Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2004
На протяжении одного года под рубрикой “Проект для России” “Нева” опубликовала три взгляда на будущее нашей страны — философа Г. Сунягина, культуролога И. Яковенко и писателя А. Столярова; это начинание журнала представляется весьма симптоматичным и важным, а почему… об этом позвольте начать несколько издалека.
В царствование Екатерины II создано было немало институтов, оказавшихся весьма успешными и устойчивыми. Рекорд, пожалуй, держит сохранная и ссудная казна при воспитательном доме, свыше 90 лет (!) бывшая не только крупнейшим в России частным банком, но и финансовым источником для обширной сети благотворительных и просветительных (так называемых Мариинских) учреждений.
А среди шести с лишним тысяч указов, подписанных этой монархиней, есть только один указ, проект которого в течение 5 лет (с 1767 по 1772 год) обсуждался не только высшими сановниками государства, но и обществом. И этот вот документ, подвергнутый столь необычной для XVIII века процедуре, как общественная экспертиза, был ничем иным, как уставом сохранной и ссудной казны, побившей все рекорды долголетия и успешности. Как вы думаете, случайно такое совпадение или нет?
Кстати, казна эта рассматривалась также как средство решения проблемы, имеющей существенное значение и для нынешней России — бегства капиталов за рубеж. “Что касается до казны сохранной, — писали в своем докладе шесть высших сановников империи, — то каждому известно, что за разными опасностями сохранить свое имение, немалые суммы денег от партикулярных (то есть от частных лиц. — В. К.) лиц по сие время могли выходить в иностранные банки, а через то недоверенность собственному своему отечеству и в сердцах прямых патриотов место иметь может”.
К сожалению, тщательная общественная экспертиза предполагаемых государственных новаций в России не привилась. Напротив, как в XIX, так и в XX веке все важные реформы разрабатывались узкими группами чиновников и нанятых ими же экспертов, подчас с большим опозданием и в глубокой тайне от общества. И даже если чиновники эти и эксперты исходили из лучших побуждений и самых передовых взглядов (а передовые взгляды — увы! — так же часто оказываются всего лишь иллюзиями, как и консервативные), то учесть все существующие интересы они никак не могли, задача же компенсации потерь от задуманных преобразований (а от любой реформы кто-то теряет!) ими даже не ставилась. Не потому ли даже успешнейшие из российских реформ (Александра II, например, или Столыпина) проходили при нарастающем сопротивлении и заметной дезорганизации и ни разу не были доведены до конца, быстро сменяясь откатами и контрреформами? Не потому ли Россия, завоевав нелестную славу принципиально нереформируемого общества, вынуждена была пережить три разрушительные революции?
То, что “неудачи российских реформ во многом обусловлены тем, как нерационально в процедурном смысле россияне принимают фундаментальные решения при неопределенности будущего”, сознается нынче многими. Живущий в Израиле философ Олег Савельзон даже разработал и предложил процедуру, которая, как ему представляется, может избавить нас от этого недостатка: “Перед началом общественных преобразований строится их исходная модель. В ней обрисовывается цель модернизации (Ц-1) и предлагаются основания, по которым ставится именно эта цель. Делается анализ текущему состоянию общества в аспекте его несоответствия целевому состоянию…”1 и т. д. В предложенной им процедуре много здравого. Но упущено, на мой взгляд, главное — кто выбирает эту самую “Ц-1”, кому и кем “представляются основания” для такого выбора? Если отдельные мыслители, как и экспертное сообщество в целом, будут по-прежнему апеллировать к власти, предлагая лишь ей свои услуги и конкурируя за “доступ к уху”, то, извините, и по голове нас впредь будут бить все те же грабли, только с каждым разом сильней.
Цели развития, проекты будущего должно выбирать общество на основе максимально полной информации и в ходе свободного, никем не регламентируемого формирования преобладающего общественного мнения — только в этом случае возможен максимальный учет интересов и возможностей различных социальных групп, обеспечивающий устойчивость и плодотворность создаваемых институций. Но, кроме того, самоценен, мне кажется, и сам процесс обсуждения предполагаемых целей и методов развития, ибо только он способен формировать в обществе более рацио-нальный взгляд на собственное будущее, вырабатывать иммунитет к различного рода политико-идеологическим мифам (либеральным, национальным, державническим и пр.). Этап проб и ошибок в выборе будущего должен проходить “на модели”, т. е. в процессе обсуждения, а не на практике, где любая ошибка чревата не только колоссальными материальными, но и невосполнимыми человеческими потерями.
Общественное обсуждение предлагаемых целей развития и “проектов будущего” необходимо еще и потому, что “современное научное знание не может быть использовано непосредственно в политическом процессе. Необходим перевод этого знания на язык политического диалога и решений. Сегодня этот перевод осуществляет политически ангажированное научное сообщество… Формируется институт экспертов, который приобретает самодовлеющее политическое значение… Разделение общества на экспертов и всех остальных вызывает у общества стойкое недоверие к науке и технологической сфере. В конечном счете, наука как социальный институт разделяется на две: академическую, или лабораторную, и науку опыта, которая, основываясь на публичных дискуссиях и жизненном опыте, „раскрывает истинные цели и средства, угрозы и последствия происходящего””2 .
Вот почему, на мой взгляд, обнародование и обсуждение любого “проекта для России”, любой модели нашего будущего следует приветствовать как существенный момент общественного развития.
Поприветствовали. Что дальше?
А дальше, естественно, должна следовать критика. Причем есть ряд вопросов, которые в отношении любого такого проекта должны быть подвергнуты обязательному и максимально пристрастному рассмотрению.
1. Реальны ли вызовы, ответом на которые является предложенный проект. Если вызовы несущественны, то проект попросту не нужен.
2. Способна ли предложенная трансформация стать ответом на эти вызовы?
3. Осуществима ли предложенная трансформация в принципе, т. е. не является ли она очередным “коммунизмом”, который всем хорош, за исключением того, что построить его невозможно никогда и нигде.
4. Существуют ли в обществе силы (группы, институты и пр.), заинтересованные в осуществлении предложенной трансформации и способные ее осуществить.
По этому списку, если не возражаете, и двинемся.
Вызовы
Проблемы, с которыми столкнулось или в ближайшем будущем столкнется наше общество, каждый из авторов, естественно, описывает, ранжирует и анализирует по-своему, но в целом сказанное ими сводимо к четырем угрозам, ясно просматривающимся на российском горизонте.
Во-первых, наша бедность, возрастающее экономическое и технологическое отставание не только от стран Запада, но и от мира в целом (составляя 2,5 % населения земного шара, Россия производит лишь 1,3 % мирового продукта), преимущественно сырьевой, т. е. полуколониальный характер нашей экономики, отсутствие в экономике средств, необходимых для ее ускоренной модернизации.
Во-вторых, глобализация и ее оборотная сторона — регионализация, приводящая к формированию вокруг России нескольких мощных экономических центров, естественное притяжение которых будет “растаскивать” экономику, что представляет угрозу целостности страны.
В-третьих, состояние депопуляции, т. е. сокращение как общей численности населения (со всеми сопутствующими ему негативными процессами в области здоровья, образовательных, трудовых и воспроизводственных способностей населения), так и доли в этой численности этнических русских, что говорит об особом характере кризиса государствообразующего народа (это, на мой взгляд, блестяще проанализировано в статье И. Яковенко). Сокращается даже население наших крупнейших городов: так, петербуржцев за последние 15 лет стало почти на полмиллиона меньше. Согласно большинству прогнозов, уже к 2025 году Россия, располагающая одной восьмой частью суши, будет по населению лишь чуть больше Вьетнама и Эфиопии, но меньше Нигерии, в два раза меньше Бразилии, в три меньше США…
На угрозы, которые несет с собой депопуляция, стоит обратить, по-моему, особое внимание, так как, нарастая в последние 10–15 лет, они, вместе с тем, присутствовали в общественном сознании в основном как предмет политических спекуляций коммунистов и националистов. На последних думских выборах ЛДПР, например, выдвинула лозунг: “Мы за бедных, мы за русских!”, не просто дезориентирующий, но и сеющий рознь между этническими группами.
И, наконец, в-четвертых, кризис самоидентификации, остро переживаемый миллионами людей, неожиданно попавших в постимперскую и постреволюционную ситуацию нынешней России; то есть тот, как пишет И. Яковенко, “разрыв преемственности и слом культурных механизмов, задающих картину мира, систему ценностей и ориентиров, механизмов, формирующих сферу смысловожизненных позиций”.
Полностью соглашаясь с этим списком вызовов, я бы добавил к нему еще и запредельное социальное расслоение. По данным, оглашенным тогдашним министром труда А. Починком 23.01.04 в передаче “Свобода слова”, доходы 20 % самых богатых превышают у нас доходы 20 % самых бедных в 14 раз! Привожу это именно как официально признанный показатель — ряд социологов называет здесь цифру куда бóльшую.
