Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2004
Игорь Яковенко — культуролог, доктор философских наук, профессор российского государственного гуманитарного университета. Живет в Москве.
Подавляющее большинство людей, родившихся и проживших жизнь в устойчивой реальности современного европейского мира, воспринимают такие сущности, как общество, нация, государство, национальные и государственные границы, в качестве самоочевидных реалий и обязательных атрибутов социального бытия. Человечество естественно дробится на этнические единицы: этносы, народности, нации. Нации устойчиво заселяют некоторые территории и отличаются друг от друга совокупностью признаков: языком, исторической судьбой, национальным характером и др., а также особым чувством национальной общности или идентичностью, в котором самообнаруживается нация. Всякое государство политически структурирует общество, проживающее на некоторой территории.
Между тем устойчивая картина этнокультурного и государственного структурирования мира — результат длительной исторической эволюции, разворачивавшейся на некотором ограниченном пространстве. Достаточно выйти за рамки Ойкумены и обратиться к ситуации Эфиопии, Сомали или Афганистана, чтобы обнаружить неустойчивость и эфемерность тех реалий, которые окружают европейца. Они неочевидны, если и существуют, то носят формальный характер, статус их проблематизован. Люди живут в мире, устроенном по другим законам, где нет ни границ, ни гражданства, ни государства в собственном смысле. Живут в мире, для которого бессмысленно понятие нации. Иными словами, устойчивая и привычная нам ситуация сама по себе не гарантирована. Процессы структурирования человечества — этнокультурного, экономического, политического — нуждаются в осмыслении.
В современном, модернизированном мире общество, созидающее государство, формирует так называемую “политическую нацию”. Политическую нацию можно рассматривать как гражданскую общность, готовую к жизни в рамках единого государства, принимающую на себя сумму прав и обязанностей, из этого вытекающих. Нация предполагает общность прошлого, общее актуальное настоящее и общее будущее. В современной реальности политическая нация может быть весьма гетерогенной — этнически, конфессионально. Однако она не тождественна произвольному сообществу людей, эмпирически оказавшихся в границах государства. Порождающая национальное государство политическая нация предполагает существование устойчивого исторического ядра — народа со своим языком, верованиями, культурой, исторической судьбой, связанного с этим государством. Этот народ воспроизводил историческую государственность и формировался в ее границах. Однажды традиционный исторический народ может превратиться в политическую нацию, вбирать в себя новые этнические и культурные потоки. Но для того, чтобы ассимилировать что-либо, создавать полиэтничные общности или мультикультурные организмы, надо иметь устойчивую исходную целостность. На этот исходный этнокультурный костяк “навешиваются” народы и народности, вошедшие в государство в ходе исторического развития, мигранты, представители других культур, рас, конфессий. В нашем случае этнокультурным стержнем государства выступает русский народ.
ПОДХОДЫ К ПРОБЛЕМЕ
Проблема состоит в следующем: народ — живой организм. Всякий народ обладает достаточной устойчивостью, противостоит возмущающим воздействиям и адаптируется к изменениям внешнего контекста. Однако, как и все под луной, народы не вечны. В некоторых ситуациях они переживают кризисы. А случается, что распадаются, исчезают, сходят с исторической арены. Россия как страна, как общество с особой культурой, историей и самостоятельной цивилизацией существует постольку и до тех пор, пока идет процесс воспроизводства русской этнокультурной целостности. В самом общем выражении, русские в настоящее время переживают ситуацию модернизационной трансформации. Если развернуть и выделить самое существенное, надо отметить окончательное размывание традиционной культуры, переход от экстенсивной к интенсивной стратегии исторического бытия, переход от империи к национальному государству. К этому добавляется вступление России в глобализующийся мир. Иными словами, базовые, граничные условия воспроизводства русских существенным образом изменились. Российское общество было либо чисто традиционным, либо представляло собой неустойчивую комбинацию в разной степени модернизированных и традиционных слоев и страт. Русские никогда не жили вне империи. Русский народ характеризовался экстенсивной стратегией бытия. Россия на всем протяжении своей истории была достаточно изолированным обществом. Меры открытости России Востоку или Западу варь-ировались, однако это были вариации изоляционистской парадигмы. Наконец глобализующийся последние 500 лет мир вступил в очередную фазу данного процесса, характеризующуюся доминированием нового глобального качества. Все эти обстоятельства проблематизуют воспроизводство русской этнокультурной целостности.
Сегодня обращение к названной проблематике, как правило, не идет дальше анализа статистики, демонстрирующей устойчивый отрицательный прирост населения РФ с начала 90-х годов. Оппозиционная публицистика склонна трактовать эти данные как свидетельство вымирания русских. Проблема рождаемости существенна, однако нас интересуют более широкие и, как представляется, более важные процессы, задающие воспроизводство русской идентичности и определяющие наполнение этой идентичности. Отрицательный прирост населения свидетельствует о снижении общего числа физических но-сителей российского гражданства. Русские — носители российской этнокультурной идентичности — живут в целом ряде государств, по-разному соотнося себя с РФ. Рядом с русскими живут люди, принадлежащие другим этнокультурным целостностям, которые в силу различных обстоятельств переехали на жительство в РФ или собираются это сделать. Перед ними открываются сценарии временного пребывания, ассимиляции, сепарации. Воспроизводство нации и Российского государства в конечном счете задано динамикой этих процессов. Рождаемость — лишь один из факторов в этом ряду.
Наше убеждение состоит в том, что адекватный проблеме анализ предполагает рассмотрение широкого круга проблем и обращения к анализу больших исторических конъюнктур. Для того, чтобы понимать тенденции развития в ближайшие 50 лет, надо располагать серьезной исторической перспективой. Колдовать над цифрами рождаемости или приездов-отъездов в ближайшие 30 лет — занятие бесперспективное. Исследователя подстерегает аберрация близости, возникает неразрешимая проблема критериев и т. д. Требуется широкое видение проблемного поля и глубина исторической перспективы.
Интересующие нас процессы суммируют воздействие множества факторов. Они лежат на пересечении демографических, социальных, политических и общекультурных процессов. В начале разговора о логике разворачивания этнокультурного ядра Российского государства полезно очистить свое сознание, сняв возможные стереотипы и мифологемы, чаще всего неосознаваемые, которые искажают реальную перспективу.
Прежде всего, в обыденном сознании проблематика русского народа, проблематика нации мыслится в логике моделей архаического рода. Суждение “мы — русские” понимается в том смысле, что мы произошли от древних славян. При этом имеются в виду непосредственно те славяне, о которых повествуют первые параграфы учебников отечественной истории. Пришли славяне на территорию Киевской Руси, расплодились за тысячу с лишним лет, а мы — их потомки. Это — чистая мифологическая картинка, имеющая минимальное отношение к реальности. В таком случае на стадиально последующие феномены переносятся модели осмысления, рожденные в предыдущую эпоху. Народ или нация мыслится как родовое целое, которое плодится, размножается либо вымирает, а динамика нации, изменение ее численности предстает результатом динамики рождаемости.
Проблемы русского народа и его истории, к сожалению, идеологизированы по многим основаниям. Прежде всего, здесь возникает проблема трех народов — наследников Киевской Руси: белорусов, русских и украинцев. История Киевской Руси излагается как первая глава истории русского народа. Таким образом, Киевская Русь оказывается исторической и смысловой предтечей Московии. В этой перспективе белорусы с украинцами оказываются неким побочным продуктом относительно магистральной линии развития. Что же касается этногенеза русского народа, то он сдвигается на три века в глубь времен. В имперскую эпоху такие модели смотрелись вполне естественно. Сегодня они, очевидно, нарушают принципы политической корректности. Но дело даже не в этом. Проблема существенно глубже, ибо искажается подлинная теоретическая перспектива. Этногенез русского народа, развитие его и существование до настоящего времени задавалось суммой устойчивых факторов, которые сложились за рамками как временных, так и пространственных границ Киевской Руси.
Русский народ, как и любой другой народ, возникал из скрещивания, взаимной ассимиляции, перемешивания некоторых этнических потоков, которые присутствовали на территории Русского улуса — Московского царства — Российской империи — СССР. Территория, на которой разворачивалось формирование русского народа, лежит в лесной, либо лесостепной зоне. Эти пространства традиционно заселяли финно-угры. Примыкавшая к лесной степная зона заселялась разнообразными тюркскими народами. На северо-западе русские соседствовали с литовскими племенами.
Северо-западные соседи восточных славян — литовские племена — со II века занимали бассейны Немана и Западной Двины и от Балтийского моря доходили до истоков Днепра и Волги. К тому времени, когда восточные славяне пришли на территорию Киевской Руси, численность славян и литовцев была сопоставима. Сегодня же суммарная численность латышей и литовцев примерно в 30 раз меньше, нежели численность одной из трех ветвей наследников восточных славян — русских. Эта разница связана с исторической судьбой русского народа, создавшего огромное государство, расселившегося на бескрайних просторах и ассимилировавшего неоглядный объем иноплеменников, в том числе и литовцев. Мы слабо представляем себе масштаб процессов ассимиляции, которая продолжалась на всем протяжении истории русского народа. За этим стоит и энергия ассимилятивного напора и стадиальное превосходство русских над своими соседями, и мощь Российского государства. Масштабы ассимиляции были связаны и с тем, что на пространствах от Смоленска до Татарского пролива русским соседствовали догосударственные, раннегосударстенные общества, племена, народы и народности, которые сравнительно легко растворялись в целостности государствообразующего народа1.
Так, устойчивая ассимиляция финно-угров — константа развития русских славян. Эти процессы идут более тысячи лет. Входящие в РФ народы финно-угорской группы — остатки огромного, неоглядного моря, которое занимало некогда практически всю территорию лесной зоны. Степная зона была пространством безусловного доминирования тюрок. Кочевники и земледельцы всегда находятся в динамическом взаимодействии. Они нуждаются друг в друге в хозяйственном отношении, взаимодополняют один другого, торгуют, воюют, умыкают в полон, перемешиваются2. Ассимиляция русских славян со степняками происходила на фоне драматического военного противостояния. Этот процесс знал свои приливы и отливы. Тюрки-степняки со своей стороны смешивались с финно-уграми, создавали ранние государства (Волжскую Болгарию), входили в состав Золотой Орды. В эпоху доминирования Орды процессы ассимиляции русских в “татары” наверняка доминировали над противоположным потоком. Однако угасание Орды, доминирование Москвы и создание царства, охватившего всю территорию Улуса Джучи, сменило ассимилятивную доминанту. Татары, веками взаимодействовавшие с русскими, и их данники пополнили ресурс ассимилятивного освоения. Ассимиляция этих народов идет веками.
Русский народ как самостоятельная этнокультурная общность складывается в XIII—XIV веках. Историки фиксируют изменения в языке (исчезает звательный падеж)3. На территории Суздальской Руси русские в массовом порядке ассимилируют финно-угров, не представленных в степной зоне. С изменением ландшафтно-климатических условий и доминирующего потока ассимиляции изменяется антропологический тип. Перипетии политической истории разводят наследников Киев-ской Руси по разным государствам. За два-три века накапливаются разительные отличия в образе жизни, культуре, стиле поведения. Как указывает Скрынников, православные феодалы, проживавшие на территориях Украины и Белоруссии, нанятые Лжедмитрием и пришедшие с ним в Москву, воспринимались москвичами как поляки4. К началу XVII века москвичи отказывались видеть в украинцах и белорусах своих близких родственников.
Помимо финно-угров и тюрок, о которых было сказано выше, существовал еще один фактор, значимый для процессов формирования и разворачивания русского народа. С распадом Киевской Руси возникает три самостоятельных центра консолидации народов — наследников Руси Киевской — белорусского, русского и украин-ского. Однако результирующая картина выглядит сложнее.
На юге России, в регионе причерноморских степей и до предгорий Кавказа, просматривается самостоятельное ядро этнической консолидации. Возникновение этого ядра, скорее всего, связано с проблемой скифов. Родственные славянам индоевропейцы скифы веками, если не тысячелетиями заселяли южнорусские степи. На этих территориях их фиксирует еще Геродот. Затем они исчезают (по крайней мере, из источников), и в южнорусских степях появляются тюрки. В исторической науке существует точка зрения, согласно которой скифы участвовали в этногенезе населения Киевской Руси5. Но в данном случае для нас важнее следующее: в причерноморских степях давным-давно сложилась устойчивая общность населения, осваивавшего эту территорию, которая лежала за рамками древних государств и базировалась на путях торговых и стратегических коммуникаций. Назовем эту общность условно “бродниками”. Речь идет об устойчивой, существовавшей тысячелетия системе расселения, реализовывавшей определенный тип существования, последовательно ассимилировавшей всех тех, кто оседал на этих землях. Скифы, греки, армяне, славяне, тюрки (печенеги, торки, половцы, татары), представители других народов сформировали общность, из которой вырос сегодняшний юг России. Дополняя картину, специалисты говорят о том, что в этом пространстве были и отдельные островки варягов, которые также тяготели к “бродам”, старались контро-лировать водные пути. Юг России поро-дил особый, яркий феномен — русское казачество. Существенно отличаясь от центра России антропологическим типом, -образом жизни, языком, население юга России самоосознает себя русским и православным. Иными словами, политически и культурно центрировано на Москву, притязая, впрочем, на известную автономию, исторически закрепленную за казачеством.
