Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2004
Чжон Мин Ким — гражданин Республики Корея, аспирант Института русской литературы РАН (Пушкинский дом).
В литературе о Гончарове неоднократно исследовался один из ведущих конструктивных принципов его романов: функции парных персонажей, сопоставленных по сходству (двойники) или противопоставленных по контрасту. Таковы герои-антагонисты: дядя и племянник Адуевы, Обломов и Штольц, Вера и Марфинька — или персонажи-двойники: Обломов и Захар, Пшеницына и Анисья. Поэтике Гончарова вообще свойственны разного рода “симметризмы” (Н. Пруцков).
Как правило, семантически более важны мужские пары — как выразители определенной идеологии и, соответственно, участники диалогического конфликта. Персонажи-антагонисты обычно выражают у Гончарова крайнюю степень той или иной идеи, жизненной позиции, системы ценностей. И только снятие крайностей предполагает некий искомый синтез, гармонию или “норму”, отсутствующую в романе и в жизни, к сотворению которой — в идеале — стремится авторская мысль. Представление о возможности соприсутствия в человеческой индивидуальности трудносовместимых, а порой и взаимоисключающих качеств художественному мышлению Гончарова чуждо. Структура гончаровского образа (“типа”, “идеала”) всегда остается внутренне цельной, завершенной, лишенной недосказанностей или явных противоречий. Следствие такого художественного видения человека — специфическая универсальность гончаровских характеров, тяготеющих и к типу, и к сверхтипу. Вместе с тем сам принцип парных конструкций и разделение психологически несовместимого не упрощает, как может показаться, но заостряет психологические, жизненные, идеологические коллизии и конфликты. Таким образом, Гончаров и не пытается сделать, по удачному определению Г. Димент, “неразрешимое в жизни разрешимым”.
Любопытно, что в “Обыкновенной истории” мужчины, дядя и племянник, изображены как антагонисты. Что же касается четырех женщин, то их отношения строятся не по принципу оппозиции или сходства. Трое — Наденька, Юлия и Лиза — завершенные характеры (или “типы”) и достаточно автономны. Функционально они определяют этапы эволюции любовного чувства младшего Адуева — чувства, во всех трех случаях “литературного”, определяемого той или иной культурной моделью, схемой1 .
Особняком стоит Лизавета Александровна, воплощающая искомый Гончаровым (и обоими его героями — и дядей, и племянником) синтез: гармонию рассудка и сердца, независимости (эмансипированности) и подчиненности (традиционности).
Иная конфигурация предложена в “Обломове”.
В статье “Лучше поздно, чем никогда” Гончаров утверждает, что Наденька и Ольга — “одно лицо в разных моментах”. В Наденьке, по словам Гончарова, совершилась “безмолвная эмансипация”, она свободна в своем чувстве и заявляет протест против власти родительского авторитета. “От неведения Наденьки — естественный переход к сознательному замужеству Ольги со Штольцем, представителем труда, знания, энергии, словом, силы”2.
Если Ольга Ильинская для Гончарова — идеальная женщина, то можно предположить, что Гончаров считает таковой (идеальной) и Наденьку. Правда, он оговаривается, что “рисовал не Наденьку, а русскую девушку известного круга той эпохи, в известный момент”, а “как до личности” ему до нее “не было дела”3.
Но между Ольгой и Наденькой мы обнаруживаем не столько сходство, сколько различие. Если в отношения Наденьки и Адуева вклинивается третье лицо (граф), то в “Обломове” все иначе. Наденька, покидая Адуева, уходит к графу лишь по влечению темперамента. Наденька пассивна, Ольга решительна. Ольга, разочаровавшись в Обломове, предпочитает Штольца, делая сознательный выбор. Нравственное превосходство Ольги в этой ситуации очевидно.
Почему автор не “возвысил” Наденьку, как грибоедовскую Софью в “Мильоне терзаний”? Почему он рано “покинул” влюбленного Адуева? Может быть, потому, что Гончаров переносит внимание на Лизавету Александровну.