Мне приходилось, однако, сталкиваться с непониманием того, какие опасности таит в себе подобное контрастное расслоение. При этом обычно ссылаются на отсутствие у нас сколь-либо значительных социальных протестов или волнений. Однако социальную апатию не стоит путать с благополучием. Главная опасность столь контрастной структуры общества вовсе не в возможных протестах, а в том, что люди, сами относящие себя к низшим социальным слоям (а таковых у нас около 20 %)3 , утрачивают сначала возможность, а потом и желание обеспечивать своим детям нормальное физическое развитие, здоровье, образование, оберегать их от раннего употребления алкоголя и наркотиков… Иными словами, пятая часть общества оказывается неспособной к воспроизведению в рамках своих семей рабочей силы, способной участвовать в производстве XXI века. Между тем относительно невысокие (пока что) темпы депопуляции обеспечиваются воспроизводственной активностью именно беднейших страт общества. Так, в 1999 году в Петербурге 66,3 % всех новорожденных появилось на свет в семьях беднейшей четверти населения с доходом ниже 1000 руб. на человека (при прожиточном минимуме в 1294 руб.), а относительно благополучная четверть населения, имевшая доход свыше 2000 руб. на человека, произвела на свет лишь 8 % детей4 . Таким образом, резко контрастная структура общества со значительным численным преобладанием беднейших слоев, сформировавшаяся за последние полтора десятилетия в России, обеспечивает, при общем состоянии депопуляции, расширенное воспроизводство бедности, рост той доли рабочей силы, которая по уровню своего развития и образования не сможет активно участвовать в постиндустриальной экономике XXI века и потому неизбежно станет усиливающимся со временем тормозом в развитии страны.
Вообще, если говорить о вышеперечисленных российских болячках, то следует прежде всего отметить, что каждая из них сама по себе не является чем-то уникальным. Подобные кризисы переживали многие народы. И. Яковенко приводит множество примеров распада империй и сопровождавших их глубоких ментальных кризисов империообразующих народов. В эпоху депопуляции вступили не только мы, но и все народы, принадлежащие к белой расе. Многие страны с успехом преодолели периоды бедности и технологического отставания. Назову хотя бы Испанию, за последние 40 лет из нищих задворков Европы превратившуюся в высокоразвитую страну, претендующую на место России в “большой восьмерке” и по своим экономическим показателям безусловно имеющую на это место право.
Но я не могу назвать страну, которая сталкивалась бы со всем этим “букетом” проблем одновременно. А “в букете” проблемы оказываются куда более грозными, чем поодиночке, ибо каждая из них мешает не только справиться с другими, но даже осознать их подлинные масштабы и подлинную природу.
Давайте рассмотрим, хотя бы частично, то, как связана с другими составляющими “букета” проблема депопуляции.
“Развивающиеся страны, в том числе и Россия, — говорил известный физик С. П. Капица на заседании “Никитского клуба” 29.02.2002, — перешли через максимум абсолютной скорости роста населения мира, которая сейчас начала убывать. Это величайший цивилизационный поворот в истории человечества, потому что до сих пор, до последних десятилетий, мы жили под знаменем роста: больше детей, больше солдат, больше масла, больше пушек…” И далее: “Это не связано с исчерпанием ресурсов, с тем, что нет воды, еды и проч. Ресурсов, в том числе и энергетических, хватает, и хватит „всерьез и надолго”. Причины лежат глубже. С точки зрения многих и моей в том числе, ситуация связана с внутренними, эндогенными процессами развития человечества, в первую очередь, грубо говоря, с нашим разумом — информационной составляющей жизни человечества”. Социолог А. В. Баранов, погруженный в проблемы депопуляции в сегодняшней России, цитируя несколько более раннее, но вполне сходное высказывание С. П. Капицы из его монографии “Общая теория роста человечества”, высказывает не только несогласие с таким пониманием проблемы, но прямо-таки возмущение: “Впечатляет благодушная удовлетворенность рождаемостью в 1999 году и слепота в отношении убыли населения”5 .
Однако, если отрешиться от эмоций, вызываемых именно российской действительностью, и посмотреть на дело во всемирном масштабе, то приходится признать безусловную правоту С. П. Капицы. Страны Запада вступали в эпоху депопуляции в 70–80-е годы прошлого века на фоне впечатляющего технологического прогресса и безусловного доминирования в мировой экономике, что обеспечило необходимый приток рабочей силы из бедных стран и позволило, вместе с тем, создавая малочисленные, но детоцентричные семьи, — то есть такие, где основной заботой семьи является ребенок, пусть даже единственный, — резко увеличить вложения в развитие человека, его способностей и знаний, что, разумеется, было необходимо для перехода к новой, постиндустриальной экономике. Можно даже сказать, что без сокращения рождаемости столь впечатляющий технологический рывок западной цивилизации вообще вряд ли стал бы возможен. Для этого достаточно сопоставить хотя бы две цифры. В 80-е годы XX века семьи и государство в США тратили на подготовку одного работника (13–14 лет обучения) 350 тысяч долларов, а в СССР (11–15 лет обучения) — 30 тысяч рублей. Приняв во внимание тогдашний покупательский паритет валют, мы получаем разрыв в 46 раз! Можно сказать, что именно чрезмерное отвлечение средств на политические амбиции тогдашнего руководства страны и связанное с ними военное строительство “обеспечило” и сегодняшнюю нашу бедность, и нашу технологическую отсталость.
Таким образом, переход стран Запада к состоянию депопуляции был безусловно связан с “эндогенными процессами развития человечества”, а отрицательные стороны такого перехода (общее старение населения, ухудшение здоровья детей из-за переноса рождений на более зрелый возраст матерей и т. п.), компенсировались ростом материальных вложений в медицину и на социальные нужды. К тому же в Европе эти процессы протекали на фоне еще одного — объединения Европы, делавшего невозможными впредь военные конфликты между такими странами, как, скажем, Франция и Германия. А ведь именно такими конфликтами были вызваны многие предыдущие беды континента, и, следовательно, объединение давало дополнительные гарантии устойчивости развития и обеспечивало оптимистический прогноз абсолютного большинства людей относительно собственного будущего.
Падение рождаемости в России есть в принципе явление того же порядка. Тем более что в экономически благополучных слоях населения, где это падение в наибольшей степени выражено, оно также сопровождается формированием детоцентричной семьи. Молодые супруги, откладывая появление желанного ребенка, на первое место ставят не только достижение наибольшего собственного благополучия (успешная деловая карьера, покупка квартиры, машины и т. п.), но и создание наилучших условий для воспитания будущего ребенка. Социолог А. В. Баранов, оценивая подобное поведение, пишет, что после “навязанного империализмом аскетического образа жизни и постоянных требований самопожертвования ради величия государства в людях пробудилась неудержимая жажда обустройства личной жизни, для которой второй ребенок — уже избыточно большое и длительное бремя, фактически отнимающее у женщины право на молодежный образ жизни и профессиональную карьеру”. Однако, поскольку и он признает, что “минимально необходимый уровень дохода и образования в современном (постиндустриальном, информативном) обществе существенно повысился по сравнению с недавним прошлым, особенно для россиян”6 , такое воспроизводственное поведение следует признать не избыточно гедонистическим, а напротив — социально ответственным. Современная семья и должна обеспечивать для своего потомства прежде всего необходимый уровень развития, воспитания и образования, что, в сущности, важнее его численности.
Собственно, сходство депопуляционного процесса у нас и в развитых странах было отмечено давно; некоторые либерально настроенные авторы пытались выдать это чуть ли не за признак нашего благополучия, нашей причастности к “цивилизованному человечеству”. Однако даже самое поверхностное рассмотрение вопроса позволяет сказать, что в России депопуляция протекает на совершенно ином фоне, чем в странах Запада, и, следовательно, будет иметь иные последствия.
Во-первых, начальная, задающая темп, стадия этого процесса протекала у нас на фоне распада СССР, краха привычных общественных устоев, труднейшей адаптации большинства населения к новым реалиям, чеченской войны и прочих прелестей, создававших в обществе атмосферу повышенной тревожности и пессимизма. Это придало стартовому периоду процесса резкий, почти шоковый характер — за последнее десятилетие XX века коэффициент рождаемости в России упал с 13,4 до 8,4, а коэффициент смертности возрос с 11,2 до 14,7. Естественная убыль населения России за эти годы составила 5 миллионов человек!
Во-вторых, депопуляция началась у нас не на фоне экономического роста, а на фоне глубокого и резкого экономического спада, что не позволило и, видимо, не позволит в ближайшем будущем компенсировать общее старение населения и ухудшение здоровья подрастающих поколений за счет роста материальных вложений в медицинское и социальное обеспечение (яркие цифры, характеризующие эту сторону процесса, приведены в статье И. Яковенко, к ним можно бы кое-что и добавить, но я не вижу в этом необходимости).