Ресурс, на котором шло формирование русского народа, этим не исчерпывается. Так, специалисты указывают на альтернативный центр этнической консолидации, лежавший между Волгой и Уралом6. Назовем эту территорию Волго-Уральский регион (Идель-Урал). Здесь, начиная с эпохи Волжской Булгарии, шел процесс синтеза самостоятельной государственности. Волго-Уральский регион (народы татаро-башкирского круга) проиграл историческое соревнование за звание центра огромного евразийского государства. Победил формирующийся вокруг Москвы русский народ. Потеряв свою политическую составляющую, Идель-Урал не перестал быть центром, где формируется собственная этничность, особый психологический строй, культурная общность, которая осознается людьми, живущими на этой территории. К примеру, татары — далеко не простая по своему составу, генезису и этнической истории целостность. Татары исторически преемственны относительно золотоордынско-тюркского этноса, исчезнувшего в результате этнических и политических процессов XV–XVI веков. Консолидация татарского народа происходит во второй половине XIX — начале XX века7.
Идель-Урал был восточной альтернативой Московской Руси. Здесь синтез шел на ином этническом субстрате. Доминирующим оказывался язык тюркской языковой семьи. Конфессионально жители этого региона определялись как мусульмане-сунниты. Украина же являла собой западную альтернативу Московии. По этническому субстрату и языку украинцы весьма близки русским. Конфессионально большая часть Украины принадлежит православному миру. Обобщая, этнокультурная дистанция между русскими и украинцами невелика. Формирование украинского народа шло параллельно формированию народа русского. В XVI веке складывается так называемый староукраинский книжный язык; в XVIII–XIX веках — современный новоукраинский8. Консолидация украинского народа происходила на фоне сложных политических процессов. Украина не смогла выстроить собственное государство. Неустойчивая политическая автономия в рамках хиреющей Речи Посполитой, в которой этнически родственные украинцам поляки отделялись конфессиональным барьером, сдвигала Украину по направлению к конфессионально родственному Московскому царству. С середины XVII века начинается процесс поглощения Украины Россией. Этот процесс растянулся на века и завершается лишь в 1939–1940 годы. С XVII века процесс консолидации украинской нации шел параллельно с процессом ассимиляции украинцев9. Население Украины характеризовалось высокой рождаемостью10. Украинцы легко расселяются по всему земному шару, вплоть до Канады и Латинской Америки. Естественно, что Российская империя и СССР оказывались пространством преимущественного расселения украинцев. Высокий уровень этнокультурной общности русских и украинцев задавал массовую ассимиляцию украинцев прежде всего за рамками Украины — как в коренной России, так в республиках Средней Азии, в Сибири и на Дальнем Востоке.
Прежде всего, население Украины заселяло территории степной зоны, Крым, Причерноморье, юг России. Процесс этот происходил веками и носит как стихийный, так и организованный характер. Так, после 1775 года, в связи с ликвидацией Запорожской Сечи, остатки запорожцев были переведены на Кубань, положив начало Кубан-скому казачеству. Заселение юга России постоянно шло в рамках стихийного процесса. Источники XIX — начала XX века упоминают о “хохлах”, живших рядом с казаками. В конечном счете эти потоки последовательно ассимилировались, порождая специфический южнорусский этнокультурный тип.
Со второй половины XIX века идет расселение на территории Средней Азии, разворачивается поток мигрантов в Сибирь и на Дальний Восток. В иноэтническом окружении украинцы в течение жизни одного-полутора поколений теряют свою идентичность, сливаются с русскими. Переписи начала XX века фиксируют в Сибири целые районы компактного расселения украинцев. Однако, согласно переписи 30-х годов, население этих районов осознает себя русским.
В несколько меньшей степени украинцы мигрировали на территорию Центральной России. Они оседали в крупных городах, столицах, промышленных центрах. Масштаб этого процесса позволяет оценить такой штрих. В 1917 году в связи с созданием Центральной Рады в Петрограде состоялась манифестация, в которой участвовало 180 тысяч украинцев. Параллельно ассимиляции за рамками Украины шли процессы русификации коренного населения и русского заселения собственно украинских земель. Крупные города и промышленные центры были устойчивыми очагами русификации. “Мова” и украинская идентичность сохранялись в крестьянской среде, в глубинке, на западе Украины. На рубеже XIX–XX веков Киев — город, в котором доминирует русский язык и культура. Малороссийская специфика присутствует в качестве колорита и гарнира. Показательно, что и сегодня на улицах Киева по преимуществу говорят по-русски.
Интенсивность ассимилятивных процессов резко возрастает с конца XIX века. Урбанизация, резко возросшие миграционные потоки, государственная политика в сфере культуры и образования, стимулировавшая процессы русификации, смешанные браки и культурная ассимиляция создали категорию людей, осознающих себя украинцами, но говорящих на русском языке. Это известная историкам и демографам паллиативная стадия процесса ассимиляции. Дети этих людей становятся “нормальными” русскими.
Сегодня соотношение русских и украинцев составляет примерно 1:3. Есть основания полагать, что такое соотношение носит устойчивый характер. Таким образом, ассимиляция украинцев была одним из мощнейших резервов динамики русского народа.
Ассимилятивные процессы на пространствах Волго-Уральского региона, коренное население которого составляет сегодня около 7 млн. человек, имели аналогичный характер. Консолидация татарского и башкирского народов шла параллельно ассимиляции этих народов. Взаимные этнические потоки создали крупные русские общины на территории Татарии и Башкирии. Руссконациональное двуязычие стало культурной нормой. Вертикальная динамика предполагала бытовую и культурную русификацию. Национальные языки и идентичность сохранялись в глубинке.
Различались исходные условия. Коренное население Волго-Уральского региона включилось в ассимилятивные процессы раньше Украины — в XV–XVI веках. В объемном отношении население этого региона существенно меньше. Татар и башкир объединяет с русскими тысячелетнее проживание бок о бок, но разделяет этноконфессиональная дистанция. Население Идель-Урала менее урбанизовано и более традиционализовано, нежели население Украины. За счет этого уровень рождаемости здесь несколько выше. Различалась и ассимилятивная тактика имперского центра. На Украине провоцировался “голодомор”, а татары оказывались объектом политики христианизации, в результате которой сложилась православная этно-конфессиональная группа. Процессы ассимиляции мигрантов и обрусения коренного населения идут здесь несколько медленнее, чем в случае с украинцами, дольше сохраняется национальная идентичность. Однако в конечном счете ассимилятивная доминанта побеждает.
Юг России охватывает три крупных административных единицы — Ростовскую область, Краснодарский край и Ставропольский край. Население региона порядка 12 млн. человек. На юге сформировалась самостоятельная этнокультурная общность, самым ярким выражением которой является российское казачество. Веками этот регион принимает в себя миграционные потоки из Украины, Кавказа, Центральной России, демонстрирует рост численности населения, постепенно становится зерновой житницей страны и действует как мощный ассимилятивный котел, в котором формируется единая южнорусская идентичность. Отличая себя как от “хохлов”, так и от жителей Центральной России, коренное население юга осознает себя форпостом Российского государства. Миграция за пределы этого региона во все времена была сравнительно невелика. При этом смешанные браки и взаимоассимиляция происходят достаточно легко.
Помимо ассимиляции населения альтернативных центров этнической консолидации, русские постоянно ассимилировали бесчисленные народы и народности Российской империи. Местные элиты вливались в русскую администрацию, русификация была условием социального роста, миграция в города предполагала освоение русского языка и т. д. Все эти процессы составляют естественный фон развития традиционных империй (Византии, Османской, Австро-Венгрии). Общая картина выглядела следующим образом: стадиально отстающий этнос, как правило, противостоял ассимиляции, замыкался в традиционном образе жизни, оставляя русификацию честолюбивой местной элите и жителям городов. Однако по мере модернизации стадиально отстающие этносы пе-реходят определенный порог развития, за которым мера адаптации к жизни в урбанизированной среде резко возрастает. Тогда и начинается активная русификация. Снижается энергия обособления, растет перемещение людей в города, растет процент людей, получавших образование, включающее в общегосударственную, русскоцентричную культуру. Из этого очевидно следует, что процессы этнокультурной ассимиляции возрастали по всей стране со второй половины XIX века.
Однако модернизация автоматически порождает тенденцию, противостоящую ассимилятивной доминанте. Вместе с модернизацией возникает туземная интеллигенция, которая оказывается ядром формирования национального сознания. Так запускаются процессы автономизации, национального обособления, рождаются националистические движения. Диалектика этих противостоящих тенденций определяет логику развития полиэтничных обществ.
По мере разрастания Российского государства удельный вес русских в общем объеме населения последовательно уменьшался. Процессы ассимиляции шли все более напряженно. С присоединением Средней Азии Россия получила мощный, этноцивилизационно чуждый регион, характеризующийся высоким уровнем рождаемости и не имевший многовекового опыта жизни рядом с русскими. В общем объеме русского народа возрастал процент людей, ассимилированных в первом-втором поклонении. Их идентичность не была устойчивой, а ассимиляция в русский народ — частичной и незавершенной. Эти обстоятельства обостряли и проблематизировали интегративные процессы в стране.
В обыденном сознании ассимилятивные процессы на территории нашей страны видятся таким образом, что “инородцы”11 естественно растворяются в русских. На самом же деле это не всегда так. В -Сибири, на Крайнем Севере существуют небольшие группы, русские по своему происхождению, но утратившие русский язык. Они пришли на эту территорию еще в XVII веке, оторвались от русского окружения и постепенно ассимилировались в культуру окружавших их туземных народов. Этнографы фиксируют интересный парадокс: в этой среде сохранились старинные русские ритуальные песни, исполнители которых не понимают их смысла. Сходный феномен существует в Средней Азии. В Узбекистане есть небольшие группы, сложившиеся из ассимилированных в местную культуру потомков пленных русских солдат. Русские солдаты попадали в плен еще до покорения Средней Азии и довольно быстро полностью ассимили-ровались.
История XX века показала, что русские достаточно быстро ассимилируются в эмиграции12. Уже во втором поколении русские легко идут на смешанные браки. Как правило, третье поколение русских эмигрантов полностью ассимилировано в культуру страны пребывания. Это происходило и в этнически близкой Сербии, и в западноевропейских странах, и в Турции. В этом отношении русские разительно отличаются, к примеру, от китайцев или диаспорных народов. Причины этого — предмет специального разговора. В данном случае нам важно зафиксировать саму тенденцию. Итак, при некоторых -условиях русские утрачивают свою идентичность в череде поколений. Причем в особых ситуациях русские могут утрачивать свою этничность и в пределах родной страны.
Вообще говоря, логика ассимилятивных процессов представляется очевидной только при поверхностном взгляде на вещи. Каковы факторы, запускающие ассимилятивные процессы? Что может остановить процесс ассимиляции или изменить вектор этого процесса? Почему в одном случае побеждает тенденция ассимиляции, а в другом — этнической сепарации? Чем определяется, какая из этнокультурных идентичностей побеждает в процессе взаимоассимиляции двух этнических единиц? Эти и другие вопросы снова и снова встают перед исследователем.
Так, в Латинской Америке испанцы и португальцы ассимилировались с индейцами. Исходный объем европейцев был несопоставимо мал. Антропологический тип жителей многих стран континента демонстрирует доминирование индейской компоненты. Помимо этого, на континенте достаточно территорий с практически чисто индейским населением: майа, майоруна, маку, кечуа, гуарани, гуато, гуахибо и др. При том, что здесь сформировалась специфическая локальная цивилизация, вобравшая в себя культуру аборигенов континента, результирующая культура Латинской Америки базируется на католицизме, испанском и португальском языках. Индейцы, живущие в глубинке и сохраняющие традиционный уклад, как правило, билингвы и католики13. По мере модернизации они перемещаются в города и включаются в процессы ассимиляции. В данном случае доминирование испанцев и португальцев в процессах взаимоассимиляции задавалось существенным стадиальным превосходством выходцев из Европы.