Гончарова гораздо более привлекает Лизавета Александровна и ее отношения с Адуевыми, старшим и младшим. Выстраданность ее отношений с мужем не случайна, именно страдания помогли ей понять и оценить жизнь. Страдания, выпавшие на долю человека (в данном случае Лизаветы Александровны), приоткрывают в самом образе глубинные черты и сами являются источником новых переживаний. Если бы не было переживаний племянника Адуева, то не было бы и страданий Лизаветы Александровны, не было бы и колебаний Петра Ивановича. Этот женский образ более, чем Наденька, сходен с Ольгой. Заботливая и человечная Лизавета Александровна напоминает Ольгу в финале романа.
В. Кантор отмечает, что фамилия Ольги (Ильинская) вызывает ассоциацию с именем главного героя (Илья): “Большой художник не дает зря фамилий своим героям, но, ломая головы над смыслом фамилий Обломова и Штольца, никто не задался вопросом, почему — Ильинская. Да потому, что она предназначена Илье, она — его, Ильинская, только вот Илья Ильич Обломов взять ее не в силах, хотя она уже даже и без брака готова ему отдаться”4.
Но заботливость, сердечность свойственны и Пшеницыной. Любопытно, что Пшеницына, в отличие от Ольги, не меняется на протяжении всего романа. И именно с Пшеницыной обретает покой Илья Ильич Обломов.
У гончаровских женщин есть своя философия любви. На вопрос Обломова, что такое жизнь, Ольга отвечает: “…жизнь — долг, обязанность, следовательно, любовь — тоже долг: мне как будто Бог послал ее”.
Ольга хотела оживить Обломова и понадеялась на свои силы, но со временем она поняла свою ошибку. Она считала, что во что бы то ни стало она должна была исполнить “свой долг”. Только тогда она заслужила бы и самооправдание, и Божье оправдание. Иначе ее “долг” был бы не исполнен, ее “любовь” не состоялась бы. Тогда возникает вопрос: является ли любовь Ольги посланием Божьим?
А. П. Милюков считал, что Ольга “привыкает к своей игре, начинает находить в ней удовольствие, потому что ей открывается будто бы возможность └хоть над кем-нибудь господствовать””5. Это суждение перекликается с мнением Н. Д. Ахшарумова: “Она любит Обломова таким, как он есть, а не таким, как он будет по расчетом честолюбивой мечты”6.
Ольга берет на себя ответственность за Обломова, но исполняет свой долг не до конца. Если любовь — долг, то этот долг она платит не Обломову, а Штольцу.
А в жизни Обломова роль двойника — антипода Ольги играет Пшеницына. О ней пишет Е. А. Ляцкий: “…отнимите у Ольги ее сознательность, делающую ее человеком своего века, да опустите классом пониже, и вы получите ‹…› ни больше ни меньше, Агафью Матвеевну Пшеницыну”7.
Любовь Пшеницыной к Обломову начинается бессознательно. “Мелет она кофе — и не помнит, что делает, или накладет такую пропасть цикория, что пить нельзя, — и не чувствует, точно языка нет. ‹…› Прежде, бывало, ее никто не видал задумчивой, да это и не к лицу ей” (4, 379).
“Она не знала, что с ней делается, никогда не спрашивала себя, а перешла под это сладостное иго безусловно, без сопротивлений и увлечений, без трепета, без страсти, без смутных предчувствий, томлений, без игры и музыки нерв” (4, 380). Взгляд на Пшеницыну (“шея”, “локти”) так же приземлен, как взгляд Обломова на крестьянок. В обоих случаях нет ничего сознательного, а есть подсознательное, плотское. В связи с этим Е. Г. Эткинд верно замечает: “Брак с Агафьей — осуществление давней, загнанной в далекое подсознание чувственной мечты”8.