В-третьих, на начальном этапе депопуляции миграционные процессы были у нас принципиально иными — первая волна миграции в постсоветскую Россию носила не временно-трудовой, а преимущественно вынужденный характер бегства из районов межнациональных конфликтов и прочих “горячих точек”. К тому же по времени она совпала с наиболее критичным состоянием российской экономики. Это сформировало достаточно враждебное отношение к “понаехавшим”, хотя мигранты той волны на 70% состояли из этнических русских7 , да эти мигранты и не считали себя таковыми, ибо передвигались в пределах “своей” страны, а потому были настроены куда требовательней и агрессивней, чем мигранты 70–80-х годов в Западной Европе, заявляли более высокие притязания на рабочие места.
В-четвертых, настороженное и даже открыто враждебное отношение к мигрантам было усилено тем, что в эти же годы в России шло стремительное и резкое социальное расслоение, а вовсе не рост среднего класса, как в Западной Европе. Численно возрастали именно беднейшие слои общества, которые традиционно видят в мигрантах опасных конкурентов и вообще склонны искать причины собственных бед в действии неких враждебных антирусских сил. О политических спекуляциях на подобных настроениях и об их последствиях я умолчу — это особая песня.
В-пятых, депопуляция на фоне нынешней структуры российского общества, построенной на резких социальных контрастах и численном преобладании беднейших страт, означает, что общая убыль населения не компенсируется ростом его качества, развития и образования, а следовательно, и способностью к производительному труду в экономике XXI века, способностью занимать более престижные и лучше оплачиваемые рабочие места в сравнении с будущими мигрантами, так как сознательная смена репродуктивного поведения в сторону детоцентричной семьи происходит лишь в верхушечных, экономически наиболее благополучных слоях общества, доля которых в общем воспроизводстве, как сказано выше, ограничена 8–10%.
Все эти особенности нашей депопуляции, разумеется, будут иметь длительное действие, не менее, чем в течение трех-четырех ближайших десятилетий. И хотя трижды правы те, кто считает, что “механизм депопуляции, встроенный в модель европейской цивилизации, не является ее „летальным геном”, врожденной болезнью, патологией. Наоборот, это механизм саморегуляции”, позволяющий обществу перейти к постиндустриальному этапу развития, к тому, что автор одного из “проектов для России”, А. Столяров, называет когнитивной, то есть познавательной, цивилизацией; ничто не гарантирует, что он остается таковым и при тех “поправках”, которые внесла в него российская ситуация. Все будет зависеть от того, сможет ли наше общество дать адекватный ответ на этот серьезнейший вызов. Пока такого ответа нет. Авторы последнего ооновского доклада “О развитии человеческого потенциала в Российской Федерации” с тревогой отмечают, что “российская наука не располагает обоснованными предположениями о стратегии и тактике ускоренного снижения смертности”8 , а изменение динамики рождаемости — задача вообще вряд ли решаемая.
Разумеется, между другими “ветвями” того букета вызовов и угроз, с которыми столкнулось или в ближайшее время столкнется российское общество, существуют не менее сложные и тревожные связи, но их описание увело бы нас слишком далеко от рассмотрения выдвинутых авторами “Невы” “проектов для России”. Поэтому скажу следующее: вызовы, в качестве ответа на которые выдвинуты эти проекты, не только реальны, но и очень тревожны. На их фоне не кажется фантастическим допущением ни карта без единой и независимой России, с описания которой начинает Андрей Столяров, ни тем более картина “тихой колонизации” наших восточных окраин Китаем, о чем пишет Герман Сунягин.
Таков ответ на первый из поставленных в начале статьи вопросов. На прочие лучше отвечать по каждому из выдвинутых проектов отдельно.
“Транссибирский коридор” Германа Сунягина
Прекрасно понимая, что “беда и Восточной Сибири, и Дальнего Востока, начисто перекрывающая все выгоды от их несметных богатств, состоит в том, что эти территории находятся в стороне от сложившихся в мире хозяйственно-культурных связей, да и вообще от людей, без которых всякие богатства — мертвая природа”, и что эту беду какими-то искусственными методами, вроде строительства БАМа, не устранишь, тем более при нашей бедности, обремененности долгами и нарастающем малолюдстве, Герман Сунягин предлагает превратить эту беду в благо, отказавшись от одного из предрассудков, накрепко вбитых в наше сознание имперским прошлым.
Сей предрассудок, лучше всего выраженный шуточным парафразом известной песни: “Нам своей земли не надо, но чужой клочка не отдадим”, является одним из краеугольных камней нашего “патриотического сознания”. Я ставлю это словосочетание в кавычки не потому, что плохо отношусь к патриотизму, — патриотизм как одно из коренных устремлений всякой нравственно развитой личности, по-моему, прекрасен! — а потому, что рецидивы “имперскости” и “державности”, усиленно эксплуатируемые у нас под именем патриотизма, не имеют к нему никакого отношения. Каждый клочок когда-то завоеванной территории, в каком бы запустении и небрежении из-за нехватки людских и прочих ресурсов он у нас ни пребывал, объявляется нашими “патриотами” политым русской кровью и, следовательно, столь священным, что никакие экономические выгоды не признаются достаточной компенсацией за его уступку, которая тут же объявляется предательством России, изменой памяти отцов и прочими тяжкими преступлениями. Чтобы понять, как прочно сидит этот гвоздь в нашем сознании, нет нужды обращаться даже к таким “древностям”, как тяжелые бои за исчезнувший вскоре островок Даманский или незаживающую язву Чечни. Достаточно вспомнить, что, несмотря на очевидные выгоды, Россия так и не смогла отказаться от нескольких островков Курильской гряды, а из-за остатка размытой морем песчаной косы часть нашей правящей элиты, кипя ненавистью и праведным гневом, втягивала нас прошлым летом в конфликт с Украиной.
И вот профессор Сунягин предлагает не на каком-то там островке, а “в границах нынешнего Дальневосточного федерального округа” создать совместно с Китаем, Японией и США особое “контрактное государство”, которое, объединив наши просторы, финансы и передовые технологии США и Японии и неисчерпаемые ресурсы “конфуцианской”, то есть дисциплинированной и неприхотливой рабочей силы Китая, станет одним из наиболее стремительно развивающихся районов мира, потребность в сотрудничестве с которым возникнет у всех, а следовательно, и другие наши сибирские регионы получат возможность стремительного развития в качестве “транспортного коридора”, связывающего это “контрактное государство” с Европой и прочим миром.
Аплодирую мужеству ученого, выдвинувшего этот проект. Создание “контрактного государства” в наше время, после объединения Европы, отнюдь не выглядит некой фантастикой. И уж точно, что такое государство, будь оно создано, стало бы одной из “точек роста” всей мировой экономики. Его население получило бы значительные выгоды, включившись в экономику нового типа. Россия в целом, как страна-инициатор такого проекта, так же могла бы добиться не только списания большей части внешних долгов, но и других выгод. Она могла бы, например, сохранить за собой взимание части налога на использование природных ресурсов (недр, воды, территории…), которые пошли бы на развитие прилегающих территорий и т. д.
Идея создания и использования “транспортного коридора” в качестве локомотива развития хоть и не очень нова (впервые, сколько мне известно, ее еще в 1998 году выдвинул С. Рогов в книге “Евразийская стратегия для России”), но так же вполне реалистична, и несомненно, что, став таким коридором, “наши обширные просторы из главной административно-экономической, да и психологической обузы, превратились бы в реально работающее, неисчерпаемое преимущество”, что нам не нужно было бы “искать покупателей для наших энергоносителей и металлов, ибо основными потребителями их станем мы сами, реализуя их на международном рынке уже в качестве продуктов высокой переработки — в виде соответствующих, кстати, весьма дорогостоящих и доходных, услуг”. Даже как средство против деградации природной среды сунягинский проект безусловно сработал бы, так как по транспортному коридору охотно двинулся бы и туристско-обслуговый бизнес, для которого природа, как известно, не мастерская, а храм, за осмотр которого он берет деньги. Развитие подобного бизнеса приостановило деградацию и обеспечило частичное восстановление природной среды в Европе, по силам ему такой подвиг и на просторах Сибири.
Тем не менее я уверен, что сунягинский проект никогда не будет осуществлен. По одной очень простой причине — по самой своей сути он может быть осуществлен только по инициативе и усилиями государства, то есть нашей правящей элиты. А она никогда не пойдет на столь самоубийственный для нее шаг.