Подобным образом можно объяснять вектор ассимилятивного процесса во взаимодействии славян и финно-угров. Славяне переживали эпоху военной демократии, двигались к раннему государству и существенно обгоняли живущих родовым бытом финно-угров. Кроме того, они были намного энергичнее своих соседей. Литовские племена, не менее энергичные, но несколько запаздывавшие относительно русских славян в своем развитии, скорее оттеснялись в район Балтики. Финно-угры же просто растворялись в славян-ской массе.
Обобщенный взгляд на карту Западной и Центральной Европы позволяет увидеть два больших мира: германский и роман-ский. Европа, разумеется, не исчерпывается балансом романского и германского начала. Здесь живут греки, славяне, финно-угры, албанцы и другие народы. Тем не менее главные цвета Европы — это германский и романский миры. Романский мир начинается с Португалии. Далее идут Испания, Италия, за ними — Швейцария, Бельгия, Франция. В Средиземноморье романский мир обрывается на восточных границах Италии. Далее разворачивается особый Балканский мир. Однако восточнее в окружении славян и венгров обретается мощный и устойчивый анклав романского мира — Румыния и Молдавия. Германские народы населяют Германию, Швейцарию, Бельгию, Голландию, Данию, Швецию и Норвегию.
Зададимся вопросом: чем определяются границы между романским и герман-ским мирами? Представляющееся очевидным объяснение состоит в том, что романский мир задан Римской империей. В целом этот мир тяготеет к Средиземноморью и выходит в Атлантику. Соответственно, германская идентичность утвердилась на территориях, лежащих за рамками римского мира. Условно говоря, германцы заняли верхнюю, северную часть Европы. Однако граница между германским и романским мирами не определяется границей продвижения германских племен. Германские племена прошли всю Западную Европу и осели на ее территориях. Так, в VI веке германское племя лангобардов вторглось в Италию и образовало раннефеодальное королевство. Лангобардская идентичность сохранялась весьма долго. В итальянских законах XI века упоминаются лангобардская женщина и лангобардский мужчина. Отсюда — Ломбардия, название области в Северной Италии.
Границы романского мира не тождественны устойчивым границам Римской империи. Так, римская провинция Британия выпадает из романского мира. Народы романского круга заселяют территории, которые были глубоко романизованы и устойчиво ассимилированы Римом. Здесь сложилась цивилизационная инерция, которую не смогли сломить перипетии эпохи Великого переселения народов. Те же территории, которые входили в империю, но не были глубоко романизованы, где не сложилась непреодолимая инерция романского мира, были утрачены, стали базой формирования германского, англосаксонского, венгерского, славяно-балканского миров.
Заметим, что в этнокультурных и цивилизационных разграничениях решающим фактором оказывается не численность тех или иных этнических компонент, но сложно поддающаяся исчислению сумма факторов и обстоятельств. Антропологиче-ский тип румына или молдаванина весьма далек от антропологии италиков. Население территорий юга Германии, Австрии, Швейцарии и севера Италии не отличается качественно по антропологическому типу. Южные немцы сложно отличимы от северных итальянцев. Разграничение происходило внутри пространства, на котором можно зафиксировать плавное, континуальное убывание признаков средиземноморского типа.
История формирования романского и германского миров, их разграничения и устойчивого существования значима для нас в одном отношении. На обширных пространствах Евразии в течение многих веков, если не тысячелетий происходило встречное движение славянских и тюрк-ских народов. Славяне двигались с запада на восток и дошли в своем движении до Татарского пролива. Двигавшиеся им навстречу тюркские народы дошли до Боснии. Эти народы создали две империи: Российскую и Османскую. Российская империя, как могла, ассимилировала тюрок, а Османская империя, соответственно, ассимилировала славян, армян, греков, племена, населявшие Малую Азию, и т. д. Политическая граница между империями и определяла вектор ассимилятивных процессов. Владели турки-османы Черноморским побережьем, и на этих территориях побеждал ислам, разворачивался медленный, но неотвратимый процесс “потуречивания” местного населения. С приходом русской власти начинается активное заселение приморских территорий христиан-скими подданными русского царя. На эти земли приходят русские, украинцы, греки, армяне, немцы. Правоверный мусульманин перестает быть человеком первого сорта. Русский язык занимает место локального лингва франка. Тенденция потуречивания сменяется тенденцией обрусевания.
При том, что успехи в деле ассимиляции были огромны, ни турки-османы, ни русские не смогли ассимилировать всех своих подданных. В ходе исторической деградации Османская империя утратила славянские провинции на Балканах. В Республике Турция около восьмидесяти лет идут процессы интегрирования политической нации. Турки пошли по пути размена населением, то есть переселения соотечественников из Греции в Турцию и переселения малоазийских греков в Грецию. Там есть свои проблемы (прежде всего проблема курдов), однако живущие в Турции потомки славян полностью ассимилированы.
Обращаясь к анализу этнокультурных взаимодействий, мы сталкиваемся с многофакторными процессами, природа которых не познана до конца. Процессы национального становления далеко не просты, а результаты этих процессов не очевидны. История многократно показывала, как изменялся вектор и рушилась, казалось бы, устойчивая тенденция. К примеру, в первой половине XIX века на территории нынешней Хорватии шел интенсивный процесс латинизации славян. Хорваты говорили по-итальянски, росло число смешанных браков. В середине XIX века в Хорватии разворачивается национальное движение. Оно направлено против ассимиляции с Италией, за сохранение собственной культуры и идентичности. Это движение победило. В иных случаях огромные массы растворялись и утрачивали идентичность. В общем случае среди факторов, задающих разворачивание процессов национального становления, называют: степень зрелости общества, полноту социальной структуры, наличие городов, наличие национальной интеллигенции и т. д. Однако все это необходимые, но далеко не достаточные условия национального становления. Так, в 60–80-е годы прошлого века в франкофонной Канаде явственно доминировали изоляционистские настроения. Крайние партии франкофонного Квебека ставили цели выхода провинции из Канадской Федерации. Сейчас наблюдается доминирование ассимилятивной тенденции. Все это порождает принципиально неустранимую неопределенность, которая сама по себе есть фактор риска.
Если учесть, что русская идентичность отступает политически и культурно, что границы ареала доминирования русского языка сокращаются, обращение к истории романского мира не покажется отвлеченно академичными штудиями. Возникает вопрос: на какой части территории РФ русская идентичность утвердилась необратимо? Можем ли мы полагать, что запас прочности русской идентичности равен тому, который в свое время сложился в римской провинции Дакия (нынешняя Румыния)? Каковы на сегодняшний день резервы ассимилятивной потенции русской этнокультурной целостности? У нас нет ответов на эти вопросы. И здесь перед нами открывается пространство стратегических рисков.
Российское общество находится в пост-имперской реальности. Эпоха “после империи” имеет свою специфику: социокультурную, идейную, психологическую. Как показывает история, в XX веке постимперская эпоха растягивается на жизнь одного-двух поколений. Часть этого срока уже пройдена. Общество болезненно привыкает к новой реальности. Советское прошлое с каждым годом становится все дальше, реставрационная риторика звучит все реже. Массовый человек постепенно начинает осознавать преимущества национального существования России. Россий-ская экономика демонстрирует положительную динамику, а уровень жизни в РФ существенно выше уровня жизни в бывших союзных республиках. “Они” едут к “нам” на заработки, соглашаясь работать на условиях, которые не принимают граждане России. Как выяснилось, страхи бывших советских людей образца 1992 года оказались напрасными. Для того чтобы отдыхать в Крыму, не надо быть гражданином Украины. Достаточно иметь деньги в бумажнике.
Однако мало эмоционально отойти от прошлого, надо понять настоящее. Не только на уровне обыденного сознания, но и в экспертном сообществе слабо осознается качественная дистанция между империей и национальным государством. По умолчанию Россия понимается как несколько “съежившийся”, уменьшенный СССР. Но это совсем не так. Воспроизводство нации не тождественно воспроизводству имперского организма. СССР конституировался коммунистической идеологией и структурировался КПСС. Коммунистическая идеология имела статус универсальной истины, носила тотальный характер и поддерживалась усилиями всего государства. Единой идеологии сегодня не существует. Любые партии начальников по определению не могут занять нишу КПСС, ибо последняя освящалась светом безусловной религиозной истины.
В СССР реализовывалась модель универсальной империи. Русский народ осознавал себя “старшим братом”, несущим свет истины всему человечеству. Когда это ощущение исчерпало себя, Союз распался. Русский народ оказался в совершенно новой исторической ситуации. Мы можем фиксировать, в какой мере в обществе формируются ментальные структуры, адекватные новой реальности, как нарабатывается психологическая и культурная готовность к жизни в изменившемся мире. Но жить в новой реальности и самово-спроизводиться в качестве народа не одно и то же. В какой мере русский народ, существовавший веками как импероообразующий этнос, способен к переходу в модальность политической нации? Идеологи имперской реставрации многократно повторяют утверждение о том, что русский народ — имперостроитель и в любой другой ситуации существовать не сможет. К примеру, Кургинян темпераментно утверждает: “Будучи имперским народом, народом-держателем, гипер- и суперэтносом, выражающим идею имперского (в лучшем смысле этого слова) наднационального синтеза, русский народ в любой другой роли ощущает себя └коровой на льду””14. Стоит добавить, что о необратимо имперском характере русского народа не устают повторять представители национальных движений из стран ближнего зарубежья.
Строго говоря, эти утверждения нельзя ни доказать, ни опровергнуть, ибо русские не жили вне империи. Древняя история знает примеры гибели народа вместе с империей. Так, римляне могли быть только гражданами империи. После угасания Рима они сходят на нет. Со временем потомки римлян смешивались с другими этносами, пережили фазу этногенеза и дали жизнь новым романским народам, но собственно римляне угасли. Византийцы также исчезли вместе со своей империей. История нового времени снисходительнее к имперским народам. Распады империй и рождения на месте ядра империи политических наций происходили неоднократно. Примерами этого служат австрийцы, турки, испанцы. Однако в любом случае такой переход носит кризисный характер, чреват импульсами имперской реставрации, сопровождается радикальным изменением самосознания, доминирующих жизненных стратегий и т. д. Умирает одна реальность, и утверждается другая. В известном смысле вместе с уходящей эпохой сходит на нет один народ, а на его месте формируется новый, преемственный по отношению к исходному, но все же другой.
Греки и эллинизированное население Византии после завоевания Малой Азии турками постепенно переходили в ислам, затем тюркизовывались и в результате растворились в победителях. Православие и исходные идентичности устояли на периферии Османской империи — на Балканах, на Кавказе.
Римляне сохранили конфессиональную (а значит, цивилизационную) идентичность и смешивались с варварами. В этом смешении рождаются романский и германский миры. На другие римские земли пришли венгры или славяне.
Испанская империя распадалась медленно. Вслед за признанием исторического поражения в войнах Контрреформации (XVII век) Испании пришлось пережить распад колониальной империи (XIX век). С XVIII века в Испании явственен глубокий кризис и увядание. В первой-второй третях XX века испанское общество переживает эпоху гражданских войн и диктатуры. В политическом режиме генерала Франко находил свое оформление как модернизационный кризис, так и постимперский синдром. В недрах диктатуры шло формирование современной нации. В 70-е годы XX века Испания включается в европей-ский концерт как нормальное национальное государство.
Австро-Венгерская империя распалась в результате поражения в Первой мировой войне. Политическое урегулирование послевоенной Европы вершили страны-победители. Версальская система включала в себя идею независимой Австрии, существующей отдельно от Германии. Прежде всего, политическая элита страны не смирилась с фактом распада империи. Так, в 30-е годы в правительственных кругах Австрии и Венгрии курсировали планы политического объединения двух стран. Далее, в межвоенный период и в Австрий-ской Республике, и в Германии существовали массовые устремления к объединению двух немецких государств. Эти массовые настроения и позволили Гитлеру пойти на аншлюс Австрии в 1938 году. Народам Австрии и Германии потребовались новое сокрушительное поражение, послевоенная оккупация странами-победителями, десятилетия жизни в новой реальности для того, чтобы раздел двух народов был принят как безусловная реальность. В послевоенной Европе возникла нейтральная Австрия — спокойное и стабильное государство, утратившее любые имперские амбиции, центрированное на своих национальных проблемах.
