Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2004
Она была не тороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязанья на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей;
Все тихо, просто было в ней.
А. С. Пушкин. Евгений Онегин
Влетело же Пушкину за эту любовную “интрижку” от Петра Константиновича Губера (1886–1938), исследователя данного вопроса в книге “Донжуанский список Пушкина” (СПб., 1923). А между тем грустная история этой несостоявшейся любви очень напомнила мне историю любви Татьяны Лариной к Онегину. Некоторые черты своей героини, именно “деревенские”, Пушкин несомненно (для меня) писал с Анны Николаевны Вульф, другие, “генеральские”, — с А. П. Керн, а третьи, великосветские, как утверждают иные пушкинисты, — с графини Н. В. Строгановой, рожденной Кочубей, и почему не с Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой? Ведь и сам Евгений Онегин тоже “портретная мозаика”: иногда его не отличить от князя П. А. Вяземского, иной раз он — вылитый П. Я. Чаадаев, а подчас — верная копия самого автора… Но, конечно, прав П. К. Губер. Евгений Онегин вел себя “поблагородней” с Татьяной Лариной, чем их создатель с Анной Вульф. Герой ведь не завлекал героини по чаадаевской вялости своего сердца, она беспомощно увлеклась им, только глянула. Александр же Сергеевич, по горячности своего сердца, и сам увлекался, и других увлекал. Всегда есть за что “взыскивать”…
“С январем и февралем 1826 года связан один из самых нехороших поступков, который мы знаем за Пушкиным, — читаем в книге П. К. Губера. — В эти месяцы завязался его роман с Анной Николаевной Вульф, и при всем желании нельзя не признать, что роль его была при этом совершенно предосудительна. Чем руководствовался он, начиная эту интригу? Скукой и праздным, но жестоким психологическим любопытством. Других побудительных причин не могло быть в данном случае у Псковского Ловеласа. Он нисколько не был увлечен Анной Николаевной. Как женщина она ему нимало не нравилась. Он уже давно потешался над ее слезливой чувствительностью, давно изводил ее своими колкостями. Победа над ее беззащитным сердцем не представляла для него никакого труда и даже не обещала триумфа его самолюбию. И все-таки он не счел нужным отказаться от этой победы. Это был как бы его реванш. Прекрасная и обольстительная А. П. Керн ускользнула от него. Зато бедная Анна Николаевна досталась ему в жертву. Кто знает, быть может, в своем незлобивом смирении она рада была в конце концов даже этой возможности. Анета Вульф, благополучно прожившая довольно продолжительное время в опасном соседстве Михайловского, вдруг без памяти влюбилась в Пушкина. Он, конечно, не был влюблен ни на мгновение и, однако, настойчиво принялся за нею ухаживать, но зоркая Прасковья Александровна своевременно подняла тревогу и поспешила отвезти дочь к тетке в Тверскую губернию, в село Малинники”.
Автор объясняет эту “интригу” поэта, с одной стороны, “скукой и праздным, но жестоким психологическим любопытством”, а с другой — “реваншем” за А. П. Керн, то есть, в сущности, местью. Все очень дурные, не правда ли, чувства и побуждения, следственно, и поступок этот “самый нехороший”. Нет, господа, спеша в своем анализе с “моральными” оценками, даже самый прозорливый исследователь рискует не понять ничего или очень мало…
На мой взгляд, ни “реванша”, ни “жестокого психологического любопытства” в романе Пушкина с Анетой Вульф не было. Как сверхчуткий и отзывчивый человек он просто исполнил давнее (вероятно, еще с декабря 1824 года) желание этой некрасивой и пока еще не очень “старой девушки”: погрузил ее в сферу волшебных чувств так долгожданной ею любви. (Не может быть “благополучной” жизнь девушки без любви.) И ошибка думать, что сам поэт оставался при этом (по Губеру) каким-то холодным экспериментатором. Девушка была некрасива? Вот аргумент! Разве мы не знаем, что любовь, вера, счастье преображают женщин, делают их предельно красивыми, обаятельными, притягательными? Так почему же Пушкину в его захолустном уединении и не поддаться было этой любовной магии, не взволноваться самому? Пусть и временно, неглубоко… Если бы у нас была возможность спросить позднее Анну Николаевну, осуждает ли она Пушкина, хочет ли, чтобы этой ее бесплодной и мучительной любви не было, что бы услышали в ответ? Ах, оставьте, — вскричала бы она, как мне отчетливо слышится, — это самое счастье! это самое драгоценное в моей тусклой жизни!..
