программе выздоровления. Удивительное дело — их сюда уже тянуло! Ребята сами освобождались от своей наркозависимости, вытесняя ее, выдавливая из себя по капле; и только они сами знали, чего им это стоило… В какой-то момент мне даже показалось, что где-то среди них сейчас сидит мой Лешка. Странное ощущение… Но нет, у моего сына все бесы на месте, они прекрасно уживаются в нем. А впрочем, кто знает?..
На одном из таких собраний неожиданно для самой себя я взяла слово:
— Ребята, вы не представляете, какие вы молодцы, — сглотнув комок в горле, я постаралась унять дрожь в голосе. — Мой сын сейчас в заключении, но как бы я хотела, чтобы он был сейчас здесь, среди вас! Вам удалось выбраться из такого дерьма! А ведь многие погибли, их сожрал наркотик. А сколько сидит вашего брата по тюрьмам! Так цените, дорогие мои, то, что у вас есть, — свободу и жизнь. Живите и за тех, кому не удалось… Вы выплыли, молодцы, выкарабкивайтесь дальше, плывите к берегу… Удачи вам, родные, и да поможет вам Бог!
Маленькая аудитория взорвалась оглушительными аплодисментами. Я плакала.