Османская империя распадается в результате поражения стран германской коалиции в ходе Первой мировой войны. Затем Турция переживает краткую эпоху национально-освободительной войны и буржуазно-демократической революции, которая завершается провозглашением в 1923 году Турецкой Республики во главе с Кемалем Ататюрком. Жесткий и авторитарный лидер, опиравшийся на харизму спасителя нации, многовековую любовь турецкого народа к армии и вестернизированные слои офицерского корпуса, чиновничества и буржуазии, Ататюрк в 30-е годы провел серию реформ (запрещение дервишских орденов, латинизацию алфавита, уравнивание женщин в правах с мужчинами и др.), которые разрушали многовековую имперскую традицию. В Турции формируется и утверждается государственная идеология — лаицизм, фиксирующая секулярный характер турецкого общества и национальное государство. Она последовательно внедряется в сознание людей усилиями государственных институтов. Гарантом сохранения разработанного Ататюрком политического курса становится турецкая армия. Политика Ататюрка встречала сильное сопротивление, особенно на низовом уровне в традиционалистской среде. Смена двух поколений, безусловные успехи Турции на путях модернизации страны, работа миллионов турок в Европе изменили облик турецкого общества. Современная Турция — динамичное национальное государство.
Перейдем к выводам:
1. История нового времени создала механизмы преобразования имперских народов в политические нации.
2. Преобразование имперообразующего народа в нацию всегда носит кризисный характер.
3. По мере движения из прошлого к современности временные рамки кризиса перехода сужаются.
4. Кризис перехода чреват тенденциями реставрации империи и в широком смысле исторического реванша.
5. Кризисные тенденции переходного периода рождают жесткий, авторитарный политический режим.
6. Если общество и политическая элита вчерашней империи оказываются неспособны осознать необратимость исторических перемен и страна встает на путь реставрационных авантюр, возможно крупное историческое поражение и длительное внешнее управление.
7. Трансформация имперской культурной и политической традиции в национальную требует государственной стратегии формирования новой, национальной идентичности.
ПОСТСОВЕТСКИЙ ПЕРИОД:ДИНАМИКА ЧИСЛЕННОСТИ
Существует самостоятельная проблема динамики численности русского народа. Здесь требуются предварительные суждения. Для человека, не привыкшего работать в пространстве исторического видения, народы представляются как некие метафизически неизменные сущности. Они практически вечны и неизменны в своей природе. Между тем профессионалы (этнологи, историки, антропологи) знают о том, что, проживая собственную историю, этносы переживают эволюцию. При этом может существенно измениться антропологический тип, бытовая культура, язык и другие характеристики. Такую эволюцию претерпели упоминавшиеся выше скифы. Они активно перемещались по территории Евразии, контактировали с разными народами, захватывали в свою орбиту иноэтничный материал, переходили от кочевого образа жизни к оседлому, создавали ранние государства.
Не менее разительна эволюция римлян, создавших огромную империю. Культурный и антропологический тип раннего римлянина эпохи Римской республики, его психология, бытовая культура, образ жизни, система верований разительно отличаются от сходных характеристик римлянина эпохи заката империи. Римская империя охватила необозримые пространства. Римские гарнизоны стояли по всей Европе, в Африке, в Азии. Единый этнический тип распадается. Под именем римлянина в позднеримскую эпоху часто скрывался романизованный в той или иной мере выходец из неисчислимого моря народов, входивших в империю. Эту ситуацию точно описывает русская пословица XIX века: “Папа — турок, мама — грек, а я — русский человек”. Исходная этнокультурная общность, прочная и безусловная, постепенно замещается гражданской и цивилизационной идентичностью, которая все более проблематизуется.
Кроме того, существует некоторая мера объемного роста и пространственного расширения народа, за которой начинаются неизбежные процессы дифференциации. А далее разворачиваются дивергентные процессы. Развернутая иллюстрация этого тезиса — история Западной Европы, разворачивавшаяся на территориях бывшей Римской империи.
Народы, создававшие великие империи, на выходе из имперского цикла характеризуются особым психологическим состоянием. Его можно обозначить как “историческая усталость”. Так, настроения исторической усталости характерны для позднеримского общества. Записки европейских путешественников полны свидетельств усталости и утраты перспективы в османском обществе середины—конца XIX века. Для того чтобы преодолеть эти настроения, потребовалась буржуазная революция и эпоха Ататюрка, которая поставила точку в имперской истории Турции и смогла вдохнуть в общество видение новой исторической перспективы.
Надо помнить о том, что сегодняшнее состояние русского народа — результат долгой имперской истории. Чем больше этнос распространяется по некоторой территории, чем больше ассимилирует представителей других этнических единиц, тем большее напряжение переживает. На определенном этапе этого процесса неизбежно начинается историческая отрыжка. Народ начинает испытывать усталость, снижается пассионарность. По-видимому, существуют границы системности. Политический кризис, который испытывают поздние империи, связан не только с факторами цивилизационного, социального и культурного порядка, но также с тем перенапряжением, которое задается имперской стратегией этнической ассимиляции. В избыточно большом поле биологические механизмы поддержания определенного этнического типа начинают ломаться. Исходный антропологический тип перестает воспроизводиться. На разных территориях возникают свои собственные локальные общности. Так рождаются новые этнокультурные единицы, которые ориентированы на самостоятельное развитие. Они переживают процесс этногенеза, у них начинается своя история. Примеры такой эволюции демонстрирует история Южной и Северной Америки.
Сегодня на биологическом воспроизводстве русских сказываются усталость и историческое перенапряжение, речь о котором шла выше. На это генеральное обстоятельство накладывается сумма кризисов перехода, которые разворачиваются на протяжении последнего столетия и накладываются один на другой. Кризис перехода от экстенсивного к интенсивному типу развития накладывается на кризис перехода от империи к национальному государству. Переход от социалистической системы к рынку усугубляется переходом от многовекового изоляционизма к включению в глобальный контекст. По оценкам специалистов, “социальное дно” в современной России насчитывает 10,8 млн. Из них 3,4 млн. — нищие; 3,3 млн. — бомжи; 2,8 млн. — беспризорные дети; 1,3 млн. — уличные проститутки15.
Российское общество несет на себе серьезный груз генетических аномалий. Так, 10 % поступивших в школы не могут осилить программу16. Более половины призывников имеют ограничения по состоянию здоровья. В среднем по стране призывные комиссии признают ограниченно годными к военной службе 54 % призывников17. До 25 % солдат срочной службы комиссуются впоследствии по состоянию здоровья18. По количеству суицида на душу населения Россия занимает третье место в мире, следуя за Шри-Ланкой и Казахстаном. По данным Агентства социальной безопасности (АСБ), в России в молодежной среде фиксируется 53 случая самоубийств на 100 тысяч человек. Ежегодно в стране совершается около 50 тысяч самоубийств. Убийств — около 40 тысяч19. Как указывает академик Т. Заславская: “Более 2 млн. безнадзорных и беспризорных детей живут вне семей, в подвалах и на чердаках, промышляя главным образом воровством”20. Россия содержит в тюрьмах 605 заключенных на 100 тысяч жителей, уступая первое место в мире только США (710 заключенных на 100 тысяч). Каждый четвертый мужчина в нашей стране — бывший заключенный21. Из миллиона российских заключенных 100 тысяч больны туберкулезом в активной форме. Причем четверть из них не поддается излечению обычными лекарствами. Около 30 тысяч больных ежегодно выходят на свободу22. Традиция алкоголизма на наших глазах дополняется растущей наркоманией. Уровень смертности от случайного алкогольного отравления составил 35 тысяч смертей в год23. Почти 4 млн. россиян пробовали наркотики, а более 2,5 млн. граждан России регулярно употребляют их24. Эта статистика сама по себе свидетельствует о серьезном кризисе и указывает на стратегические риски.
Значительный сектор общества демонстрирует психологическую и культурную неготовность к жизни по-новому. Миллионы людей ориентированы на доживание. По данным ВЦИОМ, доля тех, кто не смог приспособиться к новым условиям, составляет 15 % населения, или свыше 20 млн. человек. На колоссальные социально-культурные проблемы накладывается угнетение человека, связанное с растущими экологическими проблемами. В такой ситуации биологическое воспроизводство русского народа тормозится. Сводить проблему к тяжелым экономическим условиям было бы некорректным упрощением. Российское общество в целом и русский народ как его основа переживают системный исторический кризис. Подчеркнем, это — исторический кризис. Он не сводится к тем или иным просчетам или порокам постсоветского развития. Нынешний кризис — суммарный результат длительной исторической эволюции. Мы можем указать лишь на некоторые составляющие этого кризиса и рассмотреть отдельные механизмы его развития.
Прежде всего, приведенная статистика иллюстрирует описанный в предшествующей главе особый режим воспроизводства традиционного субъекта. Мы наблюдаем процесс выведения из бытия зашедшего в тупик традиционного целого. В кардинально изменившихся условиях человек традиции полностью утратил онтологические основания бытия. Приватная сфера, частная жизнь, ценности отдельного человеческого бытия не онтологизированы в традиционной русской культуре, лишены самостоятельного смысла, возможны лишь как дополнение к неким трансцендентным целям и смыслам (Царствие Божие, Величие Державы, Победа коммунизма во всем мире и т. д.). С крахом устоявшегося космоса массовый человек обнаружил, что в нем нечто оборвалось и пружина, заставлявшая его двигаться, лопнула. Он не находит в себе сил противостоять хаосу и не видит смысла “упираться рогами” ради самоподдержания и благополучия близких.
Люди, которые веками жили в убеждении, что богатство — грех и только нищий наследует Царствие Небесное; люди, которым на продолжении жизни трех поколений объясняли, что “хапуга” омерзителен, кулак — враг общества, а слова “мещанин” и “торговка” — ругательства, неожиданно для себя очутились в мире, который сошел с ума. Носители репрессируемых инстинктов обрели социальную санкцию, преуспели и на глазах превратились в хозяев жизни. Понятно, что оскорбленные в лучших чувствах люди спиваются, убивают друг друга в пьяных драках и замерзают в плохо отапливаемых больницах, а дети их нюхают клей в подвалах и пополняют молодежные преступные группировки. Носители антибуржуазного сознания уходят из жизни.
Заметим, что описываемые процессы с особой силой затрагивают именно русских. Молодой выходец с Кавказа с чистым сердцем и спокойной душою стоит по двенадцать часов на рынке, ибо знает, что пророк Мохаммед был сыном купца. Он твердо знает, что его человеческий долг — содержать жену и детей, что мужчина должен построить собственный дом, в котором царит достаток, что богатство делает человека уважаемым.
Итак, можно констатировать разрыв преемственности и слом культурных механизмов, задающих картину мира, систему ценностей и ориентиров, механизмов, формирующую сферу смыслово-жизненных позиций. Идейный кризис социально-культурного перехода срабатывает как фактор биологического воспроизводства российского общества. Давно стали расхожими утверждения, что “наш” народ не может жить без великой цели, грандиозной идеи, захватывающей дух перспективы. Либерально мыслящий интеллектуал в ответ на это может усмехнуться, зафиксировав онтологическую тоску средневекового человека, попавшего в постсредневековое, секулярное общество. Между тем за этими утверждениями скрывается объективная потребность миллионов людей. Пока она не удовлетворена, импульсы реставрации империи и средневековой идео-кратической перспективы остаются. Традиционная имперская культура — целостный феномен. Она наделяет человека смыслом жизни, формулирует личные и общественные цели, дарует носителю этой культуры чувство самоуважения. Мало объяснить гражданину, что национальное государство не равно империи. Необходимы позитивные сценарии личностного и общественного развития. В частности, необходима последовательная работа по переключению энергии общества с милитаристского на консьюмеристский сценарий25. Многие люди не только отказываются жить в новом мире, но просто не понимают этот мир. Не постигают его природу и его законы. Не видят, зачем жить, каков смысл такой жизни, в чем состоят ее цели. Люди умирают не от бедности, задержек в выплате зарплат или холода в квартирах. В эпоху гражданской и Отечественной войн испытания, выпадавшие на долю массового человека, были неизмеримо серьезнее. Их губит ощущение утраты перспективы и чувство безысходности.
Следующий фактор — слом механизма ассимилятивного воспроизводства русского народа. Центры этнической консолидации, которые веками выступали донорами и составляли базу ассимиляции, оказались за рамками политической границы Российского государства, или переживают свой собственный кризис, или охвачены процессами национального возрождения.
Начнем с самого мощного — Украины. Обретение независимости, создание национального государства коренным образом изменило украинские этнические потоки в пределах РФ и поменяло психологический климат, диктовавший прежде ассимилятивные сценарии. Украинское государство проводит последовательную политику формирования нации и национального государства. В Украине процесс русской ассимиляции остановился и пошел вспять. Часть украинцев, проживавших на территории РФ, возвращается на историческую родину. Большая часть проживавших в России украинцев осталась, однако и для них культурный статус украинской идентичности вырос.