Говоря “самоубийственный”, я вовсе не имею в виду необходимость отказаться от тех горячих “патриотических” тирад, которые были обрушены на головы электората и под звон которых многие въехали в Думу, а то и повыше. В конце концов, делать вид, что он никогда не говорил одного, а всегда говорил совсем иное — необходимое профессиональное умение политика, и им-то все у нас овладели. Но чтобы принять такой проект, нашей правящей элите надо стать воистину иной.
Попробую пояснить, что я имею в виду на двух примерах — маленьком и большом. Сначала — маленький.
“Как показывает опыт, — пишет Г. Сунягин, — чтобы противостоять терроризму, нужна не большая национальная армия, вооруженная мощным разрушительным оружием (такая армия в наши дни наибольшую опасность представляет для самой себя и тех, которые ее содержат), а небольшие, автономные и в высшей степени мобильные подразделения профессионалов, обязательно опирающиеся на международную информационную сеть и поддержку”. И я с ним совершенно согласен! Более того: не вижу никого, кто мог бы возразить на это по существу. Даже генералы, в жестокой подковерной борьбе сохранившие на неопределенный срок призывную армию, в публичных дискуссиях отстаивают необходимость ее как-то очень невнятно: вдруг, мол, придется вашему сыну защищать Родину, а он этому не обучен?.. Если же у них пытаются уточнить, какое вражеское вторжение может угрожать стране в ближайшие десятилетия, они только беспомощно повторяют: ну, а вдруг, мол, а все-таки?.. И то: называть Чечню или Грузию с Украиной как-то неудобно, а кого еще назовешь?
Нет, я не ёрничаю и не пытаюсь выставить генералов дурачками. Напротив, я убежден, что это люди умные. Просто то, о чем в действительности думают их умные головы, не для наших гражданских ушей. “Помолчи — попадешь в первачи”! Но так как скрывать свои умные мысли есть давняя человеческая привычка, то и рецепт против нее давно найден, записан еще в Библии: “По плодам их узнаете их”.
А плоды таковы. Армейская реформа, о которой так много все говорили, объявлена завершенной. Армия осталась миллионной, плохо вооруженной, скверно накормленной, мерзнущей и мокнущей, болеющей… Кому и для чего понадобился столь странный результат реформы? Загадка!.. А, впрочем, не такой уж бином Ньютона…
Сейчас, когда я пишу эту статью, в прессе и на телевидении бушует несколько армейских скандалов: о новобранцах, помороженных то ли по дороге, то ли в нетопленой магаданской учебке, из которой простуженных ребят выгоняли полуголыми на мороз — закаляться и учиться дисциплине; о солдатах, помороженных в Пермской области; о солдатах, проданных в рабство, то бишь “незаконно командированных для работы на частном предприятии” и т. д., и т. п. Таковы “вопиющие случаи обычного армейского бардака” (или наоборот: обычные — вопиющего), таковы те “плоды их”, по которым и можно безошибочно определить, для чего нужна миллионная и непременно призывная, то есть бесправная, армия. Ибо нужна она только для того, чтобы служить верхушке офицерского корпуса со всеми удобствами, спустя рукава, приворовывая и наживаясь на “неуставном использовании личного состава”.
И это не “развал армии демократами”, а традиция! Давняя и глубокая. Счел же советский маршал Язов возможным тысячами гнать солдат на ликвидационные работы в Чернобыль, не снабдив их даже защитными костюмами — “они солдаты, и потому обязаны”. Конечно, обязаны! — ведь благодаря этой обязанности солдаты становятся инвалидами… Фактическая неготовность армии к войне, отсутствие у нее необходимой амуниции и средств защиты оставались “государственной тайной”. Да и в “России, которую мы потеряли”, все было точно так же — солдат был не человеком, а самым дешевым “расходным материалом” не только войны, но и мирной офицерской службы.
Но скажите, как же так у нас получается, что необходимость реформирования армии ясна всем, но это реформирование не происходит и в ближайшее десятилетие вряд ли произойдет, только потому, что оно противоречит интересам и традициям нескольких тысяч (ну, десятков тысяч!) человек из числа высшего офицерства?
Парадокс? Нет, господа, и это — традиция! И она еще продержится какое-то время, поскольку подкреплена традиционным поведением тех, кто вынужден позволять использовать своих сыновей как чей-то “расходный материал”. Консервация призывной армии не вызвала у нас никакой политической активности. Не было ни митингов, ни демонстраций, ни даже попытки организовать какой-нибудь завалящий пикетик… “Пипл схавал”? Или, может быть, — “проявил высокий жертвенный патриотизм” и т. д.?
Спокойно, господа! Не судите так однолинейно. Наш “пипл” — он, знаете ли, не так прост! Голыми руками его не ухватишь. Протестная активность была проявлена, только совсем в другом роде. Во всех знакомых мне семьях, имеющих сыновей, уже провели консультации с опытными медиками на тему: что и когда должно быть записано в медкарты их мальчиков, младшему из которых, кстати, нет еще и пяти, чтобы потом наверняка их “отмазать” от армии. Впрочем, вру: одна мама к врачам пока что не обращалась — денег нет, да и мальчику всего семь, успеется! Ведь наше традиционно сильное государство — оно как гроза: гремит и настигнутых бьет насмерть. Но уклоняться не споря, прятаться и ускользать от него наши люди научились давно — даже в эпоху большого террора, бывало, прятались и отсиживались вполне успешно.
Теперь о примере более масштабном. Г-н Сунягин пишет, что в СССР “тоже неоднократно предпринимались попытки легализовать низовую частную инициативу. Однако административно-командная система, прекрасно понимая, к чему это может привести, всякий раз блокировала все попытки такого рода. В конце концов, начать реформы… пришлось не с низовой инициативы и мелкого бизнеса, а со слома самой государственно-административной системы…” Так-то оно так, но почему же “государственно-административная система” действовала столь явно вопреки интересам государства? Не потому ли, что составляли ее конкретные люди, та самая правящая элита, со всеми ее частными интересами?
И то сказать: ведь частная экономическая инициатива действовала у нас всегда! По подсчетам ряда экономистов, если бы в стране существовала только официальная плановая экономика, мы все вымерли бы еще в 30-е годы. А уж в 50-е — наверняка! Но жить-то хочется, и, гонимая в дверь, частная экономическая инициатива лезла в окно, обеспечивая нам свыше 60 % всего продовольствия и около 30 — товаров народного потребления. Естественно, и в дверях, куда ее гнали, и в окне, через которое она лезла обратно, ее основательно стригли люди “системы”. И можно было сколько угодно уговаривать их, что легализовать частную инициативу выгодно. Люди дисциплинированные, они дисциплинированно соглашались и одобряли это все вместе. Но каждый в отдельности, конечно же, понимал: легализованную-то не очень ее пострижешь! В результате ни одна из попыток такой легализации не состоялась.
Другое дело, когда дошло до слома “системы”. Тут, во-первых, и деться-то уже некуда, а, во-вторых, в самой ситуации слома, развала, когда все решают не законы, а “индивидуальные возможности”, накопленный “социальный капитал”, люди “системы” получили (и прекрасно реализовали!) возможность конвертировать свою власть, свое место в системе в собственность, почему и пошли именно на слом, а не на постепенную трансформацию.
Г-н Сунягин безусловно понимает, что проект, который может быть реализован только усилиями властно-бюрократической элиты, должен содержать некую приманку, нечто для нее соблазнительно вкусное, но изящно прикрытое. “Перед нами, — пишет он, — откроется возможность эффективного общественного контроля над частными капиталами, ибо самый выгодный способ их применения окажется в руках государства*. Тем более что по своему финансово-экономическому весу транссибирский коридор будет несопоставим с любыми частными капиталами, да и добываемое валютное сырье будет реализовываться прежде всего внутри страны, а значит, через национальные банки”.
Он даже права человека согласен немного “подвинуть”, ибо “всякая борьба за права человека оказывается чистой демагогией, если не обеспечивается гораздо более фундаментальная социальная предпосылка — безусловная государственная монополия на насилие”.
Но это так, в сторону. Я уже говорил, что считаю нашу властно-бюрократическую элиту людьми в основном умными и опытными. Поэтому уверен: они быстро сообразят, что не только в пределах предлагаемого “контрактного государства”, но и на всем протяжении задуманного транспортного коридора, во всех районах, так или иначе с ним связанных, придется ввести жесткие, прозрачные правила и процедуры, надежно охраняющие права частных капиталов, да, кстати, и права человека тоже — без этого по нашему коридору побредет разве что сотня-другая смельчаков и авантюристов, которые и без того давно уже “пасутся” в России.