Отношения Обломова с Пшеницыной развиваются неспешно, в них почти нет напряжения, в отличие от “бурного” и страстного романа с Ольгой. Быт, обстановка жизни на Выборгской стороне повторяют быт Обломовки. Здесь существуют такой же культ еды, “культ сна”, те же простые, житейские заботы, те же праздники. В Пшеницыной, как в предках Обломова, есть бессознательная мудрость. В отличие от Ольги, она ничего не требует от Обломова.
Во второй части романа в беседах с Ольгой Обломов думает о Корделии как о символе верности. Но вопрос в том, соответствовала ли Ольга его — слишком литературному! — идеалу верности.
“Умрете… вы, — с запинкой продолжала она, — я буду носить вечный траур по вас и никогда более не улыбнусь в жизни. Полюбите другую — роптать, проклинать не стану, а про себя пожелаю вам счастья…” (4, 243).
Но ведь если кто и верен Обломову, так это Агафья Матвеевна, а не Ольга Ильинская. Это она оказывается Корделией.
“С полгода по смерти Обломова жила она с Анисьей и Захаром в дому, убиваясь горем. Она проторила тропинку к могиле мужа и выплакала все глаза, почти ничего не ела, не пила, питалась только чаем и часто по ночам не смыкала глаз и истомилась совсем. Она никогда никому не жаловалась, и, кажется, чем более отодвигалось от минуты разлуки, тем больше уходила в себя, в свою печаль, и замыкалась от всех, даже от Анисьи. Никто не знал, каково у ней на душе” (4, 487).
Можно сказать, что и именно Пшеницына любит Обломова сильно и бескорыстно, просто она сама этого не осознает. “И через двадцать, тридцать лет на свой теплый взгляд он встретил бы в глазах ее тот же кроткий, тихо мерцающий луч симпатии. И так до гробовой доски!” (4, 203) — справедливо думает Обломов.
“…Если между женскими лицами г. Гончарова придется выбирать непременно героиню, — беспристрастный и не потемненный теориями ум выберет, как выбрал Обломов, Агафью Матвеевну, не потому только, что у нее локти соблазнительны и что она хорошо готовит пироги, — а потому что она гораздо более женщина, чем Ольга”9, — точно заметил Ап. Григорьев.
Обломов никогда не глядел на Ольгу как на земную женщину. Она была его “ангелом”. С Пшеницыной иначе: вначале Обломов интересуется только трудолюбием и внешностью Пшеницыной, но потом он чувствует покой, тепло, мир, уют — то, что связывает его с прежней Обломовкой.
Идеал Ольги слишком далек от Обломова, а Пшеницына понятна и доступна.
Как и всякий человек, Обломов нуждается в “пшенице”, без которой невозможно жить. Однако он выбирает “землю”, а не “небо” и тем самим признает, что кормит — не Casta Diva, которая звучит с неба, а еда, сделанная Пшеницыной на земле.
1 Об этом см. подробнее, например: Отрадин М. В. Проза И. А. Гончарова в литературном контексте. СПб., 1994. С. 58–61.
2 Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1980. Т. 8. С. 113.
3 Там же. С. 110.
4 Кантор В. Долгий навык ко сну (размышление о романе И. А. Гончарова “Обломов”) // Вопросы литературы. 1989. № 1. С. 177.
5 Милюков А. П. Русская апатия и немецкая деятельность (“Обломов”, роман И. Гончарова) // Роман И. А. Гончарова “Обломов” в русской критике / Сост. М. В. Отрадин. Л., 1991. С. 135.
6 Ахшарумов Н. Д. Обломов. Роман И. Гончарова. 1859 // Роман И. А. Гончарова “Обломов” в русской критике. С. 157.
7 Ляцкий Е. А. Гончаров. Жизнь, личность, творчество: Критико-биографические очерки. Стокгольм, 1920. С. 270.
8 Эткинд Е. Г. “Внутренний человек” и внешняя речь. М., 1999. С. 141.
9 Григорьев Ап. И. С. Тургенев и его деятельность. По поводу романа “Дворянское гнездо” // Аполлон Григорьев. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 184.