Движение украинцев на территорию РФ сохранилось. Прежде всего, речь идет о временной, трудовой, миграции. В строительстве, в сфере торговли, на “северах” работают довольно много украинцев. Однако качественные характеристики и объем этого потока несопоставимы с устойчивыми значениями советского и досоветского времени. В СССР центр, и прежде всего столица, оттягивал на себя ярких, талантливых, перспективных специалистов в любой сфере деятельности. Относительно Москвы Киев был и оставался провинцией, которую охотно покидали честолюбивые молодые люди. Сегодня перед честолюбивым гражданином Украины открываются немыслимые прежде перспективы. Он может учиться в Гарварде, работать в Кёльне, открывать свой бизнес в Канаде. Понятно, что в РФ едут наиболее традиционализованные, наименее модернизированные граждане Украины.
Вообще говоря, в окружающем нас мире действует универсальная закономерность: в массовом порядке люди перемещаются с востока на запад и с юга на север. Сегодня миграция из Украины в Россию соответствует переезду из Центральной России в Казахстан. В особых случаях такая эволюция возможна, в массовом порядке — нет.
Изменилась ситуация и в другом центре этнической консолидации — на юге России. Условием роста, развития и сохранения этноконфессиональной идентичности юга России было доминирование славянского населения юга. Требуемая пропорция достигалась за счет постоянного притока населения из Украины, который продолжался веками, с одной стороны, и регулирования притока из неславянских регионов страны — с другой. Распад СССР перекрыл поток с запада и задает поток с юга и востока. В регионе смещаются этноконфессиональные пропорции. Это создает опасность превращения юга в лучшем случае в мультикультурное сообщество, что вызывает острую реакцию казачества и местной администрации.
Ситуация в третьем центре этнической консолидации — в Волго-Уральском регионе — заслуживает отдельного разговора. Идель-Урал переживает оживление, связанное с процессами национального возрождения. В городах много смешанных браков и, соответственно, много людей с неопределенной или двойной идентичностью. Население региона практически билингвично. По-русски говорят все, по крайней мере в городах. Однако значимость национальной идентичности нарастает, исламская идентичность, осознание своей общности с исламским миром также растет. Появились признаки этнического выталкивания русских из татарской и башкирской среды. Эти процессы естественно проблематизуют ассимиляцию. Можно полагать, что вектор происходящих процессов будет зависеть от того, как развивается общая ситуация в России, как в нашей стране будет изменяться соотношение христиан и мусульман, тюрок и русскоговорящих, будет ли формироваться мультикультурное общество. Относительно Волго-Уральского региона перемещение в Центральную Россию — движение на запад. Для жителей Казани Москва — столица и крупный европейский город. Эти обстоятельства работают на ассимиляцию вестернизованных городских слоев местного общества.
Ассимиляция башкир и татар русскими происходит с XV века. Пик этого процесса, по-видимому, был пройден в XX веке. Татарское и башкирское общество в достаточной степени модернизированы и урбанизованы. Уровень рождаемости здесь несколько выше, чем средние показатели по России. Резерв избыточной рабочей силы не ощущается. Можно предположить, что в ближайшие десятилетия этот регион будет медленно и устойчиво развиваться, сохраняя русскую компоненту и наращивая компоненту национальную.
Диалектика интегративных и этносепаративных тенденций охватывает всю страну, преломляясь по-разному в каждом регионе. Особого внимания заслуживает ситуация на Кавказе. Специалисты фиксируют процессы дерусификации, этнического выталкивания русских по всему Северному Кавказу. Ранее русские заселяли Кавказ, русифицировали и ассимилировали местное население, однако коренные русские области были закрыты от миграции с Кавказа. Вначале на это срабатывала стадиальная дистанция между обществами Кавказа и обществом Центральной России. Традиционные культуры, как правило, самозамыкаются, а их носители не рвутся в урбанизованные имперские центры. Затем миграцию с Кавказа тормозил институт прописки. Теперь же картина перевернулась: кавказцы выдавливают русских из своих областей и едут в Россию, осваивая прежде всего столицу и крупные города.
Эти процессы попали в поле общественного внимания и породили серьезную психологическую и культурную проблему. Ситуация в Москве и столичном регионе, где в последние годы заметно, а для многих разительно выросла доля выходцев с Кавказа, и прежде всего азербайджанцев, оживленно обсуждается в СМИ. Достоверной статистики не существует. В прессе называют разные цифры, вплоть до двух миллионов в Москве и Московской области, на наш взгляд, явно завышенные. Традиционно мыслящие жители столичного региона точно ухватили болезненный нерв происходящего — вектор этнической миграции изменился, и тюрско-язычный поток явственно захватывает центр России. Эта ситуация переживается достаточно болезненно. В принципе можно полагать, что мигранты включатся в процессы культурной ассимиляции. Однако конфессиональный барьер в контексте исламского возрождения и растущее национальное самосознание жителей Кавказа обещают скорее формирование мультикультурного общества. Возможно, что мы присутствуем при очередных подвижках границы между русским и туранским этнокультурными мирами.
При всех обстоятельствах, оценивая миграцию с тюркоязычного Кавказа, надо иметь в виду, что человек, переселяющийся в Центральную Россию, совершает выбор между Стамбулом и Москвою. Очевидно, что Стамбул этнокультурно ближе, представляет собой огромный рынок рабочей силы, притягателен как одна из блестящих столиц и безусловная столица тюркского мира. Если при всем этом азербайджанец выбирает Москву, то за этим выбором стоят некоторые существенные мотивы. Часто такой выбор свидетельствует о стратегической готовности к ассимиляции. Мигрант женится на русской девушке, которая рожает ему детей, получает законную регистрацию, строит дом, перевозит свою большую семью. В результате вся эта ячейка включается в процессы взаимоассимиляции, которые растягиваются на поколения, но ничего принципиально нового в себе не несут. В свете этих соображений иррациональные страхи перед “лицами кавказской национальности” оказываются несостоятельными.
Ситуацию в Сибири оценить сложно. Из общих соображений следует, что интегративные процессы в Сибири были возможны на фоне постоянного притока населения из Центральной России. Послед-нее же десятилетие наблюдается явный -отток из Сибири. Так, по данным Л. Драчевского, за последние несколько лет отток населения из Сибири составил 1,5 млн26. Причем это происходит на фоне активизации местных идентичностей. Скорее всего, русская ассимиляция местного населения снизилась в своих объемах или прекратилась. Есть сведения о численном росте населения западносибирских татар27. Каких-либо данных о положительной динамике рождаемости русскоязычного населения Сибири нет.
В России веками происходила ассимиляция диаспорных народов: греков, евреев, немцев и др. Логика разворачивания этнокультурных процессов в многонациональной России действовала таким образом, что в смешанных браках, будь то смешанный брак с русским супругом либо с представителями любого другого народа, дети представителей диаспорных народов скорее интегрировались в русскую культуру. Часть населения, принадлежащего к этим этносам, в ходе распада СССР оказалась за границами РФ. Среди оставшихся наблюдается этнокультурная активизация и растет движение за возвращение на историческую родину. Так, исход евреев и немцев из России идет полным ходом. Соответственно, этот резерв ассимиляции исчерпывается на наших глазах.
ИНТЕГРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА ГОСУДАРСТВА
Государство жизненно заинтересовано в интегрировании всего общества, в создании и совершенствовании политических, экономических, культурных и правовых скреп, объединяющих граждан в одно целое. Эти задачи становятся особо приоритетными в эпоху слома и трансформации прежних идентификационных систем, поиска новых моделей самовосприятия, которые в конечном счете составляют фундамент возникающих социальных и политических институтов. Как пишет В. Соловей: “При всей значимости новых политических и экономических институтов, коммуникаций, государственных атрибутов и символов не менее, если не более важным для успеха государство- и нациестроительства представляется формирование устойчивого образа нации и государства в массовом сознании… Всякий символ остается пустышкой в сознании людей, если он не └включает” механизмы коллективного бессознательного”28.
Речь пойдет о ментальных и психологических скрепах, на которых держатся общество и государство. Глубинные основания нации и государства формируются в сознании людей. Широко известно высказывание Ренана “Нация — это ежедневный плебисцит”. Человек свободен. Он может воспроизводить этнокультурные организмы и политические институты, а может устраниться, уехать, работать на разрушение общества и государства. Социально ценный выбор в этом ряду альтернатив задается переживанием принадлежности к нации и государству, которое описывается в понятии идентичности.
Крушение СССР и возникновение РФ остро поставило проблему смены идентичности. Миллионы людей задались вопросом: “Если я не советский человек, то кто же?” Здесь надо подчеркнуть, что имперская и национальная идентичность качественно различны. Имперская идентичность носит идеологический характер: “Я — православный”, “Я — добрый католик”, “Я — правоверный”, “Я — совет-ский человек”. В царской России слово “русский” означало: а) православный, б) признавший власть “белого царя”. Понятие “советский человек” строилось по этой же модели. Идентичность, присущая национальному государству, внеидеологична. Она имеет этнокультурную, политическую, цивилизационную составляющую, но не предполагает принадлежности к конфессии или идеологии, конституирующей государство.
Утверждение “Я — русский” проблематизовалось. В обществе давно идет полемика по поводу содержательного наполнения национальной идентичности. Либералы, русские националисты, идеологи, принадлежащие к лагерю имперской реставрации, правящая элита предлагают свое видение этих проблем. Здесь возникает -целый ряд проблем теоретического и идеологического характера, связанных с имперскими компонентами традиционного русского самосознания, а также с множеством теоретических подходов к этнической идентичности29.
Надо сказать, что в советскую эпоху разворачивался тревожный для русского народа процесс: имперская идентичность русских абсолютно превалировала над этнической, вплоть до начала 90-х годов. Социологические опросы эпохи перестройки показывают поразительное различие в самоопределении русских и представителей других народов СССР (молдаван, украинцев, эстонцев). Если последние осознавали себя молдаванами, украинцами и т. д., то русские определяли себя — “советский человек”. В 1989 году удельный вес категории “советский человек” среди самохарактеристик русских РСФСР составил 30 %, а среди жителей Москвы и Ленин-града — 38 %30. Иными словами, треть русских, живущих на своей этнической родине, предпочитали идеологическую идентификацию.
Слабость русской этнической идентичности была закономерным результатом имперской политики. СССР строился и поддерживался прежде всего за счет мобилизации русских этнических ресурсов. Кроме того, советское руководство настороженно относилось к любому национализму и национальному самосознанию, справедливо усматривая в этих сущностях ростки деструктивных тенденций. Если Российская империя была государством, где русский и православный был человеком первого сорта, то в СССР сознательно насаждался другой тип идентификации. В империи на позднем этапе ее существования иначе и быть не может. Авторы из лагеря русских националистов склонны искать истоки нынешнего кризиса в антирусской направленности или специфической злокозненности коммунистического руководства страны. Но это не так. Здесь мы сталкиваемся с объективной закономерностью развития поздней империи. Разрастаясь и дряхлея, традиционная империя вступает в неразрешимый конфликт с объективными интересами народа — создателя империи. Отметим, что политика, выражаемая тезисом “Слабая Сербия — сильная Югославия”, лежала в основании титовской Югославии. Перед нами объективная закономерность. Власть на этапе заката империи вынуждена жертвовать интересами населения метрополии во имя сохранения имперского целого31. У советского руководства не было иного выхода. Вернее, выход был и состоял в роспуске Союза, но для этого шага были необходимы такие изменения сознания и социальных отношений, которые перечеркивали советскую власть.
Характерно, что среди других народов и народностей СССР (которые наравне с русским были объектом идеологической обработки) этническая идентичность сохранялась, и это различие в самоопределениях указывает нам как на имперский характер государства, так и на народ — создатель империи. Но поскольку ситуация кардинально изменилась, необходимо изменение видения проблемы национально-государственной идентичности.
Распад Союза поставил на повестку дня проблему государственной стратегии формирования национальной идентичности. На этом пути сразу же возникает сложноразрешимая проблема русского национализма. Дело в том, что национальное сознание не может формироваться вне гражданского национализма, который выступает в качестве естественного и неустранимого компонента. Российская же ситуация сложилась таким образом, что правовая демократия и либеральные ценности в нашей стране находятся в антагонистических отношениях с идеями русского национализма. Тому есть объективные причины.
Традиционный русский национализм, возникший в XIX веке, был великодержавно-имперским. Националисты видели Россию русской империей и боролись за лидирующие позиции внутри страны32. В советское время идеи русского национализма, как и любого другого национализма, были запрещены. Однако соответствующие настроения и их носители существовали на всех уровнях общества. Были они в творческой, в партийной и государственной элитах страны33. Но это были именно настроения, разрозненные идеи, неоформленные общественные течения, вынужденно существовавшие в несобственной форме или в нелегальной, подпольной реальности. Поскольку любое внекоммунистическое идейно-политическое развитие общества было заблокировано, идейное наследие русских националистов было утрачено, движение разрушено, произошла примитивизация и архаизация националистической мысли. Носители этих идей группировались вокруг РПЦ и символов православия. Дальше отрицания советского этапа отечественной истории и идеализации “России, которую мы потеряли”, дело, как правило, не шло. Русские националисты не прошли идейную эволюцию, которая завершилась бы отрицанием империи.