Для того же, чтобы транссибирский транспортный коридор действительно стал великим путем товаров и капиталов, придется вводить прозрачные, понятные и жесткие правила любой хозяйственной деятельности. Но если нельзя будет по-прежнему играть в сороку-ворону, нельзя этому дать, этому дать, а этому и не дать, то на что тогда жить чиновнику, чем кормиться?.. Ведь российская бюрократия традиционно понимает власть как способ кормления. За этим — не 70 лет советской власти, господа, а века! И это даже не убеждение, а менталитет. Менталитет же власти — такая штука, которая непременно погубит любой проект, этому менталитету противоречащий, увы!
А соблазнять нашу правящую элиту тем, что “самый выгодный способ” применения частных капиталов “окажется в руках государства”, это очень наивно. Хотя бы потому, что она и без того умеет держать в своих руках все способы их применения. И транспортный коридор для этого необязателен — достаточно административных. Ну, например: вы хотите торговать импортными винами. Пожалуйста! Бесплатная регистрация вашей фирмы и получение всех разрешений заставит вас провести в этих коридорах ровно 584 дня. Ах, не хотите? Время, говорите вы, деньги?.. Ну, раз вы такой прагматик, то для вас можно быстрее, в десять раз можно быстрее, но с раздачей… В разные руки этак тысяч 120–130, и — торгуйте себе на здоровье! Но и административные коридоры не забывайте. Если вы, скажем, торгуете в Москве, то там вам ежемесячно придется оставлять по тысяче рублей за каждое рабочее место в ваших магазинах9 .
Короче, совсем коротко: “везде в нашей стране, в любом деле, где возможна какая-то ощутимая прибыль, торжествует принцип — создавать для всех, кто „с улицы” сверхтяжелые, почти невыносимые условия, а затем „своим” предоставлять особые блага и льготы” 1 0.
Вот так-то! Разве при таких административных коридорах властной элите может понадобиться еще какой-то там “транссибирский”? Шутите!..
“Но ведь и менталитет меняется, — скажут мне. — Может измениться и менталитет нашей властно-бюрократической элиты”. Может! На это все мои и надежды… Но, во-первых, для этого должен измениться и наш с вами менталитет. Традиция молчаливого уклонения от не нравящихся нам действий власти или законов (см. выше тактику наших забот о подрастающих мальчиках) должна смениться традицией активного гражданского действия, давления на власть, заставляющего ее хоть и нехотя, но двигаться в нужном нам направлении. А, во-вторых, это не может произойти быстро. Лет тридцать—сорок, в самом счастливом случае — двадцать. Две или хотя бы одна смена поколений… Но лет через тридцать проект Г. Сунягина потеряет всякую актуальность.
История человечества знает много государств, богатевших за счет контроля важнейших торговых путей. Но благополучие каждого из них было временным. Так, древние тюрки еще в VII веке создали империю, правящая элита которой богатела за счет контроля над Великим шелковым путем, — это чуть южнее задуманного Г. Сунягиным транссибирского коридора. Потом греки сумели завезти к себе шелковичных червей, Византия перестала нуждаться в привозном шелке, а империя древних тюрок стала хиреть и вскоре рухнула.
Так вот, через два-три десятилетия большинство экспертов прогнозирует появление водородного (то есть работающего на сжигании водорода, превращении его в обычную воду) двигателя, сопоставимого по экономичности с двигателем внутреннего сгорания. А так как водород встречается в природе столь же повсеместно, как человеческая глупость, то необходимость в перемещении по всему миру тысяч тонн нефти начнет стремительно сокращаться, проклятие нефти будет с России снято. Быть может, даже раньше, чем с других нефтедобывающих стран, поскольку добыча ее обходится у нас дороже. Все транспортные коридоры неизбежно станут поуже, доходы от них пожиже.
“Проклятие нефти” — что за зверь?
Употребив, да еще и без кавычек, столь непривычное для нашего уха понятие, как “проклятие нефти”, я чувствую необходимость хотя бы вкратце объясниться с читателем по этому поводу. Ведь нефть у нас принято, напротив, считать даром Божьим. Мы привыкли повторять, как заклятие, что Россия, мол, сказочно богата, Бог наградил ее нефтью, всякими рудами, минералами, лесами… Нефть в этом перечислении привычно стоит на первом месте. Некоторые наши политики даже убеждены, что Россия может оказывать серьезное влияние на мировые дела, “держа руку на нефтяном кране”. Другие, к крану этому не допущенные, привычно сетуют на “разбазаривание того, что принадлежит следующим поколениям”, и т. д., и т. п.
Действительно: ежегодный справочник всемирного банка за 2001 год оценивает национальные богатства России примерно в 60 триллионов долларов, что составляет около 11 % всех мировых богатств, или 400 тысяч долларов на душу населения. Это в два раза больше, чем в странах ОПЕК (195 тыс. долл.), и даже больше, чем в странах ЕС (360 тыс. долл.) Таким образом, все мы полумиллионеры. Только живем почему-то совсем не по средствам, а очень даже бедненько. В самом деле, “человеческий капитал”, то есть накопленные вложения в развитие самого человека (здравоохранение, образование, наука, спорт, культура и искусство, информационное обслуживание и т. д.), в странах ЕС составляет 78 % национального богатства, в США и Китае — 77 %, в Бразилии и то — 74 %, а в России только 50 %1 1. Таким образом, мы бедные граждане богатой страны, что представляется во многом результатом “проклятия нефти”.
О “проклятии нефти” в мире заговорили вообще-то безотносительно к России. В известных мне публикациях на эту тему она даже не упоминается. Но…
Профессор Принстонского университета Майкл Росс, проанализировав данные по 113 государствам мира за период с 1971-го по 1997 год установил определенную зависимость между количеством нефти и уровнем демократии в стране. К числу государств, существующих за счет экспорта нефти, он отнес прежде всего государства Персидского залива, Нигерию и Венесуэлу, в “этих государствах десятилетия существуют авторитарные режимы… высок уровень коррупции, невероятно высоко значение семейных и клановых связей, экономики этих стран специализированы фактически на обслуживании нефтяников — высокотехнические отрасли развиваются медленно”. Эти государства, считает профессор, получают “львиную долю доходов бюджета за счет налогообложения энергетического сектора, поэтому налоги на граждан относительно небольшие и собираются спустя рукава. Эта система не стимулирует население активно влиять на собственную власть, потому что в отличие от государств, где высоки личные налоги, налогоплательщиков не волнует то, каким образом власти расходуют их деньги. Сверхдоходы, полученные за счет торговли нефтью, правящие круги тратят на программы, ставящие своей целью укрепление их власти. К примеру, нефтяной бум, разразившийся в Мексике в 1970-е годы, фактически создал в стране условия для многолетнего правления одной партии”1 2. Скажите, господа, положа руку на сердце: неужели все это не имеет к нам никакого отношения?
Другой эксперт, главный редактор журнала “Foreign Policy” Мойзес Наим, поясняет: все это происходит от того, что “контроль над нефтедобычей и транспортировкой концентрируется в руках нескольких крупных компаний, в большинстве случаев связанных с государством. Руководители этих структур неизбежно приобретают колоссальное влияние в политической сфере. Подобное распределение ролей неизбежно порождает коррупцию: влиятельные нефтяники добиваются принятия благоприятных для них решений, которые часто негативно отражаются на других секторах экономики, не обладающих столь серьезными финансами и влиянием”. “Высокие мировые цены на нефть, — пишет он, — не обязательно оказывают позитивное воздействие на экономику страны-экспортера. Успешный экспорт нефти объективно более благоприятен для импорта иных товаров, чем для экспорта. Это приводит к тому, что промышленные и сельскохозяйственные товары, производимые в стране — экспортере нефти, становятся более дорогими и менее востребованными на международном рынке… а падение цен на нефть и газ практически гарантированно оборачивается финансовым кризисом в стране-экспортере”, что мы практически и имели в 1998 году.
Впрочем, тот, кто уверен, что все это не имеет никакого отношения к России, и способен свою уверенность как-то аргументировать, может первым швырнуть в меня камень. Или обругать как-нибудь покрепче. Но, оставшись непобитым и необруганным, я буду по-прежнему считать, что “проклятие нефти” висит над нашей страной, составляя одну из важнейших ветвей того “букета исторических вызовов” начала XXI века, о котором говорил в начале статьи.