Оставим, господа, и займемся разрешением других вопросов. Например: какие все же у меня аргументы за то, что Анна Вульф — прообраз “деревенской” Татьяны Лариной? Их несколько. Первое: что она именно жила в деревне, в отличие от той же А. П. Керн, которая туда только наезжала в летние месяцы. Второе: в “Евгении Онегине” есть сцена, когда, гуляя по окрестностям, Татьяна “случайно” оказалась вблизи имения Онегина; хозяин отсутствовал, и она попросила слугу провести ее в его кабинет, чтобы сладко повздыхать там наедине хотя бы с “тенью” любимого. Могла ли такой поступок совершить Анна Вульф? Наверняка да. Г-жа Керн в своих воспоминаниях утверждает даже, что “она часто бывала в доме Пушкина”. Это вряд ли. Но один-то разок при отлучке хозяина, кажется, не очень предосудительно и для девицы на выданье. И последнее: как и героиня пушкинского “романа”, Анна Николаевна первая написала письмо своему любимому. Уезжая из Тригорского в имение Малинники, она, вероятно, условилась с Пушкиным переписываться, но, снедаемая нетерпеливым чувством, не могла дождаться письма из Михайловского и — нарушила этикет:
“Я долго колебалась, писать ли вам, пока не получу от вас письма; но так как размышления никогда мне не помогают, я кончила тем, что уступила желанию вам написать. Однако с чего начать и что сказать вам? Мне страшно, и я не решаюсь дать волю своему перу: Боже, почему я не уехала раньше вас, почему? Впрочем, нет, сожаления мои излишни, — они, быть может, станут лишь триумфом для вашего тщеславия; весьма вероятно, что вы уже не помните последних дней, проведенных нами вместе… Знаете ли вы, что я плачу над письмами к вам? Это компрометирует меня, я чувствую; но это сильнее меня: я не могу с собой справиться” (8 марта 1826 г., пер. с франц., как и те, что идут ниже).
Ответное письмо Пушкина (оно не сохранилось), разумеется, совсем не было похоже на чопорно-благоразумное письмо Евгения Онегина к Татьяне Лариной. Это можно вычитать даже из других вполне безнадежных посланий нашей героини, которые я предоставляю комментировать своему читателю:
“Если вы получили мое письмо, во имя неба уничтожьте его! Мне стыдно своего безумия, я никогда не посмею поднять на вас глаза, если опять увижусь с вами… Какое колдовское очарование увлекло меня? Как вы умеете притворяться в чувствах! Я согласна с кузинами, что вы очень опасный человек, но я постараюсь образумиться” (конец марта 1826-го).
“Я очень боюсь, что у вас нет любви ко мне; вы ощущаете только мимолетные желания, какие испытывают совершенно так же столько других людей. Уничтожьте мое письмо, когда прочтете его, заклинаю вас, я же сожгу ваше; знаете, мне всегда страшно, что письмо мое покажется вам слишком нежным, а я еще не говорю всего, что чувствую… Когда-то мы увидимся? До той минуты у меня не будет жизни” (20 апреля 1826 г.).
“Я словно переродилась, получив известие о доносе на вас. Творец небесный, что же с вами будет? Ах, если бы я могла спасти вас ценою собственной жизни, с какой радостью я пожертвовала бы ею, и вместо награды я попросила бы у неба лишь возможность увидеть вас на мгновение, прежде чем умереть. Вы не можете себе представить, в какой тревоге я нахожусь, — не знать, что с вами, ужасно; никогда я так душевно не мучилась… Боже, как я была бы счастлива узнать, что вас простили, — пусть даже ценою того, что никогда более не увижу вас, хотя это условие меня страшит, как смерть… Как это поистине страшно оказаться каторжником! Прощайте, какое счастье, если все кончится хорошо, в противном случае не знаю, что со мною станется” (11 сентября 1826 г.).
Ах, милая Анета! Все будет прекрасно. Пушкина простят — под условие стать “другим Пушкиным”. Он напишет вам еще несколько нежно-иронических, остроумных писем. И вы по уговору уничтожите их. Затем ваша переписка прервется. Потом, охладев сердцем, вы выйдете замуж за отважного, израненного в боях за отечество, хромого генерала Какбишева… И вот спустя несколько лет, однажды на великосветском балу Пушкин случайно столкнется с вами и воскликнет восхищенно:
— Ужель та самая Анета?!
Если этого и не было (каюсь, не было: Анна Николаевна Вульф так и покинет этот неуютный мир старой девушкой в 1857 году в Тригорском), то, не правда ли, это хорошо придумано… в “Евгении Онегине”!