Перестройка эксплицировала и легализовала националистические настроения, но тут обнаружилось, что постсоветский русский национализм носит великодержавно-имперский характер, противостоит исторической динамике, болен тенденциями изоляционизма, ксенофобией, склонен блокироваться с любыми реакционными движениями. Иными словами, решительно не компонуется в перспективу построения правовой демократии и национального государства. Те политические и идейные силы, которые оккупировали националистические смыслы, воплощают антилиберальные ценности и идеи имперской реставрации. Они замыкаются в своей прессе и политических движениях, не склонны к корректной дискуссии, теоретически беспомощны34. Наше убеждение состоит в том, что перед нами не онтология русской национальной идеи, о чем темпераментно пишет, например, А. Янов. Признав это, мы должны согласиться с Кургиняном и объявить русский народ империалистом по своей природе. Здесь мы имеем дело с определенной стадией развития национальной идеи. Нормальная общественно-политическая ситуация в стране, политический процесс, широкий диалог в конце концов изменят конфигурацию русского национализма. Однако подобная эволюция требует времени. Пока же идеи, вокруг которых консолидируется “русская партия”, порождают широкий спектр ностальгических настроений, реставрационных интенций, беспочвенных претензий и обид, генерирует хамски-покровительственное отношение к бывшим “младшим братьям” и т. д. Эти настроения дают себя знать на всех уровнях общества, сказываются в политическом дискурсе, в прессе, так или иначе сказываются на уровне большой политики.
К этому можно относиться по-разному. В происходящем можно усмотреть культурную инерцию и болезненный процесс психологической адаптации, рассудив, что время залечит. Сегодня никто из вменяемых людей не притязает на государственность Польши или Финляндии, вышедших из России в 1917 году, и не рассматривает эти страны как ближнее зарубежье. Эта утрата опривычена, статус-кво осознается как нормальное положение вещей.
Но здесь возможна и другая точка зрения. Озвученная Чубайсом идея “либеральной империи” и массовая реакция на конфликт вокруг о. Тузла свидетельствуют о достаточно высоком потенциале имперской мобилизации. Этот потенциал существует не сам по себе. Существуют социальные силы, которые информационно и политически подпитывают ностальгически-реставрационные настроения. Играя с ностальгическими смыслами, обращаясь к имперской символике, последовательно фиксируясь на историческом континуитете между СССР и РФ, можно не только наработать политический капитал на традиционалистском спектре общества, но и заиграться.
История свидетельствует о том, что в случае возникновения национального государства на территории бывшей имперской метрополии необходима специальная государственная стратегия формирования новой идентичности. Государство должно целенаправленно заниматься трансформацией сознания вчерашнего имперского человека в гражданина национального государства. В противном случае в обществе существует опасность возобладания тенденции имперской реставрации. В этом нас убеждает история межвоенной Австрии и Веймарской Германии (будем помнить о том, что кайзеровская Германия была молодой, но энергичной колониальной империей). Отсюда прямо вытекают серьезные политические риски.
К 1994 году формируется концепция российской политической нации — “россияне”. Концепт нации-согражданства был заложен в новую Конституцию. Понятие “россиянин” прочно закрепилось в массовом сознании. В конце 90-х годов чувство общности “со всеми россиянами” выражали 27,8 % русских35. Однако более подробный анализ содержательных характеристик конструкта “россияне” свидетельствует о том, что содержание новых идентитетов осталось в основном старым. Достаточно привести ряд опорных символических фигур — Петр I, Ленин, Сталин, Жуков, Суворов, Кутузов36. Эти и другие данные позволяют исследователям рассматривать современную российскую идентичность как превращенную форму идентичности советской. Так, Бызов полагает, что национальная мифология постсоветского общества базируется на ценностях позднесоветской эпохи (стабильность, социальная защищенность, державность).
В принципе традиционное сознание всегда стремится осмыслить новое как переназванное старое. Но это инерция обыденного сознания. Результат почти что десятилетнего развития должен предполагать не только действие инерционной составляющей, но и целенаправленную политику государства. В содержательном отношении новой идентичности не получилось. С нашей точки зрения, это свидетельство того, что сама элита государства не определилась стратегически. Сознание ее разорвано. Психология “Два пишем — три в уме” задает внутренне противоречивую, непоследовательную политику, заставляет обращаться к ностальгическим смыслам и т. д. Распад СССР превратился в скелет в шкафу новой российской власти. Психологическую травму распада бережно сохраняют, подпитывают, поддерживают многочисленные политики и идеологи. Правители новой России периодически совершают символические жесты, которые можно трактовать в духе усилий по собиранию земель заново. В новой России не нашлось политической силы, которая взяла бы на себя мужество громогласно заявить, что роспуск СССР — самая большая историческая удача, выпавшая на долю русского народа за последние 50 лет. Если РФ — национальное государство, то оно не может горевать о роспуске империи, отрицавшей идею национального Российского государства. Если же РФ — база для реставрации имперского целого, то тогда и российская конституция, и официальная риторика не более чем тактическая ложь. Эта двусмысленность подрывает самые основы существования РФ и разрушает перспективу национальной интеграции. Здесь содержатся риски, масштаб которых трудно переоценить.
Описываемая нами борьба с реальностью происходит на фоне процессов, ставящих под вопрос перспективу национальной интеграции РФ. Политическая нация должна иметь мощную этнокультурную привязку. Ее можно обеспечить через навязывание меньшинствам мифов и символов доминирующей этнической группы, то есть через ассимиляцию, либо сконструировав новую мифосимволическую систему37. Однако, по мнению специалистов, рост этнического (и, добавим, конфессионального, цивилизационного) сознания нерусских народов, активно культивирующих собственные мифы, не позволит им принять русские мифы в качестве основополагающих. Другим препятствием на пути ассимиляции выступает растущая иммиграция неславянских народов38. Масштабы этого явления позволяет оценить следующая цифра — в настоящее время в России насчитывается более 4 млн. только нелегальных мигрантов, в основном из стран СНГ и Китая39.
Нации интегрируются чувствами цивилизационной, этнокультурной, политической и гражданской общности. Нации интегрируются осознанием общности национальных интересов. Нации порождают национальных героев и созидают национальные мифы. На всех этих направлениях строительства нации видятся серьезные проблемы. Проблемы, подлинная природа и масштаб которых не осознаются обществом. Проблемы, путей решения которых не предложено даже теоретически. Здесь покоятся серьезные стратегические риски.
ПОСТСОВЕТСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ.ИМПЕРАТИВ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Человек принципиально не сводим к биологическому. Он несет в себе духовную или культурную составляющую, вне обращения к которой понять что-либо в жизни человека невозможно. Эти соображения относятся и к этносу. Его существование задается не только факторами биологического и экологического порядка. Воспроизводство народов — процесс, не тождественный динамике популяции зайцев или термитов. Механизмы воспроизводства зрелого этноса сложны, включают в себя множество составляющих биологического, социального, культурного, наконец, общеисторического порядка. Эти факторы и механизмы до конца не изучены и исчерпывающе не описаны. Процессы демографической динамики носят объективный характер и не могут быть объектом управления. Мы только продвигаемся по пути постижения внутренней логики процессов этнокультурной динамики.
Среди значимых параметров воспроизводства, которые открываются исследователю, назовем один — устойчивое по-зитивное самоощущение, вытекающее из совпадения картины мира, парадигмы человеческой жизни (как личной, так и общественной), задаваемой той культурой, которую разделяет этнос, и подтверждаемой опытом реальностью. Пока жизнь массового человека подтверждает базовые параметры и картину мира, самовоспроизводство народа идет успешно. Но если однажды люди осознают, что родная культура перестала объяснять мир, а “наши” боги отвернулись от нас или оказались поверженными чужими богами, воспроизводство социокультурного космоса переживает глубочайший кризис, прерывается, рассыпается. Так бывает в случае полноценной исторической катастрофы. Данный человеку от рождения мир в силу непостижимых причин рассыпается. Понять, почему это произошло, невозможно: изнутри изжившей себя культуры в принципе нельзя постигнуть причин ее гибели. Выработать какую-либо эффективную линию поведения в сложившихся условиях также невозможно. Глубокий стресс плюс отсутствие ориентиров задают паралич воли.
Дезориентированное общество, народ, утративший историческую перспективу, в принципе не может воспроизводить себя как биосоциокультурная целостность. Исторический крах, будучи осознан, запускает процессы глубокого переформирования этноса. Здесь возможно два сценария. Проигравший этнос спускается на стадиально предшествующий, нижестоящий уровень и окукливается (курды, айсоры, ацтеки). В этом случае проигравшая существование на уровне государства этнокультурная целостность находит нишу для существования на уровне племени. Понятно, что при этом радикально изменяются культура, психология, образ жизни. Либо полностью сходят с исторической арены (римляне, византийцы).
Подобный исторический переход растягивается на жизнь нескольких поколений. Переживающая системный кризис общность утрачивает привлекательность в глазах как своих собственных носителей, так и представителей других народов. Рушатся механизмы ассимиляции, растет число смешанных браков, люди уезжают, уходят в другие конфессиональные, цивилизационные и этнические общности. Наиболее информированные, гибкие покидают проигравший народ первыми. Так, к примеру, разворачивались события в ходе увядания и исторического краха золотоордынского этноса. Треть дореволюционной российской аристократии составляли выходцы из Золотой Орды, Казанского, Астраханского и Сибирского царств. Здесь самое время напомнить, что, по оценкам специалистов, за последние 12 лет Россию покинули 1,5 млн. ученых и вузовских преподавателей. Как пишет академик Роальд Сагдеев, “из ста наиболее цитируемых российских ученых, по крайней мере, пятьдесят работают за границей”40.
Мы переживаем эпоху глубоких изменений мироощущения граждан России. Советская пропаганда десятилетиями закладывала в сознание людей положительный сценарий. Наша страна — одна из величайших в мире, мы на подъеме, нам не страшны любые перемены. Кризисные явления замалчивались, а любые разговоры об упадке, стратегической перспективе изменения статуса государства были невозможны. В своем большинстве российское общество не готово осознавать реальность. В общественно-политическом дискурсе устойчиво наблюдаются две модели — апокалиптическая и эсхатологическая. Апокалиптическая сводится к тому, что с завтра на послезавтра нас ждет полный крах, конец русского мира и гибель “державы”. Эсхатологическая опирается на иррациональную веру в чудо. Несмотря ни на что, некоторым непостижимым образом все образуется, грядет эра Водолея, в которой России уготовано стать великой и прекрасной. По большей части авторы этих построений, и тем более читатели и слушатели, не воспринимают всю эту словесность всерьез. И апокалиптические страшилки, и эсхатологические лубки — род психотерапии, позволяющей постепенно адаптироваться к реальности, обрушившейся на головы бывших советских людей. С точки зрения социальной психологии тут все понятно. Однако, пугаясь, но не слишком веря страшилкам и вдохновляясь на миг лубочными картинками, массовый человек заслоняет себя от работы по пониманию реальных процессов. Реальный разговор тормозится даже в профессиональной среде.
Реальность же состоит в том, что белая раса, к которой принадлежит русский народ, прошла пик численности в начале XX века и уменьшается в своих размерах. При этом она контролирует 70 % совокупного мирового богатства. Россия, составляющая 2,5 % от общей численности населения мира, производит 1,3 % в мировом ВНП, насчитывает 1,6 % в мировом экспорте и 0,8 % в мировых инвестициях. При этом территория РФ составляет 1/8 (12,5 %) от территории земного шара. В России с 1992 года началась естественная убыль населения. Россия вступила в период депопуляции, и для нее характерны черты демографического перехода, присущие так называемому золотому миллиарду41. Советский Союз 75 лет раскалывал мир христианской цивилизации и белого человека, мобилизовывал страны третьего мира на борьбу с империализмом. Вооружал, обучал и поддерживал самых непримиримых врагов Запада. Создавал идеологические фикции типа “всего прогрессивного человечества”. Непреложные законы истории сработали, и теперь русский народ разделяет судьбы белого человека.