Одну из важнейших, тесно связанную с некоторыми другими, но все же не главную. Хотя бы потому не главную, что нефть приобрела свое нынешнее чрезвычайное значение не ранее второй трети XX века, а многие российские беды стали копиться раньше, гораздо раньше…
Помня все это, попробуем оценить и еще один проект нашего будущего —
“Русский мир” Андрея Столярова
Андрей Столяров, ошеломив для начала читателя изображением карты мира, с которой исчезла громадная и суверенная Россия, тут же разворачивает перед его взором грандиозную картину построения “Русского мира”. Основная мысль его проекта довольно проста: особенности нашего развития в XX веке сформировали несколько волн эмиграции, в результате чего “возникли громадные мировые диаспоры бывших советских, необязательно русских людей, думающих, тем не менее в параметрах именно русского (российского) менталитета, использующих русский язык как средство межличностного общения и в значительной степени идентифицирующих себя с русской (российской) культурой”, по численности равные средней величины государству. “Объединение, мировоззренческое и структурное, диаспор и метрополии позволит создать Русский мир — принципиально новую социокультурную общность, обладающую огромными возможностями развития. Границы Русского мира пройдут там, где будут жить его граждане”…
Впрочем, рисуемый А. Столяровым апокалипсис исчезновения России особой новизной не отмечен и оттого ошеломляющего впечатления не производит. Еще лет шесть или семь назад такой патриот, как И. Шафаревич, предлагал, помнится, без излишних эмоций обсудить вопрос: вымирают русские как нация или только переживают глубокий кризис? И даже проводил довольно убедительное сопоставление наших бед с бедами последних веков Римской империи. Недавно я эту статью перечел. Всего за несколько лет она сильно потеряла в своей убедительности: некоторые проблемы, казавшиеся столь грозными, успели из жизни уйти, сменившись другими, быть может, даже более грозными, но… ведь другими. Отчего стало как-то особенно очевидно, что сопоставление с Римской империей было убедительно во всем, кроме одного: относительно Рима речь шла о последних веках, а относительно России — о последних годах, максимум десятилетиях.
Посему и проект А. Столярова я предлагаю рассмотреть без всякой ошеломленности, опираясь по возможности на логику и факты, а не эмоции. Ибо рассматривая свои проблемы как часть процессов, протекающих в течение веков и на огромных пространствах (что в принципе верно), мы и без того всегда рискуем утратой правильной перспективы. То, что нам близко, то, что у нас болит, непременно гипертрофируется — именно свое время всегда кажется осевым, переломным, все определяющим…
Андрей Столяров, на мой взгляд, слишком поддается “очевидностям”, вытекающим из этой особенности нашего зрения, не всегда проверяя их холодным рассудком. Когда он пишет, скажем, о “европейском периоде” всемирной истории, длившемся более пятисот лет и закончившимся 11.09.01, или о “межцивилизационном противостоянии, которое началось два года назад”, — указанная аберрация обнаруживает себя особенно выпукло, — подобные процессы в принципе не могут ни завершиться, ни сменить вектор одномоментно. Это досадно и само по себе, и еще более потому, что порождает иные сбои. Так, с одной стороны, Столяров именует будущую цивилизацию когнитивной, что, быть может, даже точней привычного ее определения как информационной — ведь информация, не несущая в себе элементов нового познания и осмысления, всего лишь информационный мусор. Но с другой — он полагает, точнее, повторяет расхожее среди наших политологов утверждение, что и в будущем “борьба пойдет прежде всего за ресурсы, обеспечивающие стратегическое выживание, и реконфигурация нынешних мировых границ станет политически неизбежной”. Но! Когнитивная цивилизация неизбежно сделает главным стратегическим ресурсом самого человека, его познавательные способности, обеспечивающие новые, более рациональные способы использования всех прочих ресурсов. Выше я уже говорил о том, какое будущее ждет даже такой важнейший ныне стратегический ресурс, как нефть. Это, положим, из области прогнозов, но уже сегодня борьба за мозги и таланты для любого государства, руководимого здравомыслящей элитой, важнее борьбы за минеральное сырье, а утечка мозгов опасней утечки нефти. А поскольку перетекание человеческих ресурсов не требует изменения госграниц, то и апокалипсис с исчезновением суверенной России сильно теряет в своей убедительности.
При этом следует, однако, помнить, что угроза дальнейшего обезлюдивания и хозяйственной деградации, в силу того же свободного трансграничного перетока людских ресурсов, только усиливается. И, таким образом, данное возражение А. Столярову оказывается, по сути, репликой в защиту его проекта, предлагающего реальный способ сохранения за страной ее человеческого потенциала, ее мозгов, энергии и талантов.
Еще одно предварительное замечание. Говоря о неприемлемости для России программы догоняющего развития и ускоренной модернизации, А. Столяров пишет, что “специалистов под такую программу, наверное, найти можно, но вот деньги, которые для этого необходимы, исчисляются суммами в сотни миллиардов долларов. Подобные деньги России взять негде”. Утверждение также почти что расхожее, но верно ли оно? Прежде всего: о каких именно деньгах речь? По подсчетам академика Н. Шмелева, для такой модернизации “необходимы только в ближайшее десятилетие инвестиции объемом 500 млрд. долл.”1 3. Деньги действительно большие. Но, с другой стороны, согласно анализу Международного валютного фонда, в последние годы рост бюджетных доходов России за счет высоких цен на нефть составил около 300 млрд. долл. Сумма вполне сопоставимая, не так ли? Куда же пошли эти деньги? Увеличились валютные резервы, возросли оборонные расходы — так? Но это могло поглотить не больше трети указанной суммы. А остальные?.. Право, в привычное рассуждение о том, что денег на модернизацию страны нет в природе, пора внести маленькое уточнение: денег на модернизацию нет в природе нашего государства. Если еще точней, то их нет в установившейся модели взаимоотношений правящей элиты и общества.
Но это все — замечания в порядке попутных уточнений исходных данных проекта построения “Русского мира”. Ибо в целом, повторю, проект мне очень нравится, и я бы всей душой желал его осуществления. В сравнении с проектом Сунягина он обладает, на мой взгляд, целым рядом существенных преимуществ.
Во-первых, для его осуществления не требуется инициативы, а на начальных этапах и санкции нашей властно-бюрократической элиты. Поэтому я полагаю, что в какой-то степени он обязательно осуществится, даже уже осуществляется — хотя бы в деятельности ряда трансграничных интеллектуальных интернет-сообществ.
Во-вторых, этот проект учитывает существенную особенность современных наций, сформировавшуюся в XX веке, — наличие обширных диаспор, живущих в иных государствах и ареалах иных культур, но не утрачивающих связей с исторической родиной. Если до начала XX века в рассеянии по миру жили только евреи, что воспринималось как их национальная трагедия, то теперь в любой стране Европы, Северной или Южной Америки существуют значительные диаспоры, включая компактные поселения, индусов, китайцев, арабов, русских и т. д.? и т. п. Более того: если вплоть до Первой мировой войны практически неизбежным уделом любой этнической группы, оказавшейся в ареале чужой культуры, была либо постепенная ассимиляция, либо окукливание, ведущее к культурному застою, то нынче даже американцы все чаще сравнивают свою страну не с “плавильным котлом”, где из осколков разных этносов возникает новая нация, а с “миской салата”, в которой предполагается, естественно, не только некая все обволакивающая и усредняющая составляющая, но и осколки различных этносов, существующие компактно и сохраняющие свой собственный “вкус”, то бишь культурные, религиозные, ментальные и прочие особенности.
Наличие подобных диаспор — существенный фактор нынешнего развития мира. С одной стороны, миграционные потоки обеспечивают развитым странам постоянный приток человеческих мозгов и энергии, деловой активности из других стран, увеличивая их отрыв, но с другой — целый ряд стран на наших глазах успешно преодолевают периоды бедности и технологической отсталости во многом именно за счет взаимодействия со своими диаспорами, “выплеснутыми” в ареалы чужих культур именно их бедностью и отстало-стью. Достаточно назвать Индию, Турцию, Испанию… Таким образом, прочерчи-ваемая Столяровым траектория государственного развития (от транснациональных империй, удерживаемых военным -могуществом метрополий и выплески-ваемым в колонии избытком человече-ской энергии, к “фиксированным” государствам-нациям и далее — “к громадным этнокультурным сообществам, построенным по типу “государство — „диаспора””) представляется достаточно реальной.
В-третьих, самая идея построения “Русского мира”, как мне кажется, может польстить самолюбию, а следовательно, возбудить и поглотить энергию той значительной части нашего общества, которая чувствует себя униженной после распада СССР и оттеснения России в мировом сообществе на второстепенные роли. Это очень важно, ибо история действительно “демонстрирует нам, что социальная энергия, освобожденная в результате крушения идентичности, недолго остается бесхозной”. Более того, в постреволюционные эпохи во Франции, Германии и России выплески этой энергии, как правило, принимали самые деструктивные, агрессивные формы грабительских или гражданских войн. И пока в России “такого пассионарного взлета не ощущается”, нашему обществу самое время подумать о более культурных и производительных возможностях канализации этой энергии.
Но это все — о сильных сторонах проекта. Они велики, что заставляет предполагать: в какой-то степени этот проект так или иначе осуществится. В какой — будет зависеть, естественно, от соотношения факторов, способствующих и препятствующих его осуществлению, а также сил, заинтересованных и не заинтересованных -в нем.
