Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2004
Екатерина Владимировна Полянская родилась в Ленинграде. Окончила Ленинградский первый медицинский институт им. И. П. Павлова в 1992 году. Работает врачом-травматологом в Институте травматологии и ортопедии. Автор двух поэтических книг. Член СП. Живет в Санкт-Петербурге.
* * * Н. Мазаяну К возрасту "икс" грубее становится внешность, Хуже - характер и явно слабее - здоровье. Время же чуть ускоряется, и неизбежность Смотрит из зеркала, строго нахмурив брови. К возрасту "икс" друзья появляются реже, Если ж звонят, то конкретно и четко - по делу. И оттого, что из тьмы голоса их - все те же, Зябко душе, даже если комфортно телу. Словно бы слышишь невнятно - назойливый лепет: "Ты так свободен, что уж никого не неволишь…" Кто это, кто это шепчет и волосы треплет? Думаешь - ветер. А это - сквозняк. Всего лишь. * * * В переходе метро, в многоногой, плечистой, Монолитной толпе о футляр чей-то грош Тихо звякнул. Мелодия резко и чисто Вскрыла память, как вену - отточенный нож. Это "Yesterday". Так одиноко и слепо Выдувал ее - помнишь - какой-то флейтист, И перо на старушечьей шляпке нелепой Перед нами мелькало, как сорванный лист. Больше чуда - всегда - ожидание чуда, Где влюбленность страшится законченных фраз. Как была я уверена, что не забуду. И забыла. И вспомнила только сейчас. Оглянулась - и вдруг показалось, что мимо Промелькнуло и скрылось седое перо, А мелодия "Yesterday" неугасимо Все звучит и звучит в переходе метро. * * * Под Одессой В местечке со странным названием Каролина Богаз Сизый тростник, Весь в завитушках улиток, Сухо шуршит на ветру. Мелкие розы И многоэтажный чеснок Обступили крыльцо Низенькой мазанки Окнами прямо на море. Мальчик хозяйский Сыплет в ладонь мне песок Из своей узкой, Солнечно-смуглой ладошки И говорит: "Всё - тебе. Погляди, сколько много - тебе". Струйка песчинок Течет и течет между пальцев. Мне восемь лет, И поэтому - вовсе не страшно. * * * Рыжая псина с пушистым хвостом Дремлет в тенечке под пыльным кустом И, полусонная, в жарком паху Ловит и клацает злую блоху. Рядом, приняв озабоченный вид, Вслед за голубкой своей семенит Самый влюбленный из всех голубей… На воробья налетел воробей. Бьются взъерошенные драчуны, Не замечая, что к ним вдоль стены Тихо крадется, почти что ползет Весь напряженный, пружинистый кот. Как хорошо, что они еще есть В мире, где горестей не перечесть, В мире, дрожащем у самой черты, - Голуби, псы, воробьи и коты. * * * Пережидая слишком долгий дождь На остановке энного трамвая, Поругивая сырость и зевая Под зябко-металлическую дрожь, Я вдруг увижу там, где был твой дом, Сквозистую, пустую оболочку, Как будто бы ремонт поставил точку На всех, кто обитал когда-то в нем. И удивлюсь тому, что не течет Широкая асфальтовая Лета, И не замечу то, что сигарета, Дотлев уже до фильтра, пальцы жжет. И если из небытия сойдешь Ты, словно бы с незримого помоста, И спросишь: "Как ты?", я отвечу: "Просто Пережидаю слишком долгий дождь". * * * Он ждал инфаркта после сорока, Поскольку это все же был бы выход Оттуда, где его по капле, тихо Высасывала странная тоска. Он ждал инфаркта, будучи вполне Нормальным и практически здоровым, Одетым, сытым, под семейным кровом И оттого не понятым вдвойне. Он ждал инфаркта. Он привык к жене, К подросшим детям и к своей работе, К тому, что жизнь отпущена по квоте, И к беспричинной, ноющей вине. Он ждал инфаркта, ибо не умел Уйти в запой, внутри себя разбиться, Влюбиться страстно, истово молиться, И дни его крошились, будто мел. Он ждал инфаркта просто потому, Что ведь должна у боли быть личина - Вполне материальная причина, Понятная и людям, и ему. Он ждал инфаркта, чтобы разогреть Вкус к жизни, как холодные консервы, Поправиться, родным испортив нервы, И от совсем другого помереть. * * * В немоте, в тесноте долго ль мне еще жить, Пленным волком по запертой клетке кружить? Долго ль мне, отражаясь в кривых зеркалах, За спиной своей видеть клубящийся страх? Жар - внутри, но колючий озноб - по спине. Это Слово мучительно зреет во мне. Вот сквозь горло мое прорастает оно, Словно острым побегом - тугое зерно. Вот оно в неустанном движенье вперед Изнутри раздирает запекшийся рот, Будто слеток, срывается с края гнезда И меня покидает - уже навсегда. РОМАНС А. Т. Мой дорогой, мой слишком дорогой, Когда бы я умела быть другой, Всем существом привязанною к дому, - Быть может, мы бы жили по-другому. И сердце, позабытое в степи, Я б отыскала и велела: "Спи!.." Но вечен скрип тележный средь равнины, Не исчезая, дремлет на губах, И, как холстину, солнце выжгло шлях. Мой дорогой, мой слишком дорогой, Когда бы я умела быть другой, Когда бы я умела быть иною - Со взором тихим, с гибкою спиною… Но вот - на отблеск дальнего костра Я полетела - всем ветрам сестра, Черпнув из глубины времен однажды Придонную, мучительную жажду Той воли, что и не было, и нет… И тесен дом, и узок белый свет. * * * Он первый раз копытом тронул снег И отскочил, дрожа и приседая: Земля была не черная - седая, И яркий свет, пройдя сквозь бархат век, Казался алым. Сотни хрупких жал Пронизывали воздух и, тревожа, Ломались и покалывали кожу… Он вновь шагнул, всхрапнул и - побежал. И, глядя на его летящий бег, На солнечно разметанную гриву, Я улыбаюсь: Господи! Счастливый - Он в жизни первый раз увидел снег. * * * Я хочу купить розу, Хочу купить розу, как будто желаю дать шанс Больному рабу - Просто шанс умереть на свободе. Хочу купить розу, но каждый раз что-то не так: Не то что нет денег, Не то чтоб последние деньги, Но просто есть множество необходимых вещей, Так много вещей. И снова цветок остается У темных лукавых торговцев за пыльным стеклом. А я ухожу, Продвигаясь все дальше и дальше, В то время когда я и впрямь на последние деньги Куплю себе розу. * * * Здесь никто никого не жалеет. За привычною гладкостью фраз Нелюбовь уголечками тлеет В глубине этих выцветших глаз. Здесь никто никому не поможет И с пути своего не свернет. Только цену твою подытожит Равнодушное щелканье счет. Здесь чем ты холоднее, тем круче… Но ведь кто-то шепнул мне: "Живи! Со своим бесполезным, певучим И мучительным жаром в крови". В нелогичном, непознанном мире, Где всей жизни на вздох или взмах И слеза тяжелее, чем гиря, На божественно шатких весах.