Приведенные выше цифры характеризуют промежуточный результат некоторого объективного процесса. Российское общество столкнулось с историческим вызовом, смысл которого оно не в состоянии осознать. Налицо признаки самого главного и самого страшного — гносеологического кризиса, кризиса адекватного понимания происходящих процессов, речь о котором шла выше. Либо мы сможем обновить свое видение, выйти за рамки накатанных схем и выработать адекватные ответы (подчеркнем, не привычные, не предпочтительные с точки зрения нашего культурного мышления, а соответствующие объективной реальности) на современные вызовы, либо… Историки будущего, вне всяких сомнений, все объяснят, но для нас было бы предпочтительнее, если бы ответы и объяснения нашли мы — современники процесса.
Эксцессы скинхедов или решения казачьих сходов о выселении цыганских семей за пределы станиц свидетельствуют о сбоях в механизмах традиционного воспроизводства русского мира. Русские веками существовали в контексте имперского государства, которое проводило последовательную политику, направленную на расширенное воспроизводство русских. Прежнего государства не стало, объективные условия складываются таким образом, что государство не может ограждать пространства Центральной России от свободного перемещения представителей разных национальностей. Отсюда страх перед будущим, который переживают носители традиции, и вызванные им радикалистские действия. В сознании людей поселился страх утраты исконного идентитета.
Существует деликатная тема — проблема этнической толерантности русских. Из разных лагерей на этот счет звучат глубоко различающиеся оценки. Вообще говоря, меру толерантности оценить достаточно сложно. Легко можно подобрать примеры как подтверждающие, так и противоречащие любому суждению на данный счет. Не вдаваясь в оценки, заметим, что в традиционном обществе негативное отношение к инородцу — один из инструментов ассимиляции. Оно совершенно не обязательно должно носить крайние формы. Некоторая рассеянная санкция, постоянное давление естественно подталкивает человека к принятию стандартов и моделей поведения, принятых в доминирующей культурной среде. Вхождение в язык, культуру, образ жизни доминирующего населения снимает или, по крайней мере, минимизирует давление на “другого”. Давление на “другого” — воплощение интегративной интенции традиционной культуры. Естественно ожидать устойчивого закрепления этого механизма в культуре имперского народа.
Однако описанный нами механизм имеет парадоксальное свойство перевертывания вектора при кардинальном изменении ситуации. Если “мы” оказываемся в меньшинстве, то заданная культурой установка на гомогенизацию и противостояние тем, кто выделяется, сдвигает русского к ассимиляции в чуждой среде. Традиционные российские механизмы ассимиляции были одним из элементов экстенсивно развивающегося имперского целого и работали в ситуации, когда носитель русской идентичности живет с осознанием безусловного доминирования: мы в большинстве, за нами истинная вера и сила государства, за нами перспектива. Как поведут себя эти механизмы в новых исторических условиях, сказать трудно. Из последних событий, имеющих отношение к этой теме, вспоминается, возможно, част-ный, но показательный эпизод: в Архангельской области возникла мусульманская община, состоящая из этнических русских.
Процессы глобализации разворачиваются в высшей степени энергично и на наших глазах формируют новую реальность. Одна из составляющих глобализации — миграция, объем которой нарастает по мере разворачивания демографического перехода в странах-лидерах мировой динамики. Снижение рождаемости в странах–лидерах, рост объема мигрантов и заданные процессами глобализации изменения в образе жизни, культуре, социальных структурах общества привели развитые страны к радикальным сдвигам в принципах иммиграционной политики.
Прежде государство регулировало иммиграционные потоки, следя за тем, чтобы традиционный расово-этнический баланс в стране не был нарушен. Далее, страны, принимавшие иммигрантов, реализовывали политику этнической гомогенизации, за которой закрепилось название “плавильного котла”, предполагавшую принятие иммигрантами базовых ценностей, установок, моделей поведения, образа и стиля жизни, характерных для ядра нации42. Практически модель плавильного котла близка к хорошо знакомой нам модели классической ассимиляции. Однако после Второй мировой войны большинство развитых стран перешло к ассимиляционно-иммиграционной модели, получившей название “миска салата”. В рамках данной модели объемы иммиграции существенно возрастают, а сам процесс регулируется менее жестко. “Миска салата” предполагает отказ от явных форм ассимиляции. Иммигранты интегрируются в общество на условиях принятия базовых политических принципов, законов и практик общежития, сохраняя собственные традиции, образ жизни, нормы и принципы, если послед-ние не противоречат законам страны.
Реализация принципов, заложенных в новой ассимиляционно-иммиграционной модели, привела к существенным изменениям в расово-этническом и культурном ландшафтах развитых стран. Со временем эти изменения были осмыслены в парадигме “мультикультурализма”. Мультикультурализм базируется на идеологии плюрализма культур внутри одного государства. Базовая ценность мультикультурализма — толерантность. Мультикультурализм предполагает подавление эмоциональных импульсов и аффективных реакций отторжения, профанации и демонизации “другого”, восходящих к традиционной культуре, и опору на рациональные решения. Культурные различия в обществе предполагаются естественными. Приоритетная задача государства — достижение равенства перед законом вне зависимости от любых культурных различий. Мультикультурализм порождает особый стиль взаимоотношений и специфическую этику поведения, самым приметным выражением которой служат принципы “политкорректности”.
Известны и подробно описаны детерминанты и императивы, продвинувшие страны Запада по направлению к мультикультурному обществу. Иммигранты из колоний были неприхотливы, труд их стоил существенно дешевле. Кроме того, в 50-е годы образовались экономические ниши, связанные с опасными или непрестижными профессиями и родами занятий, которые целиком были заняты представителями некоренного населения. Мигранты обеспечили Западную Европу контингентом дешевой рабочей силы, что позволило странам региона провести структурную перестройку экономики и достичь необходимого уровня конкурентоспособности западноевропейских товаров. Нельзя сказать, что реализация принципов мультикультурализма не рождает серьезных проблем. Как справедливо заметил В. Соловей, после 11 сентября 2001 года выяснилось, “что часть некоторых этнических групп в западных странах не только не разделяет политических принципов обществ, в которых живут — что есть базовое условие мультикультурализма, — но и пытаются их подорвать. В результате западный политический дискурс обогатился понятием “внутреннего врага”43. Тем не менее активная иммиграционная политика и установка на политику, выражаемую в понятии “миски салата”, на некотором этапе развития представляется абсолютно неизбежной. В дальнейшем развитые стра-ны могут ужесточать иммиграционную стратегию. Так, согласно прогнозу, пос-ле 2020 года миграция из развивающих-ся стран в развитые будет иметь тенденцию к снижению из-за жесткого контроля и стабилизируется на уровне 1,3 млн. человек в год44.
Условия, которые сложились в странах Западной Европы после Второй мировой войны, наблюдаются в РФ. В российском обществе разворачивается депопуляция. За десятилетие 1989–1999 годов население РФ сократилось с 147 021 тыс. человек до 146 369 тысяч. При этом русские сократились с 119 866 тысяч до 117 883 тысяч. Естественная убыль составила по стране в целом 3850 тысяч, в том числе русских — 4622 тысячи. Эта убыль частично компенсируется миграцией. Миграционный поток по стране в целом — 3197 тысяч, в том числе русские — 2640 тысяч45. В стране устойчиво сложились ниши, связанные с опасными или непрестижными профессиями и родами занятий, которые можно заполнить, только обращаясь к представителям некоренного населения. Россия остро нуждается в структурной перестройке экономики. Перед нею стоит проблема достижения необходимого уровня конкурентоспособности российских товаров.
Сегодня в России активно используется труд граждан из стран СНГ. Часть из трудовых мигрантов неизбежно оседает в России. Законодательно закреплена практика контрактной службы в армии РФ в обмен на получение российского гражданства. Все это безусловно разумная политика. Масштабы привлечения выходцев из СНГ, по-видимому, будут только расти. Однако мы не можем представить себе отдаленных последствий подобных процессов. Скорее всего, трудовая миграция из Украины, Молдавии и Белоруссии будет снижаться по мере интеграции этих стран в европейские экономические структуры. Со временем основной ресурс миграции составят выходцы из Казахстана, Средней Азии и Кавказа. В подавляющем большинстве это представители тюркоязычных народов. Если в России будет складываться мультикультурное общество, то рано или поздно тюркоязычная диаспора начнет интегрироваться в единое целое. Представляется, что в стратегической перспективе в России будет последовательно нарастать доля тюрок. Российское общество демонстрировало устойчивость в ситуации, когда русские (русскоязычные, славяне, люди христианской культуры) численно доминируют над тюрками. Когда соотношение славян и тюрок в рамках одного государства более или менее сбалансировалось, СССР распался.
Далее, миграционные процессы и сегодня не исчерпываются гражданами СНГ. Будем полагать, что негры, арабы или индусы и впредь останутся незначительными экзотическими группами. Другое дело — китайцы, корейцы и вьетнамцы. Средний российский обыватель не различает китайца и вьетнамца. Эти народы принадлежат к одному культурному кругу и при всех различиях и внутренних счетах перед лицом резко отличающегося от них коренного населения России, логикой противостояния и конфликтного взаимодействия агрегируются в некоторую общность. Для мигрантов из стран Дальнего Востока Россия — территория, знакомая достаточно давно. Китайцы и корейцы жили по всей Российской империи еще до 1917 года. Вьетнамцы осваивают Россию с 70-х годов прошлого века. Сегодня в России, прежде всего в Сибири и на Дальнем Востоке, проживает около 1,5 млн. китайцев. По ряду экспертных оценок, к 2010 году число только китайцев на территории России может достичь 8–10 млн. человек. Тогда они станут второй по численности национальной группой в стране после русских46.
Если эти оценки справедливы, можно ожидать следующего развития событий: на территории России складывается два пространственно локализированных потока иммиграции. Западная, или Европей-ская, Россия оказывается в поле тюрко-язычной иммиграции. Сибирь и Дальний Восток — китайской. Предсказать, как образуется граница между этими потоками, сложно. Условно можно принять, что она проходит по реке Оби. Речь не идет о событиях, ожидаемых в ближайшее время. Но если наши предположения окажутся верными, последствия развития событий по такому сценарию будут носить стратегический характер.
Для честного и непредубежденного исследователя вопрос — готовы ли мигранты, большими массами переселяющиеся в Россию, разделить даже не русскую культуру, но гражданскую ответственность за государство — остается открытым. Другой не менее остро стоящий вопрос: располагает ли Россия необходимым интегративным потенциалом? Способна ли она “переварить”, хотя бы в самом предварительном порядке, миллионы людей? Наконец, готово ли российское общество к подобному развитию событий? Впрочем, на последний вопрос у автора есть ответ: российское общество не готово, по крайней мере, сейчас к тем процессам, которые разворачиваются на глазах озлобленных и дезориентированных людей.
Не готово по разным основаниям. Оно не понимает происходящие процессы, не считает их приемлемыми, отказывается признать существующее положение вещей и более всего желает возврата к устойчивой позавчерашней жизни. Налицо ценностная психологическая и гносеологическая дистанция между объективной реальностью и реальностью сознания подавляющей части российского общества. В этом обстоятельстве заключены риски, значение которых сложно переоценить.
Россия, базирующая свою национальную мифологию на великих военных по6едах, проиграла весь XX век. В сопоставимых категориях положение России сегодня соотносимо с тем положением, которое наша страна занимала в начале XX века. Исторические поражения переживали многие. Условие выхода из кризиса, связанного с крупным поражением, — принятие сложившегося положения вещей, серьезные выводы и большая работа по самоизменению общества. Такая работа завершается сменой парадигмы исторического развития. Так, бывшая Османская империя забывает об имперских амбициях и становится успешным национальным государством. Так, страны антикоминтерновского пакта входят в новый, послевоенный мир. И Германия, и Италия, и Япония одержали своеобразный реванш, позволивший обществам этих стран примириться с поражением в войне. И это были победы на пространствах национальной экономики, уровня жизни, культуры, которые в конце концов позволили снять психологическую травму, обрести новое самоуважение, на равных войти в мировое сообщество. После краха коммунизма и распада СССР прошло 12 лет. За это время многое изменилось, но мы не в состоянии зафиксировать те необходимые составляющие процесса вывода общества из кризиса, речь о которых шла выше.
НЕ ТОЛЬКО ХЛЕБОМ И МЕЧОМ
Статья Игоря Яковенко настолько богата фактами и мыслями (в том числе влекущими к дискуссии), что даже затруднительно с первого прочтения выделить отдельные доминанты. Но кое-какие практические выводы все-таки напрашиваются.
1. Необходимы позитивные сценарии личностного и общественного развития. В частности, необходима последовательная работа по переключению энергии общества с милитаристского на консьюмеристский сценарий.
2. Государство жизненно заинтересовано в интегрировании всего общества, в создании и совершенствовании политических, экономических, культурных и правовых скреп, объединявших граждан в одно целое.
3. Едва ли не самым важным для успешного развития России является формирование устойчивого позитивного образа нации и государства в массовом сознании.