Поэтому, говоря об осуществимости этого проекта — не принципиальной, принципиальная как раз бесспорна, а об осуществимости его здесь и сейчас, — надо бы в первую очередь оценить возможности российской диаспоры в разных странах. А. Столяров полагает численность ее равной “среднему государству”, то есть десяти или более миллионам человек. Возможно. Но вообще-то “гуляющие” в прессе оценки численности различных волн нашей эмиграции расходятся на порядок, а каких-либо ее расчетов я вообще не встречал. Опять же, общая численность — о многом ли она скажет? Сколько среди уехавших стариков, сколько молодежи, какая часть из них добилась в новой стране желательного для себя общественного положения, какая не сумела?.. Действительно ли наши эмигранты контролируют столь значительные финансы, что их участие способно сыграть заметную роль в модернизации экономики?.. Вопросы важные, ответов на них — увы! — нет.
Треть населения Израиля, как известно, составляет “бывший наш народ”, за влияние на этот электорат борются все политические силы страны, есть несколько “русских партий” и т. д. Но из России туда уехало много людей пожилых, пенсионеров, и роль нашей диаспоры в израильской экономике не слишком значительна, во всяком случае, ею контролируется ощутимо меньше трети израильского бизнеса.
Информационное агентство Washing-ton ProFile, составляя десятку наиболее влиятельных граждан США — выходцев из СССР, включило в нее лишь одного бизнесмена — Семена Кукеса; остальные девять — деятели науки, культуры и спорта. Агентство отмечает, что “на сегодняшний момент выходцы из России не смогли создать в США единую общину, выдвинуть “своих” политиков и даже создать в Вашингтоне полноценное “русское лобби”. Частичным исключением могут считаться, пожалуй, лишь “армянское”, “украинское” и “еврейское” лобби, которые были основаны еще в начале века. Это может свидетельствовать как об относительной экономической слабости русской диаспоры в США, так и о каких-то ментальных ее особенностях.
Не имея на сей счет каких-либо надежных данных, попробую опереться на личные впечатления.
Меж небоскребов хьюстонского Даунтауна есть маленький, но очень интересный парк Спокойствия. Зелени в нем немного, зато много фонтанов, много воды, непрерывно стекающей по стенкам громадных разноцветных цилиндров. Возможно, это единственное место в центре Хьюстона, где можно пройтись, посидеть на скамейке… Жара здесь не давит, никто не спешит нырнуть в кондиционированное чрево автомобиля, а игра света и тени на бегущей воде действительно расслабляет и успокаивает. Мы сидели тут и калякали, когда к нашей скамейке подошла американка и о чем-то спросила у дочери. Разговор был типично американский, то есть сопровождаемый ослепительными улыбками и подчеркнуто дружескими ободряющими жестами.
— О чем это вы? — спросил я, когда американка пошла себе дальше.
— Чудачка! — сказала дочь. — Я, говорит, слышу: вы — русские, наверное, вы работаете в НАСА? Как будто русские работают только в НАСА!..
— Ну, русские здесь вообще считаются интеллектуалами, — сказал зять. — Есть даже американский (он подчеркнул это голосом: американский) анекдот: что такое нынешний американский университет?
— И что же?
— Американский университет — это такое место, где русские профессора обучают китайских студентов.
— Да! — сказала дочь. — Я ей между прочим говорю: из России, к сожалению, пришлось уехать тысячам ученых!.. А она: да-да, я знаю, это очень хорошо для Америки!.. С таким видом, будто она, как минимум, вице-президент. А сама небось секретарша…
“Вот как Америка воспринимает русских, — думал я, — как интеллектуалов, работников НАСА, то есть сверхквалифицированных технарей, как людей, чей труд усиливает их страну…” Сидя дома, я был уверен, что русских за бугром воспринимают совсем по-другому — весь мир, мол, напуган русской мафией, и нас чуть не с порога принимают за крутых бандюков. Ибо какое еще представление о русской эмиграции можно составить на основе нашей прессы, наших детективов, нашего кино? Согласно им, она состоит из обманом увезенных девушек, ставших проститутками, бандюков, ненавидящих Запад и наводящих там справедливость (смотрите, например, “Брат-2”), дурачков, погнавшихся за красивой жизнью и моющих чужие машины, опальных олигархов, мечтающих посадить нам “своего” президента, и прочей подобной публики.
Конечно, что возьмешь с маскульта — он работает на потребу публики! Так ведь в том-то, господа, и дело, что на потребу. Значит, потреба-то именно такова!..
Россия, в массе своей, увы, завидует своим эмигрантам и потому их не любит. Сколько раз мне случалось — даже в самой интеллигентной, интеллектуальной среде! — слышать по поводу различных оценок, высказываемых русскими, живущими на Западе: хорошо, мол, им судить о наших делах, устроившись там, в тепле и холе, но что оттуда в них можно понять?! Так говорили о Солженицыне, о Войновиче… Так и сейчас говорят о В. Буковском, Н. Злобине…
Откуда это в нас? И что это — “совковость”? Внушенное советской пропагандой представление, что каждый уехавший — враг? Нет, не думаю… В 60–70-е годы я много шлялся пешком по Верхневолжью, по самой что ни на есть коренной нашей Руси. Добрую сотню деревень обошел, с кем только не калякал и за стаканчиком и за семечками… И очень меня тогда, среди прочего, занимало: почему так не любит деревня своих, уехавших в города? И ведь чем большего они, уехавшие, достигли, тем больше их не любила родная деревня. Хотя, конечно, завидовала: там-то что… там-то им хорошо!..
Я думаю, что массовое отношение к эмиграции — того же порядка. Оно восходит к общинному сознанию, а община есть куда более существенная составляющая нашего менталитета, чем тяга к синкрезису или пресловутая соборность, относительно которой вот уже два века каждый говорит, ссылаясь с важным видом на предшественников и не умея внятно, толком объяснить, что же это такое**. Это понятно: сколько жил русский крестьянин вне общины? Максимум 25 лет, менее одного поколения — с 1907-го по 1932-й. Затем колхозы возродили все комплексы общинного сознания в самом худшем виде. Община же на Руси строилась на основе равного доступа к некоему природному ресурсу (земле, рыбным ловлям, лесу и т. п.) под условием коллективной ответственности за исполнение какой-либо повинности или уплату налога. Не отсюда ли наше пониженное представление о ценности человеческой жизни — может ли возникнуть понимание ее сверхценности, если каждый вновь рожденный отнимает лично у тебя часть жизненного ресурса, ограничивая твои возможности? Не отсюда ли и это отношение к покинувшим общину: им-то там хорошо, но их часть тягла никуда не делась, легла на плечи других сообщинников. И выходит, что если они “там” чего-то добились, то за чужой счет, за счет ухудшения положения оставшихся здесь. Можно привести массу документов конца XIX — начала XX века именно о таком отношении к уходившим из деревень на фабрики, в города…
Сознание наше меняется медленнее условий жизни — с этим надо считаться. Кстати, в подтверждение этого можно привести и одно место из статьи Андрея Столярова. Проектируемый им “Русский мир”, пишет он, “может возникнуть на основе общего мировоззренческого позитива, причем смысловое развертывание его должно учитывать и опасность обратной трансляции западного менталитета в Россию…” О какой опасности речь? В советские времена западное влияние было классово чуждым — это понятно. В досоветские оно признавалось вредным (притом как в левом, так и в правом лагере) именно потому, что подрывало основы общины. Представление об этой “вредности” основательно въелось в наше сознание — это так.
Но о какой опасности, о какой “вредности” может идти речь при “трансляции” западного менталитета через российскую диаспору? Ведь в данном случае мы получим лишь некоторые его черты творчески усвоенными представителями родной культуры, то есть так или иначе к ней адаптированными. А еще Данилевский писал, что хотя чужую культуру и нельзя навязать, но каждый народ может нечто из нее усвоить, творчески приспособив к себе. Именно в расширении, расчищении путей такого усвоения видится мне главная ценность проекта “Русского мира”, равно как и в усвоении культурами стран пребывания нашей диаспоры некоторых элементов русской культуры.
Но вернемся к оценке возможностей российской диаспоры. Суммируя как личные впечатления, так и то, что я смог узнать о ней из различных источников, могу сказать, что расчеты А. Столярова на “капиталы, которые они (русские, проживающие за рубежом. — В. К.) прямо или косвенно контролируют”, представляются мне малообоснованными. Не стоит рассчитывать и на “неисчерпаемые людские ресурсы” диаспоры — уезжая что на Запад, что на Восток, русские не становятся более плодовитыми. Эмигрантские семьи немногим многочисленнее тех, что формируются внутри страны. Другое дело — технологии, опыт, творчески усвоенные элементы других культур… Здесь тесное сотрудничество России со своей диаспорой, привлечение ее к активной хозяйственной, политической и культурной деятельности на территории России, а также хозяйственная, политическая и культурная поддержка диаспоры в странах ее проживания были бы, на мой взгляд, чрезвычайно полезными и плодотворными. Тут ресурс нашей диаспоры действительно неисчерпаем. Так что “Русский мир” рисуется А. Столяровым, быть может, с излишним размахом и восторгом, но в целом он не химера, а одна из реальных и положительных наших перспектив.
