Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2004
А. Рубашкин. В доме Зингера и вокруг него.
Воспоминания, портреты, письма. — СПб., 2003
Начну с первого впечатления. Кстати, оно редко обманывает, хотя и претерпевает по ходу чтения неизбежную корректировку.
Честная книга. Исполненная прежде всего благодарности к ушедшим друзьям, многие из которых, как оказалось, стали для автора советчиками и учителями, — черта и прежде не больно-то популярная в писательской среде, а нынче и вовсе грозящая стать реликтом. (Помню, Израиль Меттер как-то, вспоминая с улыбкой свои обольщения минувших лет, отмахнулся от первого из них — от наивной, святой интеллигентской веры в то, что ученики в дальнейшем будут тебе благодарны. Ни черта не будут. Ладно еще, если просто забудут, а то ведь нести начнут по всем кочкам. Модное занятие. Ибо спрос, как известно, диктует предложение. Так и хочется сказать: умные все стали…) Я это к тому говорю, что подзабытые истины не грех и повторить.
Банальные-то эти истины банальные, а мир держат.
Круг писателей и вообще людей литературы, о которых вспоминает А. Рубашкин, не то чтобы велик, скорее он памятен. “Блокадная муза” — ну кто же, даже не будучи ленинградцем, не поймет, что посвящен очерк Ольге Берггольц. Но — не столько даже известной поэтессе, сколько земной, любящей, трагически одинокой женщине с безмерно искалеченной судьбой (тут надо сказать, что несколько избитое заглавие вредит, — если только не понять его как почти что медаль, отчеканенную в единственном экземпляре — для Ольги Берггольц). “Маша — имя полное” — это о Марии (по паспорту — Маше) Григорьевне Рольникайте, чудом выжившей узнице сначала вильнюсского гетто, а потом двух фашистских концлагерей, женщине, сохранившей по сей день редкую открытость и удивительное обаяние. “Вадим Сергеевич” — ну конечно же, это о Шефнере, питерском интеллигенте высшей пробы, человеке скромнейшем, достойнейшем, исключительно талантливом, “учитель” — об Илье Бражнине, которого читатель, скорее всего, знает по лучшей его книге “Сумка волшебника”.
Большинство очерков, вошедших в книгу, рассказывают о тех, кого уже с нами нет. Оно понятно. Благодарная память о них позволяет сегодня отчетливее увидеть и воссоздать самое в них ценное, самое прочное: да, умерший не так давно Владимир Бахтин, известный фольклорист, был истинным трудоголиком. Так — “Трудоголик Бахтин” — назван очерк о нем. Шестьсот изданных его работ — оно не шутка. Но дело не только в их количестве, хотя оно и само по себе внушает уважение, В. Бахтин, уже зная о своей смертельной болезни, понимая, что чудес не бывает, просил у судьбы, рассказывает А. Рубашкин, немного — всего лишь два года для завершения дела его жизни. Судьба оказалась сговорчивой. “За это время, — написано в книге, — он сделал цикл передач на радио └Россия”, продолжал готовить (и печатать) новые публикации, не пропускал заседаний правления Литфонда, выступал на вечерах и презентациях новых книг…” Будучи, повторю, смертельно больным. И зная о безжалостном врачебном приговоре.
А можно ли, с давних, еще студенческих лет зная Наталью Долинину, ушедшую от нас в возрасте чуть за пятьдесят, дочь выдающегося ученого Григория Гуковского, не вспомнить о ее ярком таланте школьного учителя, писателя, журналиста, друга? Да-да, друга. К дружбе ведь тоже надо иметь талант. У нее, рассказывает автор, было хорошее перо, острый взгляд, умение держаться в трудных обстоятельствах. А последних ей хватало. После ареста отца и дяди, ученого-историка, ей пришлось уйти с дневного отделения университета, да и потом жизнь ее не баловала. Но самым сильным ударом для нее, по существу, и сведшим ее в могилу, стали, рассказывается в книге, травля и фактическое изгнание из страны ближайшего ее друга — профессора Ефима Григорьевича Эткинда. Душа ее так страдала, что она, Наташа, даже будучи смертельно больной, с трудом произнесла последнее: “Ду-ша бо-лит… По Фи-ме…”
И, конечно, есть в книге раздел, посвященный Д. С. Лихачеву. Оно неудивительно: не только от забвения нужно беречь сегодня память о нем, но и от злого слова. От омерзительного высокомерия по отношению к нему, в какие бы одежды, “патриотические” или демократические, оно ни рядилось. В печати уже мелькнуло брюзгливое — “главный интеллигент страны” (назначенный на эту роль, написано было автором сего писания, новой властью). Этот псевдодемократический выпад и оспаривает достойно А. Рубашкин. Ведь никакой власти, вычитывается из очерка, не под силу превратить человека в интеллигента. Это, как и талант, от Бога, и не всем он дается.
Впрочем, способность человека вырастить собственную личность заслуживает не меньшего уважения. Но ведь она тоже человеку дана…
А как же подзабытые истины, с коих мы начали разговор?..
Да вот же они: благодарность учителям и друзьям. Память об ушедших. Осознание высокой миссии российского литератора (к кому в позапрошлом веке — напомню тоже общеизвестное — ходили на исповедь). Доброта, то есть опять же память о том, насколько непросто приходилось писателям подцензурной эпохи и как нельзя об этом забывать в эпоху другую. Вера в то, что, как сказал как-то А. Твардовский Василю Быкову, “всё минется — одна правда останется” (а ведь так, как ни странно, и есть…). И — нетерпимость не только ко лжи, но и к новому, уже псевдодемократическому лицемерию. К новой жестокости.
Евгения Щеглова