4. Необходима специальная государственная стратегия формирования новой идентичности.
5. Необходим отказ от мессианских, лидерских иллюзий, необходима предельная трезвость в оценке своих возможностей и своего места в мире, огромном даже в сравнении с Россией.
Эти пять пунктов вполне можно было бы назвать наброском российской национальной идеи, если бы это выражение не было столь скомпрометировано с одной стороны утопистами и авантюристами, а с другой — циниками и упростителями. Одни немедленно заявят, что национальная идея у России и без того уже есть — остается выполнять (объединить всю Евразию, омыть сапоги в Индийском океане, просветить, повести и проч.); другие скажут, что никаких объединяющих сверхличных целей и стратегий и вовсе не нужно (все это отрыжка тоталитаризма — тотальный и означает “целостный”), что дело государства — исключительно обеспечивать своим гражданам среду для устройства их личных дел. Однако И. Яковенко впечатляюще показывает (да и не он один), как личные дела приходят в упадок при утрате коллективной исторической перспективы: человек — существо все-таки общественное. Возможно, правда, что и это его свойство не более чем наследие проклятого коллективистского прошлого, а при окончательной победе индивидуализма человек и не будет нуждаться в исторической перспективе: тебе лично хорошо, а после хоть потоп. А кто-то, может быть, скажет, что человеку достаточно эмоционального единства с человечеством: хотелось бы, чтобы в намечающейся дискуссии сторонники и этой точки зрения поподробнее рассказали, каким они видят мир без Россий, без Латвий, — на каком языке там говорят, чью культуру изучают в школах, каким образом сходят с исторической арены народы, не выдержавшие конкуренции, и какого качества эта конкуренция — и что за грандиозные музеи там устроены для сохранения культурного наследия растворенных.
Интересно было бы послушать — очень сладкая песня может получиться. Но для тех, кто опасается, что если культурное имущество человечеств еще кое-как все-таки хранится в частных национальных квартирах, то во всемирном колхозе оно придет в окончательный упадок: мир сделается в десятки, в сотни раз беднее — для тех, кто опасается всемирной коллективизации, проблема поддержания единства “политических наций” становится серьезнейшей проблемой. Как создать такое единство, которое бы не было агрессивным и деспотичным, — эта задача по своей сложности приближается к проблеме вечного двигателя.
“Нацию создает общий запас воодушевляющего вранья”, — написал я когда-то в “Исповеди еврея”, и при всей полемической заостренности этой формулы я и сейчас вижу в ней рациональное зерно: объединять, воодушевлять людей способна лишь какая-то прекрасная выдумка — в реальности всегда слишком много унизительного мусора. И слабость консьюмеристского (потребительского) сценария прежде всего в том, что в нем — по крайней мере, в его расхожем варианте — слишком мало поэтического очарования. Подкачало даже само название: если главная цель человека — потреблять, то ради чего он станет заботиться о будущем общественного целого?
Видимо, для пропагандирования консьюмеристского сценария в России следует делать более сильный акцент на его творческих, созидательных аспектах. Кроме разумного смысла, необходимы еще и чарующие слова, чарующие образы: формирование консьюмеристского сценария требует участия не только идеологов, но и художников.
И вот с этим у нас полный завал.
Правда, по-настоящему крупные художники и всегда-то не очень охотно служили злобе дня, предпочитая творить собственные грезы, так что поставить на службу национальной идее удастся, по-видимому, лишь художников, так сказать, не самого высокого разбора. Но для осуществления всяческих телевизионных и книжных художественно-просветительских программ, скорее всего, и их дарований окажется достаточно. А за вкус публики беспокоиться не нужно: изготовить что-нибудь хуже того, что она сейчас смотрит и читает, государственные перья и телекамеры все равно не сумеют. Так что правительству для консьюмеристского перевоспитания масс требуется прежде всего освободиться от идеи исторического материализма не только в ее тоталитарном, но и в либеральном варианте: не нужно думать, что введение каких-то “правильных” экономических отношений, “базиса” само собой, автоматически определит и “надстройку” — образ мыслей, образ чувствований населения. Без помощи искусства никаким идеологам не удастся ввести в национальный пантеон сколько-нибудь серьезное количество созидателей и устроителей. Без помощи искусства невозможно продвинуться и в другой государственной проблеме — в создании чарующего образа России, который не был бы опасен как для окружающих, так и для нее самой.
Однако, будучи не вовсе чуждым искусству, я вижу в перечисленных в начале пунктах определенное противоречие — особое беспокойство, как всегда, вызывает пятый пункт. Создание позитивного образа любого явления и трезвое отношение к нему — две вещи почти несовместные. Как совместить их — вопрос отдельного обсуждения, не стоит решать его на бегу. Но вот в поисках безопасных для окружающих предметов национальной гордости можно поучиться и у малых народов, не вкладывая в эти слова зловещего смысла И. Шафаревича.
Я спрашивал у знакомых финнов, чем они гордятся в своей истории, в которой у них никогда не было возможности кого-то покорить. Мы гордимся тем, что мы выстояли, сохранили свой язык, свою идентичность среди столкновений агрессивных гигантов Востока и Запада, отвечали они. Просто сохраниться, сохранить свою культуру и даже неплохо обустроить свой дом — для огромной России эта задача кажется уж слишком минималистской. Однако после впечатляющей панорамы, развернутой перед нами профессором Яковенко, невольно вспоминаются слова Победоносцева: и не такие царства погибали. Причем погибали не только от чужеземных нашествий, но и из-за недостатка люб-ви подданных к своей культуре, к своей истории, из-за недостатка их готовно-сти нести какие-то тяготы ради ее продолжения.
Сегодня лишь от немногих требуется готовность рисковать жизнью — для большинства достаточно не соблазняться желанием перебраться под крыло к каким-то более благополучным народам. Сегодня подвергается испытанию не столько готовность на удар отвечать ударом, сколько готовность выстаивать перед соблазнами: испытанию подвергается не столько храбрость, сколько любовь. Статья И. Яковенко убеждает, что одной из главных угроз существования русского народа является не меднотрубная агрессия, а тихий, скромный соблазн устроить свою судьбу отдельно от него.
И противостоять этому соблазну способны не танки и не ракеты, а только любовь. Да, да, народы погибают не в послед-нюю очередь и от недостатка любви. Недостатка бескорыстной заботы об их будущем.
Слово “бескорыстие”, может быть, и не слишком либерально, но, как показывает опыт нашего северного соседа, бескорыстие такого рода не находится в антагонистических отношениях с правовой демократией и либеральными ценностями.
Александр МЕЛИХОВ
1 Заметим, что такие народы, как грузины или армяне, имевшие собственную государственность до вхождения в Россию и имевшие за своей спиной продолжительную историю существования в рамках государства и цивилизации, демонстрировали существенно меньшую ассимилятивную интенцию, нежели этносы, впервые попавшие в рамки регулярного государства с приходом российской власти.
2 Подробнее см: Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. М., 2001.
3 Норму звательного падежа доносит до нас пушкинское обращение “старче”.
4 Скрынников Р. Г. Самозванцы в России в начале XVII в. Григорий Отрепьев. Новосибирск: Наука, 1987, с. 45.
5 Смотри, например, работы киевского историка П. П. Толочко.
6 Например, см: Пантин В. И. Циклы и волны глобальной истории. М.: Издательский дом “Новый век”, 2002.
7 Татары // Народы и религии мира. Энциклопедия. М., 2000, с. 515–516.
8 Украинцы // Народы и религии мира. Энциклопедия. М., 2000, с. 567–570.
9 Интеграция украинской нации и ассимиляция происходили параллельно. При этом наблюдалось попеременно доминирование то одной, то другой тенденции. Так, с середины XVIII века до середины XIX века доминирует ассимилятивная тенденция. С середины XIX века энергично заявляет себя украинский национализм. К рубежу XIX–XX веков можно фиксировать равновесие ассимилятивных и национально интегративных тенденций. В 20-е годы прошлого века в связи с политикой “коренизации” доминирует национально-интегративная тенденция. Далее до конца советского этапа истории политика имперского центра задает доминирование ассимилятивной тенденции. См. например: Субтельный О. Украина: История. Киев: Либiдь, 1994.
10 Так, в конце XIX — начале XX века прирост населения на Украине был одним из самых больших в Европе (Субтельный О. Украина: История. Киев: Либiдь, 1994, с. 659).
11 Термин этот был введен Сперанским.
12 Речь идет не о патриархальных общинах, скрепленных религиозной доктриной, а о носителях модернизированной культуры большого общества.
13 При ближайшем рассмотрении этот католицизм оборачивается христиано-языческим синкрезисом. Однако христианская компонента неустранима и структурирует целое.
14 Кургинян С. Стратегические итоги. // Завтра. 1995, № 52.
15 Человек и реформы. / Сб. под ред. И. М. Римашевской. 2003. С. 134.
16 Человек и реформы. / Сб. под ред. И. М. Римашевской. 2003. С. 64.
17 “Медицинский вестник” от 27 сентября 2001 г.
18 “Собеседник”, 2000, № 140.
19 Самоубийства: мифы, реальность, статистика. // Интернет-издание “Криминальные новости”, 11 июня 2002. www.newsru.com
20 Заславская Т. И. О смысле и предварительных итогах российской трансформации. // Куда пришла Россия? Итоги социетальной трансформации. 2003. М., 2003 с. 396.
21 Данные об относительном количестве заключенных по некоторым странам. // Интернет-издание “Тюрьма и воля”. www.prison. org
22 Афанасьев Ю. Н. Опасная Россия. М., 2001, с. 222. Характерно название главы книги “Больное и вымирающее население”.
23 Афанасьев Ю. Н. Там же. с. 223.
24 Герасимов Н. Выступление на парламент-ских слушаниях “О демографической ситуации в России и мерах правительства РФ по ее оптимизации”, ноябрь 2000 г. // Интернет-сайт “РФ сегодня”. Сообщение 15.11.2000 г. www.russia-today.ru/archive
25 В этом аспекте реклама делает свое дело. Но этого явно недостаточно. Профанированный в русской культуре потребитель нуждается в культурной реабилитации.
26 Байкальский экономический форум. Но-вости. 07.02.2002. http//forum/baikal/ru/news/07-02-2002/htm
27 Согласно данным Тобольского краеведческого музея. информация получена от В. Л. Каганского.
28 Соловей В. О государственной стратегии формирования национальной идентичности в России. // Мировая экономика и международные отношения. 2003, № 6, с. 98.
29 Подробнее см: Тишков В. А. Очерки теории и политики этничности в России. М., 1997; Коротеева В. В. Теория национализма в зарубежных социальных науках. М., 1999; Миллер А. О дискурсивной природе национализма // Pro et contra. 1997. Т. 2. № 4.
30 Дробижева Л. М., Аклавев А. Р., Коротеева В. В. Демократия и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов. М., 1996. С. 305–306.
31 Подробнее см: Яковенко И. Г. Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы. Новосибирск, 1998.
32 В качестве примера укажем: М. О. Меньшиков. Письма к русской нации. / Сост. М. Б. Смолин, М., 2000.
33 Наиболее полное исследование см: Николай Митрохин. Русская партия. Движение русских националистов в СССР 1953—1985. М., 2003.
34 Из последних публикаций, например, см: Западники и националисты: возможен ли диалог? Материалы дискуссии. М.: ОГИ, 2003.
35 Бызов Л. Становление новой политической идентичности в постсоветской России: эволюция социально-политических ориентаций и общественного запроса. / Российское общество: становление демократических ценностей? М., 2002, с. 70.
36 Гудков Л. Русский неотрадиционализм и сопротивление перменам. // Отечественные запис-ки. 2002. № 3, с. 99.
37 Коротеева В. Существуют ли общепризнанные истины о национализме? / Pro et contra. 1997. T. 2, № 3.
38 Соловей В. Указ соч. с. 104.
39 Красинец Е., Кубишин Е., Тюрюканова Е. Нелегальная миграция в Россию. М., 2000, с. 82.
40 Международное информационное агентство Washington ProFile, 19 ноября 2003 года, № 121 (345).
41 Население и глобализация. М., Наука, 2002. С. 200.
42 Эта иммиграционно-ассимпилятивная модель восходит к имени Томаса Джефферсона.
43 Соловей В. Указ. соч. С. 104.
44 Население и глобализация. Под ред. Римашевской Н. М. М.: Наука, ИСЭПН РАН, 2002. С. 204.
45 Орлова И. Б. Демографическое благополучие России. М.: ИСПИ РАН, 2001. С. 24.
46 См: Малахов В. Осуществим ли в России русский проект? // Отечественные записки, 2002. № 3.