Главным же препятствием его построению, безусловно, станет то настороженно недоверчивое и недружелюбное народное отношение к эмигрантам, которое описано выше. Разумеется, оно, как и все в нашем сознании и поведении, поддается корректировке, в том числе корректировке направленной, посредством хорошо известных социальных технологий. О чем, по-моему, и говорит А. Столяров, выдвигая в качестве первой задачи “изменения отношения к эмигрантам из СССР и России. Восприниматься они должны как… наши сограждане”. Но!..
Но в этом случае встает вопрос об отношении к подобному проекту политических и властно-бюрократической элит. Увы, нет никаких признаков, что они как-то заинтересованы в сотрудничестве с диаспорой, понимают ценность приобретенного ею опыта и желают применения его в отечественном бизнесе и политике. Дело, скорей, обстоит наоборот.
Вот пример: Китай с его, казалось бы, неисчерпаемыми человеческими ресурсами точно знает, что за 25 лет на учебу за рубеж уехали 580 тысяч его граждан, что около 25% из них вернулось, что возвратившиеся основали 5 тысяч предприятий, которые дают больше 10 миллиардов юаней в год. Китайские же студенты знают, что в случае возвращения на родину их ждут, конечно, косые взгляды некоторых старших товарищей, но, кроме того, “дешевые офисные помещения, налоговые льготы, кредиты на организацию бизнеса и даже консультации, помогающие ориентироваться в царстве китайской бюрократии”.
А что знаем о своих студентах мы? Почти ничего. В 2002 году американское посольство в России выдало 1135 студенческих виз. Некоторая часть студентов выехала также по визам другого типа1 4. Какие профессии они получат? Какая часть из них планирует вернуться на родину? Не знаем… Оценки потенциала возврата в 18–25%, встречающиеся в прессе, чисто прикидочные. Зато студентам нашим точно известно, что, кроме косых взглядов и службы в армии (если еще не отслужили), их не ждет на родине ничего. Хотя, по-моему, использовать их в качестве солдат так же эффективно, как забивать гвозди мини-компьютером.
Отношение и к другим социальным и возрастным стратам диаспоры ничуть не лучше. Задачу “привлечь на свою сторону независимое сознание Русского зарубежья”, насколько мне известно, не ставит ни одна из действующих политических сил. Зато отгородиться от этого сознания, судя по предвыборной риторике различных партий, хотели бы многие. Другое дело — попытки “разыграть” протестные настроения в странах СНГ. Это наши политики практикуют охотно. Но делается это так грубо, так неуклюже, что только вредит и России, и русским, проживающим за ее пределами.
А. Столяров предупреждает нас, что в его проекте “речь идет о возникновении принципиально нового вида государственности”. Здесь, очевидно, имеется в виду, что “не должно быть более разницы между „внешним” и „внутренним” российским государственным состоянием, между эмигрантом и коренным гражданином России”. Но это относится, так сказать, к завершающему этапу осуществления его проекта — конститутиированию единого гражданства и т. д. Между тем уже начальные его этапы — организация тесного экономического, культурного и прочего сотрудничества России и российской диаспоры — потребуют радикального изменения сознания нашей правящей элиты.
На протяжении истории неоднократно менялись и задачи, и структура российского государства, но одна черта в менталитете ее правящих элит при любой трансформации оставалась почти неизменной, и эта черта, увы, — безответственность по отношению к народу. Представление о власти лишь как о способе “кормления”, но не служения. Представление, порождающее некую инфантильность, постоянное запаздывание с осознанием действительно серьезных проблем и вызовов времени, смутное представление о действительном положении и нуждах управляемых. Черта эта, как думается, является зеркальным отражением тех черт общинного сознания самого народа, о которых говорилось выше. То есть власть представляла и представляет нас неким “ресурсом”, призванным прежде всего обеспечить ее вожделения, “расходным материалом” для ее деятельности. “Специфика России в том, — считает, например, известный экономист М. Делягин, — что кризисы здесь наиболее болезненны, поскольку ответственность государства перед обществом минимальная и проявляется в непосредственной форме только тогда, когда народ начинает перекрывать рельсы, устраивать митинги и забастовки…”15
Итак,
все вышеизложенное, как мне кажется, заставляет предполагать, что наше будущее, вымечтанное авторами “Невы” и представленное в их “проектах для России”, скорее всего не сбудется. Ибо для осуществления таких проектов требуется менять сознание властной элиты, что, скорее всего, невозможно, пока не изменимся мы сами. Ведь власть по своей природе не может быть ни плохой, ни хорошей — она такова, какой мы позволяем ей быть. Так, может, для того и стоит и выдвигать, и обсуждать подобные проекты, чтобы яснее понимать, какое и почему будущее нам недоступно, как и во имя чего надобно нам меняться?
Да, нам надобно меняться. Обязательно! В этом нет ничего чрезвычайного, ибо на нашей земле нет ничего вечного, все меняется. Я, кстати сказать, не согласен с А. Столяровым, что “нации — это проклятие человечества”, что “весь жутковатый клубок нынешних неразрешимых противоречий представляет собой именно противостояние наций”. Вовсе нет… Нация — всего лишь одна из форм объединения людей. Как и все прочие формы такого объединения, она временна и несовершенна. Но разве противостояние идеологических систем или политических партий стоило человечеству меньшей крови? А столкновение империй? А цивилизаций?.. Нации тоже способны меняться как в лучшую, так и в худшую сторону. Когда мы говорим: русские такие — это значит, что такие они сегодня. А какими нам быть завтра, зависит от многих причин, но в основном от того, какими мы сами захотим, какими решим быть.
Модель взаимоотношений “власть — общество” не может зависеть только от одной из ее частей. Одна часть не может перемениться, не меняя другую. Но именно здесь, в этих взаимоотношениях, главный нерв всех проблем. Даже тех, которые подчас кажутся сугубо географическими, вроде проблемы немереных наших безлюдных пространств или “проклятия неф-ти”. Есть же на земле государство, где нефтедобыча обеспечивает более 30 % ВВП, а “проклятие нефти” как-то не ощущается. И это наша соседка — Норвегия. Единственная причина ее благополучия в том, что “нефтяной бум начался в Норвегии тогда, когда в стране уже существовала развитая экономика и мощные демократические институты. Поэтому общество смогло установить эффективный контроль за сверхдоходами, получаемыми за счет продажи нефти, а правительство стремится поощрять развитие иных отраслей экономики, готовясь к моменту, когда запасы нефти и газа будут исчерпаны”.
А ведь меньше полутора веков назад, когда Николай Данилевский изучал рыбные промыслы у нас и в Норвегии, он отмечал больше сходств, чем различий. Вплоть до того, что ни норвежцы, ни русские не могли тогда освоить голландский способ соления сельдей — и у тех, и у других селедки для этого было слишком много, а потому терпения и аккуратности не хватало. Но, видимо, эти полтора века мы менялись в разные стороны.
Что ж… Никогда и ничего не поздно исправить.
Примечания
1 Савельзон О. Культура принятия решений как фактор прогресса в России. // Вопросы философии. 2003, № 10.
2 Яницкий О. Н. Россия как общество всеобщего риска. // Общество и социология: новые ре-алии и новые идеи. Труды Первого Всероссийского социологического конгресса. СПб., 2002.
3 Тихонова Е. Н. Влияние социально-экономических последствий рыночных реформ на социальную стратификацию российского общества. // Там же.
4 Баранов А. В. Социальные проблемы депопуляции и старения населения. // Там же.
5 Там же.
6 Там же.
7 Доклад о развитии человеческого потенциала в Российской Федерации: Программа развития ООН. М., 1999.
8 “Известия” от 15.11.2003.
9 Дегтярев А., Маликов Р. Коррупционная основа административных барьеров. // Вопросы экономики. 2003, № 11.
10 Болдырев Ю. Ю. Русское чудо. Секреты экономической отсталости, или, Как, успешно преодолевая препятствия, идти в никуда. Кн. 1. О бочках меда и ложках дегтя. М., 2003.
11 Нестеров Л., Аширова Г. Национальное богатство и человеческий капитал. // Вопросы экономики. 2003, № 2.
12 Washington ProFile. 17.12.03.
13 Шмелев Н. П. Социально-экономические перспективы новой России. // Европа: вчера, сегодня, завтра. М., 2002.
14 “Известия” от 10.12.2003.
15 “ЛГ” от 10–16